Два, казалось бы, несовместимых качества отличают тех, кто сегодня упражняется в управлении российской экономикой. На фоне спада, снижения реальных доходов населения, пикирования цен на нефть нам говорят: не волнуйтесь, все под контролем, высокой инфляции мы не допустим, социальные расходы госбюджета исполним — у нас есть резервы, мы будем их тратить аккуратно и медленно. И у многих возникают простые вопросы: этих резервов хватит до какого момента, до какого откровения? Когда и в результате каких действий больше не надо будет тратить резервы, какие меры приведут к восстановлению роста? Ответов на эти вопросы не слышно или они отличаются крайней неопределенностью. Какая-то робость сковывает наших управленцев, складывается впечатление, что дождаться от них масштабных и действенных решений будет трудно. Но с другой стороны, когда кто-то извне, не из своего круга, — политики, даже из правящей партии, не говоря уже об оппозиционерах, руководители регионов; экономисты, имеющие другую точку зрения; предприниматели — пытаются повлиять на ход хозяйственных дел, хотя бы высказать свои соображения, надеясь быть услышанными, их ждет холодный прием. Они сталкиваются с высокомерием носителей «истинного» знания.

Эти качества — нерешительность и надменное отторжение чужих, качества, которые сочетаются в той группе российской бюрократии, что отвечает за экономику, мешают двигаться вперед, становятся политической проблемой. С этим придется что-то делать.

Приведем для начала основные постулаты, на которых основана нынешняя экономическая политика. Эти постулаты будут разобраны в критическом плане, но не затем, чтобы участвовать в дискуссии вокруг принимаемых решений и их последствий (такая дискуссия сегодня попросту невозможна, почему — об этом будет сказано ниже), а для того, чтобы выйти на иную экономическую программу, требующую уже не дискуссии, а политической настойчивости для ее реализации.

Денежный голод морит инфляцию. Или производство?

Денежно-кредитная политика имеет очевидный жесткий характер. За последние два года денежная масса в реальном выражении (с учетом инфляции) сократилась на 20%. Декларируется первостепенная важность достижения (таргетирования) низкой инфляции (измеряемой на потребительском рынке), что в свою очередь приведет к снижению процентных ставок по кредитам, оживлению инвестиционной деятельности и к последующему экономическому подъему. Почему низкая инфляция, даже если она будет достигнута, автоматически приведет к подъему, не объясняется. Предполагается, что это знание самоочевидно. Правда, этот тезис противоречит многочисленным эмпирическим фактам, таким как отсутствие роста или очень слабый рост во многих странах Европы при очень низкой инфляции или в Японии, хозяйство которой уже на протяжении более чем двух десятилетий находится в депрессии на фоне не то что низкой инфляции — в стране хроническая дефляция, снижение цен. У нас в России экономический рост 2000-х годов стартовал на фоне инфляции выше 20% в год. И все десятилетие роста, с 1999-го по первую половину 2008 года, инфляция, хотя и снижалась, но, если рассматривать тренд, оставалась довольно высокой по сравнению с развитыми западными странами.

Кроме того, есть еще один важный аспект, на который обратили внимание экономисты уже лет сто назад. Опасность представляет не умеренная инфляция, как у нас сейчас или, может быть, несколько ниже, а дефляция — она реально подрывает эффективность производства, делает невозможным его расширение.

Между тем у жесткой денежно-кредитной политики есть одно бесспорное следствие: гарантированное сокращение производства. За доказательством можно обратиться к книге классика монетаризма Милтона Фридмана «Монетарная история США». Вот мы и наблюдаем классический процесс, когда вслед за денежным сжатием сокращается производство. Конечно, не только денежный фактор определяет депрессивное состояние российской экономики, но его негативное влияние вопиюще очевидно.

Утверждают также, что денежная эмиссия сегодня недопустима, потому что текущий уровень инфляции слишком высок и есть риск дополнительного разгона цен и падения уровня жизни населения. При этом неявно предполагается, что эмиссия денег всегда приводит к росту инфляции. Это крайне упрощенное, если не сказать псевдонаучное представление о связи количества денег в обращении и динамики цен. Оно очень удобно для манипулирования общественным мнением, но крайне непрактично для целей проведения политики экономического роста. Здесь обратим внимание лишь на один эмпирический факт — рост количества денег в обращении в российском хозяйстве в прошлое десятилетие экономического подъема. Этот факт впечатляет. Номинальный ВВП России увеличился с 1999 по 2008 год примерно в 15 раз, а денежная масса возросла в 36 раз. Это была колоссальная денежная эмиссия, оказавшая благотворное влияние на хозяйство страны и обеспечившая почти удвоение реального ВВП. При этом инфляция снижалась! Если в 1999 году потребительские цены выросли на 36%, то в конце десятилетнего периода роста годовая инфляция составляла 10–13%.

