Большая приватизация Европы: распродажа
20-07-2015, 13:00. Разместил: sasha1959
Большая приватизация Европы
Предвоенный передел собственности: от «Плана Дауэса» к «Плану Маршалла»
В 1918 г. Германия потерпела поражение в Первой мировой войне, унесшей миллионы жизней и еще больше денег. При этом США кредитовали Англию, Англия — Францию, Франция — Россию. К концу войны Англия оказалась должна США более 8 миллиардов фунтов стерлингов (при том, что совокупные затраты Великобритании на постройку самого мощного в мире флота дредноутов в 1907 — 1914 гг. не превышали 50 миллионов фунтов). Теперь за все эти кредиты предстояло расплатиться Германии.
Узел завязывается
Пока большевистская Россия расплачивалась за англо-французские кредиты красным террором и грабежами союзников, на Германию были наложены неслыханные репарации в размере 132 миллиардов золотых марок (сумма, вдвое превышающая национальный доход Германии за 1913 год).
Кроме того, лишенную армии, торгового флота и колоний, страну обязали большую часть своих производственных мощностей выделять на строительство кораблей для союзников и добычу угля для Франции.
В следующем году веймарское правительство, изыскивая резервы для выплаты репараций, решает обложить крайне высоким налогом крупный немецкий капитал. Результат не заставил себя ждать. Капиталы, через так называемую «западную дыру» (das Loch im Westen), услужливо предоставленную банками, хлынули из страны.
Через четыре года, оценивая размер германских вкладов в банках США, газета «Нью-Йорк тайм» назовет цифру в два миллиарда долларов, что соответствует приблизительно четверти ВВП Германии в 1923 году.
Но главным каналом бегства капиталов были в тот момент не США, а Голландия, куда по отработанным схемам утекали крупнейшие сталелитейные компании страны. С 1920-го по 1929 год экономика Голландии переживала баснословный рост.
Не оставались в накладе также банки Швейцарии, Норвегии, Швеции, Дании.
В мае 1921 года Рейхсбанк Германии, все более слабея, приостановил конвертирование марки в золото, запустив тем самым процесс инфляции.
31 августа 1921 г. Германия выплатила, наконец, свой первый миллиард в золотых марках. Как только золото потекло на Запад, внутренний курс марки упал сразу с 60 до 100 марок за один доллар. С этого момента падение шло по нарастающей, обратившись вскоре в ничем не сдерживаемый обвал. С конца 1921 года цены росли более чем на 50 процентов в месяц. К концу следующего они превысили довоенный уровень в 1475 раз.
В таких условиях Германия более не могла выплачивать свой чудовищный долг. И в январе следующего года, обвинив ее в нарушении обязательств по выплатам репараций, Франция оккупирует Рур — индустриальное сердце Германии: 1800 квадратных миль территории, 10 процентов населения, 80 процентов добычи и выработки немецкого угля, чугуна и стали.
Еще в 1919 г. в Версале, при первой перекройке Европы, маршал Фош пытался провести границы с Германией по Рейну, отторгнув у нее Рурский промышленный бассейн, и создав в Рейнской зоне буферное государство. Однако, натолкнувшимся на противодействие англичан (которые, разумеется, не могли допустить чрезмерного усиления Франции), французам пришлось довольствоваться созданием Прирейнской демилитаризованной зоны и, направленной против Германии, Чехословакии.
И вот теперь, спустя четыре года, у Франции появился повод вновь вспомнить о своих планах.
Французы прекрасно понимали, что потеряв Рурский промышленный бассейн, Германии никогда уже не возродиться в полную силу. Напротив, перед Францией господство над Руром открывало огромные перспективы: ее тяжелая промышленность получала уголь и кокс, а эльзасские текстильные фабрики — германские рынки. Пуанкаре мечтал о создании на базе Рурского промышленного бассейна угольно-железного синдиката под эгидой французского капитала.
