©  East News Xinhua/Photoshot/REPORTER

«Если падет евро, падет вся Европа», — так сказала Ангела Меркель. К сожалению, евро сдает свои позиции. Но евро делает это медленно. Даже если Греция откажется от евро, еврозона вряд ли распадется на части в ближайшем будущем, хотя такая вероятность все равно сохраняется. Однако, скорее всего, она еще долго будет существовать, демонстрируя неуклонное замедление роста, создавая все меньше рабочих мест и заставляя все больше страдать народы тех стран, которые в отсутствие этого денежного союза вполне могли бы избежать этих мучений. Однако несчастья будут распределены неравномерно между кредиторами и должниками, между процветающим севером и переживающим тяжелые времена югом.

И этот опыт разных стран будет находить отражение в результатах выборов, создавая все больше напряжения, подобного тому, которое мы наблюдали в отношениях между Германием и Грецией. В конечном итоге, что-то обязательно произойдет, но этот процесс может занять много времени. «В каждой нации заложено множество зерен ее гибели», — сказал Адам Смит (Adam Smith). Несмотря на те невероятные успехи, которые были достигнуты за 70 лет с 1945 года, а также на воспоминания и надежды, которые до сих пор возлагаются на европейский проект, на нашем континенте все еще остается множество зерен гибели.

Недавно я принял участие в мероприятии во Франкфурте, на котором присутствовали представители ведущих европейских инвесторов. В ходе этого мероприятия был проведен быстрый опрос: участникам предложили на рассмотрение несколько сценариев того, как еврозона будет выглядеть через пять лет, и попросили их выбрать тот сценарий, который им кажется наиболее вероятным. Почти половина присутствующих – и я в том числе — выбрали вариант «Япония 1990-х годов». Примерно 20% опрошенных проголосовали за вариант «Какая еврозона?» 18% проголосовали за «Соединенное Королевство после Тэтчер», по которым они, вероятнее всего, подразумевали более умеренную и посредственную экономическую политику, в рамках которой меры экономии и структурные реформы приводили к некоторому росту, но при этом увеличивали неравенство и перекосы.

Суть заключается в том, что даже если взять этот последний, «наилучший» вариант, неравенство будет наблюдаться не в рамках одного государства, а среди множества стран. Немцам и некоторым другим североевропейским странам достанется большая часть прибыли, а остальным — только страдания.

Утверждать это значит поддерживать тот экономический анализ, который немецкие политики и экономисты мейнстрима будут решительно оспаривать. Они настаивают на том, что меры жесткой экономии и структурные реформы — это единственный путь спасения. Как сказала Меркель в 2013 году, «то, что сделали мы, могут сделать и все остальные».

Однако здесь возникает, по крайней мере, три проблемы. Во-первых, как вам скажет любой опытный доктор, даже теоретически верное лекарство может оказаться ядом, если дать слишком большую дозу пациенту, чей организм слишком ослаблен болезнью.

Во-вторых, греки, итальянцы и французы это не немцы. Их экономики, несомненно, нуждаются в структурных реформах, которые, к примеру, повысили экспорт Испании, однако их компании и общества реагируют на них по-разному.

В-третьих, даже если вся еврозона превратится в один гигантский Exportweltmeister по немецкому образцу, кто возьмет на себя роль потребителя? Часть спроса должна исходить изнутри еврозоны, в частности со стороны более богатых стран, таких как Германия. Если все начнут стараться быть больше похожими на Германию, самой Германии придется стать менее похожей на себя. Но Германия к этому не готова.

В долгосрочной перспективе Германия ощутит на себе негативные последствия, но это случится нескоро. Пройдитесь по улицам немецких городов — что вы чувствуете? Кризис? Какой кризис? Хотя Германии пришлось оказать финансовую поддержку таким странам, как Греция, большая часть денег почти сразу же вернулась к неосторожным лидерам, в том числе в немецкие банки. Между тем, немецкие компании-экспортеры получили огромную прибыль от еврозоны.

