Формулируя долгосрочную задачу формирования большого экономического пространства от Атлантики до Тихого океана, Россия последовательно выстраивала элементы глобального объединения без оглядки на крупнейших контрагентов — Китая и Евросоюза. Мы прошли путь формирования интеграционного сотрудничества отдельных стран СНГ и Шанхайской организации сотрудничества. Роль своеобразного координационного моста не только между этими двумя объединениями, но и с перспективой расширения в обе стороны — Европу и Азиатско-Тихоокеанский регион — играют двусторонние отношения России и Китая.

В ходе последнего визита Владимира Путина в КНР появились предметные обязательства по строительству высокоскоростной магистрали (ВСМ) Москва—Казань, части сухопутного «Шелкового пути». У потенциального Евразийского партнерства появляется перспективное инфраструктурное ядро, которое еще предстоит заполнить продуктом хозяйственной деятельности, но сам факт сопряжения частей Евразии дает возможность партнерам расширять взаимодействия.

Есть ли интерес к «Шёлковому пути» и большой евразийской интеграции у Европы и как России не упустить свой интерес в переговорах с Китаем – об этом мы поговорили с российским политологом, профессором Высшей школы экономики Дмитрием Евстафьевым.

— Считаете ли вы, что «брэкзит» Лондона подтолкнёт остальную Европу к более тесному сотрудничеству с Россией, Евразийским экономическим союзом и Евразией в целом?

— Не думаю. Brexit – это «европейская» история, ставшая результатом внутриевропейских процессов. И теперь все основные процессы, связанные с практической реализацией политического решения британского общества будут идти в контексте ситуации именно в Европе. И вокруг европейских институтов.

Но мы должны понимать. Brexit – это очень опасно для той Европы, с которой мы имели дело. Это не шутка, не пиар маневр. Это проявление новой экономической, а как следствие, - и политической реальности. Если бы сторонники выхода Великобритании из ЕС не имели бы серьезной поддержки в британской аристократии, ничего бы не произошло. В бюллетенях нарисовали бы столько голосов, сколько потребовалось бы для сохранения европейского членства, тем более что никто в Brexit особо и так не верил и от провала референдума не расстроился бы особо. Надеюсь, что ни у кого нет иллюзий относительно того, как работает современная западная демократия? Однако элитные круги, которые поставили на отделение, а, вернее, - «выделение» Великобритании из ЕС, нашлись. Причем это оказались силы настолько серьезные, что считать голоса пришлось по-честному. И это – колоссальный вызов для европейских элит, которые пребывают в целом в деградирующем состоянии и которые последние годы состояние в обществе в голову не брали и общество презирали.

Так, что Европе будет не до России и, тем более, не до интеграционных процессов в Евразии.

Напротив, уход Великобритании резко толкает Европу в сторону Средиземноморья и Ближнего Востока, на южные логистические пути и финансы. И эта тенденция – долгосрочная, это не маневр.

Что такое Лондон? Лондон, условный, конечно, «Лондон», по сути, это большой офшор. Лондон – это глобальные финансы. Причем финансы, которые не могут быть нигде в Англии инвестированы. Что такое Британия? Уникальная страна! Транспорт, энергетический комплекс с весьма старыми АЭС, остатки текстильного производства и машиностроения и, конечно, пабы, а по-научному говоря, сфера обслуживания. Уникальная страна. Экономики в нашем понимании практически нет, инвестиционный потенциал в реальный сектор – нулевой, зато полно денег, которые Лондон «перераспределял».

Кто может заменить Лондон и вообще Британию для Европы в качестве источника относительно дешевых и относительно легальных финансов, которые нельзя инвестировать у себя дома? Ведь при всех обещаниях «сохранить все как было», прежних отношений и прежнего потока средств не будет.

