|
Роберт Курц
Пик капитализма
"Во время кризиса — это почти что после кризиса". Таким было послание позитивного мышления со времён краха Лемана. Отчего бы самому крупному финансовому кризису с 1930-х годов вызывать теоретические размышления о кризисе? Иногда дела идут хорошо, иногда и не очень. Всё равно изменяется всё; но лишь затем, чтобы всё оставалось тем же самым. Кризисы приходят и уходят, а капитализм остаётся. Поэтому интересен не кризис как таковой, а то, что будет потом, когда он закончится, как и все скучные кризисы до того. Кто победители, а кто проигравшие новой эры? Грядёт ли наконец-то экономическое чудо в Африке, грядёт ли тихоокеанское столетие с Китаем в роли мировой державы или всё-таки возрождение США "из духа мытья посуды"? Может быть, мы переживём даже восхождение переродившейся лиры к основной валюте? Anything goes. Ведь можно же и смело углубиться в изучение тенденций, когда в свою очередь осмелевшие финансовые рынки исторгают облака пепла, подобно Этне в его лучшие времена.
Да кого интересует внутренняя историческая связь капиталистического развития? Тот счастлив, кто забывает. То, что в 1982-м с первой неплатёжеспособностью Мексики, возможно, начался длящийся до сих пор кризисный цикл нового качества, который прогрызается от периферии к центрам, о том и помыслить нельзя. Постмодернистская структура восприятия исключает всякое понимание, выходящее за горизонт модного сезона. То, что Маркс в предисловии к первому тому "Капитала" называл предпосылкой теоретического постижения общества, собственно — "способность к абстракции", давно уже считается подозрительным эссенциализмом. Доминирующая в дискурсе микроэкономика, как Маргарет Тэтчер, не ведает более никакого общества, а только лишь индивидов. Там, где всё стало экономикой предприятия, даже отношение к собственному Я, время и пространство сжимаются до горизонта щелчка мышью и радостных покупок. О негативном целом говорить больше нельзя, чтобы оно оставалось в благостной невидимости. Так, некоторые носители толстовок с капюшонами спрашивают, вероятно: какой такой крах Лемана? Это было до или после Первой мировой войны? Когда двигаешься без сознания прошлого и будущего между бессвязными пунктами происшествия в медиальном пространстве, можно забыть и о кризисе, пока банкомат ещё выплёвывает банкноты. Но тем временем дело настолько пахнет палёным, что упала даже развлекательная ценность тренд-скаутов как предсказателей будущего. Кризис, кажется, собирается состариться в новом столетии. Одна рецессия и фальшивый отбой следуют за другими, в то время как хранители глобальной банковской системы подсчитывают трупы в своих подвалах и охотно хотели бы выбросить ключ. Даже немецкий экспортный шовинизм не уверен, играет ли ФРГ сама с собой в лиге отличной от остальной Еврозоны. Никто не знает, где завтра или послезавтра полыхнёт под крышей пламя. Но все знают, что очаги пожара находятся повсюду, и что они, кажется, связаны друг с другом таинственным образом. Постмодернистская вера в капитализм даёт трещины, хотя позор его ещё не стал главной темой разговоров.
Даже фукоистские левые начинают понимать, что они разбираются в критике политической экономии примерно так же, как Карл Маркс в езде на мотоцикле. Поэтому кризис может всё-таки передвинуть дискурс на ту территорию, которая до сих пор презиралась как "экономистская" и принципиально избегалась. Ну так что же происходит с капитализмом? К сожалению, Маркс не оставил удобной теории кризисов в формате карманных справочников. А поскольку желание объединить деконструктивистскую потерю реальности с по возможности дешёвым повторным открытием унылой экономики сильно — охотней всего пользуются немного более плоскими версиями марксисткой традиции.
