Замминистра РФ: Зеленая "энергетика" совершенно не способна конкурировать, если отключить ее от дотаций, это очередной пузырь
7-09-2020, 19:39. Разместил: Редакция ОКО ПЛАНЕТЫ
На фоне пандемии обострились споры вокруг конца эпохи углеводородов. Одни говорят, что коронавирус приблизил его, другие, что, наоборот, отдалил. Близок ли конец эры нефти и газа?
Павел Сорокин: Вопрос не просто интересный, но и важный для нашей страны. Как мы знаем, углеводороды - это существенная часть доходов федерального бюджета. С добычей нефти и газа, их переработкой тесно связаны многие другие отрасли экономики. Поэтому, естественно, это та тема, за которой приходится внимательно следить. И чем хуже ситуация в мире - эпидемиологическая, экономическая, чем сильнее волатильность на рынках, чем глубже потрясения, - тем больше появляется всякого разного постороннего шума. Это теории заговора, призывы делать какие-то существенные телодвижения, решать несуществующие проблемы и прочее. В определенной степени все это касается и рассуждений о конце эры углеводородов.
Пандемия сильно повлияла на нефтегазовый рынок?
Павел Сорокин: Давайте посмотрим на то, где мы сейчас находимся, и что изменилось за последнее время. Пандемия существенно сократила спрос на традиционные энергоресурсы, просто посадив людей дома. Она показала, что в принципе можно делать удаленно значительную часть вещей, которые до этого требовали личных встреч. Большинство командировок, очных переговоров и деловых поездок оказалось возможно заменить видеоконференциями без потери качества. Естественно, это влияет и будет влиять на спрос на энергоресурсы, а процесс восстановления потребления займет весьма длительное время. С другой стороны, удешевление энергоносителей делает их еще более рентабельными, еще более выгодными для экономики. В мире сейчас большое количество стран не дотягивают с точки зрения ВВП и доходов на душу населения до западных. И они заинтересованы в том, чтобы развиваться. Здесь встает вопрос экономической целесообразности, насколько эти страны готовы идти на поводу у мировых экономических лидеров и лишать себя дешевых энергоносителей в угоду альтернативным, более дорогим, вариантам. Эта проблема существовала и раньше, но экономический кризис ее еще больше обострил. Посмотрим на Юго-Восточную Азию, Индию, Китай, Латинскую Америку. Естественно, все эти страны нуждаются в дополнительном источнике экономического роста, чтобы продолжить бурное развитие, которое у них наблюдалось в 1990-2010 годах. И для них углеводородная традиционная энергетика существенное подспорье.
Почему бы им в таком случае не развивать альтернативную энергетику?
Павел Сорокин: Под альтернативную энергетику до сих пор еще полностью не создана инфраструктура. Нет системы накопителей, нет вариантов, как хранить энергию, полученную от возобновляемых источников. Например, сети не всегда готовы к приему большого количества электромобилей.
В той же Калифорнии при пиковых нагрузках ограничивается возможность заряжать электромобили. Сети в большинстве стран были построены давно, и они просто не выдерживают дополнительной нагрузки. Требуется сделать очень большие инвестиции, исчисляемые триллионами долларов, прежде чем нетрадиционная, альтернативная энергетика сможет занять существенную долю на рынке. Но сейчас действуют факторы хайпа, политического популизма и, к сожалению, случаи полного искажения экономической реальности за счет нулевых налоговых ставок, что используется в том числе и для финансирования возобновляемых источников энергии (ВИЭ) в западном мире. В результате проекты, которые в реальной экономике просто не имели бы даже возможности на появление, живут и процветают. Этому способствует фактически безграничная доступность капитала по низким ставкам, что раздувает большое количество финансовых пузырей, которые на самом деле могут существовать длительное время, но в конечном итоге - лопаться, особенно в периоды нестабильности.
Но ведь за последние десять лет ВИЭ получили весьма широкое распространение?
