Инвестиции в человеческий капитал как драйвер роста экономики

Алексей Гаскаров, один из «узников Болотного дела» до ареста в апреле этого года работал бизнес-аналитиком в одной из московский компаний. Выпускник Финансовой Академии, автор множества статей на экономическую тематику, Алексей и в СИЗО не перестает размышлять о будущем страны.

В письме из СИЗО по просьбе «Новой» Алексей Гаскаров изложил некоторые взгляды. Россия, по его мнению, продолжает идти по пути шаткого равновесия последователей Гайдара и государственников-лоббистов. Являясь убежденным левым, он уверен в необходимости отбросить популистскую риторику и задуматься над новыми реальными альтернативами по выводу страны из экономического тупика.

На фоне надвигающейся рецессии в России обострились дискуссии о векторах развития экономики и возможных новых драйверах роста. Как правило, в официальном публичном пространстве представлено две точки зрения: условно неолиберальная, доминирующая в период роста нулевых и олицетворяемая такими институтами как РЭШ, ВШЭ, институт Гайдара, ИНСОР и т.п., и условно кейнсианская, характерная уже для посткризисного развития с интеллектуальным центром вокруг структур института экономики РАН, журнала «Эксперт», МГУ.

Обозначенные подходы характерны для двух групп российской элиты, которые, с точки зрения «конспирологов», находятся в состоянии раскола: соответственно либеральной (Медведев, Кудрин, Дворкович и т.д.) и «силовой», которая на самом деле представляет собой команду промышленных лоббистов (Сечин, Якунин, Белоусов и т.д.). Оба подхода объединяет то, что они одинаково неуспешны и не решают основных задач экономического развития — диверсикации экономики, преодоление бедности, улучшение условий труда, повышение социальных стандартов, создание и внедрение инноваций, повышение конкурентоспособности национальных производителей. Но главное, ни одна из этих доктрин не рассматривает в качестве источников роста инвестиции в человеческий капитал в широком смысле слова, а не только в ограниченный класс предпринимателей.

В Европе и Латинской Америке эта ниша занята социалистическими и левыми партиями. В стране управляемой «суверенной» демократии запрос на социально ориентированную экономику реализуется силами социальных движений посредством подконтрольных Кремлю парламентских партий. Иногда под общественным давление или, решая собственные политические задачи, власть шла на уступки, повышая зарплаты бюджетникам или реализуя национальные проекты, но в России никогда не было системной политики, нацеленной на достижение устойчивого развития за счет повышения уровня образования, социальной защищенности, доступности финансирования и множества других факторов, которые позволили бы расширить границы для самореализации большинства населения.

Сейчас, когда все прочие концепции развития зашли в тупик, самое время для генерации новых альтернатив. При этом не стоит отказываться полностью от существующего экономического наследия. Помимо очевидных промахов есть и ряд достижений, которые стоит развивать. На этих моментах для начала и хотелось заострить внимание.

Свободный капитал

Задачи неолиберального курса сводились к уменьшению влияния государства в экономике, созданию максимальных свобод для ведения бизнеса, интеграции России в мировой рынок и стабилизации денежно-кредитной политики. Свободная торговля и международная конкуренция должны были заставить отечественных производителей создавать конкурентно-способный продукт и выходить на новые рынки. Все риски «входа» планировалось покрыть за счет доходов от продажи ресурсов.

В результате, России, занимающей 6 место по уровню ВВП в мире, удалось добиться относительно низких темпов инфляции, стабильного курса рубля, сбалансированного бюджета и значительных финансовых резервов, что вкупе позволило довольно безболезненно удариться о дно кризиса. Обратную сторону роста по неолиберальным рецептам можно сравнить с действием подушки безопасности в автомобиле. Произошла авария — подушка сработала, и человек выжил, но дальше он уже никуда не поедет.

Открытие рынков без целенаправленной промышленной политики привело к поражению страны в международной конкуренции и плотному закреплению роли продавца ресурсов с низкой добавленной стоимостью в международном разделении труда. В результате, в 2011 году уровень промышленного производства в России был на 20% ниже, чем в период позднего СССР. Фактически произошел отказ от разработки собственных технологий, которые согласно теории свободной торговли было эффективнее заменить импортом. Симптоматично, что в структуре ВВП 40% приходится на продажу ресурсов, 25% - на торговлю, доля же отраслей с высокой добавленной стоимостью постоянно снижается.

Идея импорта технологий за счет природной ренты себя не оправдала — никто не собирается делиться прорывными разработками, являющимися основой конкурентоспособности развитых стран. А просто потратить валютную выручку внутри страны нельзя, поэтому и создаются бесконечные резервные фонды с низкой доходностью.