Национальная валюта — рубль?

Рубль не считают настоящими деньгами. Деньги — это доллары и евро. Фактически российское государство побудили добровольно отказаться от суверенного права «чеканить монету».

Это неминуемо ведет к еще одному неоправданному компоненту — чрезмерно жесткой бюджетной политике. Бюджетный дефицит ограничивается тремя процентами ВВП, что заставляет излишне ограничивать его важнейшие расходные статьи, вплоть до сокращения пенсий. Такая жесткость объясняется необходимостью сохранять государственные валютные резервы: мол, если сохранять расходы хотя бы на прежнем уровне, «спалим» запасы за два-три года. Разумная осторожность, валютные резервы «палить» не надо. Вот только для того, чтобы покрывать дефицит государственного бюджета, валюта не нужна! Конечно, его надо покрывать рублями, увеличивая при этом внутренний государственный долг. Как нас любят учить некоторые представители исполнительной власти в те моменты, когда курс доллара относительно рубля совершает скачок, в ответ на вопрос, в какой валюте хранить сбережения: храните в той валюте, в какой совершаете траты, — значит, касательно абсолютного большинства, в рублях. Правильный совет, но он верен и относительно государственных расходов. Зачем же тратить накопленную валюту? Ее курс в кризисный период всегда показывает тенденцию к росту, а значит, лучше ее приберечь, если можно эмитировать нужное количество рублей для выкупа государственных облигаций.

Здесь приводят несколько стандартных возражений. Первое: вырастет инфляция. Конечно, необузданным печатанием денег можно гарантированно увеличить инфляцию. Но ведь речь идет лишь, например, о том, чтобы проиндексировать пенсии на зафиксированную Росстатом потребительскую инфляцию, что положено по закону (11,4% в 2014 году), а не на 4%. Надо попытаться минимизировать падение реальных доходов граждан, хотя бы бюджетников. Такие действия никак не могут привести к дополнительному росту цен. Кроме того, рубли ведь все равно придется печатать, чтобы обменять на них доллары или евро из резервов. В этом случае инфляции почему-то не боятся. Второе возражение: государственный долг становится бременем для бюджета, его надо обслуживать, растет доля процентных выплат в структуре бюджета (напомню, мы говорим о внутреннем долге). Что-то еще лирическое говорят, что нельзя обеспечивать сегодняшнее благополучие за счет будущих поколений. Напомню, что внутренний долг Российской Федерации составляет сейчас порядка 7 трлн рублей, менее 10% ВВП, это один из самых низких показателей в мире. Внешний государственный долг тоже невелик, порядка 50 млрд долларов, или порядка 3,5 трлн рублей. А вот общий внешний долг (вместе с частными корпоративными долгами) превышает 500 млрд долларов, или, по курсу, порядка 35 трлн рублей. Справедливости ради отметим, что внешний долг снижается — в середине 2014 года он превышал 700 млрд долларов. Однако здесь уместно вспомнить, отчего же корпоративный внешний долг столь велик. Не оттого ли, что даже в лучшие времена занимать деньги на внутреннем финансовом рынке было затруднительно и дорого?

Вернемся к внутреннему долгу. Его наращивание — очевидный ресурс для компенсации бюджетного дефицита. Более того, и для наращивания расходов в целях стимулирования хозяйственной деятельности по целевым направлениям. На сколько допустимо нарастить внутренний государственный долг? Ответ на этот вопрос определяется в первую очередь упомянутыми выше процентными платежами. Если эти платежи приближаются к размеру годового прироста долга, то наращивать его, конечно, не имеет смысла и становится рискованным. Соблазн эмитировать все больше государственных бумаг может привести к потере управляемости долга и к финансовому кризису, что нередко и случается. В нашей ситуации, если исходить из сегодняшнего высокого уровня процентных ставок (но в будущем они должны снизиться), потенциал роста внутреннего долга невелик, вероятно, 10–15 трлн рублей. Несложные арифметические расчеты показывают, что если в течение, скажем, пяти лет нарастить долг на эту величину, то размер внутреннего долга по отношению к ВВП страны не превысит 20%. Но при этом не надо будет расходовать валютные резервы! 150–200 млрд долларов будут сэкономлены, их можно будут потратить на те цели развития, которые требуют именно долларов или евро, а не рублей.