Павел Сорокин: Если 10, 15, 20 лет делается что-то перспективное, но убыточное и при этом финансирование продолжается, то на каком-то этапе при достижении больших объемов производства и доведения до ума необходимых технологий это может стать рентабельным. Мы такое видели в той же возобновляемой энергетике, когда за счет искусственных мер поддержки она была доведена до конкурентоспособного состояния по большому ряду позиций. Например, по солнцу и ветру. Но повторюсь, пока нет накопителей для того, чтобы сделать следующий шаг в этом направлении. Поэтому, суммируя сказанное, пока рано, мне кажется, хоронить углеводороды. Сейчас это основа мировой энергетики - то, что может дать быстро, гарантированно и по доступной цене энергию растущей экономике. При этом важно понимать, что конкуренция на рынке будет обостряться. И та рента, доход, который сегодня в данном секторе присутствует, будет уменьшаться вплоть до минимальных значений. Всем без исключения производителям придется существенно наращивать эффективность. А это означает то, что существующие сейчас сверхприбыли и дополнительные налоговые поступления будут постепенно исчезать. И это неизбежно.
Если вернуться к сегодняшнему дню, вы сказали, что рынок восстанавливается медленнее, чем ожидалось. Когда получится выйти на уровень потребления 2018-2019 гг.?
Павел Сорокин: Рынок восстанавливается медленнее, чем многие ожидали. Мы же прогнозировали, что спрос восстановится относительно быстро до, условно, 94-95% от докризисного уровня. А вот потом процесс сильно замедлится. Пока и идем в таком тренде. Если говорить про уровень спроса 2018-2019 гг., то это займет 2-3 года. Я думаю, что туристический поток и обычные гражданские перелеты с течением времени вернутся в норму. А это как раз 1-2, может быть, максимум 3 млн баррелей в сутки спроса, которые будут восстанавливаться долго. Для этого должен начаться рост мировой экономики, произойти увеличение спроса в азиатских, а также латиноамериканских странах. При этом упадет объем бизнес-путешествий, деловых очных встреч и переговоров, командировок, а в западных странах даже поездок на работу на личном автотранспорте.
А что пострадало от пандемии больше - нефть или газ? И какой рынок будет восстанавливаться дольше?
Павел Сорокин: Именно от пандемии нефтяной рынок пострадал больше, поскольку 70% его объемов - это транспорт, а коронавирус, в первую очередь, снизил мобильность населения. Газовый рынок в основном завязан на генерации электроэнергии. Уменьшение спроса на электричество было во многих странах, но оно оказалось не таким значительным. Сидя дома люди потребляли больше, чем обычно, и это частично компенсировало снижение спроса в промышленности. Но на газовый рынок помимо пандемии оказали влияние другие факторы. Падение цен здесь оказалось более существенное, длительное и началось еще до появления коронавируса. За последние годы предложение газа резко выросло. В прошлом году только производство СПГ увеличилось почти на 40 млн тонн, что добавило больше 12% к мировой торговле сжиженным газом. И это тот объем, который потенциально есть на рынке, даже если сейчас его не хотят приобретать. До определенного момента он нейтрализует постепенный рост спроса на газ и будет удерживать цены на низком уровне. Мы в своих прогнозах показывали существенное перепроизводство на газовом рынке, которое может легко продлиться еще несколько лет. Во многом это будет зависеть от темпов роста спроса на газ во всем мире и от того, как быстро дополнительные объемы СПГ, например, из США могут быть поглощены. Причем для газового рынка эти факторы сохранят влияние и после пандемии.
А почему бы тогда не создать на газовом рынке для его балансировки механизм, подобный ОПЕК+? Благо, даже структура похожая есть - Форум стран - экспортеров газа (ФСЭГ)?