Ситуация усугубляется священной верой либеральных политиков в то, что основой роста должна стать предпринимательская активность и коммерциализация научных достижений. В результате создана обширная инфраструктура бизнес-инкубаторов, появились «Сколково» и «Роснано», но внутри этих институтов очевиден дефицит идей. Все готовы продавать, но никто не готов ничего создавать. Да, конечно, коммерциализация нужна и важна, но зачем было разрушать академические институты, перестраивать высшее образование, и почему вдруг роль предпринимателя стала важнее роли ученого и инженера? В качестве иллюстрации, подтверждающей последний тезис, можно привести пример недавней экономической амнистии. Понятно, что в России нет никакой независимой судебной системы, и огромное количество людей сидит по сомнительным основаниям, но в качестве обоснования принимаемого решения приводились именно низкие темпы роста экономики, которую и можно было простимулировать, освободив бизнесменов.

Витиеватая неолиберальная логика приводит иногда к совсем парадоксальным результатам. Например, низкий уровень зарплат большинства наемных работников в России воспринимается не как социальная проблема, а как конкурентное преимущество на международном рынке. То же самое касается социальных и экологических стандартов, которые во многом и формируют уровень жизни стран, но увеличивают себестоимость продукции.

Несмотря на то, что конечным бенефициаром политики свободного рынка является небольшая часть населения, сильной стороной неолиберализма можно признать опору на экономические свободы, то есть ситуацию, в которой никто никому не диктует, что и как производить, и кому продавать, и отсутствие попыток создания роста за счет монетарных методов. Последнее особенно важно, если посмотреть на экономическую политику, проводившуюся левыми в различные периоды истории. Военный переворот в Чили в 1973 году стал возможен в том числе и из-за нестабильных цен с инфляцией в десятки процентов. С этой же проблемой сейчас сталкиваются Венесуэла и Боливия. Высокая инфляция мешает стимулу и долгосрочным инвестициям, автоматически повышает кредитные ставки и, естественно, раздражает население.

Важно отметить, что само по себе наличие внутри властной элиты двух точек зрения на развитие экономики никогда не делало политику монолитной.

Новая индустриализация

Несмотря на доминирование неолиберальных идей в период нулевых, около половины ВВП страны создавалось в госсекторе. Не соответствовала мейнстрим экономике и идея создания госкорпораций, которые должны были концентрировать ресурсы на традиционно сильных для России рынках ВПК. Но, по-настоящему серьезный возврат к условно кейнсианской экономике, предусматривающей значительное увеличение роли государства в стимулировании роста, произошел буквально в течение последних нескольких лет.

В ближайшее окружение Путина попали такие люди, как Сергей Глазьев и Андрей Белоусов — последний даже занимал пост министра экономического развития. Из правительства ушел Алексей Кудрин. Сменился глава Центрального банка.

Новый курс экономической политики базируется на следующих идеях:

во-первых, предполагается существенно ослабить кредитно-денежную политику. В России даже с учетом более высоких темпов инфляции стоимость кредитов значительно выше, чем в развитых странах, что соответствующим образом отражается на стоимости отечественных товаров. Для решения этой задачи предлагается снизить ставку рефинансирования и другие ставки ЦБ — при этом сам денежный регулятор наделяется ответственностью за рост экономики, что, по большому счету, не свойственно для данного института.

Во-вторых, правительство планирует «расчехлить» резервы для инвестирования в инфраструктурные проекты - ЦКАД, скоростная ветка Москва-Казань и т.п. Более гибкой становится и политика размещения средств — теперь их можно вкладывать в более рискованные бумаги российских корпораций с большей доходностью, чем у облигаций американского казначейства.

В третьих, для стимулирования экспорта корректируется курс рубля в сторону понижения, что автоматически увеличивает стоимость импортных товаров внутри страны и в краткосрочной перспективе повышает конкурентные позиции российских товаров.

И, наконец, как минимум на уровне риторики признается важность целенаправленной промышленной политики с государственной поддержкой ключевых отраслей, тарифной защитой, гибкими налогами и  другими инструментами, отсутствие которых и позволило в свое время захватить рынки западным конкурентам.

Проблема в том, что даже если обозначенные идеи и будут реализованы, то их влияние на рост будет незначительным.