Если же учесть, что Франция на тот момент и так контролировала Восточную Европу (с помощью Чехословакии и своих марионеточных военных блоков вроде Малой Антанты), то, оккупация Рура одним наскоком превращала Францию в экономического и политического гегемона континентальной Европы. Соблазн был слишком велик, а «запретный плод” слишком близок. И Пуанкаре решился.
С центральных журнальных трибун вновь полились экспрессивные эскапады маршала Фоша: «Если случится война, то победит та сторона, которая раньше завладеет переправами через Рейн!”. «Рейнская провинция должна быть освобождена от пруссаков!”.
После энергичной «артподготовки» началась оккупация. Страшась в одиночку идти на столь отчаянный шаг, Пуанкаре взял в союзники еще и бельгийцев.
И вот, 11 января 1923 г. семнадцатитысячная франко-бельгийская армия входит в Рур, и в течение шести дней оккупирует его города (Эссен, Бохум, Дортмунд), рудники, шахты, заводы, железнодорожные станции и порты. Лишенная армии Германия не может оказать никакого сопротивления. Попытки же «пассивного сопротивления» пресекаются со всевозможной жестокостью. 31 марта 1923 года манифестация рабочих в Эссене расстреляна войсками. Следуют показательные казни саботажников. Всего в ходе оккупации оказывается убито и расстреляно до 400 человек.
Разумеется, оккупация Рура была грубым нарушением Версальских соглашений. Но на все недоуменные вопросы англичан французы отвечали, что это — единственная возможность заставить немцев платить.
Что же касается самой Германии, то ее, и без того агонизирующая, экономика такого удара пережить не могла. И вот, в то время как десятки тысяч немецких рабочих, под дулами французских винтовок, добывали уголь, грузя его на уходящие на Запад эшелоны, марка понеслась в пропасть, к историческому максимуму гиперинфляции.
Вмиг обнищавшее население страны вернулось в состояние отчаянного голода, который уже испытало в 1918−19гг., когда Германию вынуждали таким образом к подписанию Версальских соглашений (и который стоил немцам сотен тысяч жизней).
Теперь Германия вновь лежала посреди Европы обреченной на гибель добычей. И многие руки вновь жадно потянулись в ее сторону, спеша не упустить своего куска.
Среди многих примеров такого рода, самым выдающимся стала, несомненно, оккупация Литвой немецкого порта Мемель. На этом стоит остановится.
После версальских манипуляций (передаче Польше полосы немецкой земли, дающей поляком выход к морю, т.н. «польского коридора»), древние немецкие города Мемель, Данциг и Кенигсберг оказались отрезанными от основной части Германии. С этими «подвисшими» городами Восточной Пруссии надо было что-то делать. Но что? Всякое решение оказывалось чревато новыми проблемами. В итоге было решено присвоить им статус вольных городов с немецким самоуправлением и отдать под юрисдикцию Лиги Наций. При этом Данциг оказался в сфере влияния Польши, а Мемель — в сфере Литвы.
С точки зрения разжигания всевозможных конфликтов, едва ли можно было найти решение более «удачное». В 1939-м году именно Мемель и Данциг станут спусковыми курками Второй мировой.
Но пока узлы будущих трагедий только завязывались.
И вот, в те самые дни, когда франко-бельгийские войска вошли в Рур, в Мемеле внезапно появились вооруженные литовские отряды. Они разоружили крохотный французский контингент и захватил город.
Конечно, действия Литвы были прямым актом бандитизма. Но ведь ровно тоже самое в те же самые дни французы совершали в Руре! Англичанам же, занятым выяснением отношений с Францией, было не до Мемеля. В итоге (на что и надеялась Литва), скандал просто замяли.
Так, через пять лет после окончания мировой войны и провозглашения президентом Вильсоном «новой эры мира и справедливости”, уровень международной законности достиг исторического дна.
