Книга Германа Раушнинга «Говорит Гитлер. Зверь из бездны»

“Где тот историк, сумевший предсказать появление Гитлера!” — со­крушается Элиас Канетти в своей работе “Правитель и власть” . — Да­же если какой-нибудь особенно “честной” истории удалось бы изгнать из своей кровеносной системы глубоко въевшийся в нее яд преклонения перед властью, то, в лучшем случае, она сумела бы предупредить о воз­можности нового Гитлера. Но поскольку он явился бы в другом месте, и облик его был бы иным, то предупреждение было бы напрасным”. Канетти, разумеется, прав, но явление Гитлера не единственный слу­чай в истории, когда мир поражался слепотой. Впрочем, и сами истори­ки нередко пели осанну “сверхчеловеку”, находя свой цеховой интерес в появлении гигантов, становящихся у “шарнира времен ". Анатом рас­полагает лягушками, физик — приборами: у каждого специалиста своя кухня. У историков “горячие блюда” — поля сражений. Разве отка­жешь повару в котле? Лишь потом выясняется, что яства — Танталовы. Поздно. Съедено.

А как, чтобы не поздно? Здесь Канетти пессимистичен, хотя предска­зания вовсе не дело историков. Здесь требуются пророки, ясновидящие, в крайнем случае — футурологи, механизированная ипостась древних сибилл. Обычно грозе предшествует тишина. Эта тишина не похожа на молчание дремлющей природы. На низкой неслышимой ноте звучат го­лоса предостережения. Так можно ли поверить, что никто не уловил отзвука гудящих под коваными сапогами[1] мостовых. Невозможно, что­бы все поголовно оглохли. Если будущее отбрасывает свою тень в про­шлое, кто-то ведь должен предвидеть грядущее затмение.

“Тысячи душ вырывает он из тысячи тел — и в пламени своих речей сплавляет их воедино. Вот стоят они — мужчины, женщины, дети, каж­дый сам по себе: смехотворная, жалкая картина! И вот он хватает их и мнет как глину, и создает из них Великое — единую мощную массу — огромного безумного зверя. Вот каково его творение,^вот что он созда­ет!..” — явно не без воодушевления рисует Г.Г.Эверс картину нового творения. Конечно, Эверс не был профессиональным футурологом, ас­трологом или ясновидцем. Эверс — писатель. И, судя по всему, не пер­вый, кто открыл свою душу оракулу. Вот еще один аккорд, уловленный задолго до Эверса его британским коллегой Артуром Мейченом. Персо­нажи его повести “Белые люди” рассуждают о том, что мы назвали бы метафизикой зла,

“Зло в своей сути вещь сокровенная, глухая, это не банальность, а жгучая страсть одинокой замкнутой души,.. Зло... целиком положи­тельно, только находится оно на другой, темной стороне души. Можете поверить мне, что грех в истинном значении этого слова исключительно редок, и вполне вероятно, подлинных грешников еще меньше, чем на- стоящих святых".

“И тогда истинной природой греха будет...взять небо штурмом, как мне кажется, — сказал Амброз. — Это просто попытка проникнуть в другие, высшие сферы запретным способом. Их немного, кто хотел бы проникнуть в иные сферы, высшие или низшие, дозволенным или не­дозволенным путем. Люди в своей массе находят удовлетворение в той жизни, какой они живут сами. Поэтому святых можно перечесть по пальцам, грешников же (в истинном смысле) — еще меньше...”

“Значит, в грехе есть что-то глубоко чуждое обычному порядку ве­щей? Вы это хотите сказать?”

“Верно. И святость требует величайшего усилия, но святость исходит из блзгих и понятных побуждений восстановить то экстатическое со­стояние гармонии, что существовало до Падения. Грех же — это попыт­ка мгновенно достичь экстаза и познаний, целиком относимых к миру ангелов, и тот, кто пытается это сделать, становится демоном”.

“Белые люди” написаны Мейченом в конце XIX века. Упомянутый уже “Ученик чародея“ Эверса — в ХХ-ом. Отзвук будущего столь от­четлив и мощен, что два с лишним десятилетия, разделяющие указан­ные произведения, нисколько не исказили его.