Россия уже успела вступить в ВТО, и защитить национальный рынок в рамках этой структуры практически невозможно. А те инструменты, которые используют страны Евросоюза — технические стандарты — нашим правительством безнадежно провалены. Например, в России на смену обязательным ГОСТам еще в 2002 году пришел закон о техническом регулировании, который предполагал разработку технических регламентов в 11 основных отраслях. К 2013 году было принято только 2 из них.

Сложно ожидать и какого-то существенного роста инвестиционных проектов после снижения ставок. Основной кредитор значимых для государства проектов — Внешэкономбанк - требует 1,1 трлн. рублей на докапитализацию в связи с убыточностью примерно 40% проектов (объем портфеля на 2013 год — 1 трлн., проблемные кредиты — 400 млрд. руб. ). То есть похоже, что экономически оправданные проекты в дефиците.

Незначительной на фоне объема ВВП (около 60 трлн.руб) выглядит  доля «мегапроектов». Всего на строительство инфраструктуры планируется потратить 1,36 трлн. руб., причем затраты будут растянуты во времени минимум на 10 лет.

Возможно, пока еще рано делать выводы о результатах «кейнсианского» переворота, но правительство уже объявило о планах по радикальному сокращению бюджета и увеличению пенсионного возраста. 

Левая альтернатива

Как правило, выпуск продукции в моделях экономического роста зависит от двух факторов — труда и капитала. Более продвинутые варианты содержат такие же качественные параметры, как уровень инноваций и образования населения. Для двух обозначенных выше подходов характерно меркантилистское отношение к труду как фактору производства, который должен быть дешевым. Низкие зарплаты — низкая себестоимость — высокие объемы продаж — захват рынка. Для левых экономический рост не является основной целью экономической политики, которая должна в первую очередь обеспечивать благосостояние общества в целом, а не только владельцев капитала. Но это совсем не значит, что борьба за достойную оплату труда снижает темпы роста экономики.

Экономика спроса  

Глобализация и отмена торговых барьеров заставила национальных производителей переориентироваться на внешние рынки. Конкуренция, как правило, происходит по уровню цен, и снижение себестоимости продукции достигается за счет урезания зарплат.

Так возникают классические кризисы перепроизводства, которые особенно заметны в странах, где удалось провести либеральные реформы трудового законодательства и существенно понизить роль профсоюзов. Снижение зарплат сужает внутренний спрос, и все, что произведено, просто некому покупать. Это - один из дефектов рынка, на который указывал Кейнс, и который подлежит регулированию, но российский капитализм пошел по пути раздувания потребительского кредитования, и проблема была просто отложена во времени.

В России средний уровень заработных плат в 2,5 раза ниже, чем в Евросоюзе, страны которого обеспечили себе рост и модернизацию за счет «государства всеобщего благосостояния». Высокие зарплаты, высокая занятость обеспечивали рост потребления, что, в свою очередь, позволяло экономить на масштабах производства, а полученную прибыль вкладывать в инновации.

Российские элиты ориентированы на модели роста стран Азии, и, как правило, в качестве примера приводится Гонконг или Сингапур, где созданы лучшие условия для ведения бизнеса в мире, и, соответственно, отмечается высокий подушевой ВВП при колоссальном имущественном расслоении. В Гонконге доля бедных превышает 18%, и этот город занимает первое место по индексу Джинни, измеряющему неравенство в доходах. Идея очень проста: сверхбогатство — это хорошо, потому что концентрация капитала увеличивает инвестиционную активность. Этот не бесспорный сам по себе тезис в российских реалиях несостоятелен еще и потому, что у нас концентрация капитала приводит только к его оттоку за рубеж, но никак не к вложению в инновации.

Неравенство в доходах очевидным образом тормозит и развитие малого и среднего бизнеса, для которых просто не остается доступных рынков. Россияне, загнанные в условия жесткой экономии, вынуждены жить в мрачных панельных домах, закупаться низкокачественными продуктами в Ашане, питаться в сетевых ресторанах и ездить туда на бюджетных автомобилях, купленных в кредит.

Дискуссия о росте реальных заработных плат в России ведется часто в поверхностном ключе. А именно, плохо работаете — имеется в виду низкая производительность — мало получаете. На самом деле, производительность труда, представляющая собой отношение добавленной стоимости к количеству занятых, зависит от множества факторов, среди которых одним из ключевых является фондовооруженность. А с этим у российских олигархов есть большие проблемы. Примерно с 80-х годов в России количество введенных новых мощностей отставало от количества выбывающих.

Особенно это заметно в секторе естественных монополий, таких как ЖКХ, где изношено до 70% основных фондов, а срок износа достигает 40 лет.

