|
Сказания герцогу Тосканскому о Московии
Публикация 1839 г.
Текст
Публикация 1905-1997 гг.
Введение
Посвящение
Предуведомление
Предисловие
Книга I Гл. 1-6
Книга I Гл. 7-14
Книга II Гл. 1-13
Книга II Гл. 14-23
Книга III Гл. 1-15
Книга III Гл. 16-24
Книга IV
Приложения-предисловие
Приложения
Публикация 1936 г. Фрагмент
Предисловие к изданию 1932 г.
Предисловие к изданию 1941 г.
Введение. Часть 1
Введение. Часть 2
Текст
ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ СКАЗАНИЙ ЯКОВА РЕЙТЕНФЕЛЬСА
О СОСТОЯНИИ РОССИИ ПРИ ЦАРЕ АЛЕКСИИ МИХАИЛОВИЧЕ
Между иностранными Писателями, посвятившими свои труды России, одно из почетнейших мест бесспорно принадлежит Якову Рейтенфельсу, Автору книги: De rebus Moschoviticis 1. Начав исследованием о происхождении Русских, он обозрел всю нашу Историю до Царя Феодора Алексеевича, особенно объяснил состояние России при Алексии Михаиловиче. Обширность исторических познаний и обстоятельные сведения о быте Русского народа показывают, что Автор глубоко изучил свой предмет, много рылся в хрониках и бывши в Москве, хорошо ознакомился с Русскими. Его книга написана для Тосканского Герцога Козмы III, и достойна любознательности Медициса. [2]
Некоторые думают, что Рейтенфельс был Послом от Тосканского Герцога к Царю Алексею Михаиловичу. Он был сын Польского Вельможи (Ad ingen. lector. admonit.), находился в Москве в 1670 году (pag. 162): поэтому мы не можем ни разделять мнения думающих, что он был Тосканским Послом, ни определительно сказать, зачем он был в Москве, в качестве ли Государственного мужа или частного лица. С одной стороны не знаем, чтобы в 1670 году было в Poccии какое-либо иностранное Посольство (описывая образ приемa Послов у Русских, Автор не говорит ничего о своем Посольстве, а на странице 82 упоминает, что первое Посольство при Алексии Михаиловиче прибыло в Москву от Польского Короля Михаила в 1672 г.); с другой, хотя сочинение свое Рейтенфельс посвятил Герцогу Тосканскому, однакож в предисловии сказано: Hic vir (Рейтенфельс) cum Florentiae aliqnando degeret, ас in Sereniss. M. Etruriae Dusic Cosm. III, aula frequenter versaretur, quo ipsius Serenissimi animum significatione aliqua demeretur, huno ipsum librum et a se compositum et sua manu conscriptum eidem Serenissimo dono obtulit atque dicayit. Очень ясно, что он не был сановником Герцогства Тосканского, а только временно жил во Флоренции.
Сказание Рейтенфельса, из которого предлагаем мы занимательнейшия и важнейшия извлечения, заключая в себе подробное описание состояния Poссии при Царе Алексии Михаиловиче, составляет богатый материал для Истории этого Государя.
* * *
Царь Алексий Михаилович
Царь Алексей Михаилович - росту среднего, имеет лице полное, несколько красноватое, тело довольно тучное, волоса цвету среднего между черным и рыжим, глаза голубые, поступь величавую; на лице его выражается строгость вместе с милостию, взглядом внушает каждому надежду, и никогда не возбуждает страха.
Нрав его истинно Царский: он всегда важен, великодушен, милостив, благочестив, в делах [3] Государственных сведущ, и весьма точно понимает выгоды и желания иностранцев. Посвящая немало времени на чтение книг, он приобрел основательные познания в Науках Естественных и Политических. Большую часть дня употребляет он на делa Государственные, не мало также занимается благочестивыми размышлениями, и даже ночью встает славословить Господа песнопениями Венценосного Пророка; на охоте и в лагере бывает редко, посты установленные Церковию наблюдает так строго, что в продолжение сорока дней пред Пасхою не пьет вина, и не ест рыбы. В напитках очень воздержен, и имеет такое острое обоняние, что даже не может подойти к тому, кто пил водку. В искусстве военном опытен, и в битвах неустрашим; но, одержав победу, любит лучше удивлять своею милостию, нежели пользоваться правом сильного. Это доказал он во время осады Риги.
Благодетельность Царя простирается до того, что бедные почти каждый день собираются ко дворцу, и получают деньги целыми горстями, а в праздник Рождества Христова преступники освобождаются из темниц и сверх того еще получают деньги. Когда иностранцы вступают в Русскую службу, то Царь дарит им одежды, лошадей и прочее, как бы в залог будущих милостей. Вообще иностранцы теперь живут в Московии гораздо свободнее, нежели прежде.
Алексий Михаилович - такой Государь; какого желают иметь все Христианские народы, но не многие имеют. [4]
Он так набожен, что никогда не разлучается с своим Духовником. Лучшим доказательством его щедрости служит то, что Иерусалимскому Патриарху, привезшему в 1640 году частицу Креста Господня, дал больше ста тысяч рублей или Венгерских червонцев, и обещал Христианам, исповедующим Греческую Веру на Востоке, оказывать покровительство и помощь, сколько будет возможно. Милосердие составляет венец высоких добродетелей Царя, и им так преисполнено его доброе сердце, что и от других требует он того же настоятельно. Однажды Грузинский Князь 2, изгнанный из своего отечества и живший с матерью в Москве, приказал обрезать нос и уши своим людям за некоторые непристойные поступки: когда дошло это до сведения Царя, то он послал сказать Князю, что если и вперед намерен поступить также, то может отправиться в свою Грузию или куда угодно, а в Москве подобных жестокостей не терпят.
За несколько часов до смерти, он, говорят, простил должникам несколько боченков золота, освободил из темниц тридцать человек осужденных на смерть, и шесть тысяч червонцев велел раздать убогим.
Венчание на царство
Pyccкиe Цари венчаются на царство в Кремле, во храме Пресвятыя Богородицы. Чин священнодействия совершается почти следующим образом: когда Духовенство, вельможи, дворяне, военные чины и [5] депутаты от городов соберутся во храм: то по средине, на возвышении богато убранном, ставятся три седалища. Первое - из чистого серебра, позолоченное: на нем садится новый Царь в одежде украшенной золотом и драгоценными каменьями, по народному обычаю, до самой земли; подле него, на другом седалище, Патриарх, имеющий совершать коронование; на третьем кладется свяшенная митра, испещренная кругами из драгоценных камней, большая золотая цепь, Княжеский пояс, золотая корона, и вытканная из золота порфира, осыпанная жемчугом и подбитая соболями. Почти все эти регалии принадлежали Владимиру Мономаху, и после него назначены исключительно для коронования.
Священнодействие начинается песнопениями, в которых испрашивается благодать Божия новому Царю. В это время первый Вельможа просит Патриарха приступить к коронованию. Патриарх начинает читать молитвы; Царь поднимается с места, а Патpиapx просит его сесть на седалище вместe с собою; чтение молитв продолжает Митрополит города Москвы, а Патриарх возлагает Царю на чело алмазный крест. Главный Вельможа тотчас облачает его в Царскую порфиру, и приняв из рук Патриарха митру, надевает на Царя. После, Священники начинают литию или молитвы ко Святым и преимущественно к Божией Матери, и каждый по очереди благословит нового Царя рукою крестообразно, по три раза; за тем, прочие чины, по порядку, желают счастливого царствования на многие лета; наконец Патриарх убедительно увещевает Царя чтить Бога и Его Святый закон, творить суд и правду, [6] постоянно сохранять и распространять Русскую Bеpy. После идут все в храм Архангела Михаила, оттуда в храм Св. Николая (?) (оба храма находятся в Кремле), и молятся о счастливом царствовании.
Во время хода, по приказанию Царя, бросают серебряные и золотые деньги, нарочно вычеканенные в память коронации. По окончании, почетнейшия лица из всех сословий приглашаются на богатый пир. Столы ставятся в правильном порядке, и по средине - возвышенный трон. Царь, снявши с себя все украшения, кроме пояса, садится на трон, с жезлом в руке из единорогова, как говорят, рога.
Излишно было бы распространяться в описании пира; само собою разумеется, что он полон царского великолепия. Замечательно только, что гражданин города Переславля подносит последнее блюдо - сельди, как символ умеренности. В заключение, подаются каждому напитки в золотом бокале, который все осушают до дна, и, пожелавши долгого и счастливого царствования, весьма чинно благодарят Царя за милость. Другие подробности этого обряда по временам изменяются (вообще у Русских их немного).
Царский брак
В 1671 году (когда мы были еще в Москве), Алексий Михаилович, искренно оплакав покойную Царицу, приказал всех благородных девиц, отличавшихся красотою, собрать в дом первого Министра Артамона Сергеевича (его обыкновенно зовут [7] Артамон), и, поместившись в комнате, где его никто не мог видеть, сам узнал, чем каждая из них одолжена прикрасам, и чем собственно дарам природы.
В Московии исстари велось, что Князь, осмотревши подобным образом девиц, избирает из них трех; доверенные женщины узнают все телесные и душевные их достоинства, и выбор падает на лучшую: но Алексий с первого разу избрал Наталью Кириловну. Прочие девицы обыкновенно одаряются щедро и пользуются великою честию, что имели женихом Царя, а вельможи наперерыв предлагают им свою руку.
Наталья жила у Артамона, и совершенно не знала какое ожидает ее счастие. Спустя несколько недель после осмотра невест, Царь очень рано утром прислал к Артамону в придворных каретах несколько Бояр, в сопровождении небольшего отряда солдат и трубачей. Наталья ни о чем не знала и спала спокойно. Дружки объявили Артамону милостивое приказание Царя немедленно явиться с невестою во дворец. Артамон, разбудил Наталью и объяснил ей волю Царя. Тогда принесли привезенные уборы, одели ее великолепно, и повезли во дворец с немногими женщинами. На одежде столько было драгоценных камней, что после Наталья жаловалась на ее тяжесть. Привезши во дворец Царскую невесту, повели ее прямо в церковь, и брак совершен придворным Священником в присутствии немногих приближеннейших к Царю. Почтеннейшие сановники были угощаемы самым роскошным пиром во дворце (который был в это время [8] извне заперт) несколько дней, и когда, по старинному обычаю, поднесли Царю свадебные подарки (состоящие из соболей), то Царь отослал их к каждому в дом, с прибавлением своих; равно оказал милости и другим сановникам, своим подданным и иностранцам.
Царица
Ни одна Государыня из всех Европейских Держав не пользуется таким уважением подданных, как Русская. Pyccкиe не смеют не только говорить свободно о своей Царице, но даже и смотреть ей прямо в лице. Когда она едет по городу или за город, то экипаж всегда бывает закрыт, чтобы никто не видал ее. От этого она ездит обыкновенно очень рано поутру или ввечеру, и несколько человек впереди очищают дорогу. Карета Царицы выбита красным сукном; в нее впрягается восемь, белых как снег, лошадей, под красными шелковыми попонами; за каретою следует длинный ряд телохранителей, а позади несколько экипажей с придворными дамами, каждый в одну и не больше как в две лошади.
Царица ходит в церковь домовую, а в другие очень редко; общественных собраний совсем не посещает. Русские так привыкли к скромному образу жизни своих Государынь, что когда нынешняя Царица, проезжая первый раз промеж народа, несколько открыла окно кареты, они не могли надивиться такому смелому поступку. Впрочем, когда Наталье объяснили это дело, она с примерным [9] благоразумием охотно уступила мнению народа, освященному древностию.
Русские Царицы проводят жизнь в своих покоях в кругу благородных девиц и дам, так уединенно, что ни один мущина, кроме слуг, не может ни видеть их, ни говорить с ними; даже и почетнейшия дамы не всегда имеют к ним доступ.
С Царем садятся за стол редко; все занятия и развлечения их состоят в вышивании и уборах. Нынешняя Царица Наталья хотя отечественные обычаи сохраняет ненарушимо, однакож, будучи одарена сильным умом и характером возвышенным, не стесняет себя мелочами и ведет жизнь несколько свободнее и веселее. Мы два раза видели ее в Москве, когда она была еще девицею. Это - женщина в самых цветущих летах, росту величавого, с черными глазами на выкате, лице имеет приятное, рот круглый, чело высокое, во всех членах тела изящная соразмерность, голос звонкий и приятный, и манеры самые грациозные.
Дети царские
У Алексия нет ни одного брата, а только три сестры: Ирина, Анна и Татьяна. Не желая выходить за иностранцев, и не имевши в своем отечестве женихов равных себе, оне ведут жизнь монашескую. Дети Царские воспитываются весьма тщательно, но совершенно особенным образом, по Русским обычаям. Они удалены от всякой пышности, и содержатся в таком уединении, что их не может [10] никто посещать, кроме тех, кому вверен надзор за ними. Выезжают очень редко; народу показывается один только Наследник Престола, на 19-м году (с 18 лет у Русских считается совершеннолетие), а прочие сыновья, равно как и дочери, живут обыкновенно в монашеском уединении. От сидячей жизни они слабы и подвержены многим болезням. Лекаря думают, что и старший Царевич умер от недостатка деятельности и движения, составляющих необходимость Природы. С некоторого временя уже больше обращают на это внимания, и Царские дети упражняются каждый день, в определенные часы, в разных играх, конной езде и метании стрел из лука; зимою делают для них небольшия возвышения из дерева, и покрывают снегом, от чего образуется гора: с вершины ее они спускаются на саночках или на лубке, управляя палкою. Танцы и другие занятия, у нас обыкновенные, при Русском Дворе не употребляются, но каждый день играют там в шахматы. Изящными Науками Царские дети не занимаются, кроме энциклопедических познаний о предметах политических: за то весьма тщательно изучают (кроме чтения и письма на Отечественном языке) состояние своего Государства и соседственных Держав, дух и потребности подвластных народов, различающихся языком и нравами; приучаются любить и уважать Отечественные обычаи, и неуклонно следовать правилам Религии. Долг справедливости требует сказать, что этот скромный и по видимому простой образ воспитания Царских детей в России дает им прекрасное направление и гораздо [11] полезнee, нежели изучение всех таин Философии и уроки самых глубокомысленных Учителей.
Выезды царя
Редкие выезды Царя причиною того, что при появлении его, народ с благоговением спешит насладиться лицезрением своего Монарха. Когда он выезжает, то прежде всего несколько человек в красной одежде тщательно очищают метлами дорогу, (в Москве и в других местах есть особые дороги нарочно сделанные для Царя; он вымащиваются досками, рачительно содержатся, и проезд по ним позволен, кроме Царя, весьма немногим); после, отряд воинов тянется длинным рядом. Царя окружают Бояре и вельможи без шапок - жжет ли солнце или льет дождь; а по бокам скачут верховые. Если Царь заметит иностранцев, то посылает кого-либо из Бояр осведомиться о его здоровьи. Бояре по большей части - люди тучные, но приказание Царя исполняют бегом. Я видел, что, когда проезжал Царь, народ, стоявший по бокам дороги, поклонился, в знак почтения, до самой земли. Это называется бить челом. При священных церемониях Царь бывает пешком, редко ездит верхом, а всего чаще в карете (кареты у него самые дорогие, как в России сделанные, так и присланные от разных Государей). За Царем в экипаже не позволяется никому следовать, кроме Князя Грузинского. Перед каретою несут две красные подушки с шелковыми чахлами того же цвета, и ведут двух самых лучших коней под [12] дорогими попонами. Зимою, вместо кареты, употребляются сани, выбитые отборными соболями. В них запрягается конь в збруе, блестящей золотом и серебром, а впереди другой, также убранный, без седока.
Если Царь отправляется недалеко за город, то с ним бывает несколько тысяч телохранителей, которые занимают окрестные места, и содержат караул.
Царский стол и пиры
Алексий с юных лет объявил себя врагом роскоши, и выпроводил из дворца всех любителей хорошего стола, которые тучны телом и тощи духом. Он любит блюда самые простые, а яства изысканные и лакомые предлагаются только тогда, когда обедает кто-либо из посторонних: у стола служат три или четыре доверенных человека, и в столовую приносят блюда царедворцы, которые, из предосторожности, тут же должны отведать как кушанья, так и напитки. Когда настает время обеда, один из Стольников или придворных дает знак, ударяя палкою в дощечку. Царь обедает обыкновенно один, а ужинает по большей части вместе с Царицею. Пиры торжественные, на которые приглашаются иностранцы или свои Вельможи, бывают необыкновенно блестящи и великолепны; придворные в широких шелковых одеждах стоят неподвижно длинными рядами в нескольких залах, а другие, одетые легче, бегают туда и сюда с такой [13] быстротою, что задыхаются; палаты, обитые разноцветными шелковыми шпалерами, горят серебром и драгоценными каменьями. Множество отборнейших блюд и напитков показывают истинно царскую пышность.
В столовой ставятся два, три и даже четыре и пять столов, а по средине четвероугольный, на котором сосуды, серебряные и золотые, осыпанные жемчугом и драгоценными каменьями, ослепляют своим блеском, и довершают очарование.
Во время пира, Царь обыкновенно сидит на троне. В заключение, сам он берет золотый бокал с Испанским вином, и предлагает каждому гостю.
Царские увеселения
Русские не перенимают чужих обычаев, не столько по редкости сношений с другими Державами, сколько по народному чувству и общей привязанности к обычаям своих отцев. Цари не позволяют себе увеселений, самых обыкновенных при других Дворах, чтоб не дать подданным повода к нововведениям.
Главное их удовольствие состоит в охоте: зверей следят в лесах по тропе, и травят выученными собаками, а птиц весьма метко пронзают стрелами, или пускают на них ручных соколов. Впрочем, иногда и стреляют из самопалов.
Когда Царь хочет отдохнуть после занятий, то выезжает в загородный, почти безконечный, сад [14] (по Северному климату, он весьма хорошо устроен), или в какую-либо из своих деревень.
В последние годы Царь позволил прибывшим в Москву странствующим актерам показывать свое искусство, и представлять Историю Ассуира, и Эсфири, написанную комически. Узнавши, что при Дворах других Европейских Государей в употреблении разные игры, танцы и прочие удовольствия для приятного препровождения времени, нечаянно приказал, чтобы все это было представлено в какой-то Французской пляске. По краткости назначенного семидневного срока, сладили дело как могли.
В другом месте, прежде представления следовало бы извиниться, что не все в должном порядке, но тут это было бы совершенно лишнее: костюмы, новость сцены, величественное слово: иностранное, и стройность неслыханной музыки, весьма естественно, сделали самое счастливое для актеров впечатление на Русских, доставили им полное удовольствие, и заслужили удивление.
Сперва Царь не хотел, чтобы тут была музыка, как вещь новая и некоторым образом языческая; но когда ему сказали, что без музыки точно также не возможно танцовать, как и без ног, то он предоставил все на волю самих артистов.
Во время представления, Царь сидел перед сценою на скамейке; для Царицы с детьми был устроен род ложи, из которой они смотрели из-за решетки или, правильнее сказать, через щели досок; а вельможи (больше не было никого) стояли на самой сцене. Орфей, прежде нежели начал пляску между двух подвижных пирамид, пропел [15] похвальные стихи Царю. Они не звучны и незамысловаты; но, из уважения к Алексию, достойному вечной хвалы, я повторю их от слова до слова.
Ist nun der gevviinschte tag 3
Dermahl eins erschienen,
Das man dir zur freude mag
Grosser Zare dienen?
Unser unterthaenigkeit
Mus zu deinen fiissen
Darthun ihre schuldigkeit,
Und sie dreymahl kiissen.
Gros ist zvvar den fiirstenthum,
Das dein vvitz regieret,
Grösser doch der tugendruhm
So dich höher fihret.
Dein verstand und helden macht
Kan uns subereiten,
Nach der langen kriegesnacht,
Guldne friedenszeiten.
Das gerechte straffgericht,
Und zugleich die giite
Machen durcb ihr himmelslicht,
Göttlich dein gemuthe.
So mus deine tzeffligkeit
Sich dem himmel gleichen,
Vveil dir noch zu unster zeit
Alle miissen vveichen. [16]
Du der Reussen helle sonn,
Mit dem Mond and Sternen,
Lebet stets in hochster vvonn,
Vngliick steh vоn fernen!
Hersche lang, о himmelsfreund,
Misgunst du must schvveigen,
Vvelche Gott so nahe seind,
Miissen vvol gedeigen!
Drumb vvolam mein seytenvverek,
Las dich lieblich zvvingen,
Vnd die Pyramidenberg,
Hupfe nach dem singen!
В тот же день - это было в Субботу на масляной, - на Mоскве peке на льду была травля белых Самоедских медведей британами и другими собаками страшных пород. Эта сцена порядочно позабавила, потому что и медведи и собаки не могли крепко держаться на ногах, и скользили по льду.
В вечеру Царь смотрел фейерверки.
Погребения царей
В древности, как повествует Иродот, останки Русских (Скифских) Государей, где бы они ни умерли, несли с великою пышностию до реки Герра (Gerrhos) близь истока Борисфена, и опустив в землю гроб, насыпали над могилою высокий холм, на подобие горы. Такие холмы и теперь еще видны во многих местах в России и Польше, и даже в Швеции и Дании. С течением времени этот обряд [17] переменился, и покойников иногда погребали, а иногда сожигали. Просветившись Христианством, благочестивые Русские Князья пожелали, чтобы их погребали скромно и без пышности. Это исполняется и теперь. Если умрет кто-либо из Царской Фамилии, то его, часто в тот самый день, ставят в храм Архангела Михаила в простом гробе без пышных надгробий и дорогих курений. Родственники и друзья покойника носят по нем траур, и в продолжение времени, положенного для оплакивания почившего, отращивают себе волосы; придворные женщины с растрепанными волосами следуют за гробом, с плачем и воем, и распевают жалобы на смерть. А Царь удаляется во внутренность своих палат, облекается в изорванную одежду, и предается печали, пока время и утешения друзей его не успокоят.
Между тем бедным раздается милостыня, рабы отпускаются на волю, военнопленные и заключенные в темницах получают свободу, народу оказываются большия льготы и слагаются разные недоимки.
Тело Великого Царя Алексия Михаиловича, 19 Генваря, в самый день смерти, в Субботу, в девятом часу, вынесено в соборную церковь почти следующим порядком: впереди четыре Боярина несли крышку гроба; за ними следовали также четыре Боярина с гробом на золоченных носилках, покрытых золотым покрывалом; наконец Царя Феодора Алексиевича и овдовевшую Царицу Наталью несли на седалищах также по четыре Боярина. У Царицы лице было закрыто и голова склонена на [18] грудь какой-то благородной дамы. Сзади шли в трауре пять Царских дочерей, от первого брака. Когда народ увидел это шествие, то у всех вырвался такой ужасный стон, раздалось такое рыдание, как будто бы над ушами загремело несколько колоколов самым пронзительным звоном. Это был плач растерзанных сердец. Русские потеряли благочестивейшего и милостивейшего из Царей, которому подобного не знали. Такая скорбь подданных для Государей славнее всех мавзолеев. Tелo Алексия стояло во храме семь дней; в это время над гробом постоянно совершалось молитвословие, а во Дворце ежедневно был стол для бедных.
Москва, столица Царей
Москва, столица Государства и Русских Царей, есть один из самых больших в свете городов, так что из одной части города в другую непременно нужно ехать: она имеет четыре Немецкие мили в окружности, десять въездов, заключает в себе больше шести сот тысяч жителей. Для переезда, на каждом перекрестке и повороте стоит множество извощиков (летом с телегами, а зимою с санями), которые за небольшую плату тотчас домчат куда угодно.
