До гиперинфляции России еще далеко

До гиперинфляции России еще далеко

На фоне небывалых скачков курса национальной валюты и уже хорошо знакомого сметания товаров с полок вспомним исторические примеры галопирующих инфляций из XX века. А равно – меры, которые предпринимали национальные правительства, чтобы привести занедужившие экономики в чувство.

Самым известным примером гиперинфляции (спасибо учебникам и школьной программе) является, пожалуй, послевоенная Веймарская республика: образ денег, которыми топили печи, надежно въелся в память. Однако Германия отнюдь не является рекордсменом по гиперинфляции, на первом месте (причем с огромным отрывом) находится Зимбабве периода засухи и борьбы с белыми фермерами. Хуже было и в Греции (причем не послевоенной, а именно что военной – 1941–1944). Что же касается лидеров по части древности, то тут пальма первенства у Китая XII века, где на свою беду придумали бумажные деньги. Самым же старым (из подробно описанных) примером гиперинфляции в России стали события, предшествовавшие Медному бунту. В конечном итоге бунт привел к временной отмене медных денег, введенных из-за нехватки серебра. В XX веке подобные проблемы решались куда как более сложным комплексом мер.

Венгрия, 1945–1946

«Уже недействительные аустрали испортили жизнь и кое-кому в России: в период хаоса «шоковой терапии» мошенники продавали их под видом австралийских долларов»

Немногие знают, что посконной венгерской валютой является не форинт, а пенгё, также равны ста филлерам. Разгон обесцениванью пенгё дала не только послевоенная разруха, но и действия Красной армии, получившей (по праву победителя) полномочия осуществлять эмиссию военных денежных знаков в тогда еще капиталистической Венгрии: банкноты с надписью «Командование Красной армии» печатались непосредственно в СССР. Впрочем, коллапс экономики (венгерская гиперинфляция имеет почетное «серебро» и уступает лишь зимбабвийской) случился уже после отмены военных дензнаков. На пике кризиса инфляция составляла 42 квадриллиона (миллион миллиардов) процентов в месяц, то есть за сутки цены в пенгё успевали увеличиться в пять раз. Введение специальной (в теории – стабильной) валюты для налоговых и банковских расчетов – адопенгё – делу не помогло: эрзац-валюта стала обесцениваться с той же скоростью, что и обычная. Появились «подвалюты», самостоятельные понятия на купюрах и в расчетах – милпенгё и билпенгё (от «биллион»). Рекордной стала банкнота в 20 октиллионов пенгё, что по курсу было дешевле пяти американских центов.

Обеспеченный золотом и гарантийными обязательствами форинт был введен именно в качестве мере противодействия гиперинфляции. За один форинт давали 400 октиллионов пенгё или 200 миллионов адопенгё, бумажные деньги буквально валялись на улицах, и дворники сметали их в кучи. Но мера подействовала. Впоследствии венгерские коммунисты полностью записали идею введения форинта в свой багаж, однако выиграть выборы им удалось лишь с помочью фальсификаций. В конечном итоге в республике установился режим Ракоши – самый жестокий из тех, что появились в Восточной Европе после войны. Видимо, в качестве компенсации после 1956 года в Венгрии, напротив, сложился самый мягкий строй из всех стран Варшавского блока, прозванный в западной прессе «гуляшным коммунизмом».

Мексика, 1979–1982

При желании между мексиканской и российской историями можно найти определенные параллели, и ключевое слово в этих параллелях – нефть. Открытие новых месторождений в 70-х годах воспринималось как подарок небес, производство углеводородов увеличилось втрое, страна села на «нефтяную иглу» – три четверти от стоимости национального экспорта приходились на нефтянку. Эти доходы, впрочем, быстро проедались, в Мексике появился значительный класс потребителей, живущих не по средствам. При этом развитие отрасли (наряду с поддержкой нерентабельных предприятий) требовало быстрых денег, и страна набрала кредитов, превратившись в одного из крупнейших должников мира. Ситуация усугублялась разгулом коррупции, и внезапное падение цен на черное золото естественным образом обвалило национальную экономику. Годовая инфляция дошла до чуть менее 4000%, и к 1982 году Мехико, уже успевший национализировать банки, объявил о дефолте.

Впоследствии кризисы в страну возвращались еще не раз, сменяя периоды экономического роста (наиболее известен т. н. текильный кризис, совпавший по времени с восстанием сапатистов). Была и инфляция, правда, не такая свирепая. Но рецепты во всех случаях были примерно одни и те же – либеральные реформы (в том числе в политике) вкупе с монетаристскими мерами жесткой экономии и сокращением госаппарата. В частности, в Мексике прошли несколько этапов масштабной приватизации (в том числе в банковской системе, прежде национализированной) и снижения таможенных пошлин, что помогло привлечь в республику дополнительные инвестиции и увеличить доходность компаний.

Аргентина, период 1970–1990

Аргентину принято считать страной потерянной мечты. У этого государства, некогда самого развитого, зажиточного, а главное – образованного на континенте были все шансы превратиться в экономического колосса, однако популизм правительства вкупе с южной расслабленностью пусть и не сделали Аргентину нищей, но привели к почти хроническому кризису и увяданию во втором–третьем ряду мировых экономик. Собственно, от инфляции страна страдает и сейчас, тогда как период 70–90-х принято характеризовать в терминах «умеренной гиперинфляции». То есть все было не так плохо, как в ряде других стран, но и затянулся процесс очень надолго, усугубляясь коррупцией, долгами и плохой собираемостью налогов. За шесть лет усиленной работы печатного станка позиция банкноты наивысшего номинала перешла от тысячи песо к миллиону песо. Правительство решилось на серию валютных реформ, в результате которых песо сменили сперва новые песо, затем аустрали (национальной валютой в период 1985–1991 были именно они), а потом очередные песо, стоившие столько же, сколько и сто миллиардов дореформенных песо. Уже недействительные аустрали испортили жизнь и кое-кому в России: в период хаоса «шоковой терапии» мошенники продавали их под видом австралийских долларов.