“Ничто не должно погибать, не прожив положенного срока”.

“Даже зло?”

“Даж и зло. Оно имеет свое право на жизнь — так же, как и все осталь­ное. Мерзко лишь то, что мелко... Но дайте лишь ему вырасти, тому, что вы называете злом! И оно станет большим — а все большое — прекрасно”,

—  читаем мы в том же “Ученике чародея”. Если бы не исключительность дарования Эверса, фразу можно было бы счесть плагиатом.

Разумеется, Мейчен и Эверс не самые заметные фигуры в истории литературы , но разве это умаляет значимость их открытия Зла. Зла не в традиционном смысле пре-ступ лепил за черту Добра, а как чего-то иного, определсиного из собственных побуждений, рассматриваемых в своих координатах, как целиком позитивные. Не исключено, что в творчестве этих авторюв именно ницшеанская идея сверхчеловека оде­лась в мантии Греха. Но Ницше никогда не выдвигал идею Зла, как чего-то самодостаточного. Пафос его Заратустры, отталкиваясь от ме­щанского утилитаризма, скорее устремлялся к античности, где понятия Зла не существует вовсе, ибо Зло предполагает свободу выбора, а выбор под покровом всесильной судьбы был невелик. Хотя все же именно Ниц­ше открыл дорогу неудовлетворенности культурой. Освальд Шпенг­лер облек эту романтику протеста в логические формы, из которых следовало, что неудовлетворенность вовсе не мистический порыв, а ре­зультат конечности культурного зона. Открытия Шпенглера, собствен­но говоря, не относились к культуре, как к чему-то внешнему. Дально­бойная артиллерия, химический синтез, телеграф и математический анализ, — все эти составляющие западной парадигмы важны не сами по себе, а своим следом в сознании, если можно так выразиться, усред­ненного индивида. Бесконечное, на первый взгляд, умножение вещей и явлений, расширение границ воспринимаемого, по мнению Шпенгле­ра, насыщает сознание до известного предела, до наполнения внутрен­ней культурной парадигмы, существующей как праформа мышления. Дальше восприятия нет — ощущаемое разлагается и умирает н узнан­ном. Культура завершается апофеозом распада. Искусство, нерв куль­туры, первым реагирует на эти изменения. Что касается Европы, то, расправившись с живым в восхитительных конвульсиях модерна, оно устремляется в мир механизмов и абстракций, где всей так изначально мертво, дабы там и самому распасться.на атомы направлений, течений и групп, ценностно определенных лишь в узком кругу посвященных. Конечно, трудно поверить, что в Европе, только-только залечившей раны мировой войны, с радостью ждали новых катаклизмов Автомоби­ли, радио, телефон, кинематограф, — все взывало к наслаждению жиз­нью. Хотя наслаждались не все, имелись и некоторые издержки, в ос­новном для проигравшей войну Германии. Пустяки: непомерные репа­рации и деньги, больше похожие на комиксы из-за быстро растущих нулей, карточки на хлеб и наглое торжество менял, непрерывно рабо­тающее правительство и полная неразбериха в стране, граничащая с неряшеством, а еще новый Вавилон — Берлин, где рядом расположи­лись русские большевики и белогвардейцы, немецкие социал-демокра­ты и нацисты. С одной стороны, инфляция разорила средний класс, с другой, правительство Веймарской республики предоставило рабочим социальные гарантии, право на забастовки, частичный контроль над предприятиями. Казалось бы, пролетариат, глина марксистов и соци­ал-демократов, должен чтить своего демиурга. Но.,, первая политиче­ская организация, в которую вступил Гитлер, называлась Рабочей пар­тией, уже потом из нее выросла национал-социалистическая, и те же опекаемые социал-демократами рабочие незаметно, но как-то вдруг стали приходить на митинги нацистов. За души верующих шла отчаян­ная борьба. Дело доходило до драк. Из драк выросли штурмовики. А дабы не колотить своих, удальцов по охране митингов и шествий выря­дили в коричневые рубашки и повязки на рукава, красные с белым кру­гом и свастикой в нем. А потом факела, ровные шеренги, твердый взгляд, плечом к плечу — сила. Обывателя это влечет. Мощь, красота. Левые Германии, скомкав марксистский миф о грядущем золотом веке в абстракции политэкономии и классовой борьбы, забыли о ритуале. Миф без ритуала превращается в сказку. Сказки забывают. А вот в Со­ветской России товарищи шли верным путем. И будущий вождь Треть­его Рейха не постеснялся заимствований. От врага — лучшее. В “Майн Кампф” Гитлер, конечно, об этом умолчал, но в тесном кругу, хороше­му собеседнику — можно.