Гиперинфляция
После захвата Рура, в Германии начинается то, что позднее назовут гиперинфляцией. В ноябре 1923 года золотая марка стоит уже триллион бумажных марок. Одно яйцо — 8 миллионов марок. Безработица утраивается, в рабочих трущобах свирепствует голод, уровень детской смертности достигает 20%. А поскольку денег на гробы нет, немцам приходится хоронить своих умирающих детей и родственников в картонных мешках.
Перед спекулянтами же открывается настоящий «клондайк». Процентные ставки ростовщиков растут на 35 процентов в день. За три дня цены вырастают вдвое, за месяц — в тысячу раз. Цены в магазинах меняются несколько раз в день. Новые банкноты всё большего достоинства печатаются два раза в неделю.
«Были такие дни, когда утром газета стоила пятьдесят тысяч, а вечером — сто; кто хотел обменять иностранные деньги, оттягивал этот обмен на час-другои?, ибо в четыре часа он получал во много раз больше, чем за шестьдесят минут перед тем» — вспоминал Стефан Цвейг, назвавший это время «ведьминым шабашем инфляции»: «В трамвае платили миллионами, бумажные деньги развозились из имперского банка в другие его отделения на грузовиках, а через две недели банкноты в сто тысяч находили на помойке: их с презрением выбросил нищий. Шнурок от туфли стоил больше, чем до того сам ботинок, нет, больше, чем роскошный магазин с двумя тысячами пар туфель; замена разбитого стекла — больше, чем раньше весь дом; книга — чем до того типография с сотнями ее станков. За сто долларов можно было кварталами закупать семиэтажные дома на Курфюрстендамм. Фабрики — в пересчете — стоили не больше, чем раньше какая-нибудь тележка». (С.Цвеи?г, Вчерашнии? мир).
«Массовые экономические убийства» — так это головокружительное безумие назовет Дж.Г. Уэллс. А немецкий банкир Ялмар Шахт — «примером искусных мер по экономическому уничтожению Германии».
После Второй мировой тот же Шахт будет осторожно объяснять ситуацию тем, что Германия «не нашла иного способа остаться на плаву, кроме как уничтожить инфляцией свою собственную валюту». Англичане до сих пор называют гиперинфляцию попыткой немцев уклониться от репараций путем выпуска бумажных денег. Но сам же Шахт в книге «Магия денег» (1967) обмолвится, что не Веймарское правительство, а сам Рейхсбанк, ведущий свои спекулятивные операции частным образом, вбрасывал в германскую экономику все новые и новые тонны бумажных денег в то время, как иностранные спекулянты нагревались на простейших манипуляциях: взять в долг валюту, продать ее, а затем, выкупив ее по меньшей цене, отдать долг.
Так или иначе, одновременные действия управляющего Рейхсбанком Хафенштейна и международных спекулянтов дали замечательный результат. За кратчайшее время крупнейшие производственные мощности страны оказались в руках возникшей «из ничего» олигархии.
Так, некий Ричард Кан, сколотивший состояние на послевоенной ликвидации винных складов, купил крупнейший государственный военный завод Германии Deutsche Werke по цене металлолома. Подобное происходит по всей Германии.
К концу этой эпопеи, когда Рейхсбанк уже не смог совладать с ненасытным спросом на деньги, делать деньги «из ничего» было разрешено и другим частным банкам. Страна обратилась в «эльдорадо». Подобно нашествию саранчи ее наводнили тучи проходимцев из восточной Европы, скупающих недвижимость и все, что имело хоть какую-то ценность по цене бумаги. Любой, имеющий в кармане тысячу долларов, мог совершить в Германии грандиозные сделки.
Нувориши стремительно всходят на небосклон Германии и расцветают на нем целыми семейными кланами и созвездиями: братья Ципрут, братья Роттеры, братья Склярек… Последняя семейка, опутав своими махинациями администрацию Берлина, украла из казны 10 миллионов золотых марок. А в шумном коррупционном скандале с братьями Бармат оказалась замешана политическая верхушка страны, вплоть до бывшего рейхсканцлера Бауера (лидера социал-демократов) и президента Эбера. Ловкие проходимцы Бармат, обильно «подмазывая» власти, получили по поддельным бухгалтерским книгам государственный заём в 38 миллионов золотых марок и примерно на ту же сумму обокрали десятки тысяч простых вкладчиков.
