Алексей Мамонтов: «Выходя в открытый океан, не нужно жаться к скалам»

Президент Московской международной валютной ассоциации Алексей Мамонтов неизменно входит в «Топ» самых влиятельных финансистов России, но финансистом себя не считает – это, мол, просто профессия такая. Зато считает себя актером – причем это тоже профессия, а никакое не хобби. // Арина Шарапова, Журнал «Промышленник России»

– Я просто не могу не начать с вопроса о том, как можно умудриться параллельно заниматься деньгами и актёрством – такого, клянусь, в своей жизни я ещё не видела. Я понимаю, что в бизнесе модно иметь хобби типа бани, охоты, дам, кавалеров…

– Давайте вот сразу обозначим: есть понятие гламура и понятие хобби в категориях гламура. Я такое ненавижу. У меня хобби как такового нет. Просто так сложилось, что у меня две профессии. Ну, бывает так. Бородин ведь был композитором и химиком одновременно. Или Пушкин – литератором и чиновником.

– Ну вот и как это можно? С моей точки зрения, если отдаёшься театральной профессии, ты отдаёшься ей на все сто, ты живёшь в ней, ты думаешь в ней, дышишь. Если ты играешь в деньги, ты думаешь только о деньгах. Как создать такую схему и систему взаимодействия между этими двумя совершенно взаимоисключающими профессиями?

– Опять–таки, возможно, поможет нам одно уточнение. Откуда–то сложилось представление обо мне как о «влиятельном финансисте» и, более того, как о «крупном собственнике».

– А что не так?

– Это абсолютный миф. Я никогда не был не то что финансистом – я никогда не был бизнесменом. Никогда не занимался бизнесом. Я занимался организацией, я занимался инфраструктурой, я занимался изобретением различных технологий, продуктов. Когда я пришёл на валютную биржу в самом начале её становления, в 1992 году, то все семь лет, которые я там проработал, – это были проекты инфраструктуры. Грубо говоря, я создавал такую форму, такие технологии, такие продукты, такие инструменты, такие площадки, которые помогали зарабатывать другим. При этом я не был ни собственником, ни владельцем, ни капиталистом – я просто был технологом, курировал валютный блок. И когда я ушел с биржи, я стал заниматься не биржевыми проектами, не биржевой торговлей, – а тоже технологиями. Мы создали совершенно уникальные технологии – как на бирже, так и вне биржи, таких нет в мире.

– Триста пятьдесят банков, я читала, работают в системе DELTA…

– Ну да. Дело в том, что во всём мире, вопреки всеобщему мнению, нет валютной биржи как таковой. Есть свободный рынок, на котором обращаются валютные инструменты. Но специальной площадки, на которой происходят торги, – нет. Это анахронизм, атавизм. И в России она тоже должна была умереть, она умирала, она фактически умерла в 1997 году, – но нам удалось создать технологию, которая поразила воображение современников.

– Зачем вы её в живых–то оставили?

– Не знаю, драйв такой был. Почему–то мне показалось: почему бы и не попробовать? Хотя в это никто не верил. Не только на рынке, но даже на на самой бирже, генеральный директор, центральный банк, – никто не верил. А вот она создалась, и она эффективно работает. Ведь сегодня через ММВБ проходят порой десятки миллиардов долларов в день.

– Но если нигде не работает, а у нас работает, – почему? Мы такие крутые? Или это связано с невысоким уровнем финансовых отношений?

– В принципе, второе – более верно. Изначально ММВБ – это такое необходимое приложение к нашей несовершенной банковской системе. Банки у нас разнокалиберные – как мы говорим, «первого круга», «второго круга», «третьего», – сообщаемость низкая между ними, они не работают друг с другом. И площадка в виде ММВБ – некий компромиссный вариант, посредническое звено, которое риски нейтрализует, является системой управления рисками и предоставляет всем – и первому кругу, и второму, и третьему – неограниченные возможности.

– Это говорит о том, что мы ещё не вошли в систему мирового рынка? Что мы являемся каким–то анахронизмом?

– Это говорит о том, что мы невольно опередили развитие технологий на глобальном рынке. Сегодня глобальный рынок подстраивается именно под те технологии, которые когда–то были реализованы именно на нашей валютной площадке.