“Я многому научился у марксистов. И я признаю это без колебаний. Но я не учился их занудному обществоведению, историческому мате­риализму и всякой там “предельной полезности”. Я учился их методам. Я всерьез взглянул на то, за что робко ухватились эти мелочные секре­тарские душонки. И в этом вся суть национал-социализма. Присмотри­тесь-ка повнимательнее. Рабочие спортивные союзы, заводские ячей­ки, массовые шествия, пропагандистские листовки, составленные в до­ступной для масс форме, — все эти новые средства политической борьбы в основном берут свое начало у марксистов... Национал-социализм — это то, чем мог бы стать марксизм, если бы освободился от своей абсур­дной искусственной связи с демократическим устройством”, — говорил Гитлер Раушнингу.

Побежденных тешит героика. Комплекс неполноценности врачуется легендами о предательстве. И в старые мехи вливаются новые вина, и грядущими победами пьянятся сердца. “Массам нужны какие-нибудь фантазии — и они получают прочные, устойчивые формулировки”, — признается Гитлер. Не публично, естественно. Для публики существу­ет “Майн Кампф”. Но в “Майн Кампф” не написано о том, чего насамом деле хочет Гитлер и что должен совершить национал-социализм. Эта книга для масс. Но у национал-социализма есть и тайное учение",

—   такими словами предваряет Герман Раушнинг книгу, нацеленную как раз на раскрытие этих тайн, далеко отстоящих от пропагандистских строк нацистской библии.

К сожалению, объем предисловия не дает достаточной палитры для того, чтобы отобразить политическую пестроту послевоенной Герма­нии. На эту тему написаны горы книг, как, впрочем, и о феномене са­мого Гитлера. Большинство из них. построенные на на скрупулезной константации фактов и весьма традиционном анализе, заняты объясне­нием происшедшего, того, как Гитлер реализовывал свои планы. А пси­хопатия, б|эед, мания, человеконенавистничество, некрофилия в кон- це-концов, — ложатся в основу его безумных замыслов. Немецкий на­род в трактовке такого рода исследований также охвачен массовым безумием, каким-то сверхъестественным способом он обращается в по­датливую глину, из которой этот безумный гончар лепит своего Голема. Неудивительна реакция Повеля и Бержье, озадаченных столь блестя­щим “снятием" проблемы. “Наши историки целомудренно облачают живую фантастику нацистской Германии в одежду механических объ­яснений. Но как же так? Разве Германия в дни зарождения нацизма не была страной точных наук? Разве повсюду в мире не уважали герман­скую методику и логику, научную строгость и честность?.. И вот в этой стране... в стране Эйнштейна и Планка появляется “арийская” физика! На родине Гумбольдта и Геккеля создают расовые науки наговорят о расах!" — восклицают авторы нашумевшего “Утра магов”.

Чего же на самом деле хотел Гитлер? Фромм, например, утверждает, что Гитлер был некрофилом. Конечно, не только в грубо-физиологиче­ском смысле. Сублимация некрофилии в политику есть, по Фромму, мания порядка, вечности, законченности. Неподвижно только мертвое. Тысячелетний Рейх, застывший в своих институтах, ни что иное, как вечный труп. Внешне ка к-будто все выглядит так. Во время оно все происходит, затем — все повторяется. В такой культурный цикл замк­нуты традиционные общества. Но послушаем, что по этому поводу говорит сам Гитлер,

“Мы — Движение. Ни одно слово не выразит нашу сущность лучше. Марксизм учит, что мир изменяется в результате глобальных катаклиз­мов. Тысячелетний Рейх сошел с небес, как небесный Иерусалим. По­сле этого всемирная история должна прекратиться. Развития больше нет. Повсюду воцарился порядок. Пастырь пасет своих овец. Вселенная закончилась. Но мы знаем, что не существует конечного состояния, не существует вечности — есть только вечные превращения. Только то, что умерло, свободно от превращений. Прошлое — неизменно. Но бу­дущее — неистощимый и бесконечный поток возможностей для созда­ния новых творений'’.