Согласно последним, капитал входит время от времени в фазу так называемой чрезмерной аккумуляции. Было накоплено слишком много капитала, который нельзя больше в достаточной мере увеличить, т.к. произведённая прибавочная стоимость в виду недостаточной покупательной способности больше не превращается в денежную форму или — не "реализуется". Инвестиции в машины и рабочую силу были слишком огромны для способности восприятия рынка, возникли чрезмерные производственные силы, повсюду валяются непродаваемые товары, денежный капитал спасается бегством в финансовые рынки и начинает там пузыриться. Остаточный капитал во всех его составных частях (материал, рабочая сила, товары, деньги) обесценивается в кризисе. После этого всё может начинаться сначала.
Эта версия нравится постмодернистской глупости больше всего. Ибо кризис кажется тут неисторическим происшествием в вечном возвращении того же самого. Такое очищение время от времени полезно капитализму как посещение сауны. Кризис относится к его чудесному функционированию, как уже давно известно оглупевшим левым. Экспансия и сжатие сменяют друг друга в бесконечной последовательности без того, чтобы был заметен какой-то связный или продолжающийся процесс.
Но у Маркса можно найти и совсем другие мысли. Согласно им, долгосрочной проблемой является не периодическая недостаточная реализация прибавочной стоимости на рынке, а — более фундаментально — само её недостаточное производство. Капитал является процессирующим противоречием потому, что он с одной стороны имеет одну единственную цель в бесконечном накоплении стоимости или "абстрактного богатства" (Маркс), с другой же — конкуренция вынуждает к тому, чтобы постепенно делать человеческую рабочую силу как единственный источник этой стоимости посредством развития сил производства ненужной и заменять её научно-техническими аппаратами.
Но развитие сил производства не есть вечное возвращение того же самого, а необратимый исторический процесс. А оный, как показывает Маркс в "Основных чертах критики политической экономии", ведёт к ситуации, в которой продукты хотя и обладают потребительной стоимостью, но как товары не могут представлять достаточного количества затраченной человеческой трудовой энергии. Они потому становятся непродаваемыми, потому что вообще не являют собой абстрактной стоимости. Это не очищение, это "внутренний предел" (Маркс) капитала. Этот аспект Марксовой теории был неприемлем ещё для традиционного марксизма, который собирался "планировать стоимость", вместо её упразднения. Но для сознания, которое не ведает ни истории, ни способно сформулировать понятие стоимости, а ковыляет от события к событию и пытается убедить себя в том, что принуждение к само-продаже есть безграничная свобода, объективный предел этой формы бытия мыслим ещё меньше.
Для капитала же важна не просто стоимость, а стоимость прибавочная, которую производит рабочая сила свыше своей цены. То же самое развитие сил производства, постепенно делающее рабочую силу ненужной, понижает цену ещё используемой рабочей силы. Тем самым увеличивается относительное количество прибавочной стоимости в затраченном общем рабочем времени. Но для общественной массы прибавочной стоимости важна не только относительная её доля на каждую рабочую силу, но и количество используемых работников при данном уровне развития производственных сил.
Маркс сформулировал эту проблему в третьем томе "Капитала" как теорию тенденции понижения нормы прибыли. На применённую единицу денежного капитала нарастает доля физического капитала, в то время как число мобилизируемых работников постоянно понижается. Это можно вычитать из буржуазной статистики по тому, что предварительные затраты на рабочее место исторически непрерывно растут, т.к. нужен всё больший агрегат из машин, инфраструктуры и т.п., чтобы использовать новую рабочую силу. Так как только рабочая сила производит новую стоимость, средний доход в общественном масштабе относительно предварительно затраченного денежного капитала падает, хотя относительная доля прибавочной стоимости в производстве ценности одного работника растёт.
В общественном целом важно соотношение обеих противонаправленных тенденций. Читаемая вместе с теорией фундаментального исторического одешевления стоимости в "Основных чертах", представляемая здесь аргументация настолько неприятна ан-историческому пониманию вечно расширяющегося и сжимающегося капитала, что новейшая школа изучения трудов Маркса объявила тенденцию нормы прибыли к понижению простым заблуждением Маркса.