Павел Сорокин: ФСЭГ сам по себе не является картелем и не задумывался как таковой. Это совещательный орган, который обсуждает состояние дел на рынке. Кроме того, торговля газом хоть и приближается по своей структуре к нефтяному рынку, но пока еще сильно фрагментирована. Примерно половина поставок, даже чуть больше, мировой торговли осуществляется по газопроводам. А это привязанность производителей и поставщиков друг к другу. То есть такой мобильности, как у СПГ, у большей части объемов газа нет. Плюс значительное количество производителей - США, Австралия и некоторые другие законодательно не имеют права участвовать в каких-то картельных соглашениях или в деятельности, которая может повлиять на рынок. Поэтому существенная часть рынка даже гипотетически в таком соглашении участвовать не будет, что сделает его сразу неэффективным. Ведь основной прирост объемов происходит в США, в том числе и экспорта СПГ. Важно понимать, что в принципе наш трубопроводный газ и СПГ конкурентоспособен в любых разумных ценовых условиях. Поэтому мы вполне можем конкурировать на рынке традиционными способами.
Возвращаясь к нашим внутренним делам. Изменила ли пандемия оценку эффективности действующей налоговой системы?
Павел Сорокин: В целом, когда мы падали на экстремально низкие значения цены Urals в 10-15 долларов за баррель, то вопрос, какая у нас налоговая система, уже особой роли не играл. Просто было тяжело всем работать в нормальном режиме. При любых разумных значениях котировок, от 25 долларов и выше, наша налоговая система работает предсказуемо. Она является неким хеджом (страховкой/гарантией) и для бюджета, и для нефтяных компаний, позволяя гибко реагировать на вызовы. Конечно, всегда есть место для того, чтобы что-то улучшить или что-то подкорректировать. Такая работа совместно с минфином постоянно ведется. Что касается каких-то глобальных изменений в налоговой системе вследствие пандемии, то о таком пока речи не идет.
Не меняя налоговой системы, после завершения сделки ОПЕК+ в 2022 году получится выйти на объемы, которые мы добывали в 2018 -2019 гг.?
Павел Сорокин: Да, восстановить добычу до этого уровня мы сможем, потому что компании подбирали параметры сокращения таким образом, чтобы была возможность возобновить производство. Но тут важно понимать, что, исходя из качества ресурсной базы, измельчания новых месторождений, которые ставятся на баланс, удержание полки добычи будет становиться все более и более проблематичным и трудным без создания новых стимулов для инвестирования в трудноизвлекаемые запасы с высокой себестоимостью разработки.
А как показал себя демпфирующий механизм? На АЗС цены на автомобильное топливо были стабильны, но в опте в мае - июне случился сильный рост.
Павел Сорокин: Демпфер свою эффективность показал и доказал за полтора года работы. Он же действует в обе стороны. При высоких ценах на нефть он перераспределяет денежный поток из добычи в переработку. При обратной ситуации дополнительная прибыль, которая образовывается на заправках, поскольку цены здесь менее волатильны, изымается в бюджет для того, чтобы поддержать его в условиях низких цен на нефть. Это основной принцип работы демпфера. Причины роста цен на биржевых торгах в мае-июне скорее не в демпфере, а в резком колебании объемов топлива на рынке. Сначала произошло падение спроса почти на 50%, а потом его резкое восстановление буквально в течение нескольких дней. Естественно, производство так быстро восстановиться не могло. Есть еще ряд причин: то, как взаимодействуют участники рынка, как накапливали запасы. Немаловажным фактором стали дифференциалы, так называемые крек-спреды (разница в цене при одновременной покупке сырой нефти и продажей нефтепродуктов) на мировых рынках. В период пандемии дифференциалы на дизель, а на каком-то этапе и на бензин, и на керосин уходили в отрицательную зону. Условно дизель, бензин и керосин стоили дешевле нефти, потому что спроса на нефтепродукты не было. Нормальный уровень дифференциала между дизелем и нефтью в 120-140 долларов на тонну. Все эти факторы существенно занижали экспортную альтернативу и искажали демпфер. Поэтому сейчас ведется его постоянный мониторинг. Но в целом концептуально демпфер показал свою эффективность и работает так, как изначально задумывалось.
Какие главные вызовы сейчас есть для отечественной нефтегазовой отрасли?