Занятно. Гитлер — даос? Цель — ничто, главное —движение? И все же западный телеологический архетип мышления так просто в покос не оставит. Движение — куда, для чего? Канстти обзывает Гитлера “рабом превосходства”. “Маниакальное стремление превосходить связано, как я показал в “ Массе и власти ”, с иллюзией дальнейшего роста (Выд. — Э.Канстти). Последнее же воспринимается как своего рода гарантия дальнейшей жизни”. В этом пассаже к элементам психоанализа приме­шивается магия. Пока пирамида строится — фараон должен жить. Но жизнь вождя протекает не только под его физической оболочкой, В го­сударствах древности и их рудиментах, традиционных обществах со­временности, власть и ее источник, бог-царь, были сакральны. Счита­лось, что жизненные функции монарха магически распространяются на жизнь государства. Теперь подобное ощущение своего тела получает название — паранойя. “Тело параноика — суть его власть, с нею вместе оно расцветет или съежится”, — считает Канетти, находя подтвержде­ние своим словам в факте того, что Гитлер старательно оберегал свои чувства от негативных впечатлений: он избегал смотреть на ужасные разрушения городов Германии, отмахивался от дурных вестей с фронта. Гитлер, несомненно, был параноиком. Но не параноиками либыли жре­цы ацтеков, питая свое жестокое Солнце кровью пленников вместо то­го, чтобы искать выгоду в их эксплуатации? Раушнинг в этом вопросе метче. Гитлер — это “Зверь из бездны”, он — “представитель иного мира, вырвавшийся в XX век из глубины веков”. Где искать этот мир? Что ж, давайте посмотрим на свастику. Этот древний символ, загнуты­ми концами креста обозначал движениесолнца. Естьсвастика посолонь и обратная. Фашистское солнце восходит на Западе и катится на Восток. В этом можно искать скрытый смысл — обращение хода времен, или... это взгляд оттуда, из Зазеркалья, где левое оборачивается правым.

Здесь нам придется упомянуть оккультные увлечения Гитлера. У Ра- ушнинга, утонченного интеллигента[2] воспитанного на классической немецкой философии, некоторые высказывания патрона вызывали не­доумение. Раушнинг был далек от оккультных течений, пышно рас- цветших в начале века. Не то у Гитлера, эта тема его волновала всегда. Серьезность его отношения к магическому подтверждает, например, расправа над Штейнером, виднейшим представителем так называемой “белой магии”.

Давайте на мгновение предположим, что Гитлер был адептом тайных наук. Мысль не новая. Упомянутые уже Повель и Бержье еще в 1960 году страстно отстаивали это положение, причем основательно подкре­пив его фактами. Вспомним ритуалы магии черной. В их основе всегда лежит жертва. И если в Средние Века ведьмы жертвенного младенца покупали в трущобах Праги, рискуя при этом самим стать жертвами инквизиции, то век XX, уже вс.тав одной ногой на почву гуманизма и “прав человека”, сумел предоставить новоявленным сатанистам куда больше “сырья”, швыряя на жертвенники целые народы и даже расы. Концлагеря, по мнению тех же Повеля и Бержье, преследовали не одни лишь практические цели уничтожения неполноценных. “Это жертвен­ники, где производятся массовые человеческие жертвоприношения, чтобы склонить благоволение могуществ к делу Черного Ордена... Чем были печи Освенцима для черных магов — пекарней кровавого теста, Ритуалом!!” — восклицают увлеченные исследователи, поражаясь соб­ственным открытиям. В этой цитате появляются слова “Черный Ор­ден”. Имеется в виду СС. Для нашего читателя, знакомого с нацизмом по фильмам да разного толка обличительным книгам, СС — это нечто вроде обряженных в черную форму фанатичных убийц с руной грома в качестве опознавательного знака. Послушаем же замысел основателя Ордена, Адольфа Гитлера: “Я открою вам секрет, — говорил он Рауш- нингу, — я создаю Орден, — Гитлер говорил о Бургах, школах посвя­щения первой ступени. — Оттуда выйдут люди второй ступени челове- ко-бога. Человек-бог, великолепное лицо Существа, будет подобен иконе культа. Но есть и еще ступени, о которых мне не дозволено гово­рить”.