По мнению Олеария, Москва лежит в 50 градусах от Северного Полюса. В ней самый долгий день 17 часов; климат довольно умеренный, местоположение приятное. Церквей - числом около двух тысяч и все почти каменные, дают городу великолепный вид. Не мало красоту его умножает и то, [19] что он расположен на семи небольших холмах. Дома жителей по большей части деревянные и освещаются небольшими окошками, но есть много и каменных зданий, принадлежащих Боярам и иностранцам.
Москва прежде была собственностию какого-то семейства по имени Тахмата. Иван Данилович (Калита) дал ей благородное название столицы, и этот город, с течением времени расширяясь и распространяясь беспрестанно, получил ту огромную обширность, которою теперь славится, хотя до нашествия Татар был еще больше. Каменных мостовых в Москве нет: улицы выстланы бревнами и досками, крепко одна с другою сплоченными; летом на них или грязно, или пыльно, за то уж зимою - гладь.
Москву прорезывают две реки: Москва-река глубокая и судоходная, и Неглинная, которую можно перейти в брод; небольшая речка Яуза омывает только предместья города. Каждый для своей выгоды имеет собственную мельницу, ветряную, водяную или ручную.
Недалеко от города есть загородные домы, куда ездит Царь, для отдохновения. Между ими не последнее место занимает Измайлово, с огромным садом и лабиринтом.
В сад ведут четверо высоких ворот. Тут устроен обширный зверинец или лучше лес, обнесенный забором и наполненный разными животными, и весьма красивая аптека с ботаническим садом. Замечательны также село Преображенское и [20] село Коломенское: в последнем есть здание деревянное, так превосходно украшенное резьбою и позолотою, что подумаешь это игрушка, только что вынутая из ящика. Близь города видны огромные деревянные строения и несколько меньших. Это - магазин для складки провианту для войска, и кабаки. Лучшее из предместий, Иноземная Слобода или Кукуй (от внешнего вала отделяется небольшим полем), с деревянными домами Немецкой архитектуры. Здесь Немцы, совершенно отделенные от Русских, имеют три Лютеранские храма и два Кальвинские: один для Голландцев, другой для Англичан; но не управляются сами собою, а подлежат суду Двора. Далее, предместье Басмановка населено людьми разных состояний, и потому называется слобода Перекрестов, т. е. тех иностранцев, которые приняли Русскую Веру. Иностранцы отправляют свое Богослужение в самом городе, а Поляки, исповедующие Греческую Веру, и Татары, пользуются совершенною свободою Богослyжения в предместьях. Почтари, которые возят гонцев, и стрельцы или воины, живут на краях города, и как бы замыкают его своими селениями. Часть города перед внешним валом, Скородом и Стрелецкий город, населены солдатами. На другом берегу реки, часть той же крепости названа Василием Грозным Налейка, потому что там впервые позволено было продавать и пить солдатам водку, сколько угодно. Подле Скородома обширнейшая площадь завалена невероятным множеством дерева, брусьев, досок, даже мостов, башен и домов, уже срубленных и совершенно готовых, [21] так что, когда вы купите, то их тотчас разберут и перевезут куда вам угодно. По причине частых пожаров в Москве, это придумано весьма удачно. Внутри Скородома, обхватывающего так сказать город, Царь-город или Белый-город обнесен весьма высокою и толстою стеною. Тут два огромные завода (в одном льют пушки и колокола, а в другом делают порох), и много красивых каменных и деревянных домов Бояр и иностранцев, с садами; но пред всеми отличаются изяществом архитектуры палаты Боярина Артамона Сергеевича. Там же, за Неглинкою, поселена Иоанном Васильевичем в 1565 году Опричина, где иногда он живал с своими клевретами. Замечательны также большие и красивые дома для Послов Государей Христианских, Магометанских и языческих, дворы Шведских купцов, и рынки, на которых продаются хлеб, говядина и лошади. А внутри Царя-города, Китай-город отделяется высокою красною стеною. Кроме величественных зданий Вельмож, Князя Грузинского и типографии, в нем находятся Греческий двор, немного уступающий бывшему в Риме Греческому кварталу, и три каменные гостинницы или, правильнее, замка иностранных купцев. Первый из них старее прочих: в нем продаются товары для ежедневного употребления; второй или новый обширнее всех: в нем платится пошлина по весу, и хранятся Немецкие товары; в третьем, или Персидском, Армяне, Персяне и Татары имеют около двух сот лавок с разными товарами, которые они умеют раскадывать искусно и приятно для глаз. Отсюда широкая улица, где [22] продается весьма много яблок, даже и зимою, в подземельных комнатах (погребах), выходит на рыбный рынок на берегу Москвы реки. Чрез нее переброшен пловучий мост на судах, а на другой стороне, называемой Козье Болото, - меcтo наказания преступников.
Перед Царским дворцем на четвероугольной площади, близь Иерусалимского храма весьма красивого, поставлены на кирпичных возвышениях по нескольку пушек неупотребительной величины. Эта площадь, равно как и другие ближние, где продаются жизненные припасы, целый день кипит народом. Неподалеку есть площадь, где каждый товар продается в особой лавке, на пример: в одной шелк в другой волна, в третьей лен, в той серебряные и золотые вещи, в иной духи, драгоценные меха, и прочая. Тут же рядом двести погребов с заграничными винами, медом, напитками из вишен в других ягод. Далеe, на особой улице продаются сыр, ветчина и сало; на другой свечи и воск; отдельно вещи деревянные, кожанные, конские приборы, лекарственные травы, шелк, канитель серебряная и золотая, женские наряды, ожерелья, и прочая. Короче: для каждого рода товаров назначено особое место, в том числе для продажи старого платья и для низеньких лавочек брадобреев. Все это устроено так умно, что покупщику из множества однородных вещей, вместе расположенных, весьма легко выбрать самую лучшую. Красоте площади немало способствует то, что на ней нет ни одного жилья, для безопасности от пожаров, часто свирепствующих в Москве. Для этого назначены и [23] караульные, тщательно наблюдающие за безопасностию площади oт огня, а кузницы устроены в отдаленных местах.
Близь площади находится городской суд, заведывающий разбором споров жителей, исправностию улиц, сбором некоторых пошлин, и прочая. В нем заседают два Боярина, и при них два писца. Сверх этого суда, власть правительственную имеют Старосты над кварталами, Сотники и Десятники.
На другом берегу Неглинной есть небольшая аптека, (officina medica), две конюшни, в которых до тысячи лошадей, и две тюрьмы для преступников (которые впрочем содержатся и в других частях города, и отсюда отсылаются в Сибирь).
В самой средине города, часть, где живет Царь, отделяется каменною стеною, и называется Кремль. В него ведут пятеро ворот; множество каменных зданий дают ему вид порядочного города. В нем больше тридцати церквей, из которых замечательнейшия: храм Пресвятыя Троицы, Успения Божьей Матери, храм Архангела Михаила; Святого Николая, и два монастыря, мужеский и женский. В большом соборе есть две весьма редкие вещи: огромное, чуть не бесконечное, серебряное паникадило из множества ветвей переплетшихся в виде венца, и книга Священного Писания вся в драгоценных каменьях; а на куполе большой крест из золота. На многих церквах жупелы покрыты золоченными металлическими листами. При солнце, когда на них отражаются лучи, - вид несравненный. В замке находятся [24] также все почти присутственные места, большое медицинское заведение, Патриаршия палаты и домы придворных сановников. В самой средине Кремля колокольня Иван Великий возносится над всеми зданиями, и может спорить с самыми высокими в Европе башнями. Подле, необыкновенно огромный колокол (в триста двадцать тысяч фунтов), отчасти повешен, отчасти поставлен на брусьях: несколько раз пытались поднять его, чтобы, повесить; но все усилия остались тщетны, и многиe заплатили жизнию за смелые попытки. После этого добрый Царь вменил себе в долг запретить подобные опыты, дабы не подвергать подданных опасности.
Огромный Царский дворец служит как бы венцем громаде Кремлевских зданий. В нем три отделения: первое, каменное, единственное по величине и форме; второе, деревянное, где живет Царь зимою, для сохранения здоровья; третье, также каменное, в котором некогда жил тесть нынешнего Государя Илья Данилович.
Иностранцы, находящиеся в Царской службе
Иностранцы занимают при Дворе много должностей, особенно где требуется знание языков и разных Наук.
Толмачи или переводчики - все иностранцы: некоторые из них соблюдают свою природную Веру, а другие приняли Русскую. Они употребляются только для неважных словесных объяснений придворных сановников с иностранцами. Главнейшие из них называются Переводчики, или, лучше, Секретари [25] иностранных дел: их обязанность переводить грамоты, разные Государственные акты, речи Послов и их разговоры с Царем и Боярами, на два языка, Русский и тот, на котором говорят послы.
Важнейшие из этих Переводчиков исповедуют Русскую Веру. Это - Гроций Регенсбургский и Виний Беглиец, недавно определивший на графической карте путь из Москвы в Китай, также какой-то Саксонец, которого Русские зовут водопийца, превосходно знающий много языков. За ними следуют Поляки, Татары, Typки, Армяне, Персы, Арабы и несколько других; но больше всех употребляются Греки, как единоверные с Русскими.
Лекарей нет ни одного Русского, а все иностранцы, вызванные Царем из-за границы на весьма выгодных условиях. Первый из них Иоанн Костер фон-Розенберг, бывший главным Врачем Шведского Короля Густава. В нашу бытность в Москве, особенно славились Блументрост, Грамонт, какой-то Араб и Жид, принявший Русскую Bеpy. Последний пользовался большою доверенностию Царя, и имел свободный вход во внутренния Царские Палаты (потому что был вместе и Постельничий).
Аптекарей из иностранцев до двадцати. Они получают хорошее жалованье, но за то занимаются целый день составлением лекарств во Врачебных Заведениях, куда лекаря приходят только поутру для совещаний, а в остальное время свободны. Во дворец они ходят только по зову, когда болен кто-либо из Царской фамилии. Замечательно, что когда больна Царица или Царские дети, то лекаря не видят их сами, а о болезни им рассказывает [26] старушка няня или слуга. По их-то словам лекарь должен отгадать болезнь и предписать лекарство, впрочем и то не всякое по произволу. Для рассмотрения этих дел есть Медицинский Приказ, которым недавно управлял Лукьян Тимофеевич Голосов, Вельможа знающий Латинский язык, хотя и нем, для чести и безопасности, обыкновенно председательствуют Сенаторы, самые близкие родственники Царя.
Придворные Русские
Первые меcтa при Дворе занимают природные Pyccкиe, и имеют свободный доступ к Царю. Старейшие из них, комнатные Бояре, пользуются особенною доверенностию Государя, имеют вход в самые внутренния палаты, и участвуют в тайных советах. Эти почетные сановники теперь: Кирилл Полуехтович (Нарышкин), Долгорукий, Князь Юрий Ромодановский, Артамон Сергеевич (Матвеев), Одоевский, Дохторов и много других, которые занимают и другие общественные должности. За ними, кажется, ближе всех к Царю Священник-Духовник, который находится при нем неотлучно. Ему почти равен другой Священник, раздающий милостыню от щедрот Царя. Далee - Думные Бояре или Тайные Советники, с которыми Государь имеет совещания каждый день; собственно так называемые Бояре - не что иное, как Сенаторы; Окольничие также постоянно находятся при Царе, и называются Советниками и Судьями. Когда Бояре отправляются в провинцию с войском, то при них [27] (равно как и при посольствах) бывает Окольничий, в качестве товарища. Думные Дворяне - Придворные Советники несколько низшего достоинства. Спальники и Постельники смотрят за Царским ложем, и каждую ночь дежурят по два в том отделении, где почивает Царь. Стольники, также из знатнейшего Дворянства, живут в Кремле, и служат Царю при столе во время торжественных пиров. Стряпчие или приближенные каммердинеры носят Царскую повязку (strophia) и шапку. Жильцы (Silci) суть возрастные дворяне, в разноцветных шелковых одеждах и соболях, стоящие во дворце с бердышами. Московские Дворяне получают из Казны годовое содержание и живут постоянно в Москве, всегда готовые, на случай военных действий. Городовые Дворяне отправляются в города, по приказаниям Воевод, когда обстоятельства требуют устроить рать. Двое юношей, Князья, в белой одежде, стоят по бокам Царского трона; один держит топор или слоновую секиру, а другой - шестопер или булаву. Конюший, Начальник Царских конюшен, не имеет теперь той власти, какою пользовался прежде: в прежние времена он был ближайшим наследником бездетного Государя. Дворецкий Боярин - главный управитель дворца, и называется по простонародному набольший в доме. Оружничий Боярин заведывает всеми украшениями дворца и Придворным арсеналом. Комнатный с ключем - так называется главный каммердинер, хранящий ключ от Царского кабинета. Кравчий распоряжает пирами (то же что Маршалок), а Ловчий - Царскою охотою. Главный Церемониймейстер - [28] Сенатор управляющий Посольским Приказом, в котором выдаются дела посольств и иностранцев. Думные Дьяки суть Придворные Секретари; главнейшиe из них заведывают секретною Канцелярию Царя, называемою тайных дел, а Дьяки значат просто писцы (они пишут, положа бумагу на колена). За ними следуют Подъячие.
Прием и отправление Послов
Послов иностранных Русские принимают особенным образом, и стараются отделаться от них как можно скорее. Постоянных Послов или Резидентов при Московском Дворе нет, равно как и их Послов при Дворах иностранных Государей, для того чтобы, от долговременного пребывания в чужих землях, Русские не усвоили себе иноземных обычаев.
Парламентеры Государей, состоящих в неприязненных с Московиею отношениях, в Московию не въезжают, а вступают в переговоры на гранинце, и, по окончании, тотчас отправляются восвояси. А Послы союзных Держав, как скоро прибудут на рубеж Московского Царства, содержатся на иждивении Царя, и едут в столицу в сопровождении приставов, которые обходятся с ними весьма почтительно. Послы сходят последние с лошадей или с экипажа, садятся первые, занимают почетнейшия места, после всех снимают шапки, ходят как можно менее, и прочее. Приехавши в первый Русский город, посольство останавливается, пока известят Царя о прибытии, и получат его [29] приказания касательно дальнейшего путешествия. В то время Воевода, управляющий провинциею, видится с Послами редко, чтобы не уронить чести своего Государя, а может быть и для того, чтоб не навлечь на себя подозрения частыми сношениями с иностранцами. Проезжая Русские города, Послы не могут прохаживаться по ним, разве только с согласия приставов, и в сопровождении отряда солдат. Под Москвою они ожидают, пока будет назначен день торжественного въезда, и прибудут новые Коммиссары; в город въезжают в Царской карете между многочисленными рядами всадников и пехоты в нарядных одеждах, и следуют в большой каменный дом, назначенный для Послов Христианских Государей. Здесь доставляют Посольству все, чего угодно, дабы оно во время пребывания в Московии не делало никаких издержек, кроме подарков.
Когда Послы едут во дворец для представления Царю; то впереди едет отряд конницы в пышном уборе, несколько рот пехоты, и везут пушки в несколько рядов, а впереди несут дары, каждый особо. После, их оценивают мастера серебряных дел и купцы, для того чтобы Царь мог сделать подарки, которые стоили бы не меньше полученных.
Во дворец есть особые входы для Послов Государей Христианских, особые для Магометанских и Языческих. Внутри, Послы идут между многочисленною придворною стражею; а в залах, чрез которые проходят, сидят с приличною важностию, пожилые Царедворцы в богатейших одеждах, тканых золотом, и в превысоких шапках, на [30] подобие башен. Прошедши несколько палат, Послы снимают с себя мечи, и наконец представляются Царю, который в то время сидит на великолепном троне; тут рядом стоят Бояре в пышном уборе, а позади Царя - двое юношей в серебряных одеждах и в высоких шапках из белых лисиц; у одного в руке секира, а у другого булава.
Послы желают Царю от имени своего Государя здравия, вручают грамоту, изъясняют в коротких словах предмет своего посольства, и допускаются к руке (встарину Царь мыл руки каждый раз, когда к ним прикасались иноверцы). Царь с своей стороны спрашивает Послов о здоровье их Государя, рассмотрение предмета посольства часто откладывает до дальнейших совещаний, и приглашает Послов на пир, который приготовляется в посольском доме, с блистательностию. Если Послам случится обедать вместе с Царем, то их сажают за стол несколько пониже Царского; Царь бывает в белой одежде (что означает дружественное расположение), предлагает им бокалы с вином и, в знак дружбы, сам пьет за здоровье их Государя. О мире и войне с ними трактуют Бояре для того назначенные, и часто разговоры их подслушивает сам Царь из потаенного места. После первой аудиенции, Послам и свите их позволяется прогуливаться по городу, но только в сопровождении воина, равно и к ним могут приходить, объявив страже имя свое и зачем, кто идет. Их посещают почетные Русские сановники, беседуют о разных предметах, и, если разговор коснется их отечества, с некоторым преувеличением в [31] хорошую сторону, но с таким уменьем, что возвратившиеся иностранцы по совести не могут похвалиться знанием настоящего положения дел в Московии.
Царская Казна и доходы
Царь Московский - один из богатейших в свете Государей: его доходы, по самому точному соображению, составляют больше двух миллионов рублей или Венгерских червонцев; один Архангельский порт доставляет каждогодно триста тысяч червонцев. Большая часть этих сумм расходуется на содержание Двора, Государственные потребности, особенно на ycтpoeниe Сибири и других Восточных Областей. Остальные деньги употребляются на покупку драгоценных вещей или вносятся в казначейство, для хранения. На Белоцерковном острове (Bialocerkwae insula) некогда были несметные богатства, но после издержаны; впрочем теперь у Царя богатства по крайней мере столько же, если не больше. Часть его сокровищ хранится в так называемой Золотой палате, где навалены целые кучи жемчугу и драгоценных камней, которые каждый день перечищаются сведущими людьми.
Источников Царских доходов безконечное множество. Из поместьев, принадлежащих Двору (они занимают около половины целого Государства, а другая часть земель разделена между Дворянством в Духовенством), доставляется не только хлеб, мед, скот и прочие жизненные потребности, но и [32] огромные суммы. Все это называется Вотчинный оброк. Самые главные доходы от повинностей, которые Царь в праве увеличивать и уменьшать, составляют тягла, или мepa, по Русски четверик муки с каждого человека, и подать или годовой подушный оклад, смотря по количеству земли, какою кто пользуется. Множество денег получается также от пошлин портовых и конфискуемых товаров. Драгоценные меха разного рода составляют, так сказать, легкое сокровище, и в таком же ходу как и деньги.
Далее, огромные доходы получаются от кабаков или питейных домов, в которых по всему Государству продается водка, мед и пиво. Не меньше приносят и публичные бани, потому что у Русских от употребления обратилось в закон мыться в них по крайней мере два или три раза в неделю. Сверх того, в Казну поступает половина взысканий по делам уголовным и десятая часть по домам судным. Торг лошадьми с Татарами также приносит большия выгоды. Но всего более богатству Московии содействует закон, позволявший ввозить деньги в Государство, и запрещающий вывозить их.
В случае надобности, Царь может требовать имущества частных людей на пользу общественную. Добрый Алексий законом постановил, чтобы подданные во время войны давали в Казну только десятину, т. е. десятую часть доходов, а при Царе Михаиле взималась пятина или пятая доля. [33]
Приказы
Для управления обширным Русским Государством, учреждено много Присутственных Мест или Приказов, по простонародному Канцелярий, из которых четыре главные именно:
Посольская Четверть, предмет которой составляют сношения с иностранными Государями и их Послами, и дела чужеземных купцев. Этим Приказом, в бытность нашу в Москве, со славою управлял Артамон Сергеевич.
Разрядная Четверть, в которой ведутся списки Бояр и Дворян, с означением их должностей и преимуществ, приобретаемых или теряемых на войне и в мирное время.
Поместная Четверть, в которой содержатся книги о жалуемых Царем землях в награду за заслуги; также разбираются споры о купле, продаже и наследстве.
Казанский и Сибирский Дворец заведывает делами Царств Казанского, Астраханского и Сибирского, доходами от звериной ловли, и устроением отдаленнейших областей.
Далее следуют Приказы:
Дворцовый - занимается делами касающимися до Царского Дворца.
Иноземский - управляет иностранцами, находящимися в Русской службе если они, по чему-либо, не подчинены другим Приказам.
Рейтарский, под управлением которого состоит конница, и получает из него жалованье. [34]
Большой Приход, куда Квесторы или Гости представляют портовые пошлины и проч., установляет цены, вес и меру, и платит месячное и годовое жалованье многим чиновникам.
Судной Володимирский Приказ - судит Бояр, по древнему установлению.
Судной Московский - судит Стольников, Стряпчих и прочих придворных и горожан.
Разбойный - допрашивает воров, мошенников и всех вообще преступников, и произносит над ними приговоры.
Пушкарский - управляет литейными мастерами колоколов, пушек, и вообще оружием.
Ямской - отправляет, по приказанию Царя, извощиков и гонцев, куда нужно, без малейшего замедления.
Челобитный - принимает и разрешает просьбы.
Земский - судит Московских горожан и заведывает пошлинами со cтроений, мостов и проч.; в нем также заключаются торговые условия и договоры.
Холопий - занимается делами крестьян, записывает имена нанимающихся на известное время, или запродающих себя, что у Русских называется кабалою.
Большой Красной, где хранится Царская казна, остатки доходов, серебряные, золотые и шелковые ткани, разные одежды, ковры и дорогие палатки.
Казенной (Casanoi) - имеет в своем ведении дела торговые, сборщиков Государственных податей, Русских купцев и преимущественно поставщиков. [35]
Монастырский - судит Духовенство по делам светским.
Каменный Приказ - управляет плотниками, каменщиками, всеми постройками города, и наблюдает за снабжением его необходимыми строевыми материалами.
Новогородский - ведает дела и доходы обоих Новых-городов.
Галицкий - управляет всем, что касается до Галиции, бывшей некогда Царством (?).
Новый - управляет всеми целовальниками, продающими водку, мед и пиво, рассчитывает их, получает вырученные деньги, и выдает для продажи напитки.
Костромской - заведывает областями Устюжскою и Холмогорскою.
Золотой и Алмазный - хранит Царские сокровища, сосуды, серебряные и золотые украшения и драгоценные камни. При нас Царь отдал туда доставленный из Восточной Татарии алмаз неслыханной величины, которого купцы и оценить не могли.
Ружейный - имеет в своем ведении оружие, знамена и прочиe военные снаряды.
Аптекарский, куда собираются медики, хирурги и аптекари, для отправления своих должностей.
Таможенный - ведает пошлины, собираемые в Москве за разные товары, и отдает каждогодно отчет большому приходу.
Приказ сбору десятой деньги - собирает десятую часть со всех имений, для издержек во время войны. [36]
Сыскной - разбирает такие споры, которые не принадлежат суду ни одного из Приказов.
Кроме исчисленных Приказов, есть несколько низших судебных мест, особенно по военной части, и три под начальством Патриарха.
По этому образцу управляются и провинции.
Бояре и Дворяне
Дворяне и простой народ пользуются почти одними и теми же правами; фамильные портреты в Московии не употребляются, но некоторым позволяется иметь в доме портрет Царя, в знак особенной eгo милости. По справедливости, в Московии тщеславиться древностию своего рода было бы и бесполезно, потому что там человек отличающийся особенными достоинствами, из какого бы звания он ни был, может достигнуть самых высоких степеней в Государстве. Впрочем, в частном и особенно в семейном кругу Русские гордятся предками, и в иностранцах весьма уважают знатность рода. Поэтому, занятие торговлею или искусствами у них считается ниже дворянского достоинства.