Действительно, понижающаяся норма прибыли может компенсироваться до определённой степени повышающейся массой прибыли, когда капиталистическое производство как таковое расширяется и, тем самым, продуктивно используется дополнительный денежный капитал. Внешне это расширение исчерпывается в "превращении в стоимость" всего земного пространства. Но существуют различные концепции качественного внутреннего расширения, которые все вместе восходят корнями к буржуазному экономисту Йозефу А. Шумпетеру. Он описывал капиталистическое развитие как периодическое создание новых продуктов и отраслей производства. Согласно этому, расширение вызывается определёнными товарными циклами, покуда они не входят в стагнацию и инновационные предприниматели не уничтожают их более новыми продуктами для новых потребностей. В фазе "творческого разрушения" происходит слияние. Лишь постепенно новый товарный цикл становится стабильным и тогда может начинаться новая экспансия на изменившейся основе.
Теория Шумпетера имеет маленький недостаток: она никоим образом не относится к связи между развитием производственных сил и материального производства прибавочной стоимости. Как и во всей экономической науке поверхность рынка считается единственным предметом изучения. Так, создание новых отраслей производства и потребностей автоматически кажется основанием нового капиталистического бума без того, чтобы вообще возникал вопрос о конкретных условиях использования субстанции труда при изменившихся стандартах производительности. Именно поэтому постмодернистские левые с таким удовольствием ссылаются на идеи Шумпетера и подобные им теоремы, чтобы немного дополнить Маркса анти-субсистенциальностью. Новые отрасли производства — новая удача использования, ибо масса затраченной в работе энергии не должна, по возможности, вообще играть никакой важной роли, если вскоре можно будет скачивать деньги, равно как и всё остальное.
Можно даже выбрать что создаст центральное поле для грядущего бума — генно-технологическое ли производство чудовищ, сети ли друзей в интернете, био-бензин вместо хлеба для голодных или же спасение белых медведей.
В вытесненном течении Марсковой аргументации картина получается иная. Неважно, какое изобретается содержание производства: для капитала важно лишь применимое количество создающей стоимость рабочей силы. Оное должно возрастать абсолютно, если должна быть достигнута предположительная самоцель аккумуляции. Создание дополнительных отраслей производства или вхождение былых предметов роскоши в массовое производство могут компенсировать постепенное научно-технологиечске упразднение рабочей силы лишь на исторически ограниченном отрезке времени. Капитализм достигает своего пика, когда внутренняя экспансия нагоняется и обгоняется развитием производственных сил. Тогда относительное понижение нормы прибыли превращается в абсолютное понижение массы прибавочной стоимости и, тем самым, массы прибыли, а якобы вечное накопление стоимости — в её историческое обесценивание.
Можно привести некоторые признаки того, что капиталистическое развитие вошло это состояние вместе с "третьей индустриальной революцией" в 80-е годы. Кульминация внутреннего противоречия модифицируется и отфильтровывается исторической экспансией системы кредитования, которая развивается зеркально к стагнации и сокращению производящей стоимость массе работы. Уже постоянное относительное нарастание физического капитала загнало предварительные затраты на производство настолько высоко, что их можно было финансировать лишь в малой степени из получаемой прибыли. Кредит превратился из вспомогательного инструмента производства прибавочной стоимости в её замену. Аккумуляция с тех пор всё менее подпитывается из затраченной реальной субстанции труда, но всё больше из предвкушения воображаемой субстанции труда в будущем. Посредством беспримерного глобального долга и возникающих из него финансовых пузырей инвестиции и занятость финансируются без реальной основы. Это было общественным условием возможности победного шествия виртуалистских и деконструктивистских идеологий. Несмотря на временную видимость капитал всё же не аккумулируется, что стало видно в строительных отраслях многих стран после того, как лопнули пузыри спекуляции на недвижимости.