Тайные общества. Что ж, история кишит подобными образованиями. У них были разные цели, но объединяло их одно: тайна, ритуал, посвя­щения и в большинстве случаев пирамидальная иерархия. Истинность тайных учений не оспаривалась, ибо они добывались в жестоких ини­циациях. Для непосвященных эти знания могли остаться пустяком да­же будучи разглашенными, лишь адепты, знающие, как добываются тайны, могли быть уверены в их истинности. Все, разумеется, погубила мода. Ордалии, как у масонов, приобрели символический характер, а посему и знание, не закаленное испытаниями, быстро померкло и стало предметом тиражирования.

И вот — век XX. Гитлер и еще одно заметное лицо в истории пред­принимают грандиозную попытку восстановить смысл и значение тай­ных обществ, расширив их внешний круг до самых границ властных полей. В Германии первая ступень посвященности совпадает с граница­ми нации, в многонациональном Советском Союзе черта, отделяющая посвященных от профанов, проходит по краям нового типа общности — советскому народу. Сакральное знание в первом случае опирается на миф о превосходстве арийской расы, во втором — на марксистские ло­зунги о роли пролетариата, как могильщика буржуазии и творца нового мира. В обоих случаях исключительную роль играет Партия, руководя­щая и направляющая сила, это уже посвящение следующей ступени, далее круги сужаются: райкомы, обкомы, ЦК, Политбюро, и наконец

—   вершина пирамиды — вождь, формально как-будто бесправный, на деле же — всевластный. Партийная иерархия приходит на смену обще­ственной. Любая светская карьера, не освященная партией, становится немыслимой, и в результате Партия, ничем, кроме взносов не обладая, владеет всем. “Поймите, собственность больше ничего не значит, — говорил Гитлер Раушнингу. — Наш социализм берет значительно глуб­же. Он не меняет внешнего порядка вещей, а формирует лишь отноше­ние людей к государству, ко всенародной общности. Он формирует их с помощью партии. И я бы сказал точнее, с помощью Ордена... Они уже изменились. И здесь им не помогут ни имущество, ни доходы. Зачем нам социализировать банки и фабрики? Мы социализируем людей”. Чем было чревато нарушение партийного табу? Кара, казалось бы, пу­стяковая, в худшем случае — отлучение. Да, с отступника всего лишь снимался покров благодати, даруемый Партией, но этот покров, подо­бно последнему одеянию Геракла, просто так не сходил, отлучать при­ходилось с кровью. Дали — взяли. Не снимается, кто виноват? Так осу­ществлялась селекция. С какой целью? Тут у наших вождей задачи были сходными. Созидался человек нового типа. Гитлер в 1937 году на открытии Дома немецкого искусства в Мюнхене определил его так: “Сегодня время работает на новый человеческий тип. Невероятное уси­лие должно быть сделано нами во всех областях жизни, чтобы поднять народ, чтобы наши мужчины, мальчики и юноши, девушки и женщины становились здоровее, сильнее и прекраснее...” Вспомним и советского “человека нового типа”. Природный цикл в сотворении homo sapiens, считают наши вожди, завершен, дальнейшее развитие возможно толь­ко при участии нового мессии, который не искупляет, а поднимает при­родную незавершенку в лице человека до своего полубожественного статуса. Но у эрзац-богов есть один неустранимый изъян — они смерт­ны и поэтому проверенный способ обновления через цепь смертей и рождений им недоступен. Сродное к сродному. Эрзац-боги используют эрзац этих главных таинств природы. Поэтому в инициациях и посвя­щениях мистерий двадцатого века слышен отзвук древних обрядов, ис­пользующих символизм смерти-воскресения. Очищаясь в клятвах и торжественных обещаниях, под гром барабанов, символизирующих присутствие Духа, в свете костров, сложенных из книг отторгнутого мира, где вместе с ложным знанием сгорает их эго, в факельном шест­вии приближаются к своему новому рождению неофиты. И вот, вместо россыпи никчемных непостоянных “я” рождается единое и мощное “Мы”, одно на всех — эманация демиурга. Так создается народ, кото­рый можно повести к концу Истории. “Есть ли что-нибудь счастливее национал-социалистического.собрания, — воодушевленно восклицал Гитлер, — где все — и докладчики и слушатели ощущают себя единым целым? Это счастье единства. С такой интенсивностью его переживали лишь общины первых христиан”. И отсюда любовь к молодежи: в юно­шах и девушках “я” еще не успело пустить глубокие корни. “Моя моло­дежь”, — любил приговаривать Гитлер. Остальную, особенно образован­ную часть немецкого общества, объявили балластом. Другой вождь, Ста­лин, пошел несколько дальше германского, ритуал посвящения в новую жизнь для неподатливых, “попутчиков”, он расширил ордалиями Гу­лага. Ордалии имели типично шаманский термин “перековка”. Итак, начало новому миру положено, но в отличие от работы Природы, юная Вселенная создавалась в обратном порядке. От своего венца, человека, до новых космогоний в конце. “Наступает новая эпоха магического ис­толкования мира, истолкования с помощью воли, а не с помощью зна­ния. Истины не существует — ни в моральном, ни в научном смысле”,