– Кстати, про глобализацию. Я такую цитату где–то у вас вычитала: что глобальная система – это самая мирная система, самая перспективная, с вашей точки зрения. Мол, эра глобализации – это эра самого безопасного мироустройства. Что–то смотрю я на этот кризис пресловутый, – и так не кажется…

– Ну да, есть такие утверждения, что нынешняя среда наиболее агрессивна, что в ней становится более опасно от постоянной генерации всё новых каких–то устремлений, потом перекройки в целом карты мира – и в связи с геополитическими катаклизмами, и в связи с религиозными факторами...

Так вот что я хотел сказать. В основе всех политических конфликтов и потрясений лежат именно экономические причины. Если мы сегодня всё–таки придём к тому, что нам нужно вырисовывать глобальную модель экономической безопасности, то нам просто останется уже один шаг до того чтобы нам придти и к глобальной системе политической безопасности.

– Ага, то есть проблема в том, что эту глобальную модель не все дружно вырисовывают? Вот встроится в неё Россия – и будет нам счастье?

– Вот тут я хотел бы сразу разочаровать. Дело в том, что России предстоят тяжелейшие времена…

– Ну вот – такую песню испортил!..

– …Но благороднейшие времена. Потому что она наконец–то пойдёт по пути усиления своей конкурентоспособности. Она поймёт, что главным сегодня императивом поведения является усиление своих конкурентных способностей, в том числе в экономической сфере. Если вы это оставляете, вы тут же скатываетесь в никуда.

Вы заметили, что всё больше и больше экономические мотивы приходят на смену прежним – даже не политическим, а идеологическим схемам? Сегодня Россия обладает достаточным набором факторов, которые способны дать ей какое–то ускорение и самое главное – создать определённый резерв безопасности.

– Какие это факторы?

– Природные. Это прежде всего, поскольку в ближайшие полстолетия, решать будут многое, если не всё, именно природные факторы: обладание природными ресурсами, энергетическими ресурсами, водными ресурсами, пашни, земли. Альтернативы нет у нас. Если мы не изменим свою ментальность, то мы проиграем, причем фатально проиграем. Счет идет, если хочешь знать, ну если не на дни, то на недели.

– То есть мы сейчас сидим, беседуем, – а в это время идёт разрушение?

– В это время идёт гонка. Вот мы когда–то мнили себя соперниками одной сверхдержавы, США, и лозунг «догнать и перегнать», – он касался именно Североамериканских Штатов. В итоге мы, конечно, никого не догнали и не перегнали. Скорее, наоборот – оказались в арьергарде. Нас обошли уже другие, и они догоняют США, – Китай, Индия, Бразилия, Мексика, я уже не говорю про еврозону, там или Японию. Более того, мы уже выпускаем впереди себя совсем уж экзотические страны – такие, как Индонезия, Нигерия, Филиппины.

– Ну и что же тут обнадёживающего?

– А вы давно слышали такое понятие – «деревянный рубль»? Сколько лет назад?

– Очень давно.

– Видите, как хорошо. Этим уже можно гордиться: мы уже многого заслуживаем, мы многое сделали – я имею в виду страну. Мы в конце концов воспитали рубль, вызвали гордость за свою валюту, потому что во всем мире, во всех странах где бы ты не была, там ведь является валюта, не идеология, а именно валюта является неким таким символом, неким понятием, обиходным.

– Я поняла. Мы будем гордиться рублём, когда он будет конвертируемой валютой.

– Он уже конвертируемый.

– А, вот припоминаю, как–то в Англии я пришла в крупный магазин, а мне задают вопрос: в фунтах, мол, или в рублях платить будете? Мне стало очень гордо. Но, правда, в других магазинах мне такого вопроса не задавали. Значит, рубль конвертируемый, но не всегда и не везде?

– Это проблема не рубля, это как раз проблема финансовой инфраструктуры нашей. Решается она очень просто: когда мы убедим всех иностранцев, капитал, экономику глобальную, что наша экономика открыта для всех и каждый здесь имеет те же права, что и собственные граждане.

– Ага, а вот говорят, что тогда будет, наоборот, отток капиталов. Получается, что теперь при наличии «недеревянного» рубля нам нужно создавать такую законодательную базу и такие правовые отношения, чтобы Россия действительно не была вымыта?

– Нам нужно смелее Россию выталкивать в конкурентное пространство. Нам не нужно от него обороняться. Мы же такие классные. Мы лучшие. Вот нужно, выходя в этот мир, выходя в открытый океан, – не жаться к скалам, а просто знать: мы лучшие.