Представители правительства любят указывать, что их обязанность — обеспечить финансовую устойчивость государства и экономики. Главная здесь задача, как они ее понимают, как только возможно сократить дефицит бюджета и, следовательно, как можно меньше потратить валюты из резервных фондов. Но это исключительно бухгалтерская логика. Сокращение расходов государственного бюджета и трата валютных сбережений снижают, а не увеличивают прочность системы: эти меры препятствуют экономическому росту, сокращают объем будущих налогов, поскольку производство и потребление сокращаются, и снижают устойчивость по отношению к внешним шокам — валюты все меньше. А в основе этого ложного хода пренебрежительное отношение к собственной валюте — рублю.

---

Удивительны не масштабы неудачи осуществляемой экономической политики, они-то как раз вполне предсказуемы, удивительно отсутствие реакции со стороны лиц, которые проводят эту политику, словно они не боятся осрамиться

---

Разве у нас низкие налоги?

Дефицит государственного бюджета в заданных рамках концептуальных установок неминуемо порождает притязание исполнительной власти на повышение налогов. Недавно министр финансов Антон Силуанов прямо заявил, что в 2018 году избранному президенту, кто бы им ни был, придется делать трудный выбор: снижать социальные расходы или повышать налоги. Заметим, что мысль о возобновлении экономического роста и о соответствующих дополнительных налоговых поступлениях от расширяющегося производства здесь вообще не присутствует. Принято считать, что в России низкие налоги, а значит, их повышение — очевидный резерв для пополнения казны. На самом деле у нас можно считать низким только налог на доходы физических лиц, он составляет 13% и действительно один из самых низких в мире. Однако налоги на бизнес находятся на уровне самых развитых в экономическом отношении стран мира и даже превосходят их. Хрестоматийным стал пример двух аналогичных заводов по производству сельскохозяйственных комбайнов — в Ростове-на-Дону и в Канаде (расчеты Константина Бабкина, одного из владельцев этих заводов). Не какие-нибудь заумные научные рассуждения, а простая бухгалтерская калькуляция показывает, что в Канаде производить комбайны гораздо выгоднее, чем в России. Не знаю, как сейчас в связи с девальвацией рубля, но два года назад производство в Ростове-на-Дону было убыточным. Причем размер налогов в издержках в России существенно выше, чем в Канаде. Хотя номинальные канадские налоги велики, промышленники получают существенные льготы, такие, что в конце концов реально выплачиваемые налоги оказываются меньше российских. Примерно такая же ситуация с налогами на труд. И хотя подоходный налог в России невелик, социальные выплаты, а они тоже ложатся в издержки производства, находятся на уровне западных стран или даже превышают его, не говоря уже о странах развивающихся, таких как Китай. Идея о повышении налогов на производство является следствием двух установок — первостепенности минимизации бюджетного дефицита любой ценой и, шире, понимания государственного бюджета как абсолютно доминирующего элемента экономической системы и восприятия отечественного бизнеса как вороватого, утаивающего от государства теневые доходы.

Прочитывается некоторое презрение к российскому бизнесу и в другом популярном тезисе: ваши жалобы на дороговизну и недоступность кредита необоснованны, вы сами виноваты, не умеете работать, нужно повышать эффективность, снижать издержки, тогда и высокий процент сможете отбить. В оценке российского производственного сектора как неэффективного, конечно, есть правда. Наряду со многими выдающимися компаниями (мы о них часто пишем) остаются слабо конкурентные фирмы. Но как им поднять эффективность? Главный путь повышения эффективности — модернизация производства, создание высокопроизводительных рабочих мест, оснащение их современным оборудованием. Но для этого нужны инвестиции! А где же их взять, если на финансовых рынках производственным компаниям поставлены практически запретительные барьеры?