Как и в случае с Мексикой, выход был найден в либеральных реформах, которые пришлось проводить некогда упертым «перонистам»: предприятия приватизировались, национальный рынок открывали миру, а песо привязывали к доллару. В конце концов инфляцию удалось сбить до уровня в 1%, но страна к тому времени уже взвалила на себя серьезное долговое бремя, а безработица резко возросла. Полтора десятилетия той горячки – потерянного времени – до сих пор не дают этому южному краю выбиться из числа отстающих.

Израиль, 1979–1985

Резко обесцениваться начала еще предыдущая валюта еврейского государства – израильский фунт. К месту подвернулся закон, принятый задолго до инфляционной вспышки сугубо из патриотических соображений: правительство могло заменить «заимствованный» фунт на «национальный» шекель тогда, когда считало нужным. Заменили (заодно с правительством и вектором реформ), но не помогло, наоборот, ситуация только усугубилась за счет политики нового кабмина, снизившего таможенные пошлины (удар по местному производителю) и расширившего социальные гарантии. В итоге шекель, побив все антирекорды фунта, подешевел на 500% за полгода. Население было готово на все, лишь бы прекратить процесс обесценивания накоплений, что дало очередному кабинету министров карт-бланш. Ряд госпроектов были заморожены, налоги и плата за обучение в университетах резко повышены, социальные выплаты, напротив, сокращены, поползли вниз и зарплаты. При этом шекель опустили еще чуть-чуть, но вкупе с временным замораживанием цен на продукты первой необходимости. Как и во многих других случаях, не обошлось и без очередной смены валюты. Но с принципиальным отличием: новый шекель заменил «простой» только после того, как ситуация стабилизировалась. Кстати, правительство реформаторов, получившее название «правительства национального единства», возглавлял Шимон Перес, до недавнего времени занимавший президентский пост и слывущий большим другом России.

Югославия, 1992–1995

Санкции, наложенные на Югославию Совбезом ООН (то есть в том числе и Россией) из-за конфликта в Боснии, не идут ни в какое сравнение с теми, что наложены сейчас на саму РФ. За исключением жизненно важных аспектов (к примеру, поставок лекарств) запретили почти все, что могли – от международных авиаперелетов до отправки почтовых посылок. Единственным источником притока валюты в страну стали переводы со стороны сербов-гастарбайтеров. Вскоре правительство было вынуждено включить печатный станок, и тут-то разразилась настоящая катастрофа. В принципе, никого в бывшей Югославии было не удивить инфляцией. Ввиду местами неэффективного хозяйствования она была и при Тито – по 30–40% в год. Незадолго до распада СФРЮ случались и трехзначные, и четырехзначные показатели. Однако подобного не ожидал никто: сербы не только удивились сами, но и удивили весь мир, ибо речь идет об одной из рекордных гиперинфляций как по масштабу, так и по длительности. На протяжении 1992 года показатели были в основном двухзначные (в месяц), в 1993-м – трехзначные. Экономика лежала в руинах: трое из четырех граждан Югославии с трудом сводили концы с концами, а денежная фабрика в Топчидере была единственным предприятием в стране, где после введения санкций отмечался рост производства. Пиком стал рубеж 1993–1994 годов: трехзначная инфляция сперва превратилась в четырехзначную, а потом – на краткий период – достигла показателя в более 300 миллионов процентов в месяц: за одну немецкую марку на черном рынке давали один биллион (тысячу миллиардов) динаров. Такой внезапный и кратковременный взрыв тяжело объяснить законами экономики, и сербские экономисты до сих пор уверены, что не обошлось без сговора между правительством, банками и крупными промышленниками.

Страну буквально спас 75-летний профессор на пенсии и бывший эксперт Мирового банка Драгослав Аврамович. Сперва он возглавил группу экономистов, разработавших пакет экстренных мер, а потом и Центральный банк, чтобы претворить эти меры в жизнь. Правительство и президент Милошевич слушались Аврамовича буквально во всем, и благодаря общей координации программу реализовали довольно быстро. Основными ее положениями было выключение печатного станка и замена старого динара на новый, привязанный к немецкой марке в соотношении 1:1 (на обмен средств выделили полгода, причем впоследствии курс для населения стал более выгодным). Уже через месяц новый динар стал расти, и рос вплоть до конца года, когда инфляция вновь вернулась, но была «игрушечной» – 3–5% в месяц. Таким образом, обесценивание наличных денег удалось полностью обуздать почти за два года до отмены санкций. Аврамович превратился в национального героя и получил в народе прозвище «супердед» (по аналогии с прозвищем новой валюты – «супердинар»). К сожалению, энергии и здоровья для того, чтобы продолжить структурные реформы в экономике, Аврамовичу не хватило. Как и умения уйти с поста вовремя: в дальнейшем он, пожиная славу, занимался в основном внешними эффектами, призванными подчеркнуть его успех.