Кажется, республика дошла до предела своего разложения. Вообще, то, что происходит в эти месяцы со страной, напоминает банальный гоп-стоп. Пока французская армия в Руре держит нож у сердца Германии, управляющий Рейхсбанком Хафенштейн под защитой британского посла лорда д’Эбернона, мягко журящего этого «прямого и честного, но упрямого» человека, врубает на полную мощность печатный станок, а крупные спекулянты дочиста выгребают карманы жертвы. То же, что не захватывают стальные зубья крупных воротил, доклевывают стаи мелких мародеров.
Русский певец Александр Вертинский, оказавшийся в немецкой эмиграции, вспоминал об этом «блиц-крахе Германии» так:
«…Немцы окончательно растерялись. Началась паника. Массовые самоубийства охватили Германию. Ловкие спекулянты скупали дома целыми кварталами, и немцы, как слепые, продавали их за ничего не стоящие миллионы, которые через несколько дней оказывались простыми бумажками. Огромные универсальные магазины, такие, как «Ка-Де-Ве», например, оказывались очищенными от товаров в одно утро. А к вечеру марка падала вниз на сто пунктов, и то, что было продано магазином за сто марок, нельзя было уже купить за тысячу. Пока немецкое сознание переваривало все это, тысячи людей, главным образом иностранцев, конечно, заработали безумные деньги. Один только мой знакомый, одесский коммерсант Илья Гепнер, имевший в кармане всего-навсего одну тысячу американских долларов, умудрился купить шесть домов и огромный «Луна-Парк» в Берлине.
Когда немцы, наконец, поняли, в чем дело, было уже поздно. Три четверти из них были разорены. Так начались первые годы их послевоенного существования.
Берлин был весь покрыт сетью маленьких киосков, напоминавших лимонадные будочки. Из крошечных окошечек видны были только руки. Иногда это были большие, волосатые, иногда сухие, жилистые, часто смуглые. Над будочками красовалась надпись: «Вексельштубе». Это были менялки. Лавочки, где торговали деньгами. Потные, запыхавшиеся люди подлетали к окошечку, хрипло бросали несколько слов, из маленьких и больших чемоданчиков выбрасывали на прилавок целые кучи денег, перевязанных в пачки, и получали в обмен зеленые американские доллары. Или наоборот, разменяв одну десятидолларовую бумажку, получали из окошечка целый чемодан марок.
Знаменитый петербургский спекулянт, «банкир» Дмитрий Рубинштейн говорил мне с отеческой нежностью в голосе: «Хотите посмотреть моего ребенка?”. Особого желания у меня не было. Но, чтобы не огорчать отца, я согласился. Мы стояли около сквера. «Ваш ребенок здесь?” - спросил я, указывая на толпу игравших детей. Рубинштейн снисходительно улыбнулся. «О, нет. Он у меня уже большой. Ему уже семнадцать лет. Это будущий гений. Да. Чтобы вы знали! Сегодня день его рождения. Я подарил ему это…- Он указал рукой на деревянный киоск с надписью «Вексельштубе». — Пусть ребенок приучается. У него такие способности! Скоро отца за пояс заткнет…”. Мы подошли к менялке. Оттуда выглядывало жирное молочно-розовое лицо, напоминавшее свежераспаренный человеческий зад.
Пухлые руки с обкусанными ногтями лежали на прилавке. Плотоядный чувственный рот снисходительно улыбался. «Уходи, уходи, папаша. Ты мне мешаешь работать!” - строго прикрикнул на отца «ребенок». Мы отошли на цыпочках в благоговейном молчании…”
(А. Вертинский, «Дорогой длинною»)
Гиперинфляция привела к тотальному разграблению Германии. Но это было еще не самым страшным следствием оккупации. Воспользоваться тяжелым положением страны спешили не только мародеры. В «красных районах» страны активизировались боевики Коминтерна, а по окраинам — сепаратисты. Германия оказалась на грани полного развала и революционного хаоса.