---

Да, конечно, «Крым наш», но санкции… Россия отрезана от западных рынков капитала, вот когда санкции будут отменены… Поэтому хорошо бы приступить к восстановлению нормальных отношений с Западом. Ну, может быть, немного прогнуться?

---

Кто оплатит борьбу правительства за сокращение бюджетного дефицита? Логика ответа на этот вопрос несложна. Поскольку дефицит покрывается из государственных резервных фондов, состоящих из валютных сбережений, и хватит этих сбережений ненадолго, следует опускать курс рубля, в результате чего резервные фонды в пересчете на рубли будто бы увеличиваются. Снижение курса рубля ведет к росту цен на импортные товары, а доля этих товаров на российском рынке, как известно, очень велика. Растущая инфляция на потребительском рынке, притом что заработная плата в условиях экономического спада снижается, обесценивает доходы граждан, они беднеют. Фактически борьба за сбалансированный бюджет ведется за счет большинства населения страны.

Рост вопреки

Есть, конечно, антикризисный план, он декларирует помощь хозяйствующим субъектам, в первую очередь частным. Многие пункты этого плана исполняются. Разберем наиболее успешный пример — поддержку аграрно-промышленного комплекса, ставшую особенно актуальной в связи с санкционной войной и объявленной политикой импортозамещения. Российский агропром — один из немногих секторов, который показал рост в прошлом году. Каковы факторы, определившие этот рост? Чем этот сектор отличается от других? Можно ли использовать этот позитивный опыт? Ответ прост: сельское хозяйство и переработка сельхозпродукции существенно дотируется государством. Если бы аграрии брали кредиты по рыночным ставкам, они бы сразу обанкротились, да и никакой банк не дал бы им такой кредит. Во-первых, ставки дотируются из специальных государственных фондов до уровня, который делает инвестиции рентабельными; во-вторых, другие фонды выдают гарантии на часть кредитных денег, что дополнительно снижает риски кредитора. Только при таких условиях оказывается возможным расширенное аграрное производство. Парадокс в том, что эти меры поддержки, а их, конечно, следует приветствовать, государство вынуждено применять, чтобы нивелировать влияние других своих решений, делающих хозяйственную деятельность крайне затруднительной. Причем если сопоставить те деньги, которые государство направляет на дотации и субсидии, с потерями, которые понес кредитный рынок в связи с проведением жесткой денежной политики, то легко увидеть, что потенциальные кредитные потери на порядок превышают государственную помощь. Но мало того, что теряются инвестиции, у этого процесса есть два побочных негативных эффекта: во-первых, происходит замещение частных денег государственными, что дополнительно сокращает сектор свободного рынка, и во-вторых, эти деньги вынимаются из государственного бюджета за счет сокращения в том числе социальных расходов. Что касается использования опыта поддержки агропрома, то сколько-нибудь серьезно расширить его на другие секторы хозяйства нельзя, просто не хватит денег.

Слабость

Между прочим, эта политика называется у нас либеральной, а проводников этой политики принято считать либералами. Время от времени некоторые из них восклицают: в российской экономике слишком много государства, надо что-то предпринять! Господа, вы сами привели нас к такому положению дел. Посмотрите, например, на список ведущих российских банков: в первой десятке шесть банков государственных, один иностранный и только три частных российских; активы госбанков в этой десятке составляют 85%!

Какой-то душной слабостью и обреченностью веет от этой политики. Руководители от экономики полюбили делать прогнозы — темпы экономического роста, на самом деле спада, но говорят об отрицательных темпах роста (!), инфляция, курс рубля… Эти прогнозы выдают каждый квартал и каждый месяц — и почти всегда разные. Особенно много рассуждают о ценах на нефть, о следствиях падения этих цен на курс рубля и состояние государственного бюджета. Но что-то мало говорят о том, как преодолеть экономический спад, какие меры, как и когда приведут к росту. Появился эвфемизм «структурные реформы», выражение, заменяющее конкретику, поскольку никому пока не удалось обнаружить сколько-нибудь развернутое содержание, стоящее за этим понятием. Но здесь прочитывается другое: мы бы рады провести глубокие структурные преобразования российского хозяйства, ведущие в росту и процветанию, но поскольку они непопулярны (а у нас почему-то все реформы непопулярны), нам не велят. А кто же может не велеть? По-видимому, президент Путин. Это он взял на себя социальные обязательства, которые, как теперь оказалось, невыполнимы. А мы отказаться от них не можем, мы исполнители. А еще президент Путин затеял геополитическую игру. Да, конечно, «Крым наш», но санкции… Россия отрезана от западных рынков капитала, вот когда санкции будут отменены… Поэтому хорошо бы приступить к восстановлению нормальных отношений с Западом. Ну, может быть, немного прогнуться? Вот такой здесь прочитывается мотив.