Таким образом, профсоюзы и развитое трудовое законодательство с обозначением обязательных минимумов заработных плат по отраслям являются важными институтами, которые для обеспечения роста экономики необходимо развивать, а не уничтожать, как это происходит сейчас.

Прогрессивные налоги

Еще одним препятствием для роста является российская налоговая политика. В России налоговая нагрузка составляет 35% ВВП. В наиболее пригодных для жизни скандинавских странах — чуть менее 50%. В таких экономически развитых государствах, как США и Япония, бремя налогов находится на уровне 25-30%, но уровень ВВП на душу населения там в разы больше, а социальные системы все равно оставляют желать лучшего. То есть в России, несмотря на все усилия бизнес-лоббистов заставить нас думать обратное, низкие налоги. Стоит еще учитывать, что значительную часть налоговой выручки составляют налоги на добычу полезных ископаемых и экспортные пошлины, которые по факту являются народной рентой, а не налогами в прямом смысле слова. Данную ситуацию хорошо характеризует недавняя дискуссия о повышении обязательных взносов на социальное страхование для предпринимателей. Правительство увеличило обязательные взносы до 40 тысяч рублей в год, и сразу посыпались публичные высказывания предпринимательских объединений, таких как «Опора России», ТТП и т.п., о том, что это - грабеж и уничтожение бизнеса. В России реальная средняя зарплата в городе где-то 25 000 рублей. Ставка страховых взносов — 30 тысяч в месяц. То есть в год на одного наемного работника приходится 25 000 * 0,3 * 12 = 90 000 рублей страховых взносов, то есть более чем в два раза выше, чем на людей, занятых собственным бизнесом. Но, похоже, что в стране просто некому указать на такое несоответствие.

Низкие налоги — разбитая инфраструктура, недоступное образование и здравоохранение, низкие пенсии, соответственно, низкий уровень жизни большинства населения. Обратная сторона тоже понятна — чрезмерные налоги могут снизить стимулы к экономической активности. Но у России опять же есть своя специфика. В период 90-ых владельцами капитала стали далеко не экономические гении, а те, кто оказался просто проворнее и хитрее. Эти люди никогда бы не стали заниматься бизнесом, если бы доходность была 10%, а не 100%, или даже 1000%. Большинство российских отраслевых рынков носит олигополический характер с элементами картельного сговора. Основная стратегия, которую преподают в бизнес-школах для топ-менеджеров корпораций, — это избегать конкуренцию. Поэтому ее нигде и нет, и все рынки заняты. При этом часто у руля предприятий стоят некомпетентные люди, те же, кто хотя бы знают, что такое «NPV», заняты разработкой мобильных приложений, социальных сетей и других отраслей «новой экономики». То есть даже если снижение доходности бизнеса за счет налогов и приведет к уходу с рынка ряда игроков, на их место точно есть, кому прийти из числа тех, кто сможет работать эффективнее. Если говорить языком макроэкономики, то Россия точно не находится на вершине кривой Лаффера, которая соответствует оптимальным налоговым ставкам, и переносы в этой сфере возможны и необходимы.

Но, самое удивительное - это то, что основной бюджетообразующий налог — налог на доходы физических лиц — во всех развитых странах носит прогрессивный характер, в России же долгое время сохраняется плоская шкала со ставкой 13%.

В США доходы свыше 380 тысяч долларов облагаются по ставке 35%, в Японии — свыше 17 тысяч иен — 40% . Старт для малообеспеченных слоев населения начинается с 10% и 5% соответственно. Как уже было сказано выше, проблема -  не в абстрактной социальной справедливости. От того, каким образом перераспределяются доходы, зависит развитие отраслей экономики: будет это гипертрофированный рост финансового сектора или производство товаров и услуг массового потребления.

Введение прогрессивной системы может и не изменить долю налогов ВВП, а лишь затронуть пропорции поступлений от разнообеспеченных слоев населения.

Изменение налоговой политики увеличит благосостояние большого количества людей, увеличит внутренний спрос, сконцентрирует в руках общества больше ресурсов для инвестирования в проекты развития без риска разгона инфляции, позволит решить социальные проблемы.  

Высокие социальные стандарты

В России, несмотря на, вроде как, высокие патерналистские настроения, тема социальных гарантий мало кого интересовала. В 2005 году, когда началась политика урезания льгот с целью снизить налоговую нагрузку, на улицу, кроме тех, кого эта тема непосредственно касалась - пенсионеров -  никто не вышел. Страна победившего капитализма пропагандировала индивидуализм и веру в собственные силы. Требовать «чего-то там» от государства было «не модно». При этом, в странах-лидерах по уровню жизни было совсем другое отношение. Социальная защищенность повышает у населения склонность к риску, а это уже основа предпринимательской активности. Никто не будет открывать свое дело, создавать что-то новое, если существует высокая вероятность остаться ни с чем.

