Конструирование самосознания. Из чего состоит американский национализм

Присущий американцам национализм стал одним из наиболее важных факторов отчуждения Соединенных Штатов от своих ближайших союзников в Европе и других странах.

Предисловие

Террористические акты 11 сентября 2001 г., совершенные против США, только усилили присущий американцам национализм. С этого момента данная особенность американской политической культуры стала одним из наиболее важных факторов отчуждения Соединенных Штатов от своих ближайших союзников в Европе и других странах. Национализм отделяет США от того, к чему европейцы пришли (собственным европоцентристским путем) в качестве центральной модели современного мира при ведении отсчета после 1945 г., а именно – к преодолению морали воинственного национализма и замене националистической однобокости международным сотрудничеством. Американский национализм не только вносит разногласия в вопросы политики, но также углубляет глубинные духовные различия.

Этот общий, глубокий и достаточно бездумный американский национализм, воспламененный терактами 11 сентября, затем был взят на вооружение силами, преобладавшими в администрации Буша: во внешней политике – для расширения имперского могущества США, во внутренней – для дальнейшего укрепления власти и богатства той прослойки населения, которую Майкл Линд назвал «элитой» (или «надклассом») американского правящего класса.

В ходе опроса общественного мнения, который был проведен в 1999 г., 72% взрослых американцев заявили, что гордятся своей страной. На втором месте по этому показателю была Великобритания – 53%, затем Франция – 35 процентов. С течением времени эти исторически устоявшиеся цифры практически не менялись. В 1999 г. они мало отличались от тех, которые были зафиксированы в середине 1980-х гг. (75, 54 и 35% соответственно). В 2003 г. шестеро из десяти американцев считали, что «наша культура превосходит культуру в других странах» (во Франции так полагали только трое из десяти человек).

Показатели, зафиксированные в США, очень близки к современной ситуации в развивающихся странах либо к ситуации в странах Европы в прошлом. Результаты того же опроса свидетельствуют о том, что 71% индийцев, 78% мексиканцев и 85% филиппинцев выразили аналогичную гордость своими странами. Выявленное сходство Соединенных Штатов с указанными народами вызывает чувство удивления, поскольку по крайней мере среди мексиканцев и филиппинцев эта гордость обычно была связана с чувством национальной незащищенности и даже с комплексом неполноценности на национальном уровне.

Весьма большая доля молодых американцев в 1999 г. также выразила желание «послужить чем-то на благо родины» – 81% (сравнительный показатель для Великобритании – 46%, для Франции – 55%). При этом, как показывает реакция общественности на последствия войны в Ираке, когда дело доходило до действительно тяжелой, длительной и опасной службы, такие высказывания следовало воспринимать с некоторой оговоркой.

С явлением национализма тесно взаимосвязано широкое распространение в массовой культуре США национальной символики и национального языка. Это касается прежде всего самого очевидного из символов – флага, который активно используется на патриотических торжествах и изображение которого можно встретить даже на кассовых чеках в супермаркетах. Это гораздо больше напоминает Европу 1904 г., чем Европу как сообщество наций 2004 года. Повседневная жизнь американцев буквально пронизана постоянными упоминаниями (зачастую едва заметными и почти неосознанными) о своей стране, что также было весьма характерно для Европы накануне 1914 года.

Националистические фразы и символы широко используются в коммерческой рекламе, также как это делалось в Европе в прежние времена. Они охватывают широкий диапазон: от открытой платной рекламы различных компаний с поздравлениями в адрес вооруженных сил США до более тонких приемов, один из которых, к примеру, использовала в своей рекламе Федеральная корпорация жилищного ипотечного кредита. Со страниц The Washington Post она обратилась к лицам, впервые приобретающим жилую недвижимость, как к людям, делающим этот шаг во имя «жизни, свободы, счастья» и «создания нации домовладельцев».