Моральные основания успеха

Любая политика, если ее проводники хотят достичь результата, тем более политика экономическая, по определению затрагивающая интересы всех граждан страны, должна иметь прочное моральное основание. Экономическая политика должна иметь цели достижения благосостояния для большинства, включая преодоление бедности, должна подразумевать социальные обязательства со стороны государства, наконец, она должна показывать долгосрочную перспективу развития страны. Политика может требовать даже лишений и жертв, если ее моральные принципы разделяются гражданами. Мы видим это в отношении весьма жесткой, но одобряемой абсолютным большинством населения российской внешней политики. Граждане признают моральную силу нашей внешней политики, разделяют ее и поэтому считают вред от действий, направленных против России, например от экономических санкций, приемлемым. Но в том, что касается экономики, что слышит обычный человек, с чем он может соотнести свою жизнь? С волатильностью на валютном рынке (вот она, наука!), с таргетированием инфляции, с плавающим валютным курсом, с дефицитом государственного бюджета, с какой-то «новой нормальностью», когда экономика якобы никогда больше не сможет быстро расти?! Какое дело здравому гражданину до всего этого псевдонаучного позерства?

Между тем совсем недавно положение дел в этой части жизни страны было другим. Сегодняшняя политика ярко контрастирует с той, что проводилась в прошлое десятилетие. Антипутинские пропагандисты шаблонно указывают на якобы единственный фактор экономического успеха 2000-х годов — рост цен на нефть, сводя весь успех к удаче, случайности. Следует напомнить, что этот пропагандистский шаблон лишь отчасти согласуется с реальностью.

Та политика имела и цели, и инструменты реализации — политические и хозяйственные. Целью экономического развития провозглашалось повышение уровня жизни широких слоев населения с акцентом на наиболее обездоленных, потерявших больше всех в 1990-е, — пенсионеров, бюджетников, например врачей и учителей. В собственно политическом поле решались по крайней мере две проблемы: так называемое равноудаление олигархов с целью лишить их избыточного влияния на государственные решения и концентрация государственных денег в федеральном центре, что позволило не только затыкать финансовые дыры, но и приступить к решению перспективных задач. В отраслевом плане выбранный приоритет был очевиден — развитие нефтегазовой промышленности для увеличения экспорта. Очевиден этот приоритет просто потому, что эта отрасль имела явный и безусловный потенциал развития. Кто и зачем сделал бы другой выбор? Нам действительно повезло с ценами на нефть и газ, они сильно выросли во второй половине прошлого десятилетия. Но надо помнить, а помнят об этом немногие, что экспорт из России нефти и нефтепродуктов вырос в 2000-е годы по сравнению с 1990-ми вдвое. Если в 1990-е Россия экспортировала 170–200 млн тонн нефти и нефтепродуктов, то в последние годы экспорт составляет порядка 380 млн тонн. Если бы не этот рост, положительное сальдо внешнеторгового баланса России составляло бы в последние десять лет не 120–190 млрд долларов за год, а только порядка 50 млрд долларов. Развитие нефтяной промышленности — а это освоение новых месторождений, строительство транспортных систем, новых перерабатывающих заводов — дало стране дополнительно более триллиона долларов. Еще раз подчеркиваю, это не возросшие цены на нефть, а новые мощности по добыче и транспортировке. Аналогичная, хотя и не столь масштабная динамика наблюдалась в газовой отрасли. Кроме того, энергетические ресурсы стали важным инструментом геополитической стратегии по двум направлениям — работа с Европой с целью импорта технологий в обмен на свободный доступ к энергоресурсам (это очевидно сделать не удалось, более того, эта попытка вызвала жесткое противодействие со стороны некоторых сил Запада, в первую очередь сил американских, и стала первопричиной нынешнего напряженного состояния международных дел) и перспективная игра на вывод мировых энергетических ресурсов из-под контроля США. Второе обстоятельство требует отдельного глубокого разбора, и здесь для него нет места.