Во Франкфурте несчастья Афин кажутся чем-то бесконечно далеким. Рассуждая о политике жесткой экономии на юге Европы, один немецкий банкир сказал: «Проблема Греции заключается в том, что они никогда не пытались». Речь идет о стране, где люди, прежде принадлежавшие к среднему классу, теперь вынуждены питаться в бесплатных столовых для бездомных, где каждый второй молодой человек — безработный и где, по словам Мартина Вульфа (Martin Wolf) из Financial Times, с 2008 года «расходы греков на товары и услуги снизились по крайней мере на 40%».

Структурная проблема в данном случае заключается в том, что валютная зона является общеевропейской, а демократическая политика — все еще национальной. Дело не в том, что это никак нельзя изменить, если политика позволит. В частных беседах все признают, что Греция не сможет выплатить свои гигантские долги, поэтому пусть Берлин списывает ее долги в обмен на продолжение масштабных реформ, которые проводит новое правительство.

Или же пусть зарплаты и цены в Германии вырастут, чтобы перебалансировать еврозону изнутри. Или же нужно согласиться на своего рода денежные трансферы от более богатых стран менее богатым, которые существуют внутри федеральных союзов, таких как США, где никто не ждет, что, к примеру, Алабама в ближайшее время будет демонстрировать такие же показатели, как Кремниевая долина.

Создавая валютный союз, не подкрепленный политическим и фискальным союзом, европейцы поставили телегу впереди лошади — а теперь уже сама лошадь не хочет вставать вперед. Национальная демократия, таким образом, начинает все больше мешать европейской интеграции. Некоторые лидеры европейских институтов в Брюсселе это понимают. Французский еврокомиссар Пьер Московиси (Pierre Moscovici) уже говорит о «комиссии последнего шанса». Однако практически ничего не могут с этим поделать, потому что основные полномочия находятся в руках демократически избранных национальных правительств.

Позвольте внести ясность: если выбирать между демократией и патерналистской, иерархически организованной, евро-ленинистской версией европейской интеграции, я выберу демократию. Финский вице-президент Еврокомиссии Юрки Катайнен (Jyrki Katainen) отреагировал на победу СИРИЗА заявлением: «Мы не меняем политику в зависимости от результатов выборов». На самом деле все происходит наоборот. И это называется демократией, и это стало величайшим изобретением Европы в сфере политики. Проблема заключается в том, что решение структурных проблем еврозоны требует транснациональной европейской демократической солидарности всех граждан, которой попросту не существует между различными национальностями внутри еврозоны — и в скором времени она не появится.

Поэтому мы продолжим бороться с трудностями, разрываясь между национальной политикой и общеевропейским политическим курсом, в то время как валютный союз, который должен был объединить Европу, будет распадаться на части. Но эта пытка будет медленной.

В тех странах, которые больше всего страдают от этой «адской машины», как однажды назвал еврозону один немецкий чиновник, все еще наблюдается страстное желание остаться «в Европе». Несмотря на всю свою радикальность, СИРИЗА продемонстрировала удивительную готовность идти на компромисс ради того, чтобы остаться в Европе. Полагаю, то же самое случится и с испанской партией «Подемос».

Внутри этих стран до сих пор существует система поддержки, обеспечиваемая в значительной мере ослабевшим социальным государством. Если говорить о безработных молодых людях, то дополнительной поддержкой для них стало то, что у их родителей все еще есть жилье, где они могут оставаться, и накопления, чтобы оказать им материальную помощь — своего рода Банк мамы и папы.

Мобильность рабочей силы, которая гарантируется Евросоюзом, также представляет собой довольно важный защитный клапан, и молодые испанцы с двумя университетскими дипломами уезжают работать официантами в Лондоне и Берлине. Между тем, эта миграция в свою очередь подпитывает антиевропейские выступления таких партий, как Партия независимости Соединенного Королевства или «Альтернатива для Германии», которые привязывают свой евроскептицизм к опасениям людей по поводу иммиграции. Постепенно эти материальные и культурные резервы будут исчерпаны.

Что тогда? Мне неприятны те выводы, которые мне приходится делать. Но все зависит от нас, и у нас еще есть время все исправить. Смогут ли европейцы, родившиеся примерно в 1989 году выработать в себе политическое воображение и волю, которых не хватает нынешним политикам?