Освобожденный труд неизбежен: рабочая неделя станет короче

Всякий раз, когда в нашей стране возвращаются к обсуждению темы 4-дневной рабочей недели, серьезные чиновники машут руками и говорят, что это невозможно в обозримом будущем. Скучные они люди.

Согласно недавнему опросу портала SuperJob, чуть меньше половины россиян (44%) поддерживают идею четырехдневной рабочей недели, а треть — нет. (Последние опасаются возможного сокращения доходов: мол, работодатели непременно «кинут»). При этом две трети опрошенных заявили, что смогли бы за четыре рабочих дня выполнить примерно такой же объем работы, как за пятидневку.

Однако почти одновременно министр труда и социальной защиты Антон Котяков заявил, что его ведомство не видит предпосылок для введения в стране четырехдневной рабочей недели. Как говорится, сбил мечту на взлете.

Первым в нашей стране предложил идею четырехдневки (как фантазию на будущее) в 2019 году тогдашний премьер Дмитрий Медведев. Человек, чьи футуристические способности мы, кажется, так и не оценили — иначе он успел бы поносить в свое время гордое звание «кремлевского мечтателя» (так британский писатель-фантаст Герберт Уэллс назвал в когда-то Ленина).

Формулируя свою мысль, Медведев сказал тогда, что постоянная погоня за успехом оборачивается системной усталостью, хроническим стрессом, и люди подчас просто сгорают на работе (тут он как в воду глядел насчет собственной карьеры). И все это ведет к снижению производительности труда. Тогда как при переходе на четырехдневку люди станут дольше отдыхать, восстановят свои силы, а отдохнув, будут активнее трудиться. Красота же!

Обычно в качестве главных контраргументов против перехода на 4-дневную рабочую неделю приводят два: первый — низкая производительность труда в России; второй — россияне и так много отдыхают, отсюда постоянные разговоры про «слишком длинные каникулы зимой».

У нас действительно есть всего несколько отраслей, где производительность труда хоть как-то сопоставима с развитыми странами. Но в подавляющем большинстве случаев мы плетемся в хвосте списка. Скажем, если взять ОЭСР (мы туда не входим, а лишь наблюдаем), то хуже нас по этому показателю только Мексика. Если взять рейтинг Market Watch, то хуже нас из учитываемых рейтингом 36 стран, вы удивитесь, она же, да ещ

е Коста-Рика, где такой роскошный климат, что остается удивляться, как они там вообще хоть как-то работают.

Что касается якобы «праздной лености русских», то если посмотреть на среднюю продолжительность рабочей недоели у нас в стране на практике, то она примерно часа полтора не дотягивает до установленного законом максимума в 40 часов (остальное — сверхурочные). Мы, получается, недорабатываем?

Совсем не так. По числу рабочих часов в год наша страна находится на четвертом-пятом месте в мире. Больше нас работают лишь в тех же Мексике, Коста-Рике (более 2100 часов) и Южной Корее (боле 2000 тысяч часов). Наши более 1900 рабочих часов в год при низкой производительности труда (как и в Мексике и Коста-Рике) — наглядная иллюстрация известной фразы из песни «Мы мерилом работы считаем усталость».

Так что если мы дольше всех развитых стран пребываем на работе (не только вкалываем, пашем, но и засиживаемся, присутствуем, торчим, числимся, бьем баклуши, пялимся в экран, отлыниваем, болтаем с коллегами или в чатах и пр. — видите, какое разнообразие терминологии, в том числе при описании рабочего времени по-русски), то это не значит, что между продолжительностью рабочей недели хоть в пять, хоть в шесть, хоть в четыре дня и реальным количеством времени, потраченным на работу, есть линейная зависимость. Жизнь явно сложнее. Тем более, если посмотреть на страны с большим количеством рабочих часов, то в их числе можно обнаружить, например, Японию и Корею, где высока и производительность труда. Да и в США годовой «рабочий день» немногим короче нашего (около 1800 часов).

Правительство по указанию президента пытается поднять производительность труда давно и упорно. Но она — вот беда — практически не поднимается. Мы остаемся примерно на уровне 2012 года, когда впервые «майским указами» ей

было предписано вырасти сначала в полтора раза к 2018 году, а затем (уже по текущим майским указам) — расти примерно на 5 % в год к 2024 году и далее. Не поднимается производительность — какую законодательную или административную «виагру» ей не прописывай. То ли не хочет, то ли не может в нашем инвестклимате.

Значит ли это, что два вышеупомянутых аргумента насчет преждевременности перехода на 4-дневную рабочую неделю, как минимум, неадекватны и их пора уже отбросить? И если все старые методы повышения этой самой производительности не сработали, то почему бы не попробовать новые? В конце концов, когда Генри Форд по наитию (а также, видимо, насмотревшись на опыт большевиков) снизил продолжительность рабочей недели на своих заводах с 60 часов до 40, он тоже мог быть изначально не уверен в том, что эксперимент даст столь положительный эффект. Однако ж он пошел на него. И выиграл.