Весь этот комплекс задач был увенчан в 2003 году броским политическим лозунгом: удвоим ВВП за десять лет. И ведь экономика России действительно выросла практически вдвое с 1999 по 2008 год.

Непробиваемая идеология

Но удивительны не масштабы неудачи осуществляемой экономической политики, они-то как раз вполне предсказуемы, удивительна, с одной стороны, реакция — или отсутствие реакции — тех лиц, кто проводит эту политику, словно они не боятся осрамиться, словно эти ничтожные результаты не имеют к ним никакого отношения, а с другой стороны, равнодушно-обреченная реакция российского общества. Из смыслового пространства обсуждения экономических проблем вытесняются прагматичные частные интересы населения, граждане оказываются как бы отстраненными от обсуждения того, что их непосредственно касается. Такая отчужденность не случайна, она взращивалась и культивировалась на основании того, что для общества, простых граждан экономические вопросы слишком сложны, что это дело профессионалов.

Но более того, от дискуссии отстраняются и профессионалы, экономисты, придерживающиеся иных воззрений. Если некто не проходит теста на лояльность господствующей концепции, если его высказывания не укладываются в принятую схему, он объявляется маргиналом и неучем. Показательны в этом отношении недавние инициативы академика Сергея Глазьева и «Столыпинского клуба», работающего в рамках «Деловой России» (лидеры клуба — тот же Сергей Глазьев и Борис Титов). Доклад Глазьева — даже еще не опубликованный, появились лишь выдержки из него — был немедленно подвергнут разносу. Причем залпы уничтожающей критики раздались столь синхронно, что, казалось, ими управляют из одного центра. Однако прибегать к помощи конспирологии здесь нет никакой необходимости.

Как заметил экономист Владимир Бессонов, это напоминает ситуацию с советским марксизмом-ленинизмом. В те времена научные суждения и результаты, которые даже не то, чтобы шли вразрез с официальной доктриной, но хотя бы давали повод заподозрить сомнение в какой-либо марксистско-ленинской догме, отвергались как ненаучные и вредные. Поэтому всякий, кто имел нестандартные воззрения, должен был или держать их при себе или тщательно маскировать под советский марксизм, что, конечно, не шло на пользу науке.

Теперь нет никакой официальной доктрины, а иное мнение не преследуется партией или законом. Но эта доктрина управления хозяйством страны, доктрина, что считается единственно верной, глубоко внедренная в общественное сознание, тщательно фундированная не пунктуальной точностью научных изысканий, а такими формулировками, что будто бы дают ответ на любой вопрос, приобретает мощность целой идеологии.

Идеологический способ мышления следует отличать от научного, отмечал Александр Зиновьев. «Идеологический способ мышления является во многом антиподом научного… Идеологи изобретают определенное видение (понимание) бытия, и оно становится априорным по отношению к формируемому сознанию членов общества… Идеологи изобретают определенного рода интеллектуальные (языковые) схемы, штампы, клише… причем не в качестве подсобных средств, на пути к познанию бытия таким, каково оно есть, а в качестве конечного и высшего результата познания… Будучи антиподом логического мышления, оно (идеологическое мышление) стремится выглядеть логическим, имитируя его. Оно нарушает правила логики, используя сами правила логики. Оно продуцирует ложь, используя истину». (А. А. Зиновьев. Идеология партии будущего).

---

Сложилась политическая конструкция, которая обладает серьезной неформальной властью в части проведения экономической политики, но никак не обозначена в общественно-политическом поле

---

Именно поэтому многочисленные несуразицы, нестыковки, логические противоречия, приведенные в том числе в начале этой статьи, которые кажутся очевидными непредвзятому наблюдателю, не приобретают практического значения. Никто не спешит исправить логические противоречия в оценке экономического положения или скорректировать несуразные элементы экономической политики. Эти нестыковки не кажутся таковыми тем, кто задает сегодня экономический дискурс. Поэтому содержательная дискуссия невозможна. Спорящие окажутся в разных пространствах. И тот, кто находится в пространстве идеологии, обладает решающим преимуществом: в социальной борьбе идеология всегда сильнее науки и логики, она, собственно, и придумана как орудие социальной борьбы.

