Как мы пришли к тому, что решили, что преподаватели колледжа не заслуживают гарантий занятости, не заслуживают медицинской страховки, не заслуживают зарабатывать больше, чем клерки в магазинах?
На самом деле, это было нетрудно.
Мы отвергли преподавателей так же, как отвергли врачей общей практики: предоставляя несправедливые вознаграждения специалистам и возлагая большую часть лечения на плечи специалистов-практиков без диплома.
Мы отвергли преподавателей колледжей так же, как отвергли водителей такси: снижая уровень профессии и позволяя этим заниматься любому, если у него есть минимально необходимые качества и не нужно много денег.
Мы отвергли преподавателей колледжа так же, как отвергли писателей журналов и газет: назвав их работу «контентом» («содержанием»), а работников — «провайдерами контента».
Мы отвергли преподавателей колледжей так же, как отвергли местных автомехаников: сделав все системы и нормативы настолько сложными, что теперь необходима целая армия техников и специальное оборудование.
Мы отвергли преподавателей колледжей так же, как отвергли бухгалтеров: в итоге позволив этим заниматься женщинам после десятков лет заявлений, что это невозможно, а затем тут же понизив статус работы, как только стало очевидно, что женщины на самом деле прекрасно с этим справляются.
Наша современная религия инноваций обладает — как одним из основных принципов — следующим убеждением: чтобы не проиграть в соревновании, сделайте соперника ненужным. Именно это мы и наблюдаем в высшем образовании. Преподаватели колледжа не были повержены после значительной борьбы, после битвы с победителями и побежденными. Колледжи просто переоценивали снова и снова, так, чтобы сделать преподавателей ненужными. Преподавание в колледже как профессия, принижалось по маленькой, незаметной, определительной капле за раз.
Моя жена защитила диссертацию по экологической психологии в 1982-м в Центре Высшего Образования Городского Университета Нью-Йорка, сделав исследование о том, как люди создают свое ощущение места, дома, происхождения в Пайн-Барренс, штат Нью-Джерси.
По технологии того времени она отправила напечатанный экземпляр своей диссертации в Международный университет микрофильмов (ProQuest ) в Анн-Арбор, хранилище кандидатских и докторских диссертаций страны. Она купила у них около десятка копий диссертаций по цене $40-$50 за штуку: для себя, для своих родителей, близких друзей и членов диссертационного комитета.
Через несколько месяцев она получила небольшую написанную от руки записку от одного из членов комитета. Я привожу тут её полностью.
Дорогая Нора,
(Надеюсь, вы это получите.)
Спасибо за ваше письмо и копию диссертации. Я высоко ценю ваши добрые слова.
Я надеюсь, вы всё ещё верите, что дело того стоило. Вы так усердно работали (иногда), но не похоже, что это к чему-то привело.
С наилучшими ______________
Впоследствии Нора преподавала в Ратгерсском университете, в институте Пратта, в Нью-Йоркской школе дизайна интерьера, в Технологическом институте моды, в Бостонском архитектурном колледже, в колледже Гри Маунтейн и в колледже Кастлтон. Она начала преподавать в 1982-м и продолжала это делать все 1980-е, 1990-е и 2000-е вплоть до 2014 года: 30 лет курсовых контрактов, потрясающие оценки курса и увлечённые студенты, а коллеги оставались глухи и пожимали плечами.
Я защитил диссертацию в конце 1996-го с высокой оценкой и быстрой публикацией. И пошёл продавать мебель. После чего измерял освещение периметра тюрьмы и длительность пребывания осужденных. Затем в возрасте 44 лет прошёл стажировку по преподаванию, много позже, чем большинство преподавателей факультета успешно получили постоянное место. Потом занял административный пост, затем ещёе один в колледже профессионального обучения с небольшой возможностью более широкой интеллектуальной жизни. Далее занимал ведущее положение в качестве волонтера в бесчисленных симбиотических организациях высшего образования, окружённый теми, кто их придумал и каким-то образом прошёл те двери, что захлопывались перед моим носом. Я исследовал их успех так же, как исследовал свои неудачи.
Я потратил большую часть прожитых 40 лет на то, что могу назвать лишь нервным срывом. Горечь осознания могла свести с ума, и я не мог с этим жить. Я приходил на работу, и это самое лучшее, что можно обо мне сказать. Четыре года преподавания в университете Дьюка спасли меня, по крайней мере в дневные часы, но я работал, косясь одним глазом на календарь и зная, что моё время пребывания на небесах ограничено, после чего я снова буду изгнан.
Горечь от того, что я не нашёл своего места в высшем образовании — сделав всё, на что я был способен и не преуспев, от того, как мне снова и снова говорили, как я хорошо себя проявил и какой большой сделал вклад, пусть даже награда мне не досталась — сохранялась более десятка лет. Она повлияла на моё физическое здоровье. На мою психику. Разрушила первый брак. Вновь освежила детский страх отвержения и неприятия. Эта бездна, в которую я рухнул во время поиска работы в 1996-1997 годах, и откуда я так и не выбрался полностью, пока вообще не покинул сферу высшего образования в 2013-м.
В прошлом году я помогал с аккредитацией двум колледжам. Я провёл несколько мероприятий по развитию факультета. И теперь пишу о личном составе научных работников. И я понимаю, насколько всё это меня возмущает.
Каждый контакт с учреждениями высшего образования снова возвращает меня в бездну. В завистливое сравнение с другими. К умозаключению, сделанному исходя из здравого смысла, что я конечно же недостаточно хорош, конечно же делал всё время что-то не так. К попыткам быть разумным аналитиком и стратегом в чём-то фундаментальном, а себя воспринимать как ученого, преподавателя и коллегу.