Ведь мы сделали сегодня наше валютное законодательство одним из лучших в мире. Мы избавились от ложных страхов. Мы поняли, что оказывается, не ограничения валютные сберегают экономику, а наоборот – либеральное валютное законодательство выталкивает экономику в глобальное пространство и выигрывает те самые недели, которых у нас мало.

Архаизм или консерватизм в сфере финансовых рынков – это тупиковый путь. Ведь любые ограничения чем заканчиваются? Как в той песне поётся: «Здесь остановки нет, а мне – пожалуйста, шофёр автобуса, мой лучший друг». Любые ограничения, во–первых, опасны – потому что они разделяют общество и создают коррупционную систему. Во–вторых они стойки, потому что они порождают целую клоаку, которая тут же начинает кормиться около этого, вокруг обременения, вокруг барьеров, вокруг ограничений, и они стойко будут это защищать. Более того, эта система не только стойка, она плодовита, тут же ищет все новые и новые ниши.

– Значит, мы к скалам жмёмся? Может, дело просто в ментальности?

– Может. Но это изменится: придут наши дети – у них совсем другая ментальность.

– Они умные, они другие… Я знаю, ваши дочери сразу по всем вашим стопам пошли, только по отдельности?

– В некотором смысле – да. Одна работает в банке, а другая поступает во ВГИК.

– Получается, что они абсолютно разные, и в то же время папа у них объединяющий центр?

– Я вначале говорил, что у меня две профессии. Но всё больше укореняюсь в мысли, что это так, что у меня есть ещё и третья профессия в которой, я считаю, уже реализовался, – это профессия отца, профессия родителя. Этим нельзя заниматься так просто, этим надо заниматься профессионально. Этому надо тоже отдавать всего себя. И в этой профессии самое главное – в какой–то момент сделать внутреннее усилие и оставить ребёнка одного, убрать из–под него подпорки, не толкать. Я вообще думаю, что где–то после пяти лет процесс прямого воспитания заканчивается и начинается самый сложный процесс воспитания – воспитание примером. Пример – это ты сам.

– Вернёмся тогда к примеру – то есть к Мамонтову. У меня сложилось впечатление, что это человек поступка. Вот такого поступка, как в истории с Козловым – Френкелем. Те факты, что были опубликованы, – как вы ходили в прокуратуру и рассказывали о своём видении, то что вы взбаламутили банковскую систему, – говорят о том, что вы человек не равнодушный...

– На самом деле я сам не могу понять, как это случилось. Меня это взорвало. Я, конечно, знал до этого Алексея, как и многие, – он ведь достаточно известная фигура, что уже весьма сомнительными делает аргументы следствия и суда. Банковский мир – он очень тесный, там все друг про друга всё знают. Люди в банковском мире очевидны, их поступки прогнозируемы. Конечно, остаётся некий процент, некая ничтожная вероятность: да, вот человек, мы его знаем, надо же, а он совершил такое. Да, может быть, – чужая душа потёмки. Но, тем не менее, меня поразил не столько сам арест: я вдруг увидел, какая нарастает в СМИ волна. Причём грязь уже пошла открытая, и видно стало: заливают человека, зарывают, закапывают. И вот это меня поразило.

– Я поняла: у вас такие поступки – алогичные…

– Надо слушать себя. У меня есть такое понятие – «трубы». Я помню, когда университет бросал, накануне защиты, у меня был диплом с отличием, – я однажды проснулся перед защитой, подошёл к окну, открыл, и сказал себе: я никуда не пойду, это не моё.

– Просто – в один день?

– Конечно, это зрело, были размышления, рассуждения, ощущения. Но я понимал, что, кажется, сейчас должен совершить нечто, чего я не должен совершать, но не могу не совершить. Это как–то внутри – раз! И всё. Или когда меня в армию призвали. Вы не поверите: когда пришла повестка, – я не знаю, как все реагируют, но у меня вот эти самые трубы зазвенели.

– …Ракетно–зенитные войска, ПВО, да ещё в Египте, – от этого зазвенели?

– Да я же не знал, куда пошлют. Не в этом дело. Я тогда впервые осознал себя личностью. Именно как личность, как индивидуум, – как–то вдруг потребовался. Я два года прослужил и ни минуты не пожалел, что ушёл в армию. Хотя было много всего – столько, что потом за следующие десять лет не накопилось такого, что было в эти два года.