На поверхности мирового рынка всё более распространённое использование будущих прибылей и зарплат приняло соответственно абсурдную форму разделения функций между странами с избытком и дефицитом. Одни покупают за деньги из грядущих прибылей товары, чьё производство финансировалось другими из будущих прибылей. Между реальным бывшим и фиктивным предвосхищаемым созданием прибавочной стоимости зияет расширяющаяся чёрная дыра. Эта конструкция глобальной конъюнктуры дефицита имеет два основных пункта: более крупный круговорот дефицита между Китаем/восточной Азией и США, а также более мелкий европейский круговорот дефицита между ФРГ и остальным Евросоюзом/Еврозоной. Мобилизуемая ради этого занятость, к примеру, в Китае, столь же мало стабильна, как строительство для строительного бума. В одном случае Азия собрала долларовые резервы в астрономических величинах, в другом — интернациональная банковская система финансировала столь же высокий дефицит внутри общего валютного пространства. Эти печально известные "неравномерности" выставляют даже учебники макроэкономики на смех, которые всё равно больше никто не воспринимает всерьёз.
После частой последовательности финансовых кризисов, которые в последние 30 лет сотрясали отдельные страны и экономические секторы и сопровождали дефицитные конъюнктуры, финансовый крах в 2008-м году впервые принял глобальный размах. Разрыв кредитных цепочек привёл к огромной волне обесценивания. Это были государства с огромными долгами, которые массивным применением дополнительных кредитов и печатанием банкнот предотвратили сход лавины. По крайней мере, можно было догадаться, что грядёт не очищающая гроза, но грозят угаснуть огни мирового капитала. Так, пустые кредиты консервировались, подобно атомным отходам, при помощи государственных гарантий, промышленное избыточное производство поддерживалось всё большими субсидиями, а конъюнктура искусственно подпитывалась государственными программами. В особенности китайский государственный капитализм принудил свою банковскую систему, опирающуюся на богатства в чужой валюте,финансировать инвестиционные руины в форму призрачных городов, неиспользуемых аэропортов, заброшенных фабрик и т.п. и подкачать матерь всех пузырей спекуляции недвижимостью.
Все эти авантюрные мероприятия не привели ни к чему, лишь процесс обесценивания был немного растянут, а проблема перенесена с финансовых рынков на государство. То, что у государственных программ вскоре не хватит дыхалки, можно было предвидеть. Еврозона, как слабейшее звено в цепи, положила этому начало, но и все прочие государственные бюджеты шатаются и угрожают начать цепную реакцию. Так, китайская долларовая гора превратится в дым, если США признают, что обанкротились. Неоплачиваемые государственные долги прибавляются к пустым кредитам финансовых рынков; "расплавление ядерного реактора" системы кредитования приближается. Уже использованное капиталистическое будущее стало настоящим. Греция показывает на своём примере, что людям пришлось бы прекратить жить на многие годы, чтобы и дальше соответствовать капиталистическим критериям.
Если печатание банкнот не только оттягивает обесценивание долговых бумаг, но и напрямую питает конъюнктуру виртуальными деньгами в обход стимуляции кредитования, обесценивается сам инструмент денег. Инфляция тоже обладает историческим процессом. Если до Первой мировой войны она была почти незаметна, то военные экономики могли лишь нерегулярно финансироваться посредством печатания денег. Но после эпохи мировых войн призрак инфляции стал постоянным сопровождающим капитализма, ибо расширяющая система кредитования стала незаменимой и для обыкновенного товарного производства.
Сегодня так называемые спасательные пакеты уже перешагнули размеры военной экономики, а прямое денежное наводнение центральных банков оказывается последней инстанцией. Даже радикальная валютная реформа, которая упразднила бы все богатства и накопления, не привела бы к новому старту с нулевой отметки. Ибо за воплощённый в агрегате знания общества стандарт производительности, который более не позволяет достаточного производства прибавочной стоимости, опуститься нельзя. Обесценивание повторялось бы через всё более короткие промежутки.
Будь что будет. Несмотря ни на что медиальное парти-сознание не хочет сталкиваться с неклёвыми реалиями. Больше развлечений сулит ожидаемый в 2012-м году по календарю майа конец света. Главное, чтобы не аннулировалась личная кредитная карточка. Да и вновь социал-демократизированные постмодернистские левые уже легче представляют себе капитализм без мира, чем мир без капитализма. Ультимативная самодеконструкция наверняка будет щекочущим нервы событием…
Konkret, Nr. 2 / 2012
|