Дворянство владет третьею частию земель в Государстве, которые получаются по наследству или жалуются Государем. Подати платят все равно; Дворяне обязаны выставлять известное число солдат и сами итти на войну; каждому из них предоставлена свобода делать завещания и чинить суд и росправу своим крестьянам, до известной впрочем меры. Ловить рыбу и охотиться позволяется немногим, но убивать хищных зверей всем [37] предоставляется полная свобода. К преимуществам Бояр можно еще отнести то, что они имеют многочисленную прислугу, носят пышную одежду, и когда едут по городу верхом, впереди их несут кожаный чапрак, а если в санях, то их сопровождает несколько слуг.
Дворянство разделяется на следующие классы: Князья собственно так называемые и Князья Удельные, происходящие из древних Княжеских фамилий, но не имеющие прежних богатств и власти, и потому теперь несущие царскую службу наравне с другими; Бояре высшие и низшие; первые участвуют в тайных советах Царя, а последних все Боярское достоинство заключается почти в одном названии «Боярские Дети», то есть сыновья и внуки Бояр, имеют почтенные должности при Дворе и в провинциях, в военное и в мирное время получают из Казны жалованье, и называются собственно Дворяне или придворные воины. Самая блистательная черта их благородства состоит в том, что отчество их кончится на ич (на прим. Иванович), тогда, как у других последний слог ов (на прим. Иванов и пр.); но в просьбах, подаваемых Царю, имя пишут всегда уменьшительно, в знак уважения (на прим. Васька, Артамошка и проч.).
В нашу бытность в Москве, из Дворянских фамилий особенно славились: Князь Юрий Ромодановcкий, Князь Воротынский, Князь Яков Синкелеевич Черкасский, Милославский, Троекуров, Кирила Полуехтович тесть Царя, Артамон Сергеевич (Матвеев), Салтыков, Богдан Матвеевич (Matevicz), Худонекевич, Морозов, Собакин, Голосов, Хитров, [38] Хованский, Нащокин, происходящий из древнейшей Курляндской Фамилии фон-Сакен, и Долгорукий, главный Военачальник.
Замечательно, каким образом получили свое название Докторовы, одна из славнейших Русских фамилий. Один Немецкий Доктор, находясь на службе при Царском дворце, собрал большое богатство, и хотел возвратиться в свое отечество. Царь узнал об этом и повелел, чтобы, если хочет, выехать из России, оставил здесь все свое богатство, или одного из сыновей заложником. Доктор уехал за границу с своим богатством, оставив в Москве сына. Он был воспитан при Дворе, вышел в люди и дал имя своим потомкам.
Войска
Война - самое обыкновенное дело для Русских, и даже в мирное время у них содержится сто тысяч войска. Большая часть его расположена в пограничных городах, и даже на самой границе лагерями, а пятнадцать тысяч Опричнины содержат караул в Москве. Русские солдаты почти все женаты, и из Казны получают содержание на сыновей, которые, выросши, поступают в военную службу.
Лучшее войско у Русских - пехота. Воины женятся больше по Царскому приказанию, нежели во доброй воле, и, будучи отправлены в отдаленные малонаселенные провинции, не только строят там крепостцы, но и заводят колонии, подобно как были у Римлян воинские поселения. [39]
Конницу составляют Дворяне, с матерним молоком всосавшие мужество, и по одному мановению Царя вооружаются; их больше ста тысяч (Большие и Средние Дворяне и Дети Боярские почти всегда находятся в Москве). К этому нужно прибавить еще почти сто тысяч войска, составляемого из крестьян, принадлежащих Духовенству и Боярам. Случается, что некоторые Дворяне, не желая итти на войну, отказываются под благовидным предлогом болезни; но в таком случае Царь посылает свидетельствовать их своих придворных лекарей, которых ничем подкупить нельзя. Третий род конного и пехотного войска обучен Немцами, и может равняться с лучшими войсками в Европе. Под руководством Немцев, они в несколько лет так хорошо узнали военное искусство, что, кажется, превзошли самых учителей. Пехота и артиллерия доведена иностранцами до того, что Pyccкиe уже сами льют пушки в большом количестве и управляются с ними весьма ловко. Царь так признателен к иностранцам за усовершенствование войск, что они никогда не служат рядовыми, а все носят почетные звания. Прежде, иностранцы получали жалованье огромное, но назад тому несколько лет, по ревности и зависти каких-то купцов, содержание их значительно уменьшено. Природные Русcкиe, находящиеся в военной службе, получают жалованье гораздо меньшее: за то им отпускаются из Казны одежда, провиант и военные снаряды.
Войска подлежат ведению особых Приказов.
Если встретится необходимость, то в военную службу набирается десятый, седьмой, а иногда [40] четвертый человек из всего Государства, и составляются рати из Калмыков, Татар, Черемисов - обоего пола (?), Черкесов, и наконец из Казаков (частию подвластных Московии, а частию союзных).
Из этих народов составляется многочисленное войско. По различию обыкновения сражаться, они употребляют оружие разного рода. Конные имеют по большей части сабли, стрелы и копья, и носят железные кольчуги; стрельцы вооружены саблями и самопалами, прочие употребляют оружие обыкновенное у нас. В зимнее время в России в большом употреблении деревянные лыжи, загнутые вверх: подвязав их к подошвам, Русские бегают с невероятною быстротою по льду и по самым глубоким снегам. В 1610 г. четыре тысячи человек из Норботнии и Северной Московии, бывшие в отряде Шведского Генерала Якова Делагарди, при помощи лыж, действовали весьма удачно против Поляков.
Лучшее у Русских войско, как уже мы сказали, пехота, потому что они охотнее берут и защищают города нежели принимают сражение в чистом поле, употребляют фальшивые отступления, сражаются врассыпную, делают засады и обходят неприятеля. На знаменах изображаются орлы, драконы, всадники и кресты. На знамени, собственно Царском, представлен Иисус Навин останавливающий течение солнца. Главные Начальники войск имеют копье с конским хвостом или гривою (что употребляется и в Польше), окрашенными ярким красным цветом. В битвах сигналы дают трубачи, извлекая пронзительные звуки из труб, обыкновенных и [41] какого-то особенного рода. Когда хотят неприятеля устрашить, то нападают на него с ужасным криком. Употребляют и барабаны, деревянные и медные, обтянутые кожею, даже в коннице, только самого малого размера: их привязывают к седлу, и барабанят стрелами. Обоза при войске никогда не бывает, а каждый воин имеет за плечами, для дневного продовольствия, сухари, сушеную рыбу и толокно или овсяную муку, которую разводят в молоке или в холодной воде.
За особенные заслуги Царь жалует золотые медали с своим портретом, или дорогие одежды.
Иностранцы носят те же военные чины, какие употребляются в Московии, и сами Русские не много в этом разнятся, на пример: Полуголова значит то же, что Прохилиарх или Подполковник, а голова - Хилиарх (Тысяченачальник). Тот и другой имеют в своей команде несколько тысяч солдат. При Главном Начальнике ополчения находится сановник, заведывающий лагерем - Гулевой, от слова Гуляй город, т. е. походный город. Это - деревянные укрепления лагеря, или подвижные стены, которыми обыкновенно ограждается войско от нападений неприятелей, особенно Татар, и защищается от стрел. Известно, что то же было некогда и у Персов.
Особенному Начальнику вверяется надзор за орудиями и всеми их принадлежностями. Войско разделяется на четыре части, и его ведут четыре вожатые, при которых по два помощника. Первая часть войска называется правое крыло, вторая - левое крыло, третья - надзирательное или вспомогательное [42] крыло, четвертая - сторожевое крыло. Последнее содержит бдительный караул и при остальных трех крылах. В Русской армии военная дисциплина соблюдается весьма строго. Дорогие снаряды, оружие и палатки, могущия привлекать неприятеля надеждою добычи, держат как можно далее от лагеря, хотя в присутствии Царя носят уборы пышные. Образец великолепия мы с изумлением видели в 1670 году, когда во время смятений Стеньки Разина, Алексий Михаилович на полях под стенами Москвы, в продолжение восьми дней, осматривал шестьдесят тысяч Дворян. Кто не был там, тот едва ли может вообразить величественную картину, какую представляли тысяча воинов в блестящем уборе с драгоценным оружием. В миле от города, у реки, назначенной для охоты, на обширном поле возвышался дом, обитый внутри пурпуровыми и златотканными коврами, а снаружи красным сукном. Три лестницы о двенадцати ступенях, выстланные драгоценными коврами, вели внутрь тремя входами. Кругом здания, в значительном от него расстоянии, были перила под красным чехлом (из предосторожности, чтоб не напирал народ), множество орудий и цепь из солдат. Не вдалеке, была круглая, весьма искусно из дерева выстроенная, башня, изрешетченная окошками, и обитая разноцветною шелковою тканью. Здесь помещались трубачи и барабанщики. Против Царского трона стояло пять тысяч пехоты; между ею и сказанным домом проходили конные отряды дворян, и отдавали честь Царю, наклоняя голову; Начальники, сойдя с лошадей, рапортовали Царю о своих командах, каждый [43] особо. Наряды этого войска хотя в изяществе и уступали уборам, употребляемым в Европе, но за то превосходили их Азиатскою роскошью. За каждым из Начальников вели под устцы несколько верховых лошадей, на которых не только грива, шея, голова, ноги и копыта, но даже попоны имели столько серебра, золота и драгоценных камней, что от тяжести лошади едва двигались. Но я не хочу много распространяться об этом великолепном зрелище, чтоб не удалиться слишком от своего предмета; остальное предоставляю читателю дополнять воображением.
Торговля, художества, монета и металы
В последнее время в Московии обращено большое внимание на распространение торговли. Прежде нежели Португальцы открыли известный ныне путь в Восточную Индию, большая часть товаров Китайских, Индийских и Персидских доставлялась в Европу чрез Астрахань и города при Понте Эвксинском. В прежние времена, торговля, по причине беспрестанных войн, отправлялась не всегда удачно, пока промышленость Англичан при Эдуарде VI не перенеслась на берега Белого моря. Царь Иоанн Васильевич дал им право торговать в Московии без больших пошлин. Алексий Михаилович, узнав, что Англичане убили своего Короля, лишил было их привилегий, но после возвратил им оные, с некоторыми, впрочем, ограничениями.
Теперь Архангельский порт на Белом море посещают купцы Голландские, Гамбургские и других [44] Европейских Государств, с большою выгодою, потому что туда стекаются Руcские, Татары, Финны, Лопари и Самоеды сухим путем; но заморские пришлецы стараются покончить свои торговые дела на скорую руку, а не как бы следовало, дабы убраться как можно скорее восвояси, пока не застигла стужа; сверх того, Москва, Новгород, Псков, Смоленск, Киев, Астрахань и многиe другие города ведут весьма выгодную сухопутную и морскую торговлю круглый год со Шведами, Поляками, Турками, Армянами, Персами и Татарами. Но как торг производится почти всегда меною, а не на деньги, то товары, привезенные из Италии, Франции, Германии, Турции, Персии, Татарии и из других мест, сбываются в Москве по той же цене, или еще и дешевле, чего они стоили на месте.
Иностранцы пользуются в Московии разными привилегиями в торговле, так на пример: они могут покупать многие товары из первых рук, имеют как кредиторы преимущество пред туземцам, и разные льготы в отношении к пошлинам.
Купцы туземные могут выезжать за границу, но с позволения Царя и с обязательством возвратиться в отечество. В Гольме (в Швеции), в Вильне (в Литве), в Риге и в Ревеле (в Ливонии), и в других пограничных городах, они имеют дома, где складывают свои товары и производят торг. Если товары нужно перевезти морем, то обыкновенно нанимают суда у иностранцев за дорогую цену, потому что своих у них не много, и те непрочны. Но что касается до сообщений сухопутных (зимою Русские ездят [45] дорогами кратчайшими), то в Московии везде по большим дорогам расставлены лошади, которых можно брать за небольшую плату, и езда производится так быстро, что гонцы Царские от самых отдаленных рубежей Государства переносятся в столицу в самое короткое время. Ямы, или места, по которым расставлены лошади, находятся один от другого в семи и десяти Немецких милях. Почтовая гоньба отправляется классом людей известных под именем ямщиков, которые изъяты от всех прочих повинностей. Подъезжая к яму, они свищут сквозь зубы чрезвычайно пронзительно, и когда в яму услышат свист, тотчас выводят свежих лошадей, чтобы проезжающие могли, если угодно, продолжать путь, без всякой остановки.
Монета, употребляемая ныне в Московии, довольно чиста. В прежние времена, когда не было у Русских чеканных денег, вместо них были в ходу беличьи мордки и ушки. После стали бить монету, продолговатую, без клейма; наконец вошла в употребление и нынешняя. Первоначально торговля производилась меною или на вес серебра, и уже во время Венцеслава, Короля Венгерского, Богемского и Польского, который первый стал бить кожаную монету, в Московии стали употреблять такую же монету в 1290 году, при Великом Князе Льве Даниловиче. После, когда Русские стали богаче, заменили ее серебряною и золотою; и всегда тщательно наблюдали, чтобы она была из самого чистого серебра. Употреблявшияся прежде, по необходимости, медные деньги вышли из употребления и запрещены законом. Форма серебряных денег (в Московии [46] редко чеканят монету золотую) овальная; с одной стороны изображается всадник на коне, а с другой имя Царя. Кроме монет памятных или, как говорят, торжественных, у Русских только два рода денег: копейки, которых 50 составляет Немецкий талер, и денежки, ценностию в пол-копейки. Некогда были и полушки, т. е. полу денежки, но теперь оне не употребляются. Сто копееек составляет рубль или Венгерский червонец, пятдесят - полтину, двадцать пять - полуполтину, двадцать - гривну, десять - пол гривны, две - грош. Копейки простой народ носит во рту, с таким искусством, что заложив их за щеку пятьдесят, всякий может свободно говорить. Теперь деньги чеканят только в Москве, а прежде монетные дворы были в Твери, Новгороде и Пскове. Из Москвы деньги расходятся по всему Государству, кроме Лопарей и некоторых Сибирских народов, которые не знают им цены.
Число художников, которых в Московии прежде было очень мало, теперь со дня на день увеличивается, потому что Русские не только принимают их благосклонно, если сами приходят из Европы или Азии, но и выписывают их и приглашают чрез послов, предлагая большую плату, а сами так понятливы во всех родах искусств, что часто превосходят своих учителей, иностранцев. В мастерстве кузнечном, приготовлении пороху и тканье сукна Русские искусны.
Приискиванием и приготовлением металов занимаются больше Немцы и Французы, нежели сами Русские, и выделывают в большой количестве и с значительною прибылью, близ [47] города Тулы, лежащего не далеко от истока Волги, и в других местах, железо, а у Новагорода медь. Недавно Царь дозволил нескольким иностранцам осмотреть за Казанью, по направлению к Сибири, горы, где найдены прииски серебряной и золотой руды, недалеко от гор Рифейских. Я несомненно уверен, что в холодной почве Московии можно открыть огромные богатства, если бы употреблено было для этого побольше искуснейших иностранцев, и еслибы Русские тщательнее занялись предметом столь важным.
Из дерева Русские весьма искусно выделывают разные вещи, и дома строют так изящно, что они могут спорить в красоте и отделке с каменными.
Что касается живописи, то, кроме цветков и животных, художники ничего не изображают, изключая Святых в Греческом вкусе.
Брадобреи в низеньких лавочках, крытых древесной корою, на площади, называемой вшивою биржею, где продаются старые вещи, подбривают простому народу на голове волоса обыкновенными ножами; но к бороде железо не касается, и чем она длиннее, тем человек почетнее.
Одежда
Покрой одежды в Московии у всех классов людей одинаков; все отличие в материи. Шапки зиму и лето носят высокие, опушенные мехом и унизанные жемчугом, дорогими каменьями и золотом; рубахи носят короткие: на них надевается короткая [48] туника волняная или шелковая с длинными узкими рукавами, а сверху длинная до самых пят. Если выходят в народ, то накидывают охабень длинный и широкий, опушенный мехом, преимущественно бобром, с широкими рукавами и воротником, унизанными жемчугом, с шаровидными пуговками на груди. Сукно и шелковые материи употребляются всех цветов, кроме черного и пестрого. Первый носят только монахи, последний - Царские драбанты и Персы. Во всем уборе Русских не увидишь ни белья, ни лент. Сапоги носят зеленые, голубые, красные и черные до самых колен, на высоких каблуках с железными подковками. Простой народ делает себе обувь из липовых лык.
Одежда женщин несколько поуже; впрочем не все части тела обрисовываются. Рукава у рубах так длинны, что складки их едва можно уложить от кистей рук до самых плеч; оконечности рукавов и воротников обшиваются шелком, золотом и жемчугом. Множество складок так хорошо защищает от холоду, что даже зимою нет нужды надевать что-либо на плечи. Верхняя одежда украшается шариками и ниспадает до самых пят, а длинные рукава оторочены золотом, серебром, или по крайней мере шелком. Когда идут в церковь или в другое место, то сверху надевают другую такую же одежду. Чулки носят шерстяные, очень косматые и без подвязок, а каблуки у башмаков так высоки, что даже ходить трудно. Замужние женщины носят меховые шапки, и прячут под них волоса, или остригают их; а девушки укрывают голову красивым венком из [49] золотых, жемчужных и коралловых снурков; волоса заплетают в косу и наконец вплетают золотую подвеску или шелковую бахраму, чтобы коса лучше ниспадала на плечи. В ушах носят красивые серги с дорогими каменьями, и для этого самым маленьким девочкам прокалывают уши, в бане. Щегольством также почитается носить на пальцах много перстней. Когда выходят в парад, то на лице набрасывают покрывало огненного цвета, самое тонкое и прозрачное, чтобы могли и видеть и сами быть видимы.
Повозки
Повозки в общем употреблении самые простые в одну лошадь; заграничных карет весьма мало, потому что не всем позволяется иметь их, и нет обыкновения ездить мущинам в экипаже. Женщины по городу ездят в телегах, на подобие древних Скифских, выбитых зеленым или красным сукном, на таких высоких осях, что без скамейки не могут и сесть в них, а висячие подножки не употребляются. В этом экипаже, вместо тюфяков, кладут обыкновенные подушки; впрягается одна лошадь, по большей части белая, которою правит мальчик сидя верхом, а впереди идет мерным шагом толпа слуг. Зимою ездят в санях, женщины - в закрытых сукном, а мущины в открытых, с коврами или кожами черных и белых медведей. [50]
Пища и питье
Обыкновенная пища Русских - рыба, мясо, свинина, молоко и соленая рыбья икра, красная, только что начинающая просаливаться, черная, уже довольно просолившаяся, и белая, самая свежепросольная, жидкая и сгущенная, какую вывозят и за границу. Пища приготовляется, без всяких приправ, кроме соли; а если подается на стол еще перец и уксус, то это уже роскошь. Телятины Русские, не знаю почему, совсем не едят. Это предубеждение так сильно, что Царь Иоанн Васильевич рабочих, строивших в Вологде замок, велел сжечь (?), за то что они во время голода съели теленка. Pyccкиe также не употребляют в пищу зайцев, раков и голубей, и питают отвращенье ко всему, что убивается без пролития крови. Бедные пекут хлеб из ржи, пшеницы и ячменя; приготовляют похлебку из рубленной капусты, и кашу из овсяной муки, по обычаю древних Ирландцев и Шотландцев. Рыбий рассол многие любят есть с хлебом. У богатых, кроме рыб и мяс, подают блины, пироги и разные плоды, заваренные в уксусе. Холодные кушанья Русские умеют приготовлять весьма хорошо. Овощей, кроме капусты, не употребляют; но opеxи, ягоды, разного рода яблоки свежия и кислые, дыни и огурцы, составляют каждодневную принадлежность порядочного стола, равно как Астраханские арбузы, сберегаемые в меду, [51] Каспийский виноград и Татарская корица; пряники едят с водкою, чтобы уменьшить силу ея. Лук и чеснок играют немаловажную роль в Русской кухне.
Иногда варят в меду яблоки и разные ягоды, и, сгустивши, дают им форму продолговатую или шаровидную. Масло коровье употребляют редко, а больше приготовляют его из льняного семени и из грецких орехов.
Между напитками первое место занимает водка, имеющая жгучее свойство. Говорят, что она весьма полезна Русским по холодному климату. Для лучшего вкуса в нее кладут разные пряности и травы. Мед приготовляют, разводя соты в холодной воде, или варят этот раствор на огне. Последний почитается лучшим. Пиво варится из ячменя овса и хмелю. Простейший напиток, известный под именем квас, обыкновенно делают из ржи без хмеля. Летом пьют воду, настоянную на яблоках, вишнях, малине и других вкусных ягодах, и подслащенную медом.
Вина привозятся из Испании, Франции, Германии, Греции и из Астрахани; но они не в таком большом употреблении, как водка и мед. [52]
Свадьба
В Московии брачные договоры заключают родственники, а жених и невеста даже не знают друг друга. В день брака, отец жениха приходит один, к невесте, и острием стрелы пробирает волоса, которые она, пред его приходом, рассыпает на челе. Пока невеста сидит с открытою головою, eй приносят подарки от жениха, потом накидывают на голову покрывало, и ведут в другую комнату. Здесь она садится вместе с женихом за стол, дети в белой одежде приносят хлеб, соль и сыр. Священник благославляет их и прикушивает; после того тотчас входят родственники в нарядных уборах, и все отправляются в храм. Священник читает молитвы; новобрачные обещают друг другу верность и любовь; потом Священник возлагает на них венцы, сплетенные из полыни (absynthium), произнося следующия слова: что Бог сочетал, человек да не разлучает; молодые меняются кольцами, и наконец Священник читает Евангелие, и в заключение дает им поцеловать крест. По совершении таким образом брака, новобрачная падает к ногам своего мужа и целует его в ногу: дружки подносят Священнику стакан с вином, а он дает его новобрачным с приветствием; они [53] выпивают вино, а стакан растаптывают ногами 4, обещаясь также поступить и с тем, кто бы захотел растроить их союз. За тем, отправляются домой верхами и в повозках или санях, и открывается пир, а новобрачная начинает вздыхать, всхлипывать и плакать. За третьим кушаньем новобрачный ведет ее к брачному ложу, хотя она сопротивляется. Между тем гости чокаются бокалами, а свахи начинают в скорбных песнях оплакивать перемену девичьей жизни. Если невеста окажется не целомудренною или с каким-либо недостатком, как то: слепа, хрома, больна или очень стара, то ее могут отослать к родителям.
Родственники до четвертого колена и бывшие вместе восприемниками при крещении, в брак не вступают. Жениться и выходить замуж в третий раз в Московии предосудительно. Дворяне женят своих сынов очень рано, так что они еще играют в детские игры и учатся, а уже женаты. Жены в большом повиновении у мужей, и, в [54] знак власти последних, на постели вешается плеть, называемая: дурак 5.
С Латинского И. ТАРНАВА-БОРИЧЕВСКИЙ.
Комментарии
1. De rebus Моschoviticis ad Seremssimum Magnum Hetruriae Ducem Cosmum Tertium. Patavii, 1680. Typis Petri Mariae Frambotti Bibliop. Sap. perm.
2. Никул Давидович.
3. Правописание подлинника соблюдено во вceй точности.