Недавно я отправился с женой в поездку для поддержки её нынешнего исследовательского проекта. Мы были в Хенникере, Нью-Гэмпшир, где располагается Колледж Новой Англии. Когда мы ехали через компактный кампус с его домами, обшитыми белой вагонкой, я снова был заворожён той жизнь, которой желал — доброго, мудрого человека, который ведёт поколения студентов более богатой взрослой жизни на защищённых монашеских землях. Музыка хорошего кампуса колледжа всегда заставляет меня петь, и эта песня внутри меня снова и моментально заставляет осознать, как много боли причиняет молчание.
Проблема с вспомогательной структурой высшего образования не просто количественная. Дело не в том, как плохо оплачивается работа помощников преподавателей, не в неравных возможностях наших студентов выстроить отношения с преподавателями, которые их направляют. Дело ещё и в страхе, отчаянии, капитуляции, стыде — смешанных человеческих чувствах, которые всегда упускают в политике и финансировании.
История помощников преподавателя, стажеров, тех, кто занимается «альтернативной карьерой», эта история будет неполной, если мы не поймём, что мы — беженцы из страны, которая не приняла бы нас. Мы нашли пути на бесчисленные континенты, но в сердцах своих утратили свой дом. Мы, многие из нас, в моменты тишины оплакиваем утрату нашего сообщества, по мере того, как прокладываем разрозненные пути в различных землях.
Решение войти в сообщество никогда не бывает только лишь рациональным. Мы открываем для себя стиль жизни, который нас привлекает, узнаем о нём больше, заводим друзей, придерживающихся таких же ценностей. Мы меняем свой словарный запас, занятия, энтузиазм. Наши календари отмечены иными ограничениями — вместо дней рождения и Дня Благодарения, мы настраиваемся на семестры, сроки подачи заявок на гранты, неделю национальной конференции по нашей дисциплине.
Мы меняемся, чтобы присоединиться к этой новой культуре. Мы знаем, что наше предполагаемое членство в этом сообществе будет предметом огромной конкуренции. Мы предлагаем себя в качестве соперников в представлении людям, которые даже не могут описать свои желания. Мы воображаем, что в правильно подобранном костюме или с нужной музыкой нас могут выбрать. Мы принюхиваемся в надежде подхватить фразу, угадать модный цвет года, угодить повелителям вкуса, когда проходим шествием, надеясь на редкий и непредсказуемый кивок, который позволит нам перейти из кучки грязи в длинный список, затем в короткий список, визит в кампус — осмелимся ли подумать? — и предложение членства.
Попадут немногие. Намного больше не попадёт. Но особая жестокость высшего образования в его третьей стороне — огромном чистилище условной жизни, в котором нас не ждут и не отвергают, а просто держат где-то неподалеку, чтобы выполнять работу, которой те, кто лучше нас, предпочитают не заниматься.
«Перспектива интеллектуальной свободы, гарантированной занятости и жизни, посвященной литературе вкупе с желанием компенсировать затраты времени на получение докторской степени обеспечивает молодым учёным сильное стремление продолжать гнаться за постоянной работой, продавая по вторникам и четвергам плазменные телевизоры».
— Кевин Бирмингем.
Повторю, рационалисты могут говорить, что нам следует уйти, отказаться поддерживать отрасль, которая ведёт себя таким образом. Но интеллектуальная работа не только рациональна. Это некая форма желания. Это наша часть. Это сообщество, которое мы любим, но безответно. Так что мы выстраиваем порочный круг, в котором играем хоть какую-то роль, который можем назвать кругом, к которому мы принадлежим. А круг счастлив помогать нам это делать, поскольку это удерживает нас поблизости и нас используют немного подольше.
Жизнь неблагополучная, как жизнь с жестоким партнёром, требует создать эмоциональную оборону. Мы воображаем, что если только мы что-то будем делать лучше, то придёт и любовь. Мы опасаемся кары и потому ходим тихонько. Мы не уверены даже в выживании, если соберёмся уйти, зная, что несколько тысяч долларов за курс — это ужасно, но не видя для себя ничего иного на рынке труда. Участие в неблагополучии может показаться слабостью, но это попытка получить контроль, заявить о шаткой опоре на сыром, крошащемся краю бездны.
Как любому зависимому мне надо быть наготове, когда бы высшее образование не позвало. Я знаю, что такое быть членом этого культа, верить вопреки всем свидетельствам, упорствовать, служить. Я знаю, что такое 50% сокращение зарплаты и переезд через всю страну, чтобы тебе позволили вернуться в университетский мир стажером после шести лет в другой профессии. С благодарностью отказаться от карьеры, отказаться от экономического комфорта, чтобы снова стать членом сообщества.
Какая-то часть меня всё ещё жаждет этого. Эта вера внутри меня, и обоснование может лишь смазать её. Отпечаток по-прежнему остаётся, слабый, несколько размытый, давний и открытый мечтам. Я работал администратором колледжа после стажировки семь лет, поскольку не мог вынести пребывания вдали от любимого мной сообщества даже после того, как оно меня отвергло. Потому что я не мог уйти.
Все культы, все насильники действуют одинаково, лишая нас друзей и семьи, требуя всё больше усилий и жертвоприношений, верности — и лишь для того, чтобы мы поняли, что остаёмся всё на том же мучительном расстоянии от следующего обещанного уровня. А жертвоприношение переходит в ещё большее жертвоприношение, верность становится вознаграждением, а голод оказывается так же хорош, как мясо.
Об авторе:
Херб Чайлдресс — партнер Teleidoscope Group, LLC, этнографической консалтинговой фирмы. Эссе является частью его новой книги «Подкласс стажеров: как колледжи Америки предают своих преподавателей, студентов и свою миссию».