—   набрасывает Гитлер контуры новогб мировоззрения. Собственно го­воря, мировоззрения как такового больше не существует. Мировоззре­ние и есть мир, управляемый волей. На “Эннеады” Плотина в Германии был большой спрос. Новый человек может все. В десятки раз перевы­полнить план, изменить течение рек, воспитать пшеницу. Лысенков- щина в СССР и горбигерианство в Рейхе конечно же не были обскуран­тизмом. В этих “науках”, как и в алхимии, есть две цели: внешняя, пропагандируемая, и внутренняя — известная только посвященным. Манипуляция объектом в магических искусствах — только проформа для изменения самого манипулятора. Воспитывая пшеницу, современ­ные чародеи на самом деле разливали в обществе эликсир уверенности

—    “наш человек” может все. Он не раб природы, а ее господин. Но вернемся к фюреру. Приписав себе искупительную роль, освобождаю­щую массы от бремени совести и свободы выбора, не нуждался ли он сам в искуплении, до конца ли он веровал в свое избранничество, не руко­водили ли им иные силы, недоступные нашему восприятию? И неуже­ли, как не раз декларировал этот бывший акварелист, его жизнь была воплощенным служением нации? Но Бразиллаш считает, что “...имей Гитлер в распоряжении народ, который более, чем немцы, годился бы на службу его высшей задаче, он не задумался бы выкинуть Германию на свалку”. На пороге катастрофы Гитлер и сам не скрывал этого. “Ес­ли войну не спасти, — говорил он Шпееру, — народ тоже должен по­гибнуть. Не нужно заботиться о том, что потребуется немецкому наро­ду, чтобы влачить примитивное существование в будущем. Наоборот, все лучше уничтожить. Ибо народ оказался слабым, и будущее принад­лежит исключительно восточному народу, как более сильному. Уцеле­ли в борьбе только неполноценные, лучшие пали”. Вот вам и национа­лизм Гитлера — ширма! Как-будто можно ставить точку: Гитлер пара­ноик и некрофил. Обещал своему народу господство и славу, не получилось — бросил, придавил, размазал. А может, бросили его само­го? И вот он, словно забытый старшими ребенок стучится во все двери. С грохотом летит на пол посуда, он подходит к одной двери — слушает. Молчание. Вот он ломает игрушки — опять тишина. Мучает кошку — откликнитесь. Но в душераздирающие вопли животного не вклинива­ется ни единого звука ОТТУДА. Никто его не пытается остановить. Ему нужен отклик, свидетельствующий об ИХ присутствии. Отклик — за­ветная мечта всех жертводателей. Какой — не суть важно. А он, пове­рив ИМ, он заваливает Землю трупами, он приносит гекатомбы и тера- томбы жертв, ни на день не остывают капища Освенцима и Бухенваль- да, за короткое время он выдает столько гавваха, сколько не дали все мучители мира за всю историю страданий, наконец, он отдает на раз­рушение города Германии, устраивает новый потоп, истребляя при этом 300 тысяч берлинцев. И чем воздают ему — молчанием, словно и не было никогда эпифании темных могуществ. Теперь он должен уме­реть. И вера, что с ним умрет все, поколеблена. Вместо того, чтобы в посмертии воссесть одесную престола темных могуществ, его удел — обожженный труп и проклятия веков.