Павел Сорокин: В первую очередь, энергетический переход. Он хоть и не происходит в один момент, на это нужны годы, возможно, и десятилетия, но надо смотреть в будущее. Цикл нефтяной отрасли длинный как технологический, так и инвестиционный, и необходимо понимать, что будет происходить в дальнейшем и куда надо вкладываться. Второе, это ухудшение ресурсной базы, с которой мы работаем. Как я уже сказал, это измельчание месторождений, уход на более глубокие горизонты, увеличение доли трудноизвлекаемых запасов (ТРИЗ), необходимость осваивать труднодоступные месторождения. Третье. Обеспечение условий для создания добавленной стоимости. Мы сейчас над этим активно работаем. Есть ряд инициатив, в частности, законопроект по стимулированию развития нефтехимии и нефтепереработки. Потому что по мере снижения ренты (дохода) с добычи необходимо переориентироваться на другие сегменты.
Вы сказали про ухудшение ресурсной базы. Как с этим бороться? Есть ли какие-то приоритеты дальнейшего развития - повышение коэффициента извлечения нефти в Западной Сибири, Арктика, шельф, баженовская свита, Восточная Сибирь или что-то еще?
Павел Сорокин: Тут все просто. У нас задача - максимально использовать потенциал нашей нефтегазовой отрасли на благо страны. Это означает инвестиции и налоговые поступления. Для привлечения инвестиций нужны условия, чтобы компании вкладывали деньги - покупали российские услуги, российское оборудование и тем самым давали денежный поток для смежной промышленности. Это одна из наиболее важных задач. Для ее решения необходимо, чтобы для разработки всех тех категорий запасов, которые вы перечислили, существовали отечественные технологии, которые могут обеспечить производство. Частично они уже есть, частично им нужен горизонт планирования - те же 5-7 лет на разработку, внедрение и запуск в серию. Остальное - вопрос экономической рентабельности освоения этих категорий запасов при существующих технологиях и налоговой системе. Налоги возможны, когда есть рента. Если рента высокая, налогами можно изымать много и при этом у компании остается достаточная доходность. Если рента падает, а налоги не падают, то на каком-то этапе экономическая целесообразность, например, продолжать разработку месторождений ТРИЗ, исчезает. А если ничего не делается, то и выгоды нет ни для кого. Поэтому нужен баланс между этими двумя задачами - наращиванием инвестиций и потребностями бюджета, чтобы оба эти компонента в максимальной степени были в балансе.
Изменились в результате пандемии планы России по развитию производств СПГ?
Павел Сорокин: Планы остаются неизменными. К 2030 году мы должны занять 15-20% мирового рынка. Повторюсь, наш газ имеет множество конкурентных преимуществ. А по мере масштабного развития арктических кластеров и создания перевалочных пунктов на Камчатке и в Мурманске они будут только увеличиваться. Например, раскатав тот же Северный морской путь, сильно снизится себестоимость транспортировки. Есть ниша 200-250 млн тонн незаконтрактованных объемов на 2030 год, которые мы частично можем занять своей продукцией. Поскольку наш газ более конкурентоспособен, то вполне логично, что эту нишу должны занять наши производители. Над чем, собственно говоря, мы совместно с партнерами сейчас и работаем.
Повлияла ли эпидемия на рынок труда в нефтегазовой отрасли? Сократился он или как-то изменился структурно, может быть?
Павел Сорокин: Существенных изменений пока нет. Компании стараются сохранить максимальное количество людей, даже несмотря на те вызовы, которые пандемия преподносит. Крупнейшие производители наиболее успешно, эффективно и безопасно выстроили работу на вахтах, промыслах и заводах в период карантинных ограничений. Но в нефтесервисном сегменте, в связи с уменьшением количества заказов, наблюдаются негативные последствия - сокращение сотрудников, количества персонала, задействованного на объектах. Сейчас в правительстве ведется проработка ряда мер поддержки отечественного нефтесервиса. Обсуждается, в какой форме это может быть. Минэнерго предложило создать фонд незаконченных скважин. То есть бурить скважины, но не запускать их до момента завершения сделки ОПЕК+. Это нам позволит быстрее нарастить добычу, когда соглашение закончится, и поддержать нефтесервисные компании, обеспечив их работой уже сейчас.
Вернуться назад