Большая приватизация Европы: распродажа
Как предвоенный передел собственности спровоцировал Вторую мировую
Явление первое: Гитлер
Войдя в Рур, французы, конечно, не собирались уже его оставлять. Наоборот, захватив центральный плацдарм, они развернули кипучую деятельность по дальнейшему расчленению страны.
Идея была следующей: отделив от протестантского севера католические земли Германии, создать от Австрии до Нижнего Рейна блок буферных лимитрофных государств (на манер выстроенных Версалем вокруг Советской России). При этом Рейнская область должна была превратиться в Рейнскую республику, а Бавария — в католическую монархию под патронажем Франции.
В осуществление этих планов французы опирались на местных сепаратистов, обещая им освобождение от уплаты версальских репараций и большие займы (подобные тому, который получила Австрия). Вскоре мощная организационная работа принесла плоды.
В ночь на 21 октября 1923 г. была провозглашена независимая Рейнская республика, мгновенно признанная Францией.
А 9 ноября (в пятилетнюю годовщину ноябрьской революции), провозгласить свою независимость готовилась Бавария во главе с ее премьер-министром Густавом фон Каром.
В это же время шумно отметить в Германии шестую годовщину русского «октября» намеревался Коминтерн. Политический и экономический кризис давал Интернационалу шанс поднять коммунистическое восстание по всей Германии.
План восстания был тщательно разработан. Для его подготовки в Германию были засланы эмиссары (Огюст Гуральски, Матьяш Ракоши). Его центром должна была стать Саксония, где к власти в марте 1923-го пришли социал-демократы. С помощью местных властей коммунисты намеревались овладеть необходимым количеством оружия. После чего восстание должно было распространится по всей стране.
Чтобы усилить хаос, Ракоши намеревался взорвать железнодорожный мост, соединяющий Саксонию с Чехословакией, чем вызвать вмешательство чехов. Придти на помощь немецким товарищам готовилась и Красная Армия.
В Москве не сомневались в успехе этого грандиозного предприятия, однако германские власти неожиданно проявили реакцию. 13 октября правительство Штреземана при поддержке рейхсвера вводит в Саксонии чрезвычайное положение. Этим молниеносным «блиц-кригом» планы революции в Германии были разрушены.
Небольшая буча поднялась лишь в Гамбурге. Здесь 23 октября активизировались группы боевиков, начались захваты полицейских участков. Но через 30 часов уличных боев полиции с рейхсвером удалось навести порядок.
И вот одновременно со всеми этими грохочущими по всей Германии событиями, Франция готовится привести в действие свой план по отделению Баварии. Не приходится сомневаться, если бы французам удались их планы, следующим актом немецкой драмы стал бы распад и последующая большевизация страны. Последнее же означало бы начало коммунистического хаоса по всей Европе.
Все это, разумеется, прекрасно видели не только в Германии. Масштабная реакция против французской авантюры в Руре должна была последовать. Но первыми поднялись немецкие нацисты.
Ветеранская организация «Kampfbund» в союзе с маленькой партией националистов, желая помешать сепаратистским планам Кара, предприняла попытку переворота. Полагались на силы рейсхвера, заговорщики хотели арестовать Кара, а затем, пройдя «маршем на Берлин”, свергнуть президента и объявить национальное правительство.
Попытка, однако, не удалась. Демонстрация националистов была расстреляна полицией. Более двадцати демонстрантов было убито, главные заговорщики схвачены и осуждены за государственную измену. Но, принимая во внимание все вышесказанное, не удивительно, что в глазах целого народа, они стали национальными героями. А никому не известный доселе лидер крошечной националистической партии в один день стал знаменитостью. Звали его Адольф Гитлер.