Только одна страна – Саудовская Аравия и ее сателлиты типа ОАЭ, Омана и Катара. Внутренний инвестиционный потенциал, несмотря на всю пиар активность (например, недавние заявления об индустриализации Саудовской Аравии, находящейся к слову «в кольце фронтов») весьма скромный. В Эмиратах они уже застроили всё, что могли, сносят  предыдущее поколение торговых центров, чтобы строить новые. Эти страны заинтересованы, чтобы свои финансы вкладывать во что-то стоящее, пусть даже этих финансов станет меньше.

Но только с учетом сегодняшней ситуации в Европе им нужно будет предъявлять что-то конкретное, давать взамен, а не какие-то бумажки или «личные гарантии», как это было раньше. Ближневосточный капитал уроки из судьбы Каддафи и Мубарака извлек. И больше такие «финты» с «прощением долгов» уже у европейских политиков и финансовых игроков не получатся. Арабский капитал потребует «долю» в управлении европейской экономикой. И, вероятно, эту долю они получат.

Но при всей сложности эти процессов, после ухода Великобритании альтернативы этому вектору и с политической, и с экономической точки зрения просто нет. Но вектор будет на юго-восток, но никак не в направлении Новой Евразии.

— Но это очень рисковый вектор для Европейского Союза

— Конечно. Первым возникнет вопрос о судьбе стран Восточной Европы. Зачем они нужны и в чем их функция в «Большой Европе». Зачем Германия нужна, это понятно, чтоб хоть кто-то в Европе работал. Но возникнет очень простой вопрос: а Польша-то зачем нужна?

Ну, Чехия, Венгрия, Словакия, Словения – малые государства. Это не такое большое бремя для ЕС. Прибалтийские лимитрофы, тоже, конечно, не большая проблема, конечно, одна из самых политически раздражающих, но и это терпимо.

А для Польши никаких других стратегических целей кроме сбалансирования южного фланга никогда не было. А теперь этот фланг становится стратегическим. И что останется для Польши, для страны, которая являлась постоянным стратегическим потребителем финансовых ресурсов ЕС? Она же должна выполнять какую-то функцию в Евросоюзе, ну, естественно, кроме того, чтобы постоянно истерить по поводу «русской угрозы»?

Уход Великобритании означает необходимость стратегического переосмысления Европейским Союзом своей структуры и концептуальных оснований, а также системы перераспределения ресурсов. И в рамках этого переосмысления вряд ли всем будет хорошо… Кому-то обязательно будет плохо.

Но это «плохо» не будет иметь кратковременного эффекта. Это «плохо» - надолго, поскольку оно меняет всю геоэкономическую картину.

— Соблазнится ли Европа перспективой логистического моста через Россию в Китай? Значит ли «Шёлковый путь» что-то для Старого Света?

— «Шелковый путь» является крайне интересным логистическим проектом. Но мы должны исходить из технологических и экономических реалий. Континентальные транспортные коридоры не способны на сегодняшний день взять на себя значительную долю морских перевозок. Попытка перевести по железной дороге содержимое хотя бы одного крупного контейнеровоза, заблокирует весь коридор на несколько десятков, если не сотен километров. Вопрос в политической и военно-политической составляющей этого проекта. Для Европы – что с Великобританией, что без нее – Великий Шелковый путь сам по себе непринципиален. И, уж, тем более он не будет принципиален в той критической ситуации, в которой Европа и европейские институты оказались сейчас, если только Китай вдруг не придумает какой-то «стабилизационный финансовый пакет» для покрытия издержек выхода Лондона из ЕС, но я сомневаюсь, что США позволят такому случиться. Это было бы равносильно катастрофическому глобальному поражению.

Но вообще дело не только и не столько в Шелковом Пути в том его понимании, как продвигают наши китайские партнеры. Дело в том, что мы присутствуем при существенном изменении всего логистического пространства в Евразии и сопряженных с ней регионах.

— Похоже, грузооборот между Китаем и Европой в обозримом будущем не увеличится: в Европе реиндустриализация, в Китае замедление.

—- Насчет реиндустриализации в Европе – вопрос спорный. Есть попытки реиндустриализации, но результаты их пока не ясны и, скажем так, более туманны, нежели радужны. Однако существуют другие существенно более важные константы: Китай – мастерская мира, Европа – главный потребитель мира, причем, потребитель все больше зависящий от импорта.