4. Это сделано было и на браке Московской Великой Княжны Елены Иоанновны с Литовским Князем Александром в 1495 г. А в наряде свадьбы Великого Князя Василия Иоанновича с Княжною Еленою Васильевною Глинскою, в 1526 г., сказано: «и как еще Великий Князь будет допивать вино, и он ударит сткляницу о землю, и ногою потопчет сам и иному никому не топтать, опричь Князя после венчания, а собрав, кинуть в реку, как прежде велось». Прим. Перев.
5. Как ни странен этот обычай, но нельзя сказать, чтобы его выдумала клевета. В хороводной игре Покорици девицы, равно и в других старинных песнях, шелковая плетка играет немаловажную роль. Прим. Переводч.
(пер. И. П. Тарнава-Боричевского)
Текст воспроизведен по изданию: Извлечение из сказаний Якова Рейтенфельса о состоянии России при Царе Алексее Михайловиче, о состоянии России при царе Алексии Михайловиче // Журнал министерства народного просвещения, № 7. 1839
© текст - Тарнава-Боричевский И. П. 1839
© сетевая версия - Strori. 2010
© OCR - Strori. 2010
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЖМНП. 1839
ЯКОВ РЕЙТЕНФЕЛЬС
СКАЗАНИЯ СВЕТЛЕЙШЕМУ ГЕРЦОГУ ТОСКАНСКОМУ КОЗЬМЕ ТРЕТЬЕМУ О МОСКОВИИ
DE REBUS MOSCHOVITICIS AD SERENISSIMUM MAGNUM DUCEM COSMUM TERTIUM
Уроженец Курляндии Яков Рейтенфельс (Jacob Reutenfels) пробыл в России с 1671 по 1673 гг. Сам Рейтенфельс сообщает, что его отец, благодаря своему уму и высоким нравственным качествам, играл большую роль при дворе польского короля Яна II Казимира. А. Станкевич установил, что Рейтенфельс приходился племянником врачу царя Алексея Михайловича Иоганну Костеру фон Розенбурху. В 1672 г. Розенбурх ходатайствовал, чтобы Рейтенфельсу (в русских источниках — Яков Рутфель) было разрешено отправиться в Вильну для учения с тем, чтобы по окончании курса поступить на русскую службу- На это последовало монаршее разрешение, но учился ли Рейтенфельс в Вильне, неизвестно 24. В 1674 г. Рейтенфельс находился в Риме, где сблизился с известным ученым А. Кирхером и произвел на него выгодное впечатление благодаря своим познаниям (он владел шестью языками) и ревности в католичестве. Через кардинала Распони Рейтенфельс подал три проекта относительно распространения католичества в России. В двух первых проектах он предлагал отправить в Россию миссионеров под видом врачей или инженеров и давал обстоятельные рекомендации, как действовать в России, описывая все трудности, с которыми придется столкнуться. Третий проект содержал предложение церковной унии, средствами к достижению которой, по мнению автора, должны быть предложение антитурецкого союза, направление в Россию мастеров горного дела и обещание учредить в землях Священной Римской империи компанию для торговли с Россией 25. Не достигнув успеха в Риме, Рейтенфельс [416] перебрался в Тоскану и был ласково принят великим герцогом Козимо III Медичи, которому, в знак благодарности, преподнес перед отъездом в Польшу свое сочинение.
“Сказание о Московии” было составлено около 1676 г. Герцог Козимо III передал рукопись на хранение в библиотеку. Там ею заинтересовался некий знатный германец и снял с нее копию, которую уступил книгопродавцу Фрамботти, и тот в 1680 г. в Падуе опубликовал сочинение Рейтенфельса под заглавием “О событиях Московских Светлейшему Герцогу Тосканскому Козимо III. В Падуе 1680 года. Иждивением книгопродавца Петра Мария Фрамботти. С разрешения старших” (“De rebys Moschoviticis ad Serenissimum Magnum Hetruriae Ducem Cosmum Tetrium. Patavii MDCLXXX. Typis Petri Mariae Frambotti Bibliopol. Sup. perm”). Согласно розысканиям А. Станкевича, рукопись Рейтенфельса была утеряна уже в начале XIX в., запросы в главные библиотеки Флоренции в начале XX в. не дали никаких результатов.
“Сказания...” Рейтенфельса не получили широкой известности в Европе. Ничего не известно об их переизданиях где-нибудь, кроме России. В 1836 г. этим сочинением заинтересовался историк Ю.И. Венелин и перевел, вернее, пересказал первые девять глав второй книги, но этот перевод не был напечатан. В 1839 г. историк Литвы И.П. Тарнава-Боричевский опубликовал извлечение из первой и третьей книг 26. В 1905г. появился перевод всей книги А.Станкевича, опубликованный первоначально в ЧОИДР, затем отдельным изданием. “Сибирскую” часть “Сказаний...” привел в своем сборнике М.П.Алексеев, “московскую” — М.М. Сухман 27.
Историки рассматривали сочинение Рейтенфельса только как источник по истории восстания Степана Разина 28. “Сказания...” Рейтенфельса четко делятся на историческую часть и описание современности. Членение на мелкие главы, видимо, вызвано знакомством Рейтенфельса с сочинением А. Олеария, избравшего подобную форму изложения материала. Историческая часть труда представляет особый интерес. Прежде всего Рейтенфельс объясняет, что под мосхами, предками современных русских, он понимает все народы, обитавшие некогда на территории России и известные миру под разными именами, “сросшиеся в единое целое” в Московском государстве. Подобный подход приводит Рейтенфельса к тому, что он именует “русским народом” половцев. Вообще, древняя история в изложении Рейтенфельса оказывается далекой от первоисточников. Причина в том, что Рейтенфельс, который опирался не только на античных авторов, но и на более позднюю [417] традицию и современные ему сочинения, впитал и отразил в своем своде известий о мосхах многочисленные трансформации первоначального знания. Так, Иордан в “Истории и деяниях гетов” именовал реальных и мифологических правителей античности готскими вождями. Шведская историография (И. Магнус, Я. Гислонис, Ю. Локцениус) утверждала единство скифов, готов и шведов, реальные и мифологические готские короли становились шведскими.
Основная часть источников Рейтенфельса названа им самим. Он перечисляет 24 античных, византийских и средневековых автора или сочинения, среди которых: Геродот, Плиний, Иордан, Герберштейн (в “Сборнике известий о Московии”), Поссевино, Буссов. Не названы, но были использованы Рейтенфельсом польские историки — Я. Длугош, М. Меховский, М. Стрыйковский. Несомненно его знакомство с сочинением Олеария. По-видимому, русские письменные источники Рейтенфельс не использовал. В рассказе о войне рабов с господами он ссылается на аналогию ему в новгородских летописях, имея в виду знаменитое сказание “о холопьей войне”, но как раз в летописях этого рассказа нет, а есть у Герберштейна, Стрыйковского, Флетчера. Стрыйковский же ошибочно утверждает, что это сказание содержится в “старых русских хрониках”. Русский язык Рейтенфельс, по-видимому, знал, так как владел польским и мог легко освоить русский. В рассказе о приказах он называет Приказ Большой Казны — Большой Красный, что выдает слуховую ошибку. Можно проследить некоторые русские предания в исторической части труда Рейтенфельса, например, о том, что прозвище Ивана Калиты связано с щедро раздаваемой им милостыней.
Основная идея Рейтенфельса — поиски русских корней в Библии и у античных авторов — была во второй половине XVII в. не нова. “Повесть временных лет” ведет происхождение славян от Иафета. Польские историки XV—XVI вв. старались уточнить библейскую генеалогию славян, называя их предком различных сыновей и внуков Иафета. Мосоха называют праотцем московитов польские историки Б. Ваповский, М. Стрыйковский, немецкий историк Х. Моземан-Фаброниус, в XVII в. эта идея получила широкое распространение среди украинских ученых монахов. Но в среде московских книжников она утвердилась не сразу, отчасти и потому, что Мосох нелестно охарактеризован в Библии (что сильно утрировал П. Петрей, подчеркивая жестокость нравов Мосоха и московитов) 29.
Обращение к античности и стремление связать ее с современной историей также свойственны для историографии XV–XVII вв. Упоминаемая Рейтенфельсом грамота Александра Македонского сарматам — это известная грамота славянам, жалующая им земли от Италии до крайних северных пределов, появляющаяся в чешских хрониках в XV в. Во второй половине XVII в. в этот процесс включились и русские историки. [418] Митрополит тобольский Игнатий Римский-Корсаков (ум. 1701) в “Генеалогии” Римских-Корсаковых выводил их происхождение от Геркулеса, через его сына Корса, использовав при этом 63 сочинения античных, польских и латинских авторов 30.
В предисловии к своему труду Рейтенфельс говорит об относительности понятий “варварство” и “невежество”, стремится быть объективным в рассказе о нравах московитов, но все же не избегает многих привычных отрицательных характеристик, хотя говорит о русских не только плохое, но и хорошее. В целом описание Рейтенфельсом современной ему России показывает в нем ум, любознательность и наблюдательность. У Рейтенфельса содержится точная характеристика русского самодержавия, автор проницательно замечает, что традиционная закрытость русских является причиной многих басен, распространяемых иностранцами. В “Сказаниях...” красочно описана Москва, подробно рассматриваются органы государственного управления, с большой симпатией говорится о царе Алексее Михайловиче. Небезынтересны попытки Рейтенфельса сблизить Россию и католические страны. Он говорит о симпатиях к католичеству Ивана III, Василия III, Алексея Михайловича, сходстве православия с католичеством. Надо заметить, что свое сочинение он начал писать одновременно с тем, как подал свои проекты миссионерства в России.
Комментарии
24 Рейтенфельс Я. Сказания светлейшему герцогу Тосканскому Козьме Третьему о Московии. Падуя. 1680. Иждивением книгопродавца Петра Мария Фрамботти. С разрешения старших. С латинского перевел Алексей Станкевич. М., 1905. C.IV, V.
25 Пирлинг П. Новые материалы о жизни и деятельности Якова Рейтенфельса. Тексты документов перевел Алексей Станкевич. М., 1906. С. 1–7, 16, 21.
26 Извлечение из сказаний Якова Рейтенфельса о состоянии России при Царе Алексее Михайловиче. С латинского перевел И. П.Тарнава-Боричевский // ЖМНП. 1839. Июль. Отд. II. С. 1—54.
27 Алексеев M. П. Сибирь в известиях... С. 383—388; Иностранцы о древней Москве... С. 350—355.
28 Алпатов M.А. Указ. соч. С. 192—194; Буганов В.И. Разин и разинцы. Документы, описания современников. М., 1995. С. 318.
29 Мыльников А.С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. Этногенетическе легенды, догадки, протогипотезы XVI—начала XVIII века. СПб., С. 21—35.
30 Игнатий Римский-Корсаков. Генеалогиа явленной от Сотворения мира фамилии ...Корсаков-Римских / Сост., автор вступит. статьи, исследования и аннотированного указателя источников А.П.Богданов. М., 1994.
Текст воспроизведен по изданию: Утверждение династии. М. Фонд Сергея Дубова. 1997
DE REBUS MOSCHOVITICIS AD SERENISSIMUM MAGNUM DUCEM COSMUM TERTIUM
Посвящение
Светлейший Герцог, Государь Всемилостивейший!
Издалека, с холодного Севера, из киммерийского мрака являются на ясный твой тосканский полуденный свет мои сказания о Московии, дабы получить от блеска твоего имени себе жизненного духа, ибо, народившись среди постоянных, тревожных странствований, они непременно должны были выйти несвязными, необработанными и неясными. Я обращаюсь поэтому к твоему великодушию: простри его благосклонно на мое неискусное и поверхностно скользящее перо, если, Великий Государь, найдешь, что мои отрывочные, безыскусственные и необработанные рассказы не соответствуют ни твоему величию, ни важности описываемых московских событий. Ведь ни величайшие исполины, опущенные в глубокий колодезь, ни изображение великих дел, помещенное на невзрачной, малой дощечке, ничуть не теряют вследствие сего ни величины своей, ни значения. Именно тебе, совершившему ряд долгих и славных путешествий и объездившему некогда лучшую часть земного шара, конечно, хорошо известно, что во время путешествия внешний вид странников, большею частью, бывает непригляден. Вот соображения, которые внушают мне надежду, что ты не сочтешь настоящий, малый, труд мой совершенно недостойным твоего могущественного покровительства, и я, коленопреклоненно, горячо молю Треблагого и Тремогущественного Господа Бога, свыше обо всем пекущегося, о том, чтобы ты, Государь справедливый, благочестивый, милостивый, богоподобный, как можно долее и благополучнее правил судьбою народов к отраде твоих подданных, на гордость и украшение всему миру и в величайшее прославление Имени Господня.
Предуведомление к просвещенному читателю о книге сей, ее сочинителе и о том, как рукопись ее досталась нам
Если ученые вообще извлекают величайшую для себя пользу и немалое удовольствие из всякого рода старинных письменных памятников, то, поистине, они в гораздо большей степени обретут и то, и другое в ряде исторических повествований, добросовестно и без всяких прикрас составленных просвещенными мужами, нежели в каких-либо иных сочинениях. Ибо история есть как бы богатейшая и разнообразнейшая сокровищница, своею чудесною силою заставляющая дух и разум читателя, так сказать, само собою достигать высшей степени мудрости, прочно усваивая чуть не все успехи целого ряда веков. Если же исторические сказания, не имеющие ничего общего с лживыми вымышленными баснями, доставляют вообще развлечение и пользу, то я смело и торжественно клянусь, что просвещенный и любознательный читатель найдет в настоящем повествовании в изобилии и то, и другое. Ибо предлагаемые сказания наши заключают в себе, кроме несомненной, доподлинной истины, составляющей душу истории, еще и такие, удивительно разнообразные, сведения, какие трудно найти на страницах других, древних и новых, сказаний. Ибо, так как здесь описываются страны и народы, крайне далеко от нашей страны находящиеся, то неизбежно надо было подробно рассказать об образе жизни, священных обрядах, законах и нравах, весьма отличных от наших и для нас совершенно неслыханных и неизвестных. К этому надо еще прибавить, что эта страна находится почти у самого северного полюса, сплошь покрыта вечным снегом и находится в окоченелом состоянии от постоянного мороза, так что хорошенько не знает ни ночного мрака, ни дневного света. Однако же и там произрастают разные плоды, травы и деревья и водятся животные, птицы и рыбы, по большей части не похожие на наши. Все это и многое еще другое может приятно занять читателя, удивить его и доставить ему наслаждение.
Выслушай же теперь внимательно и благосклонно краткое сообщение о том, кто составил это чудесное, необычайное повествование и благодаря какому счастливому стечению обстоятельств рукопись этого сочинения досталась нам. [235]
Прекрасную повесть эту составил Яков Рейтенфельс, муж доблестный, отец коего пользовался чрезвычайной милостью и весом у светлейшего короля польского Казимира, ибо был его советником в сокровенных делах, муж отменно выдающийся, ибо, превосходя всех современников своих ученостью и красноречием, далеко опередил всех их приятностью обхождения, нравственным образом жизни, крайним человеколюбием и непорочностью души. Итак, сей доблестный муж, достойный сын славного отца, проживая некогда во Флоренции и имея часто доступ во дворец светлейшего великого герцога тосканского Козьмы III, составил, дабы снискать себе расположение его светлости каким-либо важным делом, эту повесть, переписал ее собственноручно и, посвятив ее ему же, поднес ему в дар, после чего она была приобщена к другим редчайшим книгам, коими библиотека герцога была весьма богата.
А так как эта библиотека крайне гостеприимно открыта и для граждан Флоренции, и для посторонних приезжих, то случилось, что некий знатный германец увидал эту рукопись между другими, редчайшими, рукописями и, прельщенный новизною ее содержания и красотою изложения, усердно просил самого библиотекаря о разрешении списать ее, чего, наконец, и добился. Ибо начальник сей библиотеки, Антоний Мальябекки, муж доблестный и выдающийся своей любезностью и доступностью по отношению ко всем ученым и крайне участливо относящийся к научным вопросам, не только не затруднился дать такое разрешение, но даже сочувственно отнесся к этому. Этот знатный германец, получив желаемое, отправился в путь из Флоренции в свое отечество, а прибыв сюда, в эти итальянские Афины, желая оказать услугу ученому миру, благосклонно предоставил мне копию, им собственноручно и точно с подлинника списанную, для напечатания впервые. Ее-то, благосклонный читатель, я ныне в печатном виде и предлагаю тебе для пользования и надеюсь, что так как она преисполнена всякого рода мудрости и заключает в себе разные известия, столь же новые, сколько и достопримечательные, то ты не пожалеешь, что пробежал ее, а по временам, в часы досуга, внимательно изучил ее. Прощай, и воздай похвалу нашему усердью ко всему ученому миру.
Падуя, марта месяца 28 дня, 1680 года
Главные источники
Аблавий. Аллаций. Атлас. Берозий. Цедрен. Московская летопись. Кромер. Геродот. Иорнанд. Коянович, орд. Иезуит., История Литвы. Никет. Олай Великий. Олеарий. Павлиния, Северная история. Плиний. Поссевин, орд. Иезуит. Прокопий. Птолемей. Саксон Грамматик. Шеффер. Сборник известий о Московии. Зонара. И многие другие.
Предисловие
Изложить связно и последовательно то, что действительно было с самых ранних пор существования мира, есть труд столь тяжелый и почти безнадежный, что и глубочайшие поныне умы согласны в том, что это значит лишь тратить даром и труд и время. Неудивительно посему, что всякая древность окутана продолжительным мраком и что в период, когда первобытным народам более нравятся ужасы войны, нежели сладостные плоды мира — науки, главное место занимают невежественные вымыслы. Мало того, неисповедимый Промысел Божий и непостижимое Его Правосудие оставляют этот народ под бременем диких нравов и невежества до той поры, пока он, как и все остальные, не просветится собственным прозрением, собственным светом. Дошедшие же до потомков памятники, вырезанные на меди или на камне, а также и устные, могущие бы возвестить о давно прошедшем, подвергаются столь разнообразной порче, что едва оставляют по себе след: ибо съеденный ржавчиною металл или треснувшие либо стертые камни могут превосходно свидетельствовать о чем угодно, но отнюдь не дают верного представления о том, что было, а гораздо вреднее то, что описывающие эти сомнительные памятники еще более затемняют их разноречивыми объяснениями. Со своей стороны, и в записях, и устных преданиях чуть ли не совсем затирается истина, либо вследствие ненадежности памяти людской, либо тщеславных измышлений, либо неистовства войны и властителей, или же благодаря невежеству пишущих. Ко всему этому присоединяются и другие, еще большие, затруднения. Ведь нередко — как заметил кто-то — целые царства рушатся или переносятся на другое место; несколько племен сливаются в одно, или одно распадается на многие; пустыни заселяются, а тщательно обработанные земли превращаются в суровые пустыни; леса вырубаются и обращаются в плодоносные нивы; большие города разрушаются и, как бы из праха их, возникают новые на новых местах. Реки меняют свои русла, болота высыхают, и даже само море то наступает, то отступает. Считая поэтому все, что касается, в каком-нибудь отношении, древней истории, не достоверным, я с трудом нахожу какие-либо твердые основания, на которые я бы мог опереться. Хотя и странно, что почерпаемые со страниц Св. Писания свидетельства об исторических событиях не суть лишь умозаключения, основанные на длинном [237] ряде выводов, ибо Св. Писание преследует цели более важные и более возвышенные, нежели подробное изложение мирских, летописных событий, однако нельзя отрицать того, что уже из одной десятой главы книги Бытия можно узнать гораздо более и гораздо вернее о происхождении народов, нежели из свидетельств всех остальных, дошедших до нас, письменных памятников. Поэтому и мы постараемся, прежде всего, этим божественным путеводным светочем, ибо это, по общему убеждению, вернее, — осветить, насколько это возможно, корни происхождения московского народа, окутанные столь глубоким мраком. Подвигаясь затем дальше в пучине времени, мы не преминем воспользоваться также и светскими писателями, хотя вначале нам придется довольствоваться одними предположениями, так как мосхи, случайно упоминаемые у чужеземных писателей, значатся то под одним названием, то под другим. Но так как их собственная история почти что не сохранила никаких остатков древности, то всякий свет, внесенный в этот, поистине киммерийский, мрак, может быть лишь отрадным, как бы слаб он ни был. Я со своей стороны, конечно, сочту себя вполне вознагражденным за настоящий, хотя бы и небольшой труд, если дам им какому-нибудь ученому, более, к его счастью, даровитому, нежели я, как бы руководящую нить и докажу необходимость не только исправить ошибки, могущие встретиться у меня, но и расследовать точно и обстоятельно то, чего я лишь поверхностно коснулся. Ибо я не настолько страшусь справедливой оценки и не так уж против поправок, чтобы не желать от души полного раскрытия истины. А пока я кратко опишу обычаи и некоторые новейшие события мосхов, основываясь иногда на более достоверных памятниках, русских и иных, а иногда на личном моем опыте и на наблюдениях очевидцев. При этом я усердно прошу читателей простить мне, если я повторю кое-что общеизвестное, и позволения свободно обсуждать общераспространенные понятия о нравах. А так как в последних весьма трудно разобраться, то не должно отнюдь при этом поддаваться ни чувству приязни, ни чувству вражды. Ибо мне хорошо известны и чувство взаимного отвращения между отдельными лицами, и присущее всем народам вообще зло — зависть и презрение. Я также хорошо знаю, что люди ревниво относятся к добродетелям и порокам смертных, постоянно расходясь друг с другом и ошибаясь, благодаря личному чувству. Благодаря этому, зачастую, одно и то же у разных народов то превозносится, то осуждается, ибо даже самый негодный поступок мы хитро скрашиваем придуманным выражением ”благочестивый обман” или ”государственная необходимость” и нередко одно и то же чудовищное проявление варварства, которое мы в других всячески стараемся пояснее обнаружить, в самих себе мы таим, благодаря лишь различным названиям. От всего этого, ввиду его дикости и непристойности, я [238] намерен воздержаться, в остальном же я усердно прошу еще и еще простить мне местами самое изложение, местами — его порядок, так как я только урывками мог трудиться над писанием сих сказаний, среди постоянных суровых жизненных забот на чужбине и после почти пятилетней разлуки с музами. Всякий беспристрастный читатель простит мне поэтому и зияющие пробелы, и несвязность событий, вследствие молчания источников. К тому же никогда, клянусь, это сочинение не вышло бы в свет, не будь на то воли светлейшего герцога тосканского, моего милостивого государя. Сей доблестный князь, служа своею справедливостью — правителям, а благочестием — всем христианам неким сверхъестественным, блестящим примером, побужденный выдающейся любовью к просвещению, неутомимо заботился о том, чтобы нам, в слабой попытке нашей, оказана была ученая помощь, и прежде всего помощь достославного Антония Мальябекки, достойнейшего помощника такого государя, красы ученых, в котором счастливо соединились все те высшие умственные дарования, из коих каждое в отдельности украсило бы уже любого ученого. Из предосторожности, впрочем, я желал бы здесь предупредить, что под названием московитов я разумею всевозможные народности, ныне под властью Российского государства находящиеся, и что, говоря то о них всех вообще, то об отдельных народах, я более придерживался нового и достоверного, нежели древнего и сомнительного, хотя мосхи не без основания считаются причастными славе скифов и готов, так как они либо одного с ними происхождения, либо же, смешавшись с ними, действовали в тех же русских землях, подпадая лишь в разное время под разное владычество. При наименовании правителей я также, вперемежку, употреблял то название царя, то короля, а иногда и великого князя, зная, что отчасти все эти выражения — равнозначащи, а отчасти, в разное время, предпочтительно употреблялось либо то, либо другое наименование.