“Сомнения и страх сжимают горло. Он снова хрипит. Он болен. Он пробует свой пульс. Он испуган. Он весь потен. Он дрожит. Пророчест­во, последний гороскоп! Он упустил из виду предостережение!

Одиночество подавляет его. Он боится одиночества. Что-то ужасное скапливается вокруг него, когда он один. Он должен видеть людей. Он должен действовать. Ему нельзя думать. Только действовать!

Он идет к лифту”.

Эти слова написаны Раушнингом за шесть лет до кончины Гитлера. Впереди еще будут победы: покорение Франции, бомбежки Лондона, беспримерный поход на Восток. Но уже тогда его парки соткали ему погребальный ковер, из которого в 45-ом советские разведчики извле­кут обожженный труп невысокого человека, на шесть лет погрузившего мир в состояние ужаса.

Я далек от мысли убедить читателя в существовании оккультно-ма­гических корней германского нацизма. Ведь мы не рассмотрели за неи­мением места ни экспедиции в Тибет, ни работы Аненербе, ни опыты на о.Пенемюнде. Действительно ли общался Гитлер с могуществами Шамбалы, был ли он их медиумом[3], обладал ли даром ясновидения? По- вель и Бержье со страстью первооткрывателей положительно отвечают на этот вопрос. Им вторит некто Пруссаков, списавший у них добрую половину главы, посвященной нацизму. Не все работы, эксплуатиру­ющие эту тему, заслуживают доверия. Не стоит забывать, что рядом с Аненербе в нацистской Германии работали заводы Крупна и Мессерш- мита, а теории Горбигера соседствовали с разработкой атомной бомбы и реактивного движения. “Магический дух фашизма вооружился всеми рычагами материального мира”, — предупреждают нас авторы “Утра магов”.

Наше общество взрослеет. Поэтому охранительная магия против упырей типа “плохое — безобразное” должна уступить место взросло­му беспристрастию. С Гитлера необходимо снять одежды, годные разве что пугалу. Зло, как было тонко замечено В.Соловьевым в “Трех раз­говорах”, спрячет хвост под фраком, и прикроет копыта штиблетами, его посланцы будут умны и красивы и начнут карьеру с благодеяний. Вурдалаки будут распевать песни мира и дружбы, а суккубы начнут бороться за нравственность. И опять мы чего-то недоглядим, а когда будет поздно, затянем скорбные песни раскаяния.

Я далек от мысли, что две работы Раушнинга, собранные здесь, по­служат нам предупреждением. Но нам повезло: во-первых, в том, что именно Раушнинга, утонченного аристократа и эрудита, Гитлер посвя­щал в свои планы, во-вторых, потому что глава Данцигского сената не поленился записать свои беседы с фюрером, в-третьих, оттого, что по­рвав с фашизмом и эмигрировав в Англию, он решился их опублико­вать, и, наконец, в-четвертых, еще до полномасштабной войны в Евро­пе, в “Звере из бездны” он указал на се неизбежность и уличил обще­ственность в патологической глухоте. “Перед нами зеркало, в котором мы должны узнать себя — искаженными, но с долей нашей собственной сущности. И это касается не только немцев. Гитлер — это проявление не одного лишь пангерманизма, а всей нашей пораженной слепотой эпохи”, — пишет Раушнинг в 1939 году.

Быть может, кто-то, прочитав эту книгу, загорится желанием найти Зверя в его логове. Маленький совет на прощание: не ходите далеко, не ищите Зверя под мостовыми. Лучше подойдите к зеркалу, и на лице, удивленно глядящем на Вас из Зазеркалья, отыщите две маленькие чер­ные точки.

Видите?..

Альберт Егазаров