Другой вопрос, насколько Китай способен обеспечить тут уровень качества, в том числе, и потребительского, и промышленного, производственного качества, к которому привыкла Европа. И кто будет под какие стандарты подстраиваться – Европа под китайские, или наоборот? Это важнейший политический вопрос. И ответа на него пока нет.

Посему допустимо сказать, что Великий Шелковый Путь пока, - это путь в некую неизвестность и Пекин имеет сравнительно ограниченные возможности этой неизвестностью управлять. Ситуация не столь комфортна для Поднебесной, как кажется. Но, посмотрите:

Основной маршрут Великого Шелкового Пути», наиболее перспективный, и, вероятно, приоритетный на данном этапе - это коридор на Карачи. Он вообще не связан в действительности с Евразией, Россией и Центральной Азией. Но это самый быстро и легко монетизируемый коридор. Всё остальное монетизируется только при условии, что Европа сохранит нынешний или не сильно снизившийся уровень потребления, и только если Европа останется единым рынком. Если в Европе начнут возникать минимальные внутренние торговые ограничения, всё, - это вообще тупик. Это вообще никому не нужно. А, например, коридор на Карачи ответвляется и уходит на юг. Это выход на Южную Азию, на арабские страны, на Африку, где уже заметно китайское влияние. Причем выход прямой, никем не контролируемый. Причем, велика вероятность того, что с учетом местных условий и состояния тех государств, по территории которых коридор проходит, у китайцев получится договориться о его, как минимум, экстерриториальности.

Вообще-то, это чистая геоэкономика. Причем, на уровне, на который современная Европа просто неспособна. Так, что Китай, реализуя проект Великий Шелковый Путь, много говорит о Европе. Но думают в Пекине далеко не только о Европе. Я бы сказал, в Пекине скорее думают не о Европе.

— Получается, что и у Пекина вектор интересов лежит там же, куда может сдвинуться в результате Brexita вектор интересов в Европе?

— Да, именно так. Юго-восточный вектор европейских интересов и юго-западный вектор китайских интересов указывают в направлении примерно одних и тех же регионов. Собственно, «условный Юг», окрестности Аравийского моря, Аравийский полуостров и Персидский залив становятся приоритетной зоной глобальной конкуренции. Можно сказать, что это такой временный «Хартленд», если пользоваться терминологией геополитиков.

— С другой стороны, Великий Шелковый Путь может существенно ускорить движение товаров между Европой и Дальним Востоком

— Каков будет объем грузов, для которых критическим будет скорость передвижения? И что это будут за грузы? Понятно же, что основной объем грузов может спокойно идти по морю при условии обеспечения безопасности мореплавания. Выигрыш, что 7, что 12 дней для большинства грузов, которые следуют с Дальнего Востока в Европу, не является критическим. Что является критическим, так это возможность иметь выбор маршрутов и иметь возможность транспортировать некоторое количество рисковых и важных грузов по наименее рисковому маршруту. Вот это – принципиально важно, причем, и для Китая, и для тех игроков в Европе, которые претендуют на самостоятельность.

С экономической точки зрения вопрос стоит в том, чтобы возить «по суше» не 1,5% товарооборота между Дальним Востоком и Европой, а, скажем, 4-5%, а в лучшем случае – 6-7%, а также, «разбавить» «южный» маршрут транспортировки, объективно контролируемый американским флотом, «северным» - Северным морским путем - где у китайцев будет возможность решать вопросы с Россией «по партнерски». Это важный политический и геополитический проект, но с точки зрения экономики, никаких кардинальных изменений, скажем, для России он иметь не будет. Для Казахстана, да, участие в проекте ВШП – важнейший элемент именно экономической стратегии, но для России, это, скорее, политика и геополитика с привкусом экономики.