Для того же, чтобы можно было потом, с бульшим удобством, продолжать рассказ, мне придется, в самом начале его, повести речь несколько издалека, предпослав самые краткие и необходимые сведения о корне происхождения мосхов.
После того как Ноев ковчег, этот плавучий дом и зародыш мира, благополучно избегнув всеобщей неотвратимой гибели, стал на горах Араратских в Армении, богоборцы дерзновенно, в течение многих лет, тщетно пытались воздвигнуть Вавилонскую башню, но, по смешении свыше языков, начали по необходимости рассеиваться в разные стороны. Тогда — я умалчиваю о прочих — некоторые потомки Иафета отправились с армянских высот на запад и север, в Натолию или Малую Азию, а отсюда, быть может по наущению Ноя, одни переплыли морским зыбким путем через Пропонтиду и Босфор на населенные острова в архипелаге и в Европу, главным образом, [239] в Западную; другие же, с другой стороны, распространились вдоль Черного моря через Каппадокию, Колхиду, Грузию, Черкасию и вдоль Каспийского моря через Мидию, Албанию, Скифию до самого севера и даже чрез Норвегию и Гренландию или иным каким путем в Америку, как это ясно доказывают исландские летописи. Ведь и самое имя Иафет обозначало, что его потомки расселятся на широчайшем пространстве. Кого же именно из этих потомков Ноя должно считать родоначальником того или другого отдельного племени, никоим образом решить нельзя за разнообразием мнений и непроницаемым, окутывающим этот вопрос мраком. Бероз (если только действительно эта мысль приходила когда-либо самому Берозу в голову) и некоторые другие древнейшие писатели сообщают, что Ной неоднократно поочередно рассылал своих потомков основывать колонии по всему земному шару, и что поэтому он назывался у скифов отцом всех — малых и великих — богов, мировым зерном и иными, отдающими древностью, именами. Отсюда естественно следует, что, в свою очередь, и Иафет, и Хам, и Сим поступали точно так же. Все это, по-видимому, нисколько не расходится со Св. Писанием. Действительно, у греков имя Иафета с древнейших времен было в таком употреблении, что вошло даже в поговорку, и то, что было в незапамятные времена, называлось ”древнее Иафета”. Они же рассказывали, что Прометею, сыну Иафета, на Кавказских горах орел терзает сердце или печень. Заманчиво предположение, что сей Прометей был Магог, сын Иафета, ибо его первоначальным местопребыванием был Кавказ, и самое имя это напоминало о терзании сердца. Впрочем, далее я уже ничего не скажу, предоставляя решать этот вопрос другим, более сведущим лицам.
Книга первая
О происхождении московитов и обзор царствований
Глава 1. Откуда и когда появились мосхи в России
Подобно тому, как все в подлунном мире изменяется, следуя закону превращения, ежедневно нами по великой книге опыта замечаемому, но не постигаемому, точно такому же круговороту подвержены также и судьбы народов, на море и на суше, так что мы не видим ни достаточно долговечных жилищ, ни какого-либо постоянного языка, ни неизменяющихся нравов, которые бы долго продержались. Одни народы, которые еще не так-то давно совсем отвыкли на севере от дневного света, переменив местожительство, обитают ныне на ясном востоке и юге, другие, которых некогда чуть не первых озаряло восходящее солнце, ныне погружены в почти постоянный мрак. А вследствие военных набегов и дружелюбных сношений все до того смешались, что в настоящее время тщетно было бы искать какой-либо народ на тех же самых землях, которые он обрабатывал в начале истории. Поэтому нам, отыскивающим сокрытую колыбель рода московитов, нужно будет до тех пор тесно связывать историю с землею и ее обладателями и изучать последовательный ход различных переселений, пока мы не доберемся, идя по их следам, начиная с их выхода из Азии, до нынешнего отечества их, хотя иноплеменные народы гораздо менее тревожили север своими вторжениями, нежели остальную часть земного шара. Всякий, нимало не задумываясь, скажет совершенно определенно, что Мозоху, сыну Иафета, принадлежали в качестве первых поселений (колоний) в мире Каппадокия и вся область Трапезунтская и Колхида, ибо Иосиф Еврей утверждает, что Каппадокия некогда называлась Мосхой, и всякий ясно видит из свидетельств Геродота, Плиния, Страбона, Птоломея и других, достоверных и надежных древних писателей, что мосхи, мосхины и мосинокки занимали как Каппадокию, так и известные кавказские ущелья близ Черного моря. Первоначально свободные, но вскоре порабощенные другими, они, испытав также изменчивость судьбы, не только подпали под власть Дария Гистаспа и вошли в [241] состав войска Ксеркса (имея в руках короткие дротики с длинными наконечниками и деревянные шлемы на голове), но совершенно, в конце концов, слились с племенем каппадокийцев. Из разных свидетельств Св. Писания об них наиболее достойны внимания слова Иезекииля, гл. 27 и 38, где боговдохновенный пророк говорит: “Греция, Мозох и Фубал принесли рабов и медные сосуды народу твоему”, и далее; “начальника Роса, Мозоха и Фубала”. Затем они же, теснимые могущественными ассирийцами, или же потому, что туземные жители, умножаясь, расширяли свои владения, достигли северного берега Черного моря, пространствовавши по Кавказским и Мосхийским горам, и пришли к р. Танаису, а отсюда постепенно расселялись по всей Руси, двигаясь преимущественно по следам гомеритов. Последние же, хотя занимали раньше эти места, благодушно приняли пришельцев или даже добровольно перенесли свои жилища дальше, так как пред ними с каждым днем открывались все более и более обширные земли и они жили разбросанно, на большом расстоянии друг от друга. Продолжая таким образом двигаться все дальше, они, около 1900 года от сотворения мира и 300 года после потопа, страшно увеличили своим присоединением к нему Сарматское государство, образовавшееся раньше из потомков Магога и Фубала и части гомеритов. Относительно этого вполне сходятся отрывочное известие Катона, утверждающего, что северные страны были заселены на 108 лет ранее, нежели Италия, и показание Бероза, говорящего, что Мозох основал две колонии. Как бы ни было, но имя мосхов, сохранившееся в названии одного древнейшего божества и реки Москвы в небольшом уголке Европы, начало в позднейшие века после долгого забвения все шире и шире распространяться, ибо моксами стали уже называться народы за Казанью, и поэт Лукан, равно и Плиний и Страбон называют мосхов соседями сарматов; а ранее сего преобладали сарматы. Сарматское государство стояло незыблемо ровно 3000 лет, и даже сам Александр Великий как-то, за верную их помощь в войне, не столько даровал им, а скорее подтвердил (если только он мог сделать и это) за ними преимущественное право селиться навеки на пространстве земли, ограниченном Ледовитым, Балтийским и Адриатическим морями. Нынешние чехи и далматы — я думаю, впрочем, похвальбы только ради — уверяют, что это подтверждение, начертанное золотыми буквами, и в настоящее время еще хранится в архивах Турции. Это Сарматское государство имело всегда, вследствие обширности и разнообразия страны, многих совершенно самостоятельных князей, причем, однако, один был главенствующим над прочими, и на стороне его были остальные соплеменники в силу договора о вечном союзе. Этот обычай, без сомнения, сохранился от вышеназванных первых устроителей рода человеческого, которые, заполняя собою [242] период времени в несколько веков, постоянно удерживали за собою верховную власть над потомками.
Переднею частью государства и древнейшим местопребыванием всех народов сарматского или скифского происхождения были, по единодушному свидетельству историков, Кавказ и Аракс, откуда, как из Троянского коня, вышли, ужас народов, люди в железных доспехах, и куда они, как в свое средоточие, сносили такое множество величайших и на весь мир знаменитых побед и неувядаемую за них награду — славу. Кто же, стало быть, не заключит отсюда, и вполне основательно, что сарматские племена получили свое название от этой самой родины их! Этими крайне дикими племенами постоянно пользовались как наемниками с большим успехом в своих войнах ассирийцы, персы, мидяне, Александр, Митридат и сами римляне, властители вселенной. Семь раз они нарушали спокойствие Азии своими набегами, Европу же они тревожили еще большее число раз.
Тем временем мосхи, распространяя все шире да шире свои владения и становясь все более известными под различными именами сопредельным народам, стали все сильнее и сильнее сталкиваться враждебно с ними, хотя первоначально никто, конечно, не счел бы выгодным делать на них нападения, ибо они долее всех придерживались своего старинного, скромного и невзыскательного образа жизни, да и затруднительные пути сообщения и доблесть их крайне не располагали их недругов к войне. Но потом, полагаю, с течением времени, у них несомненно произошли междуусобицы и разного рода раздоры, пока наконец, благодаря передвижению остальных северных потомков Иафета, т. е. кимвров и готов, мосхи не были вынуждены начать войну. Ибо с последними у них постоянно происходили вследствие захватов, с той и другой стороны, земли кровопролитные сечи, как это будет яснее видно из рассказа о царях московских. Шаг за шагом оттесняя врагов, они под именем славян вскоре покорили себе всю землю до реки Ельбы и положили там начало полякам и чехам. Не меньшее пространство земли они заняли потом под именем болгар, причем тотчас же за ними, как бы на смену своим родоначальникам, пришли в Московию из общей их родины новые народы. Греки, также по Черному морю приехавшие, урезали некогда их владения (fines corum a Graecis ... sunt, accisi [Пределы их ... урезаны греками — лат.]), и они могли бы легко перенять греческий образ жизни, если бы не были столь привержены к собственным нравам. Наконец дикие гунны и татары, последние народы Скифии, рядом новых набегов так стеснили их, что у них произошло замешательство, кажется, хуже вавилонского. Впрочем, в настоящее время обстоятельства изменились в их пользу: они совершенно покорили их и полновластно помыкают ими. [243]
Глава 2. О разных названиях московских племен
Хотя все ныне называемое Московией государство заключает в себе, и до сей поры, народы, ведущие свое начало от потомков Мозоха и Магога, т. е. мосхов, готов и скифов, как бы сросшихся в одно целое, тем не менее они, то все в совокупности, то лишь некоторые из них, были в разное время известны остальному миру под различными именами. У древнейших греков, которым мы почти исключительно обязаны древнейшими о них известиями, они сперва назывались гипербореями и киммерийцами, затем скифами и сарматами, а также и скифоготами, и многими еще другими именами. Киммерийцами, или кимврами, называлось то племя, которое с незапамятных времен, раньше других, занимало большую часть России. Я не сомневаюсь, что эти же самые потомки Гомера, раньше остальных, были родоначальниками германцев, направившиеся сюда на пути своем в дальнейшие страны. Ибо говорят, что они, быв прогнаны из своих местожительств готами и сарматами, неоднократными вторжениями через Фракию, Месию и Паннонию достигли наконец Норики; раньше же они, по словам Плиния и Страбона, разбойничали, не имея постоянного местопребывания, вдоль Меотидского моря и научились, по свидетельству Берозия, у скифов, чрез страну коих они проходили, располагать свои повозки лагерем. Скифы, перешедшие с реки Аракса или Араса, около которой Магог некогда впервые расположился на житье и оставил, у евреев, всему племени название магогов, на другую сторону Кавказа, Танаиса и океана, назывались ранее сего по имени царя Сколота сколотами, что означает — одетые в железные доспехи и звериные шкуры. Вследствие сего Берозий в пятой книге передает, что Арасс, отправившись с сыном Скифом из Армении на запад, занял земли вплоть до европейской Сарматии. Геродот приписывает это Геркулесу, который, по его рассказу, от женщины, получеловека, полузмеи, имел сыновей Агафирса, Гелона и Скифа, и что от них-то имена и перешли к племенам. А потому уж и все племена около Босфора, Киммерии, Борисфена, Истра, Меотидского озера и Танаиса были греками и римлянами прозваны скифами. Некоторые полагают, что и готское слово “скюте”, т. е. стрелок из лука, происходит от того же корня, так как скифы преимущественно славились искусством стрелять из лука. Что происхождение скифов относится к глубочайшей древности — с этим согласны даже те, которые ревниво отстаивают древность египтян, халдеев и финикиян. Из племен, обитающих близ Понта, они поэтому считались наиболее развитыми и справедливыми, но и наиболее жестокими. Умерших царей своих они ради поклонения возили с необычайной пышностью по всем областям до р. Герра близ источников Борисфена, где действительно находятся [244] огромные курганы, места их погребения. Дружеский союз они скрепляли тем, что почиталось делом обычным и ежедневно повторяющимся, — пить кровь убитых врагов, одеваться в их кожу, как в плащ, и употреблять человеческие черепа вместо чаш. Скифские готы, одного происхождения, от Магога, со скифами, бродившими по Московии, поселились, наконец, в Швеции, где они, ведя постоянные войны с германцами, или с кимврами, или с датчанами, постепенно, кажется, совершенно смешались с ними. Отсюда они, в 2593 году от сотворения мира, побуждаемые своим воинственным духом и недостатком земли, перешли под предводительством царя Бериха чрез Балтийское море и, как бы желая, с другой стороны, снова завоевать свое первоначальное отечество, покорили себе следующие народы; эстонцев, куретов и улмеругов, т. е. ливонцев, курляндцев и пруссов, или генетов, и вандалов. Когда же у готов при царе Балте или Галте вспыхнули междуусобицы, то от них ушли на новые места около Валахии гепиды, которые впоследствии напали на готов, поддерживаемые вандалами и скифами, но были побеждены, причем Гадарик, царь готов, объявлял вандалов союзниками, а скифов — рабами. Скифы снова попытались освободиться, но были снова покорены Филимером, вплоть до Меотидского озера; Филимер же, перекинув мост через Меотидское озеро, перевел среднюю часть войска отсюда и дошел, сражаясь со скифами, называемыми спалями, до Понта. Они проникли даже во Фракию, по языку некогда родственную готам, и отчасти в Грецию, под названием понтийских готов, и сражались во время Троянской войны против греков вместе с амазонками. Об этом свидетельствуют до сих пор многочисленные громадные каменные столпы, воздвигнутые в Швеции в честь готских героев, храбро сражавшихся за пределами отечества. Ибо Швеция, как гласят готские законы, есть постоянное и неизменное местопребывание готов. Когда Овидий жил изгнанником в Понте, то они владели Томоном и другими местами до самого левого берега реки Истра, и даже до времен перекопских ханов там еще существовали их вожди, происходящие от завоевателей. История этого народа в скором времени, надеюсь, будет весьма разъяснена, когда будут объяснены всему миру древние руны, высеченные на столпах и на скалах и которые списываются и исследуются в Упсале ученейшими мужами. Впрочем, готы уже издревле должны были быть довольно развитым народом, ибо они верили, подобно скифам, в бессмертие души и приводили в восхищение мудрейших философов. Позднее их имя было кой-где слегка изменено в прозвание “геты”; геты, живущие по Борисфену, утверждали, что их покойники уходят к демону Замолксису или Гевелейсу и там становятся причастными всяких благ. От тех же готов, которые некогда отправились из московских областей в Италию, Испанию [245] и еще куда-то, отделились, говорит предание, парфяне, положившие первое основание могущественнейшему Парфянскому государству. Впоследствии то весь народ мосхов, то отдельные племена из его состава назывались многими различными именами, подробный перечень которых впервые составлен греческими писателями. Из него можно до известной степени выяснить себе древнейший их быт и простые нравы. Ибо все они носят название, приноровленное к местожительству каждого из них: темноволосые агафирсы в пестрых одеждах, получившие свое название от сына Геркулеса, соседи азиатских скифов, которые, говорят, владели большим количеством золота и не скупы и не завистливы. Это, несомненно, обитатели нынешней Черкасии. Гелузы, т. е. строящие жилища в болотах, на озерах, так как они населяют землю, чрезмерно болотистую, и которые представлены у Тацита в его древней Германии как нечто баснословное по причине их необыкновенной одежды. Гелузы и оксионы, говорит именно этот писатель, имеют голову и лицо — человечьи, туловище же, руки и ноги — звериные (это подобно тому, что говорят про нынешних лапландцев и пермяков). Гиппофаги, питающиеся кониной, которую татары и поныне употребляют в пищу; борисфениты, живущие по р. Борисфену, т. е. северной, и приносящие жертвы по греческому обряду и хвастающие своим происхождением от милезийцев; невры, также близ реки живущие, зовутся так от слова “нерва”, т. е. ременная плетка. Вблизи находятся гелоны, происшедшие, как говорят, от Гелона, сына Геркулеса. Равным образом занимали некогда немалую часть Московии туссогеты или тиссагеты, тирсагеты и массагеты — народы гетского происхождения. Аланы, т. е. бродячие, кочевали около Меотидского озера и болот, пока не слились в одно с готами; агриппеи, знаменитые своею справедливостью, говорят, процветали в том же самом месте, где и абии, жившие у реки Оби, после того как месы заняли Месию у Гема. О них говорит Гомер в 5-й песне Илиады, обращаясь к Борею: “Там находятся воинственное племя фракийцев, любящие войну месы, доблестное племя гиппомолгов и пожирающие молоко абии, справедливее коих нет народа”. Царские скифы, которые вследствие какой-то, неизвестной мне, знатности считают прочих скифов своими рабами; меланхлены, ибо они носили темную одежду, как это делается и сейчас, в Червонной Руси. Будины или бодины, рыжеволосые и голубоглазые, которые некогда двинулись в Подолию, где великое изобилие выдр и бобров. Номады, ведущие пастушеский образ жизни и бродящие по полям и лесам, не имея постоянного места жительства; георги, усердно занимавшиеся обработкою земли, у которых и женщины были обучены военному искусству; от них, кажется, еще уцелело племя грузинов, часть коего принадлежит мосхам. Далее — аорсы и аримаспы, [246]историю которых, как утверждают некоторые, некогда изложил Аристей, учитель Гомера, в эпической поэме. Тот же Аристей свидетельствует, что аримаспами были прогнаны иссидоны, скифы — иссидонами, а киммерийцы, тревожимые скифами, покинули страну у южного моря. Гамаксобы и иссидоны, имеющие обыкновение возить повсюду свои жилища на повозках, что и поныне делают калмыцкие татары. Рифаки, получившие название, быть может, от Рифата, сына Гомера, или от сильных ветров и Рифейских гор. Циги, близ Меотидского озера, получили название от легко раскалывающегося дерева, клена и багрового цвета коры. В соседстве с ними Плиний и Страбон полагают сербов или сирбов, которые впоследствии переселились в Сербию, страну близ Константинополя. Также отступила вначале, чрез Каспийские ворота, с целью захватить государство на востоке и часть турок, главным образом из тех частей Татарии и Черкасии, которые ныне подчинены Московии. Равным же образом весьма заслуживают упоминания здесь и амазонки (ибо они главная домашняя гордость русских). Эти савроматиды или савропатиды и эопарты, т. е. женщины-мужеубийцы, ведут свое происхождение от тех скифов, которые владели громадной частью Азии, вплоть до воцарения ассирийского царя Нина, когда они, перебив уцелевших от вражеских мечей мужей своих, сперва заняли пустынную страну у реки Фермадонта, наследственное достояние древних потомков Мозоха. В этом месте расположили свои жилища изгнанные из своей родины аристократической партией Филос и Сколопитас с большим числом скифской молодежи, но, будучи окружены разного рода преследованиями, они уступили владения женам, которые впоследствии помогали троянцам против греков и, в свою очередь, получили в помощь от скифского царя Сагилла громадный отряд конницы под предводительством князя Печагора, но тем не менее были побеждены греками; когда же те везли их по морю, то они перебили всех корабельщиков на судах и ушли в скалы у Меотидского озера. Делая отсюда набеги на владения скифов, они были признаны за женщин, и скифы, пренебрегая ими, предоставили своим юношам бороться с амазонками, которые, выйдя за них замуж, поселились по реке Танаису на расстоянии трех дней пути от Меотидского озера, и здесь, говорят, имя и храбрость амазонок были в большой славе вплоть до времен Юлия Цезаря. Наконец, особенно выдаются между теми племенами, коих имена и доныне еще сохранились, московские племена болгар, славян и русских. Кому не ясно, что болгаре или, вернее, волгаре получили свое имя от реки Волги, откуда они появились и распространили свое владычество и свой язык до самой Греции включительно. Часть их, прозванная на варварском наречии уннобундоболгарами или контра-готами, поселилась у северных берегов Евксинского Понта и у [247] Меотидского озера. Кроме того, из этого же племени, как бы из колчана, явились, по свидетельству Свиды и других, славяне, отличающиеся, как уже одно их название указывает, доблестью и которые впоследствии, под именем также булгар и венетов, заняли на громадном пространстве все свободные земли вандалов. Поэтому-то летописи мосхов и утверждают, что мосхи — славянское племя из колена Иафетова. Здесь должно обратить внимание на то, что эти славяне впервые привели две дружины в Польшу и в Богемию, большую часть коих до того занимали вандалы. Имя же “русские”, присвоенное ныне московитами себе, происходит от славянского слова “рассеяние” и обозначало уже в древности людей, живущих не кучно, а на большом расстоянии друг от друга, вследствие чего греки и называли их славянами, антами и спориями, т. е. “разбросанными”.
В древние времена рутенами, россами, роксанами и роксоланами у Плиния, Тацита и Страбона, в разных местах их сочинений, назывались народы, занимавшие большую часть Европейской Сарматии и которым нанес ужасное поражение Митридат Седьмой.
Другие производили это название от греческого слова “рус”, обозначающего “течение”, или от слова “риссейя”, что на арамейском наречии значит “рассеяние”. Не буду здесь распространяться о словах пророка Иезекииля “князья Росс, Мозох и Фубал”, так как св. Иероним сомневается — было ли “Росс” собственно имя народа, или же оно обозначало только вождя.
Каковым бы истинное значение этого слова ни оказалось, но пророк, кажется, имеет в виду провинцию Аракс, так как речка Аракс по-арабски называется Рос, и Иосиф Бенгорион отводит место россам у реки Кир, которая сливается с Араксом еще до впадения его в Грузинское, или Каспийское, море. А около этих рек Скифское государство как бы начало, сплотившись, крепнуть. Перейдя отсюда через Аракс, россы заняли Таврику, которая также стала называться по их имени. Это вполне подтверждает и Цецес в своих исторических летописях, говоря, что тавры были племя, называемое россами. Некоторые, оспаривая это, по моему мнению, неосновательно утверждают, что Россия называлась у готов “Русланд”, т. е. страною великанов, ибо это чудовищное потомство Энака по преданию некогда владело всем севером. Поэтому у древних германцев она называлась “Гунеланд или Гунеград”, т. е. страна гуннов или великанов, а также и “Остроград”, т. е. восточное государство, ибо гунны, так же как и угры, вышли из местностей, ныне подчиненных мосхам. Во времена императоров Юстиниана и Маврикия они, для внушения громким именем большого страха народам, выдавали себя при первом своем царе Хагане за абарцев, иначе называемых аварами, хунами, сарфатами и сабирами. Дело в том, что в 568 году по [248] Р. Х. эти гунны, облеченные во взъерошенные шкуры зверей, вторглись в Паннонию, называя себя аварцами по имени вождя Авара, которому наследовал Хаган. Поэтому Константин Багрянородный назвал славян аварами, ибо, конечно, они подчинили себе много славянских или русских племен, прежде чем стали тревожить греков своими набегами- Иордан Равеннский и римский сенатор Аблавий говорят, что первые гунны произошли от ведьм и скифов. Одни из них, называемые евталитами, по словам Прокопия, совершенно не похожи на прочих и не имеют никаких сношений с ними, но живут рядом с персами по направлению к северу. Главный город их называется Горги, и они одни из всех гуннов обладают белым цветом кожи и не безобразной наружностью. Это, кажется, нынешние грузины и черкесы. Обхожу здесь молчанием племена хозаров, боранов, азаниев, влахов, бастарнов, печенегов и половцев и многие другие, кои некогда занимали ту или другую часть Московии, и память о которых еще свежа. Впрочем, те половцы, которые жили первоначально близ Волги, т. е. готоланы и сарматоготы, остатки готов, были истреблены татарами при их нашествии на Московию в 1202 году. В настоящее время все племена, подчиненные московскому царю, носят без различия одно общее название русских или московитов, отличаясь одно от другого разве лишь языком, верою и нравами. Для того же, чтобы еще яснее стало, что все выше перечисленные разнообразные, дошедшие до нас от глубокой древности, имена народов действительно принадлежат стране русских, достаточно взглянуть на теперешние ее границы, ибо она широко захватила собою большую часть европейских Сарматии и Скифии, всю азиатскую Сарматию и немалую часть азиатской Скифии.