На следующих выборах в баварский ландтаг национал-социалисты получили каждый шестой мандат. А в германский рейхстаг на декабрьских выборах 1924 года прошло 40 депутатов от НСДАП.
Так французская оккупация Рура завязала основные узлы будущей европейской трагедии.
Явление второе: Шахт
Итак, 8 ноября 1923 года Мюнхенский путч расстреливает полиция. Гитлер и его товарищи оказываются за решеткой. А 12 ноября на политическом небосклоне страны в роли уполномоченного по национальной валюте появляется Ялмар Шахт, человек, которого будут называть спасителем Германии от гиперинфляции, а позднее — творцом «экономического чуда» Третьего Рейха.
В этот момент страна переживает пик гиперинфляции. Спекулянты на черном рынке торгуют долларами уже по 12 трлн. марок за штуку. Но 20 ноября безумие прекращается. Рейхсбанк объявляет о своей готовности покупать иностранную валюту по курсу 4,2 триллиона марок за доллар. Одновременно Шахт объявляет об отказе Рейхсбанка принимать так называемые «чрезвычайные деньги», которые в тот момент печатали уже все кому не лень («каждый сам себе Рейхсбанк» — как выразился Шахт).
Для спекулянтов, которые как в каком-то волшебном сне продолжали вершить свои грандиозные махинации, это прозвучало как гром среди ясного неба. Падение марки немедленно прекратилось.
В своих мемуарах Шахт вспоминал, что когда в первый день работы пришел в Министерство финансов, в его маленьком темном кабинете обнаружился только стол с телефоном. В течение недели, сидя за этим столом, он обзванивал знакомых банкиров. И видимо достиг необходимых соглашений. Марка была стабилизирована на отметке 4,2 триллиона за доллар.
Это интересная цифра. 4,2 марки — именно столько перед войной стоил доллар. Можно сказать, что война обошлась Германии в падение ее валюты в триллион раз. А можно и так, что вся германская мощь 1913-года стоила теперь один американской доллар. Было ли это показательной шуткой банкиров или, как уверяет Шахт, наиболее удобной для бухгалтеров цифрой (которым ничего не приходилось пересчитывать, только стирать нули)?
Так или иначе, но двенадцать нулей, нарисованных невидимой рукой рынка, стоящих за «магической цифрой», теперь действительно оказались стёрты.
В этот же день президент Рейхсбанка Хафенштейн, человек, запустивший процесс гиперинфляции и потерявший на ней практически весь золотой запас страны, умер от сердечного приступа.
Сам Шахт назвал 20 ноября вехой в истории стабилизации марки. Справедливо. Остается только добавить, что Германия в этот момент представляла собой финансовый труп с полностью выпущенной из него кровью. Но тело ее было еще вполне пригодно для дальнейших манипуляций. Достаточно было лишь накачать его «новой кровью» и заставить работать на себя, как некоего нового Голема.
Именно это и было осуществлено с помощью т.н. «Плана Дауэса», разработанного при непосредственном участии Шахта.
План Дауэса
Очевидно, что в прекращении экзекуции над Германией были заинтересованы не только немецкие националисты.
Осуществления планов Франции стать хозяином континента не могли допустить и англичане. И лишь только истинные цели захвата Рура стали ясны, они забили тревогу. Дело вполне могло кончиться новой полномасштабной войной, на этот раз — Англии и Германии против Франции.
(Заметим в скобках, что летом 1940-го, после того как англичане потопили в портах французский флот, война петеновской Франции в союзе с Германией против Англии вполне могла стать реальностью. Так прихотливо вьется ткань европейской политики).
Однако, и в 1934-м до войны Англии и Германии против Франции дело не дошло. Американцы предложили путь более изящный и доходчивый до французов — обвал франка. Для союзных бастионов доллара и фунта это оказалось не самой сложной задачей. В начале 1924 года курс франка был обрушен на валютных биржах. После чего, для «спасения французской валюты» группой Моргана был предложен Франции кредит в 100 миллионов долларов под залог французского золота. В конце апреля посол США в Берлине Алансон Хьютон запишет в своём дневнике: «Англия и Америка взяли франк под контроль и, видимо, могут теперь делать с ним всё, что захотят».