Существует и проблема референтности маршрутов. «Южный» морской маршрут, безусловно, референтен. Но, например, никто еще не гонял полноценно большой контейнеровоз через Северный морской путь. Никто еще ни одного каравана не провел.

Равно, как и сухопутные транспортные коридоры, включая Транссиб и казахстанские направления пока апробируются и функционируют пока на сравнительно малом объеме товаропотока. И для того, чтобы наработать свою референтность им понадобится много времени.

— Но китайцы тратят большие деньги на реализацию проекта «Шёлкового пути». Зачем?

— Что такое «Великий шелковый путь» для китайцев? Это инструмент навязывания на означенных территориях своих логистических, юридических и технологических стандартов. Во всем мире китайцы вынуждены подстраиваться либо под американские, либо под европейские, либо под наши стандарты. А пока та или иная страна не имеет возможности распространять в мире свои стандарты – технологические, экономические или гуманитарные – она не может претендовать на статус «полюса силы». Китай на такой статус претендует и проблему это прекрасно понимает.

А «Великий шелковый путь», нравится это кому-то или нет, будет построен на китайских стандартах. Более того, они успешно продавливают решение о том, что ширина железнодорожного полотна в Новой Евразии, на территории бывшего СССР будет китайская. Уже есть решение по строительству железной дороги от российского порта Зарубино до китайского города Хунчунь с китайской шириной колеи. Это, безусловно, прецедентное решение, ибо есть и другие проекты такого рода и решения по ним будет приниматься «по аналогии».

Вообще-то это скрытая «революция», потенциально, глобально значимая. Китайцы создают плацдарм для распространения своих стандартов на Запад и на Юго-Запад, причем, второе направление, на первом этапе будет для них, кажется, более приоритетным, как уже сказано.

— То есть Китай просто навязывает государствам Средней Азии свои стандарты, реализуя как бы только первый этап проекта «Шёлковый путь». И вопрос в том, насколько мы сдадим свои позиции.

— Ну, почему же только государствам Центральной Азии. Китайское руководство мыслит более широкими и долговременными категориями.  

Что касается нашей страны, то нам необходимо, прежде всего, продумать, что, какое содержание мы сами вкладываем в проект «Великий шелковый путь», что хотим от него получить. Это, в действительности, очень большая задача. Вот, для Казахстана все относительно просто: деньги от перспективного товарооборота по ВШП пока небольшие, но они есть, будут идти постоянно, а главное расти. Но для России, как для более сложной экономической системы, вопрос надо рассматривать в более широком контексте. Я не говорю о том, что надо смотреть на вопрос в той же  долговременной логике, что и китайцы, но было бы очень неплохо.

Вопрос в том, насколько мы сможем навязать Китаю не силовую, а экономическую конкуренции в Центральной Азии. Но для этого регионом надо заниматься, инвестировать в него. Возможности и политическая инфраструктура для этого есть: это и ЕАЭС, и ОДКБ. Но для реализации этого потенциала необходима полноценная и, как минимум, среднесрочная «повестка дня». Которая бы уводила нас в сторону от, в общем, мелочной торговли по частностям и показывала нашим партнерам некую привлекательную перспективу.

— Насколько я понимаю, нам тоже интересен выход на юг, нам тоже нужна альтернатива этому «Шелковому пути» типа «восток-запад» с корректировкой на Индию, Среднюю Азию и Ближний Восток. Рано или поздно нам понадобятся экспортные рынки для наших технологий и товаров, которые пока не нужны ни Европе, ни Китаю.

— Да такие возможности объективно сейчас существуют. Но для этого нам нужно принять активнейшее участие в евразийских инфраструктурных проектах, более того, нам нужно инвестировать в реиндустриализацию постсоветского пространства, в обеспечении долгосрочной стабильности которого мы кровно заинтересованы. Без стабильности Новой Евразии немыслимы ни логистические проекты, ни наши реальные, а не мнимые экспортные возможности.

Но «окно возможностей» объективно сейчас существует.