Тех, кто приезжает в Соединенные Штаты, зачастую поражают эти назойливые внешние проявления и изобилие символов осознанного национализма. Детей учат отдавать честь государственному флагу, а граждане, стремящиеся продемонстрировать свой патриотизм, вывешивают его над своим домом. Слово «американский» произносится с таким пафосом, что сразу же становится ясно: «американский» гражданин, или обычай, или какой-либо институт обладает широким набором исключительно положительных качеств. Выражение «типичный американский парень» приобрело уже иронический оттенок, тем не менее большинство американских родителей страстно желают видеть своих сыновей именно такими. И наоборот, прослыть «неамериканцем», человеком, «чуждым американским обычаям и понятиям», в США означает не только быть иностранцем или незнакомцем, это значит быть опасным, аморальным, ведущим подрывную деятельность, сознательно вводящим в заблуждение. Торжественные выступления на праздновании 4 июля представляют собой типичное проявление американского патриотизма, однако напыщенная риторика характерна не только для этих ораторских упражнений. Иностранцу, должно быть, удивительно слышать рассуждения политических и общественных деятелей вновь и вновь об особом характере и особой судьбе американского народа.

Уильям Брок написал это еще в 1974 г., но его слова актуальны и для последующих поколений. В местном супермаркете я приобрел произведение под названием «Празднества в Америке: полезное руководство по вехам американского величия» из серии «Сделай свой дом лучше». Осенью 2003 г. секция книг для детей книгоиздательства «Далтон» в Вашингтоне включала стенд «Воспой Америку» с произведениями под названиями «Американские патриоты», «Боже, благослови Америку», «Американские перспективы», «Первая леди Америки» – краткая агиография Лоры Буш, а также «Патриотический букварь», «книга для детей от четырех до восьми лет», автор – Линн Чейни, жена вице-президента США Дика Чейни. Последнее произведение включало расшифровку всех букв алфавита от «А» («Америка – это земля, которую мы любим») до «Я» («Это последняя буква алфавита, но в истории Америки нет последней буквы. Сильные и свободные, мы всегда будем источником вдохновения для всего мира»).

Также как в Европе в прошлые времена, практически во всех ведущих средствах массовой информации США на каждом шагу наталкиваешься на проявление моральной поддержки национальных вооруженных сил (хотя, конечно, не каждой конкретной операции). Журнал Time в 2003 г. объявил «Человеком года» «американского солдата». Журнал Parade (объединенный в консорциум с газетой The Washington Post и другими изданиями) регулярно публикует статьи на военно-патриотическую тему. Классическим примером является последний выпуск журнала 2003 г., в котором опубликована статья с фотографией на обложке военного медика США, который, излучая доброту, несет раненого иракского ребенка.

Еще в одном из номеров журнала размещен материал о бывшей военнопленной Джессике Линч. На обложку вынесена фраза: «Присяга на верность никогда не будет для меня просто словами». Эта публикация увидела свет спустя несколько месяцев после того, как выяснилось, что большинство деталей ее пленения и освобождения из плена (согласно The Washington Post) было немыслимым патриотическим преувеличением. Ведущие рубрики «Советы» в этом журнале (такие как «Дорогая Эбби») часто публикуют статьи о том, каким образом читатели могут поддержать американские войска за рубежом. В настоящее время такой практики нет даже в Англии и Франции, европейских странах с наиболее явно выраженным военным настроем, хотя когда-то она являлась повсеместной для европейских государств.

Также как и для Европы прежних времен, для США характерен торжественный ритуал подтверждения национального единства. Речь идет о церемонии принесения Клятвы верности американскому флагу, которая каждое утро проводится в школах, и праздновании Дня поминовения в небольших городах. «На этих торжественных церемониях появляется и неотвязно преследует ощущение, граничащее с убеждением, что Америка является страной, которой Бог определил особое предназначение».

Конечно, в каждой европейской стране есть свои национальные обычаи, традиции и церемонии. Однако редко когда они отмечаются так широко и с таким эмоциональным подъемом, как это делается в Соединенных Штатах. В свое время крупный исследователь Америки русского происхождения, редактор журнала Nation Макс Лернер (1902–1992) высказался следующим образом: «Культ нации как социальный миф красной нитью проходит через всю американскую историю». Алексис де Токвиль отметил этот культ еще в 1830-е гг., объяснив его тем, что «демократические институты, как правило, формируют у людей возвышенное представление и о своей стране, и о самих себе» (наряду с этим он также с раздражением подчеркнул, что «невозможно представить себе более суетливого и болтливого патриотизма»). В то время даже во Франции у обычных деревенских жителей зачастую не было никакого реального представления о своей стране и французской самобытности, вместо этого они были привержены лишь родственным чувствам.