Пуанкаре понял, что зашел слишком далеко и запросил пощады (воевать с оружием в руках французы готовы не были).
Спешно созванная в Лондоне Конференция стран Антанты зафиксировала победу англо-американского блока. 8 апреля 1924 г. был обнародован т.н. План Дауэса, разработанный банкирами группы Моргана (которую и представлял Дауэс) при участии Ялмара Шахта.
План предполагал прекращение оккупации Рура и поддержание экономики Германии с тем, чтобы та могла продолжать выплачивать репарации. Для этого в обескровленное тело Германии вливался огромный финансовый заем — 200 миллионов золотых долларов. Для контроля и оплаты займа основные статьи бюджета Германии, акцизы, пошлины, а также право эмиссии переходили под контроль «комиссара по налогам” (то есть, все той же группы Моргана). Под контроль «репарационной комиссии” сроком на 40 лет переходили также все железные дороги Германии. Национальная валюта прекращала свое существование и заменялась «золотым стандартом” (новая «золотая марка», по сути, и означала доллар).
Таким образом, на мостик германского экономического корабля вступал американский финансовый капитан. А колеса германской экономики должна была крутить отныне река американского банкового капитала.
Как же крутилось это финансовое колесо? А вот как: США предоставляют кредит Германии. Та выплачивает репарации союзникам. Союзники в свою очередь возвращают свои военные долги американским банкам. После чего деньги вновь возвращаются в Германию в качестве займа. И так по новой. Этот чудный план Кейнс назвал «великим круговоротом бумаг» через Атлантику.
Иными словами, международный банковский капитал учреждал в Берлине свой «независимый» Бастион (по типу американской ФРС, Лондонского и Парижского Центробанков) и включал его в цикл своих глобальных спекуляций. Новое приобретение банкиров было тем более выдающимся, что одновременно большая часть промышленности, транспортная и финансовая система Германии оказывалась в их руках. (Сделка, которую можно, пожалуй, поставить в ряд с хрестоматийной покупкой Натаном Ротшильдом английской финансовой системы после битвы при Ватерлоо).
Итак, подведем первые итоги.
Попытка французов добить умирающего льва захватив Рур, провалилась. (Заметим, однако, что, при всей ее бандитской, в общем, сущности, это была последняя, в этом роде, попытка континентальной державы удержать власть над Европой). Поражение Франция означало капитуляцию континентальной Европы перед англо-саксонским капиталом.
Сама же Германия, лишенная важнейших элементов суверенитета: управления финансами, контроля над транспортной системой, надзора над сбором налогов и пошлин, независимости судебной власти, обращалась по сути в американскую колонию (вернее, колонию банковских домов Уолл Cтрита).
Не нужно было обладать слишком проницательным умом, чтобы понять, что скоро та же судьба ожидала и остальную Европу. Но после долгих месяцев шантажа возможным революционным хаосом, анархией и полномасштабной войной, испуганным европейцам оставалось лишь безропотно принять условия англо-американского мира.
Так оккупация Рура заложила основания будущей европейской войны и будущего «нового порядка» европейского дома. Французы отступали, но по путям, протоптанным ими, в Европу полновластно входил американский капитал.
Позднее, сам генерал Дауэс (лицо в сущности совершенно ничтожное, призванное лишь для того, чтобы дать имя процессу, действительные элементы которого не нужно слишком афишировать) простосердечно заметит: «Если бы Франция не была в Руре, то и мы (т. е. американцы) не были бы здесь».
Фактически, с принятием плана Дауэса, Большая Приватизация Европы могла бы пройти тихой сапой, так, что никакая новая война, возможно, и не потребовалась бы. Если бы… Если бы не крах финансовых бирж 1929 года.
Вернуться назад