Глава 3. О местопребываниях царей в России
Не только одни скифы, но и многие другие народы в первобытные, суровые времена проводили счастливо жизнь не в дворцах, искусно построенных согласно требованиям нашей изнеженности, или в укрепленных городах, но в малых шалашах, крытых повозках, кожаных шатрах и под открытым небом. Быть может, сам Господь незримо внушал им это, чтобы они, таким образом, меняя по возможности чаще места своего пребывания, двигались бы все вперед с тем, чтобы, в свою очередь, легко уступить впоследствии свою землю другим, не удерживаемые дорогими постройками, и заселяли бы весь шар земной. Народы, занимающиеся скотоводством, проводили тогда большую часть времени, кочуя по пастбищам, и равным образом даже и те, которые владычествовали над другими, не основывались прочно и надолго на каком-либо определенном месте, но предпочитали вместе с подчиненными отыскивать новые пастбища [249] и бродить там и сям, пока, наконец, не решались избрать себе постоянное местожительство, как вследствие ослабления страсти к бродяжничеству, так и потому, что царство их становилось, вследствие величины своей, неудобопередвигаемым. Я бы полагал, что во времена скифского владычества наши мосхи имели весьма мало городов, так как из свидетельств Плиния, Геродота и других видно, что сами скифы, даже гораздо позднее, занимали один или два города — не более. Готские летописи упоминают, под самыми ранними годами, о русском городе Ротуле и некоторых других с славянскими именами в Карелии и Эстонии; Птоломей считает древнейшим городом Ольвию или Ольвиополь, т. е. блаженный город (он же назывался и Борисфеном), расположенный не то чтобы далеко от племени герров, в стране которых находились древние царские могилы в виде громадных земляных насыпей. В этом месте теперь воздвигнут на покрытом рощами берегу реки город Страпен. Следующим за ним городом был второй Борисфен, построенный близ устья реки Борисфена, называемый также Милетополем, так как основание ему положила Милетийская колония в 3300 году от сотворения мира. Полагают, что это — нынешний Очаков, которому император Антонин Благочестивый посылал помощь против тавроскифов. Русские летописи говорят, что Московскому государству было положено начало позднее близ Новгорода Великого, Белой Церкви и Изборска братьями варягами — Рюриком, Синеусом и Трувором. Из них Рюрик избрал местопребыванием царя город Ладогу и Ладожское озеро, Святослав же перенес отсюда столицу всего государства в Переяславль. Впрочем, далеко не безосновательно мнение, что этим городам предшествовал Киев, так как мосхи не припомнят никакого другого города, более древнего. Пусть Кий, царствовавший, по словам Кромера, в 800 году, считается, как это вообще принято, его основателем, — по-видимому, он существовал еще задолго до него, но после того как Кий чрезвычайно украсил его, он очень долго был местопребыванием первых русских князей, хотя с некоторым перерывом, когда находился последовательно во власти литовцев и поляков. Высится этот город над Борисфеном на расстоянии 30 миллиариев от Понта и блаженствует от обилия рыбы и богатых урожаев плодов — полевых и древесных. Жители его некогда были до того привержены к утехам любви, что девочки на восьмом году жизни уже бесстыдно занимались прелюбодеянием. В настоящее время они исправились от этого порока и усердно предаются плаванию, рыболовству и гребле веслами. О том, что Киев служил местопребыванием царей, свидетельствуют множество преданий, могильных памятников, а также и остатков храмов и дворцов. Он делится на старый и новый город; последний, весьма мало населенный, расположен на верху горы, подошву которой омывает Борисфен, [250] и, кажется, те сухие поля, что находятся внизу, были некогда морем, ибо местами на них находят якори. Новый город заключает в себе следующие замечательные древние храмы: храм св. Софии, знаменитый своими мозаиками и царскими надгробиями; св. Василия с греческими надписями, вырезанными на мраморе 1400 лет тому назад, но все-таки еще не вполне стершимися от времени, и св. Михаила Златоверхого, названного так от позолоченных железных листов, в котором поклоняются мощам св. Варвары, покоящимся здесь, по словам русских, со времен Никомидийской войны. Из прочих древностей города заслуживают вполне упоминания громадные подземные ходы, которые кроме того, что стоили громадных трудов, еще, как говорят, достойны удивления потому, что действительно сохраняют внутри себя человеческие тела, нисколько от времени не потерпевшие. На некоторые из них, превышающие человеческие размеры, нельзя смотреть без ужаса: это, вероятно, либо исполины, либо образцовые представители племени. Особенно же славится громадными пещерами, искусственно ли или природою созданными, это не решено окончательно, гора, находящаяся на расстоянии полумиллиария от города, близ Печерского монастыря. Здесь находятся тела св. Елены, или Ольги, монаха св. Иоанна и других знаменитых людей, совершенно сохранившиеся и как бы поныне еще дышащие. На расстоянии шести дней пути от этого места, говорят, поляки во времена Стефана Батория, по расследованию Войнусского, мужа, отлично знающего многие языки, нашли надгробный памятник Овидия со следующей надписью: “Здесь покоится вещий певец, которому разгневанный Цезарь Август приказал покинуть землю Лациума. Часто, несчастный, желал он почить на родных нивах, но тщетно! Рок ему здесь приуготовил место”.
В другом же, близлежащем городе они видели сочинение Цицерона о государстве к Аттику, написанное золотыми буквами. Меж тем около 930 года, как мы уже упомянули выше, Святослав Игоревич перенес княжеский престол из Киева в Переяславль, знаменитый своею рыбою, которую переяславцы и поныне имеют обыкновение по странной привычке представлять к царскому столу во время венчания на царство. Немного лет после сего Владимир, первый христианский князь на Руси, построил город с своим именем — Владимир, и определил ему быть царским местопребыванием, находя, что здесь — средоточие всего царства и земля богата плодами всякого рода, хотя в 1001 году при Ярославе царский Двор снова, как бы после временного изгнания, вернулся в Киев. Наконец, с 1300 года. и до настоящего времени Москва сделалась и пребывает, благодаря заботам и попечению великого князя Ивана Даниловича, блестящим местом жительства царей. Более подробному рассказу о ней нам еще представится ниже обширнейшее поприще. [251]
Глава 4. О войнах и о царях русских до Р. Х.
О древнейших царях и событиях у вышеназванных народов, занимающих столь обширное пространство земли, до нас не дошло ни одного почти известия за весь древний период, или, по меньшей мере, эти известия не ясны и не достоверны. Поэтому и мы, не желая прибегать к каким-либо измышлениям, будем продолжать рассказ, употребляя названия то готов, то русских, то скифов и другие, обильно сообщаемые современными летописцами-очевидцами, до тех пор пока не достигнем времен, уже более близких к нам, когда все это получает более прочное основание, яснее видна последовательность событий, и когда мы будем следить исключительно только за тем, что действительно может касаться Московского государства и его древних повелителей. Но так как все его области в древности были различно разделены, и границы их были разно означены, причем не сохранилось остатков каждой в отдельности, то я счел достаточным подробно изложить то событие у восточных племен, то у западных, то какого-либо племени отдельно, то события, касающиеся их всех вместе, и назову имена князей, дабы по крайней мере последовательно обнаружилось бы, что за столь долгий промежуток времени совершила та или другая часть русских, нередко на славу другим племенам. Первоначально же сталкивались враждебно готы и русские, главным образом, однако, так, что чаще первые были принуждаемы признать власть последних.
В 2400 году от сотворения мира, не касаясь здесь событий более отдаленных и затемненных, отчасти вымыслом, отчасти же отсутствием показаний в готских летописях, упоминается некий Веспасан, царь западных россиян, который, говорят, имел пребывания в городе Ротоле и вел войны со скандинавами. В 2418 году от сотворения мира, во времена Моисея и Девкалиона, Свафурлам, царь русских, лишился дочери Ливоры, хищнически увезенной царем упсальским в Ингрию. В 2493 году от сотворения мира Берих, царь шведов, впервые привел войска через море на противоположный берег и, разбив ульмеругов, куретов и эстов, угрожал оружием даже русским. С 2620 года от сотворения мира русские начали понемногу смешиваться с гепидами, частью готов, отделившейся от прочих и поселившейся в Валахии. В 2640 году от сотворения мира Гадарик, царь готов, одержав победу над гепидами, обратил скифов в рабов, а вандалов — в союзников за то, что те помогали гепидам. В 2660 году от сотворения мира Филимер, царь готов, прогнав киммерийцев с их места жительства, привел войска к Меотидскому озеру и, переправив их по средине озера через него, покорил спалов, скифов. В 2747 году от сотворения мира Танаузий или Таргитай, царь гетоскифов, сын Юпитера и дочери реки Борисфена, прогнал Везора, египетского царя из Скифии, [252] до самого Нила, и хотя египетские болота помешали ему идти дальше, однако он в течение многих лет заставлял большую часть Азии платить ему дань. Сыновья этого Танавзия, Липоксайс, Арпоксайс и Колаксайс, разделили царство между собой, и во время их царствования, говорят, упали с неба золотые воспламеняющиеся плуг, секира и чаша, которые впоследствии постоянно глубоко чтились у скифов. В это же приблизительно время, когда тщетные усилия Троянской войны и безрассудный поход аргонавтов неустанно волновали честолюбивою борьбою столь многих племен, говорят, готоскифские цари близ Понта, Сагилл или Апенон, Пенаксагор, Телеф и Евтифил вместе с амазонками оказывали помощь Трое. Тогда же, говорят, в Скифии начальником готов был философ Зевт, преемником коего в деле преподавания наук был несколько времени спустя Дикиней. Кроме того, в это же приблизительно время, говорят, и Агафирс, Гелон и Скиф, сыновья Геркулеса, основали колонию в Сарматии и знаменитая волшебница Цирце вышла замуж за некоего сарматского царя, но так как она извела своего мужа ядом и жестоко обращалась с своими подданными, то была лишена власти и бежала в Италию. В 2866 году от сотворения мира скифы снова вторглись в Азию, и их примеру последовали фракийцы, месы, геты и бобрики и заняли в 2978 году почти всю Вифинию, поселив в Азии военные поселения. В 3031 году от сотворения мира Регнер, царь Швеции, делал разбойнические морские набеги на владения западных рутенов. В 3132 году от сотворения мира Готеброт, царь готов, царствовал на всем протяжении от Эльбы до Танаиса. В 3174 году от сотворения мира Боус, начальник рутенов, успешно воевал с Готером, царем шведским, и вся Финляндия тогда перешла к русским, но Родерик, сын Готера, снова подчинил русских себе. В 3200 году от сотворения мира скифы предприняли поход против ионийцев. В это время скифами повелевал, кажется, Ариант, который с целью узнать количество своих воинов велел каждому из них принести по наконечнику стрелы, из которых слили медный котел, вмещающий в себе 600 амфор, поставленный им, на память о себе потомству, между Борисфеном и Гипанисом. В 3300 году от сотворения мира, в царствование Проботита, отца Мадия, над скифами, построен город Борисфен милетийцами в Понте у реки того же имени. В 3315 году от сотворения мира во времена Киаксара Мидянина скифский царь Мадий, двинувшись вдруг от Борисфена и преследуя киммерийцев, племя у Меотидского озера, захватил на 28 лет в свои руки власть над Азией, но затем б243льшая часть скифов, сильно напоенная вином, была обманным образом предана Галиартом, царем лидийским, и умерщвлена этим же Киаксаром. Кажется, об этом избиении упоминает пророк Иезекииль в 32-й главе, стих 26. Во время пребывания в Азии скифы сильно стремились перейти в Египет, но царь египетский Псамметих, [253] в 3220 году от сотворения мира, мольбами и деньгами склонил их к возвращению в Скифию. Когда остатки их направились домой, в 3344 году от сотворения мира, их рабы, вступившие тем временем в брак с женами своих господ, преградили им путь, выкопав ров между Кавказом и Меотидским озером, пока, наконец, не были, благодаря рабским свойствам своего духа, побеждены дубинами (оружием ничего нельзя было сделать) и снова подчинены прежней власти. В 3380 году от сотворения мира в области Гилея, близ Ахиллова Бега особенно, пред остальными, упоминается скифский царь Савлий, пронзивший стрелою Анахарзиса, скифского философа, по его возвращении из ученого путешествия домой, за то, что он тайно у себя совершал жертвоприношение по греческому образцу. Об этом Анахарзисе весьма подробно и много говорят Гомер и другие писатели, что он переложил скифские законы в стихи и в Афинах славился у Солона своею ученостью. Между многими учеными его изречениями по справедливости достопримечательно то, что форум по его определению есть место, назначенное для обмана и способствующее скупости, а также и то, что виноградная лоза приносит тройной плод: вожделение, пьянство и печаль. В 3387 году от сотворения мира упоминается о Кальвиде, царе скифов, когда Абарид, гиперборейский жрец Аполлона, прибыл по поручению своего народа в Грецию, дабы исполнить обет, данный его отечеством за избавление от чумы. Почитая здесь Пифагора за Аполлона, он ему принес чудодейственную стрелу, благодаря которой он переплывал реки и освобождал города от чумы и делал много другого чудесного, по словам Геродота. В 3421 году от сотворения мира царица Томирида (сына которой Спаргапита персы убили раньше) разбила Кира, отправившегося с войском против скифов, живших по Волге, и у обоих морей, и по реке Оксу, и бросила голову его в кожаный мех, наполненный кровью. Отправившись отсюда в часть Мизии, она выстроила там город Тамер и назвала всю эту область Малой Скифиею. В 3427 году от сотворения мира Камбиз, сын Кира, отправился против скифов, к которым на помощь пришли жители города Борисфена, через Босфор и Дунай, построив через каждый из них по мосту, при неблагоприятных предзнаменованиях. В 3493 году от сотворения мира Дарий Гистасп, не получив в жены дочь готоскифского царя Янкира, или Идантира, или, как другие сообщают, Антина или Индатирса, был завлечен с войском восемью скифскими царями в пустыню и там совершенно обезоружен голодом и утомительными переходами. Поэтому он с немногими из своих вернулся из Скифии во Фракию по прошествии 60 дней и терпя нужду во всем. Между прочими, говорят, присоединились к войску Индатирса в этой войне Таксакис, предводитель скифов или массагетов, и Скопасис, начальник савроматов. Немного времени спустя Скила, царь скифов, был лишен царства и жизни братом своим Октомасадом [254] за то, что принял греческие верования. Этот Скила, обученный греческому языку и нравам своею матерью-истрианкою, повел войско на город борисфенитов, где и сам подготовил себе гибель, принимая, в противность обычаю предков, участие в вакхических празднествах в своем великолепном дворце из белого камня, окруженном изображениями сфинксов и грифов. Он же написал полезное для здоровья наставление на своих изображениях: должно обуздывать язык, чрево и срамные части. В 3500 году от сотворения мира готоскифы изгнали из Скифии франков, или германцев, число коих было почти невероятно. В 3600 году от сотворения мира Атей или Антей, царь скифов, хорошо знающий Фракию, отправившись с Филиппом, сыном Аминты, был побежден обманным образом. Он же сам утверждал, что ему кажется более приятным резкое ржание кровного коня, нежели музыка флейтистки из Фив, так что послы, отправленные Филиппом, сообщали, что Антей в конюшне чистит, убирает и накрывает попоной лошадей и занимается этим неподобающим царям делом на глазах у всех. В это время Медампа, дочь Готилы, царя готоскифского, вышла замуж за Филиппа. В 3621 году от сотворения мира, когда Александр Великий отправился против парфян и в Гирканию, Зопирион, начальник над Понтом, и все войско его погибли от скифского оружия. Александр потом хоть и видел, но не победил их, отправившись уже за Вакховы грани. Тогда же и Фалестрис, царица амазонок, желанная гостья, явилась к нему, а он, преследуя Бесса, едва не был засыпан кавказскими снегами. Отправившись отсюда к Танаису (по мнению других, это была Волга), он построил город Александрию. Царь скифов, владения которого находились тогда по ту строну Танаиса, послал своего брата Харкасина разрушить этот город. Здесь, когда во время сражения с небольшим отрядом врагов Александр потерял своего коня Буцефала, скифы, чрезвычайно устрашенные его угрозами, возвратили ему его. Раньше же всего этого пришли в Бактриану двенадцать скифских послов, начальник которых обратился к македонянину с изящною и убедительною речью: “В лице нас, — сказал он, — ты имеешь сторожей Азии и Европы. Если бы Танаис не отделял нас, то мы бы соприкасались с Бактрой, а по ту сторону Танаиса мы населяем землю вплоть до Фракии”. Когда же Александр немного спустя возвратился в город Мараканд (нынешний Самарканд), то Бердес, посланный им к скифам, живущим выше Борисфена, вернулся с послами от этого народа, предлагающими Александру в супруги дочь их царя. Отсюда явствует, что по всей Руси и Скифии, уже в то время, слава об Александре была весьма распространена, хотя он сам поставил как бы предел себе на границе этих стран. В 3600 году от сотворения мира готы, занимающие часть Скифии, взяли в плен преемника Александра, Пердикку, побежденного царем Ситалком, но несколько времени спустя [255] с честью отпустили его домой, вновь начали войну и опустошили всю Македонию. За Ситалком в ряде царей следовал Танабонт, а за ним Бороист, во времена которого Дикиней-философ преподавал физику и законоведение у готов и оставил потомству некое сочинение, называемое “Биллагинес”, ибо он в одно и то же время был избран царем и верховным жрецом готов, каковой род сановников они называли зарабасами, тереосами, т. е. героями, а также и “носящими войлочные шапки”, и к таковым, говорят, принадлежали Етеспомат, Ганала, Фридигерд, Видикул и др. Над восточными скифами в это время, кажется, владычествовал царь Скилур, который, будучи отцом восьмидесяти сыновей, в виду близкой своей кончины показал им на связанном пучке копий (которые, будучи взяты каждое порознь, так же легко ломались, насколько не было возможности переломить их, когда они были связаны вместе), что согласие есть самая прочная опора власти. В 3740 году от сотворения мира эстонцы в соединении с русскими сражались на море с Линдормом, царем готов, который, по словам Корнелия, Плиния и др., отослал индийских купцов, попавших чрез Ледовитый океан в Германию, к Целеру Метеллу, наместнику обеих Галлий. В 3760 году от сотворения мира Фротон, царь Дании, покорил Дорниона и Траннона, царей куретов и русских, и подчинил себе русские города Ротолу и Палтиссу. В 3775 году от сотворения мира Персей, царь македонский, призвал бастарнов, дабы истребить дарданов. В 3888 году от сотворения мира скифы с самого Борисфена помогали Митридату, царю понтийскому, против римлян, ибо Аппиан говорит, что царские скифы, язиги, кораллы, фракийцы, а также и все потомки Пелопса, живущие по Танаису, Истру и Меотидскому озеру, были дружны с ним и его союзниками; к ним Страбон прибавляет еще именно мосхов и киркитов, или черкесов. Из тех же скифов, которые сражались против вождей митридатовых, более всего прославились роксоланы, которым другой скифский царь, Палак, послал помощь под начальством Тазия, хотя в конце концов Митридат, убив из них 50000, победил их чрез своего посланного, Диофонта. Фарнаку же, сыну Митридата, в 3917 году от сотворения мира подал помощь Спадин, царь аорсов, живущих у Танаиса, коему современником был Абеан, царек ситаков и бродячих скифов. Около этого же времени и Асандер, царь этих народов, укрепил Херсонесский перешеек у Меотидского озера стеною в 360 стадий.