Без конспирологии

Нет никакой конспирологии, никакого заговора. Все участники процесса известны и публичны. Это те, кто проводит решения в жизнь: министры экономического блока правительства, руководство Центрального банка России; те, кто готовит решения — несколько ключевых аналитических центров: Академия народного хозяйства, Высшая школа экономики, Институт Гайдара; те, кто комментирует и интерпретирует эти решения: ведущие российские СМИ, глубоко освещающие хозяйственную жизнь, пожалуй, практически все, кроме «Эксперта», им часто вторят крупнейшие федеральные ТВ-каналы, поскольку их журналисты берут готовую интерпретацию у специализированных СМИ. Так называемые оппозиционные СМИ, заявляющие себя как либеральные, также часто поддерживают решения исполнительной власти, поскольку принято считать министров экономического блока либералами — вот они, идеологические шаблоны в работе. Сюда же относятся публичные авторитеты, даже не имеющие официальной должности, например Алексей Кудрин, со своей загадочной джокондовской улыбкой, словно носитель эзотерического знания, раздающий жаждущим медиа комментарии по поводу всего.

---

Необходимо построить новую идейно-политическую платформу, безусловно пропрезидентскую, но дающую иное видение экономических проблем и иные способы их решения

---

Подошло и новое поколение экономистов-аналитиков, уже работающих в структурах исполнительной власти или интеллектуально обслуживающих власть. Они получили хорошее образование, некоторые за границей, они публикуются в ведущих международных профессиональных журналах, знакомы с самыми современными и актуальными исследованиями, умеют использовать математические модели. Разве могут быть к ним претензии? Проблема, однако, в том, что очень часто результаты их аналитической работы предопределяются той идеологической доктриной, в рамках которой они оказались. Это происходит неявно, никто не требует дать «идеологически выверенный» результат, как это бывало в советские времена, эти люди работают добросовестно, но сама среда, в которую они погружены: их руководители, научные авторитеты, заказчики, тексты, предыдущие исследования и проч. — среда, имеющая выраженный идеологический уклон, во многом предопределяет результат работы.

Сложилась политическая конструкция, обладающая серьезной неформальной властью в части проведения экономической политики, но которая никак не обозначена в общественно-политическом поле. Это не партия, не общественная организация, даже не клуб по интересам, она не предполагает членских билетов. С этой конструкцией нельзя наладить взаимодействие, нельзя войти с ней в контакт. Ее как бы нет. Участники этой конструкции не вступают в политическую полемику и борьбу. Между тем идеологическое влияние этой конструкции имеет едва ли не решающее значение. И это становится большой проблемой. Страна не может выйти из экономического кризиса, потому что те персоны, которые составляют эту неформальную политическую конструкцию и так или иначе определяют экономический курс: готовят решения, принимают и реализуют решения, комментируют и интерпретируют эти решения, — попросту не видят потенциала и перспектив развития российской экономики, они в нее не верят. Поэтому они работают на сохранение стабильности — сбалансировать бюджет, снизить инфляцию, сохранить резервы. А там, в будущем, возможно, что-то изменится к лучшему — вырастут цены на нефть, наладятся отношения с Западом, пойдут иностранные инвестиции…

Как выйти из тупика

Традиционная схема представления о том, как изменить экономическую политику включает два шага. На первом шаге нужно составить хорошую, «правильную» программу развития, на втором — найти способы убедить президента Путина принять эту программу, а уж он заставит государственную машину ее исполнить. Наивная мысль, будто можно политику номер один в мире что-то нашептать в ухо и он, вдруг озарившись этими идеями, немедленно приступит к их реализации, мысль, предполагающая, что президент просто не знает, как обстоят дела в действительности, а узнав, «пожалует их генералами». Кроме того, по своему духу такой подход носит ущербный авторитарный и даже цезаристский характер. Он толкает в противоположную сторону от той, по которой идет страна двадцать пять лет. Можно критиковать российскую демократию, есть за что, она несовершенна, но российская политическая система принципиально, если хотите конституционно, устроена как демократическая. Неорганичные для нее шаги она будет отторгать, эти шаги не приведут к успеху.

Напротив, здесь нужен демократический подход. Нужно широкое использование демократических институтов для организации публичной политической дискуссии. Необходимо преодолеть закрытость той политической конструкции, того идеологического блока, который сегодня определяет характер хозяйственной жизни страны, противопоставить идеологическим лжелиберальным штампам реализм, трезво оценивающий все сложности, и творчество, открывающее перспективы развития.