Солидный возраст массового американского национализма объясняется другими ключевыми особенностями «исключительности». Североамериканские колонии унаследовали от Великобритании глубокое чувство достаточно четко выраженной национальной культурной самобытности, сердцевиной которой является смешение протестантского вероисповедания и веры в правовые институты, свободу и представительную власть. Эта самобытность была воплощена в созданных американцами собственных структурах государственности, а затем в Конституции США.

Тот факт, что как колонисты в новой стране американцы были в каком-то смысле действительно «рожденными равными», предлагался многими исследователями, начиная с Токвиля, в качестве объяснения принципиальной разницы между политическими традициями и культурой Соединенных Штатов и Европы. Поскольку в Америке не было феодальных традиций и аристократии, удалось избежать бурных социальных потрясений, социализма и большинства политических форм, которые явились результатом перемен этих тенденций.

В итоге, когда спала пена политических стычек, проявилась удивительно однородная, единая, практически неизменная, общепризнанная всем гражданским обществом националистическая идеология: «Всепоглощающий американский национализм так же стар, как и сама страна». Характеризуя это явление еще в начале XX века, Херберт Кроули, первый редактор журнала The New Republic, писал в 1909 году: «Вера американцев в свою страну носит религиозный характер, если не по силе, то, во всяком случае, по ее почти абсолютной и всеобщей значимости. Ею проникнут сам воздух, которым мы дышим. В детстве мы слышим, как она звучит, прямо или косвенно, в разговорах старших. И на каждой новой стадии воспитания мы получаем дополнительные подтверждения этой веры. Журналисты и писатели, ораторы и драматурги, даже если они не имеют прочих заслуг, во всяком случае выступают усердными проповедниками этой Истины. При этом скептикам не возражают, их просто не замечают. Это такая вера, которая составляет подтекст мышления, а не предмет его и – осознанно или неосознанно – входит в нашу частную жизнь, воздействуя на формирование личности».

Дух 1914-го и национализм

Такие настроения существенно усилились терактами 11 сентября 2001 г., которые на время привели к национальному единству и экзальтации, что напоминало ситуацию с европейскими государствами в 1914 г. накануне войны, а также с различными вариантами «Священного союза» Франции в том же году, когда Руперт Брук благодарил Бога:

«Хвала Творцу, что не забыл о нас,
Дал в молодости ото сна очнуться».

В книге под названием «Почему мы воюем», отражая в то время чувства множества американцев различных политических взглядов, католик консервативного толка Уильям Беннетт писал: «За катастрофой 11 сентября последовал стихийный подъем национального чувства. Совершенно неожиданно, в мгновение ока, из жизни нашего народа, казалось, исчезло все мелкое, эгоцентричное, мстительное, упадническое, враждебное нам. Внезапно повсюду появились национальные флаги, появились и продолжали висеть. Внезапно у нас вновь появились герои – и какие: полицейские и пожарные, спасатели, военные и просто авиапассажиры, которые сорвались со своих мест, чтобы вступить в бой с воплощением зла».

Именно так все и было. На целые недели и даже месяцы после 11 сентября 2001 г. политические разногласия, казалось, утратили актуальность, расовые различия свелись к нулю. Цинизм и ирония были отвергнуты, весьма популярной стала любовь к родине… Как писала патриотка Пегги Нунан, «что-то в том, как люди разного цвета кожи, разных вероисповеданий и рас помогали друг другу, были все вместе, зависели друг от друга и полагались друг на друга, заставило нас осознать: в этот день мы бесповоротно решили свою судьбу. Мы скрепили печатью тот договор, который заключили уже давно, мы скрепили печатью то обещание, которое уже давным-давно дали друг другу… Мы – американцы».

В этом же духе кайзер Вильгельм II объявил в августе 1914 г.: «Я не признаю больше никаких партий, есть одни лишь немцы». Эрнст Глезер так выразил царившие в то время в Германии настроения: «В конце концов, в жизнь вернулись идеалы. Великие добродетели человечества, верность, патриотизм, готовность умереть за идеалы… восторжествовали над духом торгашества и лавочничества… Война должна очистить человечество от всего его сора». Ранее в том же году Жорж Дюкрок писал: «Действовать. Нет больше сомнений относительно моей страны или моих собственных сил. Действовать. Служить… Нет места больше спорам, довольно вопросов самому себе».