Глава 5. О войнах и царях русских от Р. Х. до времен царицы Ольги
Между тем готы, проникая постепенно в Грецию из Скифии, приуготовили вместе с тем как бы путь и прочим скифским народам. Ибо последние, тревожимые до сей поры различными внутренними [256] междуусобицами, стали вдруг, как бы с некоего рокового согласия, высылать бесчисленные вереницы войск против римлян и греков. В первые годы по рождении Спасителя рода человеческого, при императоре Августе, далматы с сарматами и бастарнами (против коих успешно воевал Красс) безбожно терзали Римскую империю, хотя, по словам Флора, скоро затем скифы и сарматы, а равно и геты и индийцы, живущие на самом юге, отправили послов к Августу, прося о дружбе. По свидетельству Светония, Август Цезарь просватал дочь свою Юлию за Коммозита, царя гетов, а сам, в свою очередь, просил у него руки его дочери; вследствие этого союза готы отступили из области Транссистрана во Фракию на 50 миллиариев. Тем временем Фротон Третий, царь Дании, одержал победу над западными руссами и гуннами. По словам Саксона, уже в первый день битвы реки русские были наполнены трупами так, что по ним можно было удобно пройти, как по мосту. Бой продолжался семь дней, и во время его было убито сто семьдесят мелких царьков гуннских или союзных с ними. Посему Фридлев, сын этого Фротона, некоторое время властвовал над русскими. Между тем на Русь напал кулачный боец Старкатер и, победив царя Флока, отнял у него много сокровищ. В 72 году по Р. Х., в то время как роксоланы при Веспасиане опустошали Мизию, Гервит, царь западных руссов, был разбит в страшно кровопролитной битве Филмером из Швеции с помощью самогитов, ульмеругов и куретов. Дело в том, что готы, по совету героя Старкатера надев деревянные сандалии, обезопасили себя совершенно от тех колючек, которые были разбросаны русскими, а Старкатер победил Визинна, кулачного бойца русских в единоборстве. Но по смерти Филмера Гервит, в свою очередь, свергнул сына его Нордиана и подчинил себе при этом большую часть Швеции, откуда, впрочем, немного времени спустя Гервит Младший был снова изгнан. В 85 году Гапт или Дорпаней, по прозванию Анз или Полубог, царь готов, принудил императора Домициана платить ему дань и умертвил его посла Фуска со всем легионом. В 119 году император Адриан, предприняв поход на Мизию против роксаланов и сарматов, одержал над ними верх благодаря коннице из батавов, которую он имел при себе и которая их весьма устрашала. В 179 году они снова восстали, и император Марк Аврелий также успешно победил их. В 242 году готы и сарматы, живущие между Танаисом, Евксинским Понтом и Данубием, стали тревожить окраины империи и тем принудили императора Гордиана платить им ежегодную дань. Когда же император Филипп, более храбрый, отказал им в ней, то они в 248 году вторглись в Мизию и Паннонию; особенно славился тогда царь скифов Аргунт. В 254 году, после того как в болоте погиб сражавшийся против готов и скифов император Деций, римский народ, дабы заключить мир, обязался уплатить врагам двести [257] тысяч драхм. Тем не менее они подвергли Фракию, Дарданию и Македонию жестокому опустошению, между тем как западные руссы вели упорную войну с Аттилою Третьим, королем шведским. Мало того: отсюда готы нанесли страшное поражение и всяческий урон Понту и Азии, расхитили сокровища храма Дианы Ефесской, обратили его в пепел и вернулись домой с богатейшей добычей. В 269 году при императоре Клавдии они, проходя мимо Византии, разграбили Халкедонию, Никомидию, Никею и другие города. Тогда именно — говорит Свида — у реки Тира собралось до 320 тысяч скифов, к коим присоединились герулы, певчесты и готы; с 900 кораблями они явились в Понте и сперва тщетно пытались взять города Томень и Марционополис, попав же в тесный пролив Пропонтиды, корабли их разбились о скалы, и б243льшая часть их погибла. Остальные же, доплыв до Кизика и обогнув гору Афон на исправленных судах, тщетно осадили Кассандрию и Фессалонику. Отсюда они спустились в Средиземное море, все порассеялись и различным образом погибли. Уцелевшие же примкнули к римлянам и обратились к земледелию. В 379 году Ерманарик, царь готов, победивший герулов и славинов, будучи уже стариком 110 лет, был убит ударами кинжала в бок двумя братьями Саром и Аммием из гуннского рода Россоманов, мстящими ему за сестру. Ибо Ерманарик, покоривший, как передает история Швеции, себе скифов, герулов, около Меотидского озера, венетов, вандалов и эстонцев, незадолго до сего приказал растерзать лошадьми Суниель, женщину благородного происхождения, но развратную, муж которой тайно перешел на сторону гуннов. В 280 году император Проб победил в битве сперва сарматов, бастарнов и других варваров, вторгшихся в Иллирию, а вскоре после сего переселил 100 000 из них на римскую землю. В 319 году Константин Великий, разбив царя сарматов Равзимода, заключил мир с врагом с тем условием, чтобы 40 000 сарматов воевали бы за императора каждый раз, когда в этом будет нужда. Вследствие сего они, нуждаясь дома в воинах, так как скифы угрожали им войною, вооружили своих рабов, которые потом обратили оружие на них самих (что, говорят, у этого народа производилось неоднократно) и присвоили себе даже в отсутствие своих господ их жен и дочерей. Когда герои возвращались домой, то они их не пустили туда, и те, прогнанные дубинами, обратились в количестве 300000 человек к Константину Великому, который и расселил их по Скифии, Фракии, Македонии и Италии. Здесь, кажется, будет уместно привести рассказ из новгородских летописей, излагающий событие, совершенно схожее с этим, ибо — говорит летопись — в то время в Угличе, одном из княжеств России, часть рабов возмутилась, и немедленно выстроился город Хлопий-град, т. е. город рабов, существующий и поныне. В 341 году Дагер Второй, король шведский, также покорил руссов, [258] убив Ретона, их морского разбойника, а также и данов; когда же первые снова восстали, то Аларих и Ингемар, наследники Дагера, снова подчинили их себе. В 369 году император Валент купил за деньги мир у Атанарика, царя остроготов, после трехлетней войны. В 376 году гунны, живущие по ту сторону Меотидского озера, напали на аланов, заселивших пустые места у скифов, но, будучи ими отброшены, проникли через Истр в те области, откуда бежали готы. Тогда Винитарий, царь готов, прозванный скифами Аланом, т.е. собакою, был побежден Валамиром, царем гуннов, и убит им же. Император же Валент, сторонник учения Ария, как предсказал ему св. Исаакий, был осажден в Константинополе теми готами, коим он разрешил поселиться во Фракии, и заживо сожжен в сельской хижине, в которой он заперся. Силы гуннов между тем все росли, и в 395 году часть их впервые двинулась чрез Кавказские ворота от Танаиса и Меотидского озера в Армению, другая же часть с каждым днем все шире и шире захватывала часть Европы, меж тем как готы, которые до тех пор занимали большую часть России, аланы, гунны и гепиды вели кровопролитнейшие войны между собою. В этих и других войнах многим из московских племен неизбежно пришлось также участвовать, между тем как весь скифо-сарматский север управлялся бесчисленными мелкими царьками, как это всем, конечно, известно. В 409 году, когда гунны овладели большею частью московских областей, Гульдин и Сар, предводители гуннов и гепидов, просили помощи у римлян против Радагайса, самого жестокого из всех готов. В 437 году подчинил себе руссов в незначительной и некровопролитной битве Ингемар Второй, король Швеции, вождь, пользующийся громадною славою безупречности, так что даже враги бывали рады попасть под его власть. В 451 году после поражения Аттилы на Каталаунской равнине (против него тогда сражались вожди: Сангипан — аланов, Валамир — остготов и Ардарик — гепидов, вместе с римлянами) северные племена, как бы совершенно сбросив с себя всякие оковы и цепи, снова стали захватывать прежние свои владения. В 460 году, по смерти Аттилы, Дуридий, предводитель гуннов, разбитый остроготами Валамиром и Феодемиром, бежал в Скифию с остатками гуннов. Так как в 489 году большая часть народов уже освободилась от страха перед гуннами, то, равным образом, и гепиды, булгары и те из остготов, которые двинулись из Месии к землям Италии, мало-помалу сбросили с себя это иго. В 499 году булгары из северных стран, племя раньше неизвестное, проникли вплоть до Фракии, но умилостивленные дарами императора Анастасия, немного отступили, имея в виду снова вернуться впоследствии. В 522 году, пока гунны владычествовали над Херсонисом, славяне, также скифское племя, напали на Истрию, булгары же в 539 году — на Месию. В это же самое время братья [259] Лех и Чех, отделившись от славян, с двумя дружинами, ради занятия новых земель, положили, как говорят, основание двум знаменитым королевствам — Польскому и Чешскому, которые до тех пор были густо заселены вандалами, ведущими свое начало от германцев. В 552 году руссы вспоминают в своих летописях, что они выступили против императора Юстиниана в качестве союзников царя Тотилы вместе с соседями — готами из Скандинавии, что подтверждает и Димитрий, посол московский к папе Клименту VII, прибавляя, что готы и скифы тогда жестоко обращались с своими врагами, истязая их таким образом, что прогоняли сквозь растянутое тело их колья, пока наконец Нарзес в последнем и кровопролитнейшем сражении, где особенно храбро вели себя лангобарды, не победил Тотилу. В 582 году, между тем как Хаган, царь аваров, вместе с славянами сильно тревожил Фракию, значительная часть руссов сделалась данниками Алгота Второго, короля шведского, победившего их вождя Ротера. Этот же Алгот присоединил к своему владению и меннингов, или живущих на севере сатиров или пигмеев, т. е. лапландцев. В 608 году Артус, король шведский, встревожил мосхов тяжелой войной. В 679 году булгары снова тронулись на запад из северных прибрежий Евксинского Понта и, пройдя с победоносным оружием в руках громадное пространство, заставили императора Константина заключить против желания мир с уплатою дани, причем император отдал им для поселения Малую Месию, где ныне находятся Сербия и Болгария. В 685 году Бюргер, король Швеции, выстроил Выборг, сильное укрепление против руссов, и отнял у них Карелию с частью Финляндии (называемую финнами Венайя, т. е. как бы страна венедов). В 703 году булгары, поселившиеся в Месии, подкрепленные новыми силами из московской родины, вывезли снова богатую добычу из Фракии. В 728 году, при греческом императоре Льве Исавриянине, впервые упоминаются в русских преимущественно источниках, конечно, насколько сами русские смогли припомнить столь отдаленные, дошедшие до них сведения, первые князья русские, три брата Кий, Щек и Хорев с сестрою Лебедью. Из них Кий либо впервые основал, либо устроил Киев, Щек — Щековицу, Хорев — Хоревицы, впоследствии прозванную Вышеградом, и, наконец, Лебедь, на одноименной с нею реке Лебеде, — город Лыбедь, каждый совершенно самостоятельно. В те времена руссы держали вождей прочих мелких народов у себя в подчинении. По имени Хорева, без сомнения, на древнем вандальском языке, и поныне еще употребляемом крестьянами у нас в Курляндии, мосхи и до сей поры зовутся кревингами, а Россия — Креваземьем. Засим в 744 году полчища гуннов снова вторглись в Паннонию на пастбища римлян, причем нельзя отрицать того, что с ними вместе пришло немало людей из областей, ныне подчиненных Московии, так как под иго [260] гуннов раньше подпали многие русские племена. В 810 году император греческий Михаил Куропалат вел с переменным успехом войну с болгарами, поддерживаемыми русскими. Те же русские помогали Крунну, царю болгарскому, при взятии им богатейшего города Мезембрии, когда он нанес императору страшное поражение. В 840 году Витзерк, сын датского короля Регнера и вместе с тем царь Востока, т. е. Руси, отвоевал многое у шведов, был под конец сожжен Даксоном, другим князем русским. В это же время Инго, король шведский, оттеснил русских, ищущих новых земель на севере. Остальные же русские у озера Ильменя просили совета относительно выбора вождя у Гостомысла, который тогда уже сильно возвысил свою родину, город Новгород, давно прославившийся могуществом и судопроизводством. Не имея потомства мужского пола, последний, обладая необыкновенным умом и благородством души, посоветовал русским избрать себе князей из чужестранцев. Таким образом, были чрез посланных от народа призваны приблизительно в 860 году для управления западной Русью братья Рюрик, Синиев или Синав и Трувор, родом варяги, т.е. князья вандальские или венетские из области Вария, коих Гостомысл знал за соединяющих в себе мудрость с ловким обращением; в южной Руси же владычествовали в это время Аскольд и Дир. При этом Рюрик, положивший в России начало царскому роду, называемому Беалым или, вернее, Биалым, взял в свое управление Новгород и основал свою царскую столицу на Ладожском озере; Синиев или Синав основал город на острове в озере Белоцеркве; Трувор, взяв себе Псков, сел в Изборске. Братья, как говорят, вели свой род от римских императоров. В то же время, по словам Цедрена, восточные руссы от самых Таврических гор осадили Константинополь на бесчисленных кораблях, большая часть коих была, однако, уничтожена бурями. Немного же спустя, вероятно в 867 году, император Василий Македонянин отправил архиепископа для обращения русских в христианскую веру, но эта попытка не имела успеха. По смерти же братьев Рюрик распределил перед собственною кончиною все области между своими военачальниками, однако так, что предоставил главную власть все-таки сыну своему Игорю.
Глава 6. Об Игоре, Ольге, Святославе и Владимире Великом
Игорь Рюрикович сосредоточил в своих руках власть, до сего разделенную меж многими, именно: по совету Олега, опекуна своего, и благодаря его стараниям, он призвал Аскольда и Дира, князей южной Руси, из Киева, как будто бы для мирного совещания, злокозненно умертвил их и завладел городом и дворцом царским. Чтобы еще [261] лучше закрепить за собою власть, он в 904 году взял себе в супруги Ольгу, внучку Гостомысла, благороднейший отпрыск благородного корня. В 941 году он, совершив много других славных дел, соединившись с некоторыми скифскими царьками, сильно встревожил Константинополь большим флотом, откуда направил оружие на Гераклею и даже на Никомидию, после того как Роман, император восточный, у Византии уничтожил его корабли метанием в них греческого огня. Но, обложив древлян, народ, платящий ему дани, чрезмерно тяжелыми сборами, он был предательски убит их князем Малом, оставив малолетнего сына Святослава на попечении Ольги, благоразумнейшей из матерей.
Ольга, пока подрастал сын, отдавалась всецело с великим рвением делу не только утверждения власти, но и увеличению ее как можно более. Так она в начале своего вдовства, намереваясь, вполне справедливо, отметить древлянам и принести успокоительную жертву душе мужа, приказала зарыть живыми в землю послов, отправленных к ней, когда Мал посватался к ней, и, хитро скрывая свои планы, отвечала чрез послов, что она исполнит желание князя, но с тем условием, чтобы к ней были присланы от них самые знатные люди, с которыми она и переговорит. Когда же пришло 50 человек, самых знатных, то она, пригласив их под личиною гостеприимства и согласно с обычаями своего народа в баню, сожгла их там всех до одного.
Одновременно с этим она обещала прибыть скоро вместе с послами и потребовала, чтобы к ее приезду приготовили как можно больше меду. Но когда она с отрядом избраннейших воинов своих прибыла в область древлян, то она перебила вышедших к ней навстречу с медом и другими дарами 5000 знатнейших мужей, напоив их пьяными (своим же она перед этим запретила пить что-либо). Затем она объявила, что намерена уйти от города их Коростеня, все это время ею осаждаемого, и потребовала, чтоб каждый житель принес ей три голубя и столько же воробьев, как бы в вознаграждение за отступление. Получив птиц, она привязала к их перьям зажженные светильни с напитанным серою сухим древесным трутом; когда птицам была дана свобода лететь, то они направились каждая к своему гнезду, и во всем городе единовременно вспыхнули бесчисленные пожары. В это самое время Ольга напала на Коростень, объятый пламенем и дымом, и легко овладела им, ибо немногие были готовы оказать сопротивление. Как в этом, так и во многом другом она выказала вполне свой проницательный ум, легче, нежели парус, приноравливающийся [к обстоятельствам]. В 958 году она, отправившись с богатыми дарами в Константинополь к императору Константину, сыну Льва, возбудила благороднейшую страсть к себе в Иоанне Цимисхие, бывшем тогда главным начальником войска, и, [262] дабы не показаться доблестному влюбленному чересчур жестокою, она упросила его сперва, согласно собственной доброй воле, посвятить ее в тайны христианской веры. Когда же Иоанн по крещении ее, в котором она приняла святое имя Елены, потребовал себе награды за свои труды, то она, ссылаясь на духовное родство (ибо он был ее крестным отцом), остроумнейшим отказом отклонила от себя цепи супружества, так что сам Цимисхий вынужден был сказать:
“Я опускаю руки, побежденные достохвальной хитростью твоею”. Эта же героиня немного времени спустя отправила послов к императору Оттону Великому, прося прислать епископов для наставления в вере дикого своего народа, кои через несколько лет и прибыли в Россию. После долгих, но тщетных стараний утвердить христианскую веру в своем отечестве и, особенно, обратить в нее сына своего Святослава, Ольга, предсказав свою кончину, умерла в Киеве и была там погребена; в следующем же веке, при Владимире, она была причислена к лику святых.
Святослав Игоревич, отправившись в 971 году против греков, очутился в столь худом положении, что был вынужден заключить против желания мир. Ибо русские, все чаще и чаще делавшие еще до того набеги, опять явились в Болгарию с войском в 380000 чел., намереваясь там прочно основаться, но, по крайней мере, как свидетельствует о том Цедрен, были силою оружия побеждены при Иоанне Цимисхие, тогда уже императоре, Вардою, стоящим во главе войск, и почти вытеснены из пределов Болгарии. Впрочем, им была уступлена область, некогда населенная трибаллами, и мир заключен на следующих условиях: Святославу предоставлялось возвратиться домой в совершенной невредимости, а тавроскифам беспрепятственно торговать с римлянами, — наконец, чтобы они были приняты в число союзников римлян. В этой войне в высшей степени блестяще проявилась храбрость Варды, военачальника греков: он рассек мечом надвое некоего скифа, великана, и тем внушил прочим немалый страх. Когда император Иоанн под городом Доростолом звал Святослава на поединок, то тот, не надеясь на сомнительный необеспеченный славный исход, отвечал, что он лучше врага своего знает, сколько ему надо прожить и его воинам. По окончании войны император с торжеством возвратился в Константинополь и в торжественном шествии провез чрез весь город образ Пресвятой Девы, поставленный на колесницах, запряженных четырьмя лошадьми и наполненных добычею, отнятой у болгар, с следующей надписью золотыми коваными буквами: “Иисус Христос, Царь Царей”. Святослав после сего перенес свою столицу из Киева в Переяславль, говоря: “Пусть будет мое местопребывание посреди моих владений, ибо из Греции мне сюда привозится золото, серебро, вина и разные плоды; из Венгрии (Угрии) — серебро и кони; из России — кожи, [263] воск, мед и рабы”. Отняв все-таки у болгар по Дунаю 80 крепостей, он снова, в лице сына своего Владимира, храбро сразился с греческим императором. Около 978 года он разбил печенегов, варварское племя, и в настоящее время тревожащее Киев набегами. Кажется, они назывались так от острова Певка на реке Истре, ибо в то время они жили там и близ устьев Дуная. Но в другой раз, взяв Святослава в сражении в плен, Куря, князь печенежский и боссинский, предал его смерти и сделал себе из его черепа чашу (что точно так же сделал Крунн, царь болгар, с головою императора Никифора) с следующей надписью: “Ища чужого, потерял свое собственное”. Таким образом, храбрый князь и по смерти как бы советовал врагу умеренность, ибо дал ему костяную чашу, вместо золотой. Нет сомнения, что Святослав отличался сильной любовью к крайне суровому образу жизни, так как он, весьма сведущий в военном искусстве, очень благоразумно усилил как бы стальными законами у себя военную дисциплину, благодаря которой поддерживалось и всегда будет поддерживаться благосостояние народов. Так, он лишил воинов котлов для варки пищи, постелей и мягких подстилок, как способствующих изнеженности. Мало того, он сам как-то из драгоценнейших даров греческого императора выбрал себе лишь грубую одежду и оружие. Свое царство он разделил между сыновьями на три части так, что Ярополку достался Киев, Олегу — древляне и Переяславль, Владимиру же — Новгород.
Владимир Святославович, уступая сначала могуществу Ярополка (убившего брата Олега), бежал к варяжским князьям. Приободренный ими и поддерживаемый их силами, он двинулся против Ярополка, причем, взяв приступом город Псков, насильно скорее потащил, нежели взял себе в жены Рохмиду, дочь псковского воеводы Рогволода, в руке которой ему было отказано. После сего он убил брата, бежавшего из Киева по изменническому совету некоего Блуда и уже отдавшегося во власть его, дабы царствовать одному. Вследствие сего он первый стал именовать себя царем, т. е. полновластным правителем и господином всей Руси, и передал этот титул потомству. Презрев Киев и Переяславль, он нарек столицею государства новый город Владимир, им выстроенный. Будучи язычником, говорят, имел четырех жен и 300 наложниц. Возобновившуюся в это время войну с печенегами некий малорослый московит счастливо окончил, сойдясь с печенегом громадного роста в единоборстве, получив предварительно и благоприятное предвещание по гаданию. А именно, он перерезал ножом горло печенегу, когда тот вследствие собственной тяжести упал на землю, размахнувшись для удара по врагу. Тем временем искорки христианской веры, которые со времени Ольги таились под пеплом, стали местами вспыхивать, и не знаю, кто вдруг возбудил во Владимире такое рвение, что он разослал почти по [264] всему земному шару послов, помышляя о выборе себе новой веры. Между тем как в столь важном деле усердно, чрез своих послов, наперерыв предлагали свои услуги в разных местах многие цари — магометане, татары, христиане и особенно римский первосвященник и кесарь, успешнее всех оказались хлопоты греческого императора Василия. Он именно послал к Владимиру знаменитого у греков философа и богослова Кира, который в настоящее время почитается у русских святым, и Кир, объясняя царю изображение Страшного Суда, поставленное пред глазами его, возбудил в душе его неусыпную тревогу. Вторгшись меж тем в Таврику, где и поныне еще видны следы прежних властителей ее, генуэзцев, Владимир чрез семь лет с помощью Анастасия, архиепископа корсунского, овладел ею и вскоре пожелал вступить в брак с Анною, сестрою императоров Василия II и Константина X. А так как он не мог иначе достигнуть желанной цели, то он и принял христианство, причем тот же Анастасий крестил его в 980 году от Рождества Спасителя, и он принял новое имя — Василия. Город Корсунь и другие, которые он захватил в Греции, он возвратил императору, как то было раньше условлено с обеих сторон. Рассказывают, что когда он перед самым крещением, уже по прибытии царевны Анны, стал колебаться, то лишился зрения, но вскоре, по настоянию Анны обмывшись освященной водой, одновременно прозрел телесно и душевно. При возвращении домой он захватил с собой Анастасия, Льва и других греческих священнослужителей, монахов, музыкантов, разного рода ремесленников, книги и славянские письмена. Дома он всех языческих богов, или идолов, предал огню на истребление, главного же бога Перуна, т. е. громовержца, он приказал, привязав к хвосту лошади, стащить чрез весь Новгород в реку; русские же, будучи еще язычниками, провожали его со слезами — столь непреодолимо, почти, суеверие людских умов! Засим остальные подданные по приказанию и даже под влиянием угроз царя собрались все в назначенный день, и тут, как рассказывают некоторые, Лев, первый митрополит киевский, явил чудо, так как варвары требовали такового, ввергнув для доказательства истинности христианского учения в пылающий огонь писания святых евангелистов и вынув их оттуда нисколько не поврежденными. В это же самое время священники, стоя на скамьях и мостиках, построенных в реке Борисфене, совершали таинство крещения над толпящимся в беспорядке кругом их народом, причем одну кучку людей называли Петрами, другую — Васильями, третью — еще каким-либо именем. В 985 году Владимир, воюя с Мечиславом I, королем польским, тоже христианином, отнял у него много областей и, наконец, в большой битве одержал верх над врагом. Близясь к смерти и намереваясь привести дела государства в порядок, дабы оставить все в мирном состоянии взрослым [265] сыновьям, он чисто по-отечески счел нужным разделить между ними царство. Таким образом в славное отеческое наследство достались: Вышеславу — Новгород, Изяславу — Полоцк, Святополку — Туров, Ярославу — Ростов (впрочем, последний по смерти брата Вышеслава правил Новгородом, передав Ростов Всеволоду), Святославу — Муром, Мечиславу — древляне, Борису — Владимир, Глебу — Тмутаракань, Станиславу — Смоленск, Позвизду — Псков, Судиславу с несколькими младшими братьями — Волынь, Киев, Берестов. Но как всегда бывало, что именно равно одаренные начинали воевать между собою, так и эти братья стали вести кровопролитнейшие войны друг против друга, и не только сами, но и их потомки. Владимир же, покончив со всем земным в 1005 году, был впоследствии также причислен своими к лику святых.
Глава 7. О Святополке, Ярославе, Изяславе, Святославе, Михаиле, Всеволоде
Святополк Владимирович, убив братьев Бориса и Глеба и захватив их уделы, сел княжить в Киеве, но не долго наслаждался этим счастьем. Около этого же времени некий русский Хризохир, по свидетельству Цедрена, подошел со многими тысячами своих к Константинополю и, переплыв Пропонтиду, разбил римский флот, но потом был побежден у Лемноса и понес достойное за свою дерзость наказание.