Политические партии, в первую очередь, конечно, «Единая Россия», могут использовать парламентскую площадку для организации широких и взаимообязывающих консультаций по поводу экономического курса. К этим консультациям должны быть привлечены представители федеральной исполнительной власти, регионов, общественные организации российского бизнеса, а также экономисты разных научных направлений. Предстоящие выборы в Государственную думу дают хороший стимул для поиска ответов на вызовы кризиса. Некоторые полагают, что в период выборной кампании рискованно поднимать острые вопросы (все та же пресловутая «стабильность»), но от таких вопросов не уклониться, их поднимут сами избиратели, и кандидатам в парламент на эти вопросы придется отвечать, в отличие, заметим, от деятелей исполнительной власти.

Необходимо построить новую идейно-политическую платформу, безусловно пропрезидентскую, но дающую иное видение экономических проблем и иные способы их решения. Эта платформа должна добиться общественной и медийной поддержки, стать политической силой, от которой уже нельзя будет брезгливо отмахнуться как от маргинальной и непрофессиональной. Вот только тогда появится возможность выхода на высший политический уровень, тогда президенту страны будет с чем взаимодействовать и будет на что дополнительно опереться.

Программа

Какой представляется действенная программа экономических преобразований в России, если иметь в виду не только конкретные практические пункты, а ее политические качества? Во-первых, эта программа должна иметь нравственные точки опоры, моральную силу, которая будет осознана обществом. Во-вторых, масштаб этой программы должен существенно превосходить нынешние антикризисные меры, этих мер явно не хватает, чтобы принципиально изменить ситуацию в экономике. В-третьих, это должна быть программа прямого действия, непосредственно отвечающая на потребности хозяйства. В-четвертых, программа должна носить именно политический характер, быть предельно краткой, состоять лишь из нескольких пунктов, но пунктов таких, которые потенциально вызывали бы глубинные изменения во всей структуре хозяйства, в системе управления экономикой, требовали бы непрестанной работы по развитию принятых решений.

Вот конкретные пункты программы, с точки зрения «Эксперта».

1. Решить проблему ликвидности, нехватки денег в производственном секторе экономики. Для этого существенно снизить налоги на производство — налог на добавленную стоимость или социальный налог, конкретное решение требует анализа и обсуждения. Общее снижение налогов должно составить порядка 2 трлн рублей. Моральное основание — доверие отечественному бизнесу, уверенность в том, что он будет инвестировать в расширение производства. Не ждать с замиранием сердца иностранных инвестиций.

2. Проблема дефицита государственного бюджета: компенсация выпадающих доходов эмиссией государственных облигаций, привлечь Центральный банк для выкупа части облигаций. Это вызовет рост внутреннего рублевого государственного долга, но сэкономит валютные резервы. Моральное основание: рубль — наша суверенная валюта, российское хозяйство должно опираться на рубль, а не на иностранную валюту.

3. Организация масштабной эмиссии целевых облигаций — корпоративных, региональных, муниципальных. Создание специального государственного института, организующего эту работу, по аналогии с эффективно и масштабно работающим ипотечным агентством. Запуск сотен и тысяч новых проектов, в том числе в жилищно-коммунальном хозяйстве в муниципалитетах.

4. Повышение налога на крупные доходы физических лиц. Это частично компенсирует потери госбюджета от снижения налогов на производство, и, что важно в социальном отношении, продемонстрирует солидарность предпринимателей с российским обществом.

5. Возложить на Банк России ответственность не только за финансовую стабильность, но и за экономический рост. Принять поправки в соответствующий закон.

6. Не бояться санкций и Запада. Не отмена санкций приведет к экономическому росту, наоборот, экономический рост вновь повысит привлекательность России для иностранных инвестиций, что поможет прорвать технологический барьер. Именно так — не сдаваться и клянчить, а демонстрировать волю и силу.

Риски у такой политики есть, но они минимальны. Предлагаемое увеличение государственного долга не является критичным, он обслуживается в рутинном рабочем порядке. Что касается снижения налогов на бизнес, если не получится организовать экономический рост, их придется вновь повышать, чтобы не увеличивать государственный долг. Это может вызвать среднесрочный шок и новый виток спада производства.

Но если не предпринять никаких решительных масштабных действий, оставить положение дел как оно есть, риск экономического, а вслед за ним и социального провала будет только возрастать.