Однако, вспоминая европейскую историю после 1914 г. и действия Республиканской партии после 11 сентября 2001 г., обращаешь внимание на то, что ряд высказываний в устах политиков и министров содержали достаточно много сознательной или неосознанной лжи, прежде всего относительно того, что касалось предполагаемого прекращения межпартийных разногласий и отказа от «партийных политических пристрастий». Администрация Буша и Республиканская партия (к которой принадлежат Беннетт и Нунан) беззастенчиво ринулись набирать очки за счет чрезвычайного положения в стране, чтобы укрепить собственные позиции на внутриполитической арене и обеспечить свои проекты внутренней политической программы.

Крайне маловероятно, к примеру, чтобы республиканцы смогли бы в ноябре 2002 г. восстановить контроль над Сенатом или протолкнуть законопроект о снижении налогов, откровенно отвечавший интересам состоятельного класса, не апеллируя к избирателям с националистическими лозунгами. Аналогичные призывы обеспечили поддержку военным действиям в Ираке со стороны тех американцев, которые на самом деле были обеспокоены данной проблемой. Джилл Лонг Томпсон, обычная жительница Саут-Бенда, штат Индиана, до начала войны в Ираке выразилась следующим образом: «Думаю, люди весьма обеспокоены нашим возможным ударом [по Ираку], но мы во Втором округе настроены очень патриотично, и мы поддержим нашего президента и наши войска».

Стратеги из Республиканской партии зачастую достаточно откровенно высказываются на эту тему. Так, например, перед посланием президента США Джорджа Буша Конгрессу «О положении в стране» в январе 2004 г. The Washington Post сообщила следующее: «Представители Белого дома заявили, что они рассчитывают использовать выступление президента, которое будет транслироваться на аудиторию, насчитывающую более 60 миллионов человек, для создания имиджа Буша как руководителя военного времени, который стоит над схваткой политиков, как главнокомандующего вооруженными силами страны, а не кандидата в президенты… По словам советников Буша, именно в этом будет заключаться суть его выступления, которое будет выдержано в торжественном тоне и в оптимистическом ключе: “Мы – нация, находящаяся в состоянии войны. Мои смелые решения укрепили безопасность Америки, но мы еще не в полной безопасности. Что касается внутренней политики, то курс моей администрации сделал нас благополучнее и богаче. Однако я удовлетворен еще не в полной мере, и Конгресс должен принять больше из тех предложений, которые выдвинуты с моей стороны”».

Когда такие пропагандисты из числа республиканцев, как Беннетт, писали об эпохе «беспартийности» после 11 сентября 2001 г., с учетом вышеизложенного это весьма напоминало то, как во время Первой мировой войны немецкие патриотически настроенные писатели, такие как Томас Манн, характеризовали себя как «аполитичных», «находящихся вне политики» и призвали своих соотечественников к тому же самому. Они не только выступили в поддержку войны и националистических политических лозунгов, но зачастую стремились также защитить вполне конкретный класс и его политический курс. Прибегнуть к национализму, чтобы создать для какой-либо партии массовый электорат из числа землевладельцев, имущих классов и интеллигенции, – накануне 1914 г. это было обычной стратегией оказавшихся в опасности элит в европейских странах.

В основе такой политической эксплуатации национализма не обязательно лежит сознательное лицемерие или циничное и хладнокровное манипулирование общественным мнением, хотя эти факторы, конечно, присутствуют. Дело скорее заключается в том, что, как и их предшественники в Европе, правые националисты в Соединенных Штатах и те силы, которые преобладают в администрации Буша, непоколебимо и искренне отождествляют себя со своей страной, причем настолько, что наличие представителей любых других групп в органах власти уже воспринимается не как поражение, а как попытка узурпации, как что-то глубоко и принципиально незаконное и «антиамериканское». Они настолько тесно отождествляют самих себя и свои интересы с «Америкой» и ее интересами, насколько кайзер и прусские дворяне отождествляли себя с «Германией», а царь и российские дворяне – с «Россией» и ее интересами.