– Какой–то вы правильный...

– Да я даже в комсомол не вступал, меня из школы выгоняли, – какой правильный?!

– А когда насчёт университета «трубы зазвенели», о – вы оттуда в театр как раз ушли?

– Всё спонтанно случилось. Я из университета не в театр уходил, как бытует мнение. Там и театра не было. Там драмкружка даже не было. Там ничего не было. Там люди собирались просто побуянить, потусить и что–то там раз в месяц для своих родных сыграть. Я был в университете на последнем курсе, я уже приходил к мысли о том, что у меня впереди тупик. Я не хочу заниматься костными вещами – такой экономикой, такой наукой... А там, в театре, я увидел, что творится, когда люди свободны, – причём внутри свободны. Я в жизни больше никогда не видел, чтобы люди так свободно самовыражались на сцене – публично, открыто и искусно. Талантливо, бесконечно талантливо. Меня это просто напрочь сковырнуло. Я тогда же принял точное решение уходить из университета, не потому что в театр, а потому что я понял: оказывается, есть на свете жизнь, есть на Марсе жизнь, и, значит, нам туда дорога.

Это не просто интересное, это такая захватывающая часть жизни. Вот если сейчас мне кто–то скажет: дам тебе прожить так, как тогда, один день, – мне годы не страшно отдать за это. Вот клянусь, потому что то время уходит, многие просто ушли уже, Витя Авилов ушёл уже, Сережа Белякович, – но такое время было. И я счастлив этим.

– Так, я поняла, что в театр иду, смотрю вашего Луку. Вы сейчас его в «На дне» играете?

– Да, 29 ноября.

– А у меня съёмки 29 ноября.

– А там и билетов нет. 11 декабря ещё будет.

– Обязательно пойду… А у вас с каких пор вот так «трубы звенят», – чтобы обязательно наперекор здравому смыслу?

– Это, наверное, с детства пошло. У меня и рождение такое было. Как мне мать перед своей кончиной рассказывала, меня оказывается и не планировали вовсе, как–то случайно всё вышло. Были тяжелейшие роды, потом меня отгрузили куда–то в деревню – и я там рос. И, видно, тогда же у меня возникло стойкое неприятие к системе, к режиму, в широком смысле этого слова. Я считаю, что сформировался именно в конфронтации с общепринятым мнением. Это трудно, и, как правило, люди, либо уступают, либо их ломают. А некоторым удаётся остаться – случайно так. Мне удалось остаться, как на войне.

– Мы начали интервью с того, что вы не олигарх, не миллионщик, не владелец, не капиталист. Я, наверное, теперь понимаю почему. В больших делах и больших деньгах надо раствориться, их надо бояться. А вы – просто свободны. Правильно?

– Каждому дано своё. Я знаю олигархов, которых прёт от того, чем они занимаются. Я со многими знаком, они многие в драйве. Не от денег – если человек в драйве от денег, он многого не достигнет. У него обязательно будет потолок. А вот от игры – да, вот это вот бесконечно. Вообще, игра – это такая вещь, которая, я считаю, внутри каждого человека, это его главная суть. Если человек способен играть, он интересен. Игра, я убежден, – вот то, что отличает человека, это его природное внутреннее постоянное стремление играть. К сожалению, это требует усилий и развития. Как только ты начинаешь тормозить, – каждый мускул в человеке требует упражнений.

Алексей Мамонтов, 56 лет. В 1979 году окончил экономический факультет Московского государственного университета. В 1990–1992 годах – брокер на товарных биржах МТБ и РТС. В 1992–1999 годах – сотрудник ММВБ, курировал биржевой валютный рынок, занимал должность заместителя генерального директора ММВБ, в 1999–2003 годах – вице–президент ММВБ. С 1999 года – президент Московской международной валютной ассоциации. Традиционно входит в число наиболее влиятельных финансистов России.

С 1978 года – актёр московского театра на Юго–Западе. Сыграл роли Муция в «Калигуле», Нелькина в «Свадьбе Кречинского», Рудольфа в «Школе любви», Сафонова в «Русских людях», Розенкранца в «Гамлете», Бобчинского в «Ревизоре», Подколесина в «Женитьбе».