Отсутствие в России адекватных минимумов по заработной плате и реальных пособий по безработице — не тех, конечно, которые позволяют вообще ничего не делать — искажают реальную картину на рынке труда и тормозят внедрение инноваций. Действует банальная схема — зачем придумывать трактор, если можно нанять дешевых землекопов, и, вроде как, безработицы нет.

Другой пример — это ничтожные стипендии. Где-то к 3 курсу студенты просто вынуждены идти работать, в результате мало кто доучивается до конца согласно образовательным стандартам, и на рынке труда оказывается огромное количество банально некомпетентных «специалистов», а это прямым образом влияет на конкурентоспособность экономики.

И, наконец, доступное образование и здравоохранение являются прямыми инвестициями в человеческий капитал, от качества которого зависит экономический рост. Но даже такие очевидные вещи оспариваются правительством. Власти обеспокоены ростом числа «юристов и экономистов». Вот ведь незадача — никто не хочет стоять на конвейере за нищенскую зарплату. Давайте реформу образования проводить! Возникает еще вопрос, а почему рынок сам не может отрегулировать занятость?

Экономика участия

Повышение качества человеческого капитала делает возможным перераспределение ответственности внутри фирм и корпораций. Проблема рыночной экономики в том, что она создает стимулы для развития лишь небольшому проценту владельцев частной собственности на средства производства, остальные лишь продают себя на рынке за зарплату. В результате, одни хотят работать меньше - получать больше, а другие оказываются в противоположной ситуации. Создается классическая схема, когда производительные силы (человеческий капитал) превосходят в развитии производственные отношения — отношения чистого наемного труда.

В некоторых продвинутых корпорациях давно поняли эту ситуацию и построили мотивацию персонала на его участии в прибылях капитала через опционные программы, наделяющие работников акциями предприятия. В США около 10% ВВП создается на так называемых народных предприятиях-кооперативах, где рабочие наравне с управляющими могут влиять на принятие стратегических и операционных решений.

Цель создания подобных моделей базируется на следующей идее: если частная собственность обладает таким мотивационным потенциалом, то для развития и роста необходимо добиться, чтобы ей обладали все участники экономического процесса, которые таким образом могли бы значительно в больших масштабах раскрыть свой потенциал и самореализоваться, в том числе, и в экономической деятельности.

В настоящее время государственные институты поддержки бизнеса и законодательство совершенно не заточены на создание таких предприятий. Если вы захотите открыть кооператив, то придется преодолеть множество барьеров, связанных с регистрацией, учетом и отчетностью, налоговыми обязательствами, и уж точно маловероятной представляется возможность получить какие-то льготы и поддержку. То есть первое, с чего надо начать — это создать условия, при которых создание коллективных предприятий было бы как минимум не сложнее, чем организация обычных частных фирм. Второе — необходимо предоставить право приоритетного выкупа акций сотрудникам госпредприятий при их приватизации. Понятно, что все подобные идеи были дискредитированы в 90-ых, когда ничего не понимающему населению раздали ваучеры, или совсем недавно, когда было проведено так называемое народное IPO ВТБ, и люди потеряли половину вложенных средств. Но тогда цели тех, кто инициировал эти процессы, были совсем другими.

Сейчас основная задача — вовлечь как можно больше людей в экономические процессы на основе реально демократических и потенциально прорывных институтов коллективной собственности. Стоит отметить, что это не совсем одна и та же сущность, что и акционерная собственность. Отличие заключается в участии в производственном процессе условного акционера на коллективном предприятии (кооперативе). Ожидание же успешности таких проектов основано на существенно большей мотивации их участников, однако одновременно очевидно, что далеко не все готовы жертвовать частью своих сбережений или зарплаты для инвестиций в свое предприятие, но, безусловно, сама по себе такая возможность должна существовать.

Резюмируя все вышесказанное, необходимо подчеркнуть, что стратегия инвестирования в человеческий капитал через прогрессивную налоговую политику, повышение социальных стандартов, построение институтов участия граждан в капитале предприятий является и важнейшим фактором развития реальных демократических институтов. Ведь концентрация собственности и доходов всегда приводит к концентрации власти, а в обществе, где высшее образование является недоступным для большинства, зарплаты хватит лишь для восстановления сил для нового рабочего дня, поэтому сложно ожидать от населения реального политического участия и формирования массовых гражданских институтов.