Империализм и национализм

Отождествление элитами себя со своими странами самым тесным образом связано с использованием национализма в интересах империализма. Элиты рассматривали эти интересы также как высшее национальное благо, которое не может быть осознано невежественными массами и которое должно быть навязано им при необходимости путем обмана. Хорошо известно, что Редьярд Киплинг и другие сторонники империализма презирали простой народ других стран с их жалким образом жизни и простыми устремлениями, с их равнодушием к имперским взглядам и нежеланием умирать за них.

Точно так же в глубине души и администрация Буша относится к американскому народу. Как отмечали многочисленные комментаторы от историка Эндрю Басевича до писателя-юмориста Билла Маэра, с первых же дней после 11 сентября 2001 г. администрация Буша продуманно отказалась от риторических призывов к американскому народу к каким-либо жертвам и взамен призвала его вернуться к нормальной структуре расходов для поддержки экономики: «Основной обязанностью обычного гражданина на период чрезвычайного положения является оставаться тем, кем он был в мирное время: движущей силой потребления». Право на жертвы сохранялось лишь за вооруженными силами.

К началу 2004 г. стало ясно, что Соединенным Штатам для ведения в Ираке длительной войны противопартизанского типа недоставало как воли нации, так и ее средств (даже при учете очень низких по историческим меркам потерь). США могли также встретиться с серьезными проблемами в случае необходимости одновременного ведения более одного крупного вооруженного конфликта, хотя национальная военная доктрина предусматривала такую необходимость (по крайней мере участие в таких конфликтах не только кораблей ВМС и авиации ВВС, но и крупных наземных группировок, если только сама страна вновь не подвергалась непосредственной агрессии). Более того, оккупация Ирака в очередной раз продемонстрировала отсутствие у простых американцев желания защищать имперские интересы, жертвуя ради этого благосостоянием и жизнями.

Упомянутое отсутствие желания участвовать в войнах для защиты имперских интересов в случае с Ираком проявилось, несмотря на то что очень многие американцы продолжали верить, что Саддам Хусейн был непосредственно причастен к терактам 11 сентября 2001 г. и что поэтому (как само собой разумеющееся) война с Ираком была законным актом обычной самообороны. Факт причастности Саддама Хусейна был весьма бездоказателен, но получил мощную поддержку со стороны ведущих чиновников администрации Буша и средств массовой информации, выступивших за военную кампанию, таких как Fox News (новостной круглосуточный телеканал правого толка, принадлежащий Руперту Мёрдоку). Согласно результатам опроса общественного мнения, проведенного Институтом Харриса, по состоянию на февраль 2004 г. 74% респондентов по-прежнему верили в то, что до начала военных действий между Ираком и «Аль-Каидой» либо существовала вполне определенная связь, либо она была возможна. Опрос общественного мнения, проведенный телеканалом NBC в марте, показал, что 57% респондентов продолжали верить, что Ирак обладал оружием массового поражения.

С учетом этой убежденности в связи Ирака с «Аль-Каидой» примечательна даже не степень поддержки войны в Ираке, а то, что она не оказалась еще выше. В конце концов, если бы я был убежден, что это Саддам Хусейн напал на Соединенные Штаты 11 сентября 2001 г., я бы, безусловно, поддержал войну в Ираке, как поддержал войну против «Аль-Каиды» и движения «Талибан» в Афганистане; и в Афганистане я бы, безусловно, поддержал долгосрочные обязательства, необходимые для обеспечения безопасности и закрепления итогов победы. И такие чувства, несомненно, испытывали бы многие другие противники войны в Ираке.

Во время избирательной кампании в США 2000 г., согласно опросам общественного мнения, вопросы внешней политики и политики в области безопасности практически не обсуждались и не относились к числу проблем, заботивших американских избирателей. Даже те избиратели, которые заявили о поддержке Буша, в сентябре 2000 г. поставили вопросы внешней политики и безопасности в списке приоритетов на седьмое место. Только 6% избирателей заявили, что позиция кандидата в президенты по этим вопросам для них наиболее важна. Наивысший интерес был проявлен к проблемам налогов и абортов: согласно опросам, каждой из этих проблем были обеспокоены 22% избирателей. Избиратели, высказавшиеся в поддержку Гора, вообще не упомянули проблему обороны в качестве приоритетной. Никто из этой категории избирателей не упомянул также вопросы внешней политики как таковые.