Аналогичные эксперименты касательно 4-дневки идут уже в наше время давно по всему миру. На отдельных предприятиях в Новой Зеландии и Нидерландах, в той же Японии (в подразделении Microsoft) и в Исландии. В Нидерландах уже сейчас продолжительность рабочей недели составляет всего 29 часов. В Австрии, Австралии, Бельгии, Дании, Норвегии, Германии, Норвегии, Швейцарии, Ирландии и даже Италии — не более 35 часов. В Исландии тестировали 2,5 тысяч добровольцев аж целых пять лет в самых разных типах предприятий и учреждений. Волонтеры не работали дольше 4 дней в неделю. Оказалось, все они стали здоровее и счастливее. Производительность либо улучшилась, либо не ухудшилась. Бизнес, в свою очередь, сократил издержки — отметим, не за счет оплаты труда.

Если же абстрагироваться от сухих расчетов рабочих часов и производительности труда применительно к продолжительности рабочей недели, то можно заметить, что все обсуждения перспектив 4-дневки ведутся у нас в рамках привычных представлений о формах организации труда. Каковые фактически неизменны с середины ХХ века. Но это все равно как готовиться к прошедшей войне. Все ведь стремительно меняется, и формы организации труда — как и оценки его эффективности — меняются не менее стремительно.

Скажем, до пандемии работа на удаленке была не в тренде. Особенно у нас. Почему? По причине косности мышления главным образом. Как это так?!

Выйдет начальник из кабинета с секретаршей и персональным сортиром в open space — а там никого, пустые столы. Где то войско, которым он командует? А по домам сидит, не под начальственным взором. И сразу самооценка начальника падает, а его начальственное эго страдает. А тут выяснилось к тому же, что не только работа на удаленке может быть гораздо более производительной, но и что многие сотрудники просто не нужны, когда они пропали с глаз долой. И «функции», которые они выполняли, тоже не нужны. Какими KPI их не измеряй.

Так и с рабочими днями может быть. Ведь не только новые технологии оптимизируют труд, делая его более производительным, но и новые формы организации этого труда тоже.

Еще один момент. Сами «рабочие часы» давно уже стали более широким и менее формализованным понятием, чем в те времена, когда рабочие стояли у конвейера завода Форда. Сейчас человек может работать (то есть выполнять некие полезные функции) в смартфоне, отлучаясь с рабочего места или вовсе из дома. Он работает, когда думает над поставленной задачей. В любое время. Чем креативнее труд, тем он свободнее в формах своей организации. Чем свободнее труд в формах своей организации, тем он креативнее. На деле, свободное время, как и «мать его» — ненормированный рабочий день — жутко эффективная штука в плане повышения производительности труда. Куда более эффективная, чем отмечание в журнале посещений времени ухода/прихода сотрудников.

Даже отбыв какое-то время на одной работе, люди сегодня все чаще ищут дополнительный заработок, работают в двух-трех местах по договорам. Трудовые отношения и их оформление становятся все гибче. Как измерить продолжительность такого «рабочего дня»? График и занятость становятся все менее формализованными. И многие работодатели уже предпринимают конкретные шаги, делая саму организацию труда все более гибкой. Важен ведь результат, а не количество рабочих часов.

Мир уже давно идет вперед — как когда-то звали вперед продвинутые социал-демократы с лозунгом 8-часового рабочего дня, который большевики узаконили одним из первых своих декретов. Во многих развитых странах, к примеру, еще в 1990-х применяли гибкий график (не только для студентов или кормящих матерей) присутствия на работе, когда можно прийти хоть к семи утра, зато уходить пораньше, чтобы полдня проводить с семьей. Мы даже до этого так и не дошли в массовом порядке. А внешний мир уже придумал за нас и удаленку, и совещания «по зуму». Сейчас он так же стремительно придумывает/нащупывает сокращенную рабочую неделю, которая делает работников более здоровыми и счастливыми. И это, оказывается, мощный производительный фактор сам по себе. А мы-то, «страна мечтателей», ведь не додумались.

Многим, конечно, страшновато остаться один на один с собой на «лишний» день в неделю. Или даже с семьей, с детьми, с которыми надо делать уроки. Семья — это ведь тоже работа, подчас даже потяжелее, чем присутствие в офисе. Так бывает страшно предпенсионеру, когда внутри него нарастает страх, что его вот-вот отправят на заслуженный отдых. А что делать на этом отдыхе — непонятно. Чем занять себя в свободные три дня? Ведь не всякий знает это из тех, кто привык крутиться 24/7, как белка в колесе. Мучить воспитанием детей? Шататься по торговым центрам? Путешествовать — тем более, что недавно вошли в моду поездки на небольшие расстояния в длинные выходные. Надо подумать/подготовиться.

Будущее человечества именно за ростом количества свободного времени. 4-дневаня рабочая неделя, а вслед за ней и трехдневная, придет раньше, чем могут себе представить чиновники. Есть прогнозы, согласно которым уже в относительно недалеком будущем работать достаточно будет и 15 часов в неделю. Причем, как говорится, «за те же деньги». Жаль, что мы уже не доживем. Чертовски хотелось бы так поработать уже с самой молодости.