У нас уже сейчас есть огромное количество технологий и продуктов, которые интересны на условном «Юге». И нельзя сказать, что никаких положительных сдвигов на данном направлении нет.

В частности, без особой помпы, развивается высокотехнологичное сотрудничество с Индией в невоенных отраслях. Это сотрудничество не афишируется, что правильно – деньги любят тишину, однако именно оно закладывает реальные основы для сотрудничества с потенциально второй экономикой мира и крупнейшим потенциальным рынком сбыта той продукции, которую производит Россия, и тех технологий, которые у нас есть.

Перед Индией стоит задача так называемой «второй модернизации», естественно, применительно к современным технологическим условиям и с учетом тех «высокотехнологических анклавов», которые там были созданы. Однако, структурно и содержательно, - это именно вторая модернизация со всеми присущими ей «плюсами» и «минусами». А мест в мире, где осталась возможность производить технологии и оборудование второй модернизации, только два – это Китай (а для Индии опираться на его потенциал почти невозможно, - это, все-таки, прямой конкурент), и Россия.

Поэтому здесь у нас очень выигрышная позиция.

— Но ведь «условный Юг» — это не только Индия.

— Совершенно верно. « Условный Юг» - это очень большое и пока что сравнительно слабо связанное логистикой и экономикой пространство, которое, однако, даже сейчас демонстрирует изрядный динамизм экономического развития. И у России есть возможность на этом пространстве закрепиться, причем обеспечить там воспроизводство именно наших стандартов, хотя бы в части отраслей. Например, в промышленной безопасности и экологии. С учетом масштабов российской экономики это будет реальным стратегическим прорывом.

Но есть проблема: «Юга» мы не понимаем, нашей управленческой элите как экономическое пространство он не интересен, она его не знает, и знать не хочет. Стратегической линии по развитию отношений именно с югом на сегодняшний день нет. Начинает приобретать черты вменяемые линия по отношениям с Китаем, у нас есть, не вполне адекватная, но есть стратегическая линия по отношениям с Европой. У нас на удивление появляются вполне себе вменяемые какие-то контакты с Соединенными Штатами, чего я лично не ожидал. Без всякой истерии, очень прагматическая, перпендикулярная политическим процессам и Бараку Обаме линия.

Но по отношениям с югом у нас нет ни инфраструктуры, ни желания, идей у нас нет. Вся политика на южном направлении начинает распадаться на некие «отраслевые» фрагменты, которые не дают единого вектора. И это плохо. Причем, плохо стратегически.

Проблема в том, что без централизации выстраивать отношения на «условном Юге» - нельзя. Там слишком много игроков и залог успеха в формировании сбалансированных отношений со всеми. И с Ираном, и с Пакистаном, и с ОАЭ, и с Индией, и, как это ни странно, даже со Шри-Ланкой.  Мы уже столкнулись с тем, что наши надежды на быстрые прорывы в отношениях с Ираном после его «открытия», мягко говоря, не вполне оправдались. И «ключи» от Ирана пока остались в руках США. А отношения с Ираном у России не могут не быть сложными. Начать с обнаружившейся «неожиданной» конкуренции российского и иранского экспортных сортов нефти, а закончить – сильно не во всем совпадающими интересами России и Ирана в Сирии и Ливане.

России нужна на «Юге» сбалансированная многовекторность, подкрепленная эффективными институтами сотрудничества.

И так будет по каждому крупному вопросу, а на «условном Юге» некрупных вопросов не бывает. И партнеры там все, как говорится, «хитрые и еще хитрее» и при первом удобном случае сядут нам на шею. Такова «геополитическая этика», принятая в регионе.

Так, что, как говорится, «надо соответствовать».  Если мы и правда хотим реально конкурировать за серьезную «долю» в формирующемся на наших глазах новом логистическом пространстве, то нам нужно создавать систему стратегического управления и избавляться от ведомственности и узкокорпоративных интересов. И, да, быть готовыми к тому, что для того, чтобы на «Юге» что-то серьезное заработать, нужно научиться вкладывать.

Вкладывать с умом.