The New York Times прокомментировала пренебрежение Буша этими вопросами следующим образом: «В последующем Буш, очевидно, решил, что слишком много разговоров о внешней политике вредят делу. Он часто говорил своим друзьям и знакомым о том, что его отец восемь лет назад проиграл Биллу Клинтону, сосредоточившись на международных вопросах, тогда как неофит из Арканзаса уделил основное внимание экономике».

Нежелание народных масс идти на серьезные жертвы ради империи не ново. До Первой мировой войны управление сформировавшейся Британской империей обходилось достаточно дешево (поскольку осуществлялось в основном местным персоналом, почти так же как в случае с присутствием США в Афганистане после 2001 г.), аналогичная картина наблюдалась и в отношении других колониальных империй. Обеспечение королевского флота, безусловно, требовало больших средств, но в то время он был так или иначе абсолютно необходим для защиты собственно Британских островов на случай возможной агрессии или блокады.

Тогда, как и сейчас, учитывая подавляющее превосходство огневой мощи и военной организации западных стран, огромные территории можно было завоевать, затратив на это минимум усилий и с минимальным риском. Когда европейские империи сталкивались с необходимостью платить действительно высокую цену за завоевание и удержание новых территорий (для британцев это был Афганистан, для итальянцев – Эфиопия), они, как правило, предпочитали просто отступить. По мнению историка Британской империи Найла Фергюсона, беспрецедентно тяжелые потери британской стороны в англо-бурской войне можно считать началом процесса британского разочарования в империи.

Генеральные штабы и реакционные власти Европы были прекрасно осведомлены об отсутствии готовности у народных масс идти на жертвы ради империй. Располагая критическими исследованиями Клаузевица и объективными полицейскими отчетами о настроениях пролетариев, они осознавали важность поддержки любой серьезной войны со стороны народных масс и зависимость удаленности границ империи от возможностей по мобилизации этих масс. Поэтому, когда только это было возможно, разумные правительства всегда использовали для колониальных войн добровольцев и иностранных наемников, а не призывников. Сегодня в результате широкого распространения на Западе культуры демилитаризации даже использование военнослужащих-профессионалов стало непопулярным, свидетельством чему является недовольство общественности Соединенных Штатов ростом числа погибших в Ираке.

Для этой совершенно определенной цели был создан французский Иностранный легион. В составе британской армии также состояло небольшое подразделение добровольцев, но Великобритания к решению задач ведения колониальной войны и полицейским функциям предпочитала как можно шире привлекать индийские войска. Когда в колониальных войнах задействовались призывники, результаты зачастую оказывались катастрофическими как для самой военной кампании, так и для внутриполитической стабильности. Подтверждением этому может служить ситуация в Италии после ее поражения при Адуа в Эфиопии во время кампании 1896 г., в России после русско-японской войны 1904–1905 гг., в Испании после ее разгрома в битве при Анвале в Марокко в 1921 г., который в некотором роде привел к началу гражданской войны в Испании.

«Революция в военном деле» в США, заключавшаяся в развитии высоких технологий в качестве замены личного состава в сочетании с использованием местных ресурсов в Афганистане и других странах, представляет собой новую империалистическую версию британского принципа использования «канонерок и гуркхов» в интересах сохранения собственных войск. Однако, как продемонстрировали неудачи в Ираке, высокие технологии и местные ресурсы выручают лишь до определенной степени. При истинно имперской стратегии применение крупных группировок американских войск будет неизбежным, и это вряд ли найдет поддержку у американской общественности, если только ее нельзя будет убедить, что данный шаг необходим не для защиты империи, а в интересах самой нации.

В произведении Дугласа Порша о завоевании Францией Марокко представлены увлекательные описания различных уловок, к которым прибегал маршал Юбер Лиоте и другие французские сторонники империализма, чтобы убедить скептически настроенную французскую общественность поддержать эту авантюру. Многие считали, что она экономически бессмысленна, дорогостояща и отвлекает от необходимости укрепления обороноспособности Франции с учетом реальной угрозы со стороны Германии. Какая-то часть французских призывников служила в Алжире (юридически эта территория считалась частью Франции, а не колонией), и служба там была крайне непопулярна у французской молодежи. Страх оказаться на военной службе в колонии усиливал прежнюю ненависть к военной службе со всеми ее опасностями, лишениями и притеснениями, особенно среди крестьян, и эти настроения получили широкое распространение по всей Европе.

Французский ультраправый националист Поль Делуред заявил, что в Эльзасе и Лотарингии он потерял двух сестер, а взамен французские колонизаторы предложили ему «двадцать черных рабов». Вот таким образом обеспечивалась пропаганда «цивилизаторской миссии» Франции и необходимости создать современное марокканское государство, отменив в этой стране «варварство». Одновременно высказывались предположения, что, поскольку у Германии также были определенные виды на Марокко, расширение борьбы с ней предполагало ужесточение контроля Франции над марокканской территорией.

Основная стратегия капиталистических элит в Европе до 1914 г. в области внутренней политики заключалась в том, чтобы в гораздо меньшей степени полагаться на империализм, чем на национализм в интересах сплочения народных масс и обеспечения их поддержки в качестве защиты от социализма. Таким образом, тем порывом, который заставил народные массы европейских стран в 1914 г. поддержать войну и принести себя в жертву, оказался национализм, который повсеместно выражался в искренней вере в то, что отчизна находилась в непосредственной опасности.

Как отмечает Жан-Жак Беккер, рассматривая ситуацию с Францией, несмотря на сильный дух национализма, царивший перед Первой мировой войной в значительной части французской культуры, первоначальной реакцией населения на июльский кризис 1914 г. стала обеспокоенность сложившейся ситуацией и стремление к ее мирному урегулированию. И только появление немецкого ультиматума, явившегося очевидной угрозой агрессии, вызвало в массах энтузиазм относительно развития событий в направлении войны. Несмотря на периодические всплески напряженности в результате колониального соперничества, в действительности в течение десятилетий до 1914 г. великие европейские державы никогда не решались на войну из-за колониального вопроса (за исключением России и Японии в 1904 г.). Одна из основных причин этого заключалась во вполне обоснованных сомнениях европейских правительств и военных кругов относительно реакции народных масс на кровопролитную войну, которая могла начаться в результате конфликта между двумя алчными хищниками в непроходимых африканских джунглях.

Террористические акты 11 сентября 2001 г. явились вполне реальным и жестоким актом агрессии, совершенной непосредственно на континентальной территории США. Любая американская администрация (как и любая уважающая себя страна) была бы вынуждена пойти на ответные меры, стремясь уничтожить виновных. Война по разгрому сил «Аль-Каиды» в Афганистане и их покровителей из числа талибов была совершенно законным ответом на события 11 сентября, как и действия против «Аль-Каиды» и ее союзников в других странах мира. Администрация Буша, однако, наряду с этим привила американской общественности страх перед, как она утверждала, гораздо более серьезными угрозами со стороны Ирака, Ирана и Северной Кореи – государств, которые не имели никакого отношения к «Аль-Каиде». Действуя подобным образом, администрация Буша сформировала у общественности убеждение в том, что все, что Соединенные Штаты ни делают, является, по существу, оборонительными мерами и ответом на «терроризм». Навязывая эту веру своему народу, американское руководство тем самым может создавать предпосылки к его мобилизации (до определенной степени) на имперскую войну.

Но даже администрация Буша должна была оставаться в определенных границах. Общая установка на враждебность по отношению к мусульманам и неспособность провести различие между совершенно несхожими исламскими государствами, традициями и идеологиями сделали возможным смешать в умах большинства американцев Ирак и «Аль-Каиду»; но даже Бушу пришлось воздержаться от заявлений о причастности русских, или китайцев, или северокорейцев к терактам 11 сентября 2001 года. В этом отношении необходимо отметить, что в ходе первой избирательной кампании Буша имперские амбиции его последователей были преднамеренно завуалированы. Достаточно вспомнить высказывание о том, что США должны проявить более «скромный» подход к международным делам, а также сделанное им заявление: «Меня беспокоит избыточное присутствие наших вооруженных сил во всем мире. Я бы высказался за их разумное использование».

Крайне важно иметь в виду различие между империализмом и национализмом. Один из основных способов понять политическую стратегию администрации Буша после событий 11 сентября 2001 г. (как и в случае с ее европейскими предшественниками) заключается в осознании того, что она настойчиво пыталась осуществить программу имперской гегемонии, подпитывая ее уязвленным, а также сбитым с толку и одурманенным национализмом.