Ярослав Владимирович, отличаясь пред прочими доблестью и правя один уделами, военной силой отнятыми у Святополка, первый стал называться монархом, т. е. единодержавцем. С Болеславом Храбрым, т.е. отважным, королем польским, он в 1018 году испытал непостоянство военных успехов. В 1026 году он, выступив против Константина, императора Востока, победил в единоборстве Редедю, вождя корсунян, хотя раньше сего был со всем своим флотом разбит императором, метавшим в него огонь. Тогда именно, говорят, и печенеги, соединившись с другими, совершили набег на Болгарию. В этот же промежуток времени прибыл в Россию и св. Олаф, король норвежский, своими же с престола сверженный (сестра коего Ингрида, дочь короля шведского Олафа, была замужем за Ярославом), и пытался русскими силами вернуть себе отцовский скипетр, но был убит своими в самом начале сей попытки. В 1032 году вышеупомянутое русское племя, печенеги, снова опустошили Месию и все побережье Иллирии пожарами до самой Корциры. Тем временем Казимир I, король польский, сочетался браком с Марией Доброгневной, сестрой Ярослава, принявшей впоследствии католичество. В 1041 году Ярослав наш разделил все царство между пятью оставшимися в живых сыновьями таким образом, что Изяславу [266] достался Киев, снова ставший столицею государства, Святославу — Чернигов, Всеволоду — Переяславль, Игорю, т. е. Григорию, — Смоленск и Владимир, Вячеславу — Псков и Новгород. Снова между братьями в течение нескольких лет происходила ожесточенная борьба с переменным успехом из-за главенства, пока, наконец, Владимир, сын Всеволода, по смерти всех остальных не присвоил себе всей власти.
Изяслав Ярославич сильно теснил в многочисленных боях братьев, а равно и половцев и казаков (когда они восстали, то он одних лишил зрения, других — жизни) и, наконец, сам пал в битве жертвою войны, выдав ранее сего дочь Вячеславу за Болеслава II, короля польского. Половцы были народ, граничащий с русскими на востоке и юге, и неоднократно, перейдя Танаис, наносили большой ущерб мосхам; они же доставляли русским знатным людям удобные случаи для восстания против их князей. Когда Святослав Ярославович, заняв город Киев, захватил высшую власть себе, то Михаил Святополк Изяславич последовал за двоюродным братом в очереди правления. Он выдал свою дочь Зоиславу замуж за польского короля Болеслава Кривоустого, с помощью которого, наконец, овладел опять Киевом, так как сын Изяслава, брата его, по возрасту своему не мог еще царствовать.
Всеволод Владимирович по смерти брата Вячеслава, будучи сильнее прочих князей, захватил власть над государством, причем правил им так, что вместе с сыном Владимиром временами то властвовал над всеми княжествами вместе, то над отдельными из них, состоя все-таки данником Болеслава, короля польского.
Глава 8. О Владимире, Мстиславе, Ярополке и других до Романа
Владимир Всеволодович, по прозванию Мономах, при жизни отца еще начал распространять о себе славу доблестными деяниями, присоединил к Смоленску, Киеву и другим областям Владимир, изгнав оттуда своего дядю, и вел войну с Гейзой II, королем венгров, и его братьями Владиславом и Стефаном. В 1043 году он за убийство неизвестно какого-то знатного скифа отправил громадное войско против императора Константина Мономаха, но, будучи отбит на море и на суше, причинил своему народу весьма большие убытки на долгое время. В 1048 году при том же Константине ему подчинились печенеги, которые хотя и приняли христианство, однако вскоре вследствие взаимного недоверия покинули места, где они жили с разрешения императора, и вернулись снова в Московию, откуда неоднократно тревожили Византийскую империю разного рода набегами, пока в 1053 году не предпочли сему мирный [267] договор на 300 лет. В это время, говорят, Владимир завоевал Каффу, или Феодосию, знаменитую венецианскую колонию, и, свалив в единоборстве с коня Германна, правителя сего города, снял с него тяжелую золотую цепь, унизанную жемчугом и драгоценными камнями. Впоследствии он завещал на вечные времена, чтобы эту цепь, знатное доказательство его храбрости, русские цари при вступлении на царство торжественно бы надевали на себя, и присоединил к ней еще пояс и венец, унизанный золотыми бляхами, жемчугом и драгоценными камнями; все это хранится в Москве и в настоящее время. Когда же он снова стал угрожать Константину войною, то император отправил к нему послами Неофита, митрополита эфесского, с двумя другими епископами, а также и наместника антиохийского и иерусалимского архимандрита Евстафия с драгоценнейшими дарами, а именно, частицею от Креста Господня, золотою короною, чашею из камня сардоникса, оплечьем, украшенным множеством драгоценных камней, и золотым ожерельем, причем, заключив мирный договор, преподнес ему титул царя, т. е. самодержца. В 1065 году скифы узы вздумали было с 600000 войском потревожить Фракию и Грецию, но были уничтожены частью чумою, частью же силами болгар, русских, а также и печенегов. В 1075 году Димитрий, некий русский князь из прочих, принял римскую веру. В 1097 году Коломанн, король венгерский, объявил русским войну, но был побежден Митсодемом, предводителем гуннов. Тогда же, кажется, и Владимир вторично отобрал Владимир у дяди своего Святополка, когда тот с помощью Коломанна вторгся туда и избил там более 12 князей половецких с бесчисленными их воинами. Долгое время испытывал он изменчивость счастья в войне и с Инго, королем шведским. У этого Владимира, рассказывают русские, был конь, ведший свой род чрез длинный ряд поколений от Александрова Буцефала, который обыкновенно двигался, опустив голову и развесив уши, когда же чувствовал, что на нем сидит его господин, то на глазах всех он, воспрянув духом, несся во весь опор, потрясая землю топотом своих копыт, и отважно стремился навстречу врагу. Кроме того, он, занимая почетное место в конюшне, выгонял других лошадей, кусая их и брыкаясь. Умирая, Владимир разделил царство между сыновьями Мстистлавом, Ярополком и Георгием, причем, однако, одному принадлежала высшая власть над другими.
Мстислав Владимирович сел было в 1116 году в Киеве на княжение, но, похищенный вскоре после сего смертью, оставил все в наследство своему брату.
Правление Ярополка Владимировича, унаследовавшего престол от брата, было омрачено необычайными кровопролитными происшествиями, так как русские князья, преследуя в душе различные цели, раздирали братоубийственными руками внутренность государства [268] наподобие гибельного и неожиданного татарского погрома, так что власть как бы по воле слепого рока произвольно то находилась у одного из князей, то у другого, то отнималась. В 1122 году, однако, скифы, опустошившие Фракию с громадным войском, были побеждены Иоанном Комненом. Историк Никет замечает о них, что они разделялись на несколько племен и повиновались не одному вождю, из чего явствует, что то были татары в соединении, несомненно, с некоторыми русским племенами. Засим Ярополк вместе с другими русскими князьями повел воинов против поляков, своим игом обременявших русских, но был захвачен в плен Влостовичем, польским сенатором, изгнанным королем Болеславом и просившим у Ярополка защиты и убежища, в то время когда ехал как-то по деревне с небольшим отрядом телохранителей, и отвезен живым к Болеславу. Освобожденный за громадный выкуп из плена и клятвенно обещав хранить мир, он, желая отплатить тою же монетою, ибо желание отмстить взяло верх в душе его, послал некоего венгерца или, вернее, московита, отлично знающего венгерский язык, который притворился также навлекшим на себя гнев своего государя и вследствие сего изгнанным, и получил от Болеслава для прокормления своего город Вислицу. Когда же король отправился в город Бамберг на свидание с Лотарем, императором римским, то этот венгерец, распустив слух о предстоящем нападении русских на Польшу, убедил знатнейших граждан, что Болеслав велит им как можно скорее свозить свои богатства в Вислицу, как безопасное место. А между тем он тайно известил Ярополка, который, явившись с дружиною, захватил город и громадные в нем богатства, причем произошло кровопролитнейшее избиение знатнейших поляков. Болеслав, прославившийся до сего времени 47 победами, желая отмстить за столь возмутительное дело, потерпел около 1139 года в сражении близ Галича такое поражение, что едва спасся сам при помощи одного воина на его лошади. Сколь справедливо, поистине, воздал Господь каждому за его, говоря словами Енния, гнусные торгашеские приемы при военных действиях. Ведь и Ярополк вместо награды лишил своего венгерца зрения и языка, дабы показать, что начальники любят предательство, но ненавидят самих предателей. В это время и особенно после смерти Ярополка происходили те страшные междуусобицы меж русским князьями, о которых я выше упомянул. В 1140 году москвитяне, став немного более дружелюбными к польскому народу, помогали Владиславу II, собирающемуся вести войну с тревожащими его братьями. В 1150 году, в царствование Эриха Святого во Швеции, московиты с ливонцами занимались морским грабежом вдоль шведских берегов. Вскоре после сего они даже проникли до столичного города Упсалы, ибо Гольм в то время еще не был выстроен. [269]
Меж тем некий Всеволод, а вскоре за ним Игорь были, правда на короткое время, царями в столичном городе Киеве. После их изгнания им обладали последовательно иные братья — Изяслав и Георгий. В 1158 году Ростислав, князь смоленский, занял это местопребывание царей. Его свергнул Изяслав Давидович, который сам вскоре после сего был прогнан Георгием, хотя по смерти Георгия он снова захватил власть в свои руки. После них прославились по России Владимир, а за ним Мстислав Изяславович, а равно и Глеб, князь переяславский, и Роман смоленский, между тем как Ярослав и Святослав черниговские вели упорную войну друг против друга из-за престола. В 1164 году Андроник Комнен, еще не будучи императором, бежал в Галич, город, бывший, по замечанию Никета, наместничеством русских или гиперборейских скифов, и князем коего дважды был Коломанн, сын венгерского короля Андрея Второго, погибший чрез несколько лет в походе против татар. В 1168 году при шведском царе Кануте город Сигтуна, некогда главный, разрушен огнем и мечом рутенами, корелами и другими, производящими морские грабительские набеги внутрь Швеции до самого озера Меларна. В это время, кажется, русские отвезли в Москву серебряные ворота Сигтуны. Тем временем Рюрик Мстиславич захватил Киев, занятый половцами, которых татары прогнали с их мест жительства, но вскоре, вследствие зависти других русских князей, был схвачен и заключен в монастырь, причем ему наследовал брат его Святослав. В 1200 году влахи и команы (это — слова Никета) во Фракии опустошили лучшие части сей провинции и, быть может, подошли бы со стороны суши к самым воротам главного города Византии, если бы русские, наихристианнейший христолюбивейший народ, и их князья, частью по собственному побуждению, частью же по просьбам священников, не вступились с поразительным усердием за римлян, сжалившись над христианским народом, с которым варвары дурно обращались, и возмущенные тем, что по несколько раз в год они уводили оттуда пленников и продавали их народам языческим.
Ростислав же и Владимир, сыновья Рюрика, пока жили под покровительством Романа, князя Владимирского и Галицкого, способствовали увеличению власти их покровителя, который, переселясь вместе с ними из Киева в Галич, тем самым как бы перенес на него право на название столицы. Впрочем, этот город был вскоре снова занят Коломанном. Этот Роман, сущий Нерон для России, полагая, что должно прежде всего подчинить себе крупных рыб, дабы впоследствии с большим удобством покорять лягушек, повелел умертвить знатнейших вельмож государства, говоря, что никто не может вполне безопасно вкусить меда, если не будут убиты сперва пчелы. В 1205 году он, однако, погиб сам близ город Завихоста в битве против Лешка Белого, князя польского. [270]
Глава 9. О Владимире, Георгии, Александре, Данииле, Льве и нашествии татар
По кончине Романа государством стал править по праву наследства Владимир Рюрикович, против которого Лешко Белый вместе с тремя другими русскими князьями предпринял еще при Романе, за Коломанна, короля венгерского, чрезвычайно кровопролитную войну. До сего времени значительная часть Литвы была подчинена русским, которым литовцы, вследствие известной своей бедности, платили дань вениками, т. е. пучками из распускающейся березы, употребляемыми в банях, и которые заставляли литовцев, вместо лошадей или быков, таскать повозки или плуги. В это же время, после появления незадолго до сего над Танаисом и Россиею зловещей кометы, внезапно появились татары, народ до 1202 года в Европе неизвестный и находившийся до сего в рабской зависимости от других народов, и стали подчинять бесчеловечному игу большую часть русской земли. А именно, Чингиз-хан, негодуя на рабское положение своего народа, не имеющего под игом парфян ни собственных законов, ни собственного царя, взялся, побуждаемый сновидением, за оружие и с крайних пределов Скифии быстро двинулся вперед и овладел, отчасти сам лично, отчасти же потомки его, самим царством парфян, существовавшим еще со времен Александра Великого, причем завещал своим на вечные времена вперед надменнейшее правило: не заключать мира ни с каким народом, отказывающим им в повиновении. На месте царства парфян татарский хан Влухан впоследствии основал царство Заволжское. Отсюда, как бы из некоей военной крепости, были высланы бесчисленные полчища против Европы и прежде всего против Московии. Так, в 1228 году Батый, называемый также Заинханом, внук Чингиз-хана, двинулся на север, а другие два брата его, Иосхай и Чагатай, отправились к реке Тигр и на юг; в это же время и Ердзивил, князь самогетов, отнял у русских Новгород. Первоначально татары разделялись на семь народностей: собственно татары (т.е. остатки, быть может, гуннов), тангуры, кунаты, талаиры, сонихи, монги и тибеты; впоследствии же, размножившись до бесконечности, они распространились почти по всему шару земному. И не были мосхи в состоянии завоевать Заволжского царства и освободиться вполне от татарского ига до тех пор, пока те постепенно не заняли снова Китай, откуда они исторглись, и не начали заселять часть Индии. Многие полагают, основываясь на 4-й книге Ездры, главе 13, что эти татары произошли от тех десяти колен израильских, коих увел в 330 году от сотворения мира Салманассар в равнины Арсареф, где никогда не обитал род человеческий. К сему присоединяется еще и то, что китайские летописи относят возникновение татарской династии почти к этому же самому времени, а также и то, что у некоторых [271] из этих орд и до сей поры сохранились многие иудейские обычаи. Другие принимают измаилтян за одно с турками и гуннами (что также делает, заметил я, Никет), некоторые, наконец, считают их потомками Магога. От них ведут свое происхождение не только нынешние персидские шахи, но даже и султаны Оттоманской империи. Это последнее мнение, кажется, следует предпочесть всем остальным. У них в глубокой древности заботы по управлению государством препоручались четырем высшим советникам: Ширму, Барну, Гаргну и Ципцану; называлось это Улан, т. е. великий царский совет. Говорят, что такой образ правления применяется в Китае и в настоящее время. По языку они родственны с турками, что явствует, например, из следующих слов, употребляемых по большей части турками с небольшим только изменением: хан — т.е. царь, султан — сын царя, бей — князь, мурза — сын князя, олбуд — человек знатного происхождения, олбоадулу — сын знатного человека, сайд — первосвященник, кси — частное лицо и т.д. Вот этими-то татарами, вторгшимися в Россию, Владимир Рюрикович, могущественнейший между прочими князьями, по бесчеловечном уничтожении войска был захвачен в плен вместе с Мстиславом Романовичем и другими князьями. Столь мало, по-видимому, имеет значения престол даже у чужих племен! В 1235 году был взят город Москва, где по убиении тамошнего князя Георгия вскоре был выбран Александр. Этих двух князей, как я заметил, впервые стали называть в историях князьями как города Москвы, так и Московского княжества. Владимира же в плену у могора, т.е. великого хана, видели доминиканские монахи, посланные от римского папы Иннокентия IV к великому хану, и которым эти варвары обещали в течение пяти лет не нападать на христиан. Склонить их к крещению, однако, никоим образом не могли. Мало того, весьма легко их привлекли в свое нечестие магометане, убедив их, глупцов, в том, что Ейсса Рохола, т. е. Иисус, есть Дух Божий, а Магомет Россалаи, т.е. что Магомет, есть справедливость Божья. Засим, когда Владимир, убежав из плена, стал вооруженною силою вновь захватывать Киев, то Скирмунт и Тройнат, князья литовские с большим мужеством одержали верх над Балаклаем и Курдассом, посланными Батыем. В такой сумятице и горестном положении России многие выдающиеся города, Новгород, Псков, Полоцк, вследствие благоприятного положения дел, вновь расцвели в самовластные республики, избрав у себя сенат.
Тогда и Рингольт, сын Тройната, одержавший блестящую победу над русскими и татарами, стремясь к славе и расширению пределов власти, первый стал усиленно добиваться титула великого князя литовского и русского. И татары, большая часть коих уже прочно поселилась и основала столицу свою на Таврическом полуострове, отнятом у половцев готскими князьями, стали налагать суровое иго [272] на россиян. Смотря по тому, какова была добрая воля сих варваров, князья московские либо получали уделы, либо заключались в темницу. Мосхи до того были лишены почти всякого права суда, что не могли даже, хотя заслуженно, наказывать за уголовные преступления, а с рабским трепетом ожидали из крымского дворца молниеподобного приговора. Когда татарские послы въезжали в город, то московские князья пешком несли им навстречу кобылье молоко и овес, преклонив колена, выслушивали приказание хана и, если из чаши проливалось немного молока на гриву коня, то языком слизывали его, наконец, должны были платить ежегодную дань в виде громадного количества денег, дорогих мехов, одежд, во что бы то ни стало. Поэтому они и ныне дерзко требуют для себя того же.
Даниил Романович, князь киевский, ревнуя славе Рингольта и не довольствуясь названием великого князя, принял латинские обряды и был первым королем русским, венчанным в 1246 году папским послом Опизо. Но призрачное сие королевское достоинство скоро кончилось при сыновьях его Льве и Романе, снова обратившихся в греческий раскол. Даниил занял Люблин, знатный польский город, и многие другие, но и сам был с переменным счастьем и успехом тревожим Миндогом, князем литовским. Не менее сурового врага он имел и в Наримунде, другом князе литовском, который, говорят, первый придумал литовский герб — всадника, да еще к тому же с копьем. В 1259 году татары снова под предводительством Ногая и Телебуга опустошили Россию и Польшу, уводя многие тысячи христиан в вечное и крайне тяжелое рабство, хотя, наконец, понесли от Болеслава Стыдливого, знаменитейшего короля польского, такое поражение, что поляки наполнили девять громадных мешков ушами убитых врагов. Даниил же наш скончался в 1266 году.
Лев Данилович, ведший в 1280 году войну против поляков, основал в России город Леополис. В 1290 году Тургилл, опекун Биргера, короля шведского, напал на Россию с моря и с суши и отнял у них Корелию и обратил ее, до того языческую, в христианскую страну, причем воздвиг в защиту сей области крепость Выборг. В этом же веке стали впервые в Польше и России чеканить монету и притом, кажется, из кожи, по почину Венчеслава, короля сперва Венгрии и Богемии, а затем и Польши, между тем как до сего эти народы вели торговлю посредством простого обмена вещей или же на вес золота и серебра.
Глава 10. Об Иоанне Даниловиче, Иоанне Ивановиче, Дмитрии, Василии и Георгии
Иоанн Данилович по смерти бездетного брата своего Льва первый возвел Москву, около 1300 года, на степень митрополии и столицы [273] более обширного княжества, главным образом по совету митрополита Петра, так как в этом городе был похоронен некто Алексей, прославившийся у русских своей святостью и чудесами. В 1304 году Гедимин, великий князь литовский, двинувшись с войском против русских князей, нанес им сильное поражение. Этот Иоанн был прозван русскими Калитою, т. е. собирателем подаяний, ибо постоянно носил привешенную сбоку котомку, полную щедрых подачек. Иоанн Иванович, заступивший место отца, царствовал весьма недолго, так что едва ли о его деяниях что-либо занесено в историю.
Дмитрий Иванович вместе с братом Симеоном, тверским князем, сделал довольно удачную попытку свергнуть с шеи россиян ярмо татар, которое они терпеливо несли в течение целых 150 лет. В 1350 году мосхи вели войну, довольно успешную, с Магнусом Смехом, королем шведским. Сперва они ему для вида обещали золото за мир, но потом послали железо, переделанное в стрелы. В 1359 году большая часть русских князей съехалась у Авдула, хана заволжских татар, для оказания ему почестей; Димитрий же после сего разбил в двух битвах татарского хана Мамая, причем, говорят, в первом сражении было убито 200000 человек с каждой стороны. Тем не менее, однако, в 1377 году Москва была отнята у него на глазах другим татарским ханом, Тохтамышем. В 1381 году Дмитрий, тесня крестоносцев продолжительною осадою в Нейгаузене, ливонской крепости, в то время когда они уже готовы были сдаться ему, был так сильно ранен пущенною осажденными последнею оставшеюся у них стрелою, что должен был позорно отступить с войском. Он же, став во враждебные отношения с Ольгердом, великим князем литовским, хвастливо в виде едкой шутки говорил, что преподнесет ему пасхальные яйца, и едва, однако, не лишился княжества вследствие нападения Ольгерда. Ибо литовский князь, подойдя тайными путями к самой Москве, принудил Дмитрия просить о мире и, оставив в память сего события копье, вонзенное в ворота крепости, ушел победителем. В это же время и Казимир Великий, король польский, присоединил себе Червонную Русь, как свою область. Василий Дмитриевич, занятый разными войнами, потерял Смоленск и Киев:
эти города приблизительно в 1386 году присягнули в верности Ягайлу, великому князю литовскому. С великим же князем литовским Витовтом, на дочери которого Анастасии он был женат, он вошел в соглашение и составил заговор против Темиркутка или Темиразака, хана заволжского (которого Баязет сперва, ради посмешища, прозвал Тимурленгом или Тамерланом, т. е. хромцом). Ибо царь, или хан Темир, твердо решил в душе своей направить окровавленное оружие свое на Европу, что непременно и произошло бы, если бы он не перенес, после поражения Баязета в 1400 году, войны в самую Индию. В 1399 году Василий успешно прогнал татар из Волжской [274] Болгарии. Когда же в 1404 году татарин Темирсак снова выступил против русских, то он в Рязани остановился, принужденный, по-видимому, к тому некою божественною силою, противодействующей ему. Ибо русские говорят, что они вымолили у Всеблаженной Девы такую задержку, перенеся ради этого самого икону Ее с большой торжественностью из Владимира в Москву, почему и теперь еще даже день 26 августа, когда это произошло, называется Сретением, т. е. встречею, — и весьма празднуется. В 1424 году в Новгороде свирепствовала столь сильная моровая язва, что в течение 6 месяцев погибло 80000 человек. До того велика была сила этого зла, что часто люди, шествующие по улицам, мгновенно умирали или, явившись до сего здоровыми на похороны других, внезапно умирали и хоронились тут же. По случаю предстоящий свадьбы Витовта, который в числе других многих княжеств России владел Псковом и Новгородом, к нему отовсюду съехались европейские государи и при этом совещались о положении христиан. В этом совещании, происходившем в г. Луцке в Волыни в 1428, приблизительно, году, участвовал, кроме Сигизмунда, императора запада, послов Палеолога, императора восточного, Ерика, короля Дании и Швеции, великих князей Бориса Тверского и Олега Рязанского, ханов Таврического полуострова и заволжских, двух магистров ордена крестоносцев в Пруссии и Ливонии, а равно и нового поборника христианства Ягайла, короля польского, — также и наш Василий. Умирая, он предоставил княжество брату Георгию, устранив сына своего Василия, который был ненавистен отцу, так как его мать Анастасия была заподозрена в прелюбодеянии. Георгий же Дмитриевич, собираясь занять престол, заключил было Василия в оковы, но после кратковременного княжения, умирая, завещал ему наследство в своей духовной, пренебрегши собственными сыновьями.
Глава 11. О Василии, Иоанне и Василии Иоанновиче
В самом начале своего княжения Василий Васильевич был схвачен своими племянниками, сыновьями Георгия, о которых он сожалел, что они, как бы выродки какие, были презренны, и ослеплен ими. Вскоре, впрочем, он по желанию татар и благодаря любви народа к нему получил обратно свое княжество и долгое время спокойно правил Московским княжеством, получив прозвание Темный, т. е. лишенный света. Об этом Василии Стефан, великий палатин Валахии, выражался так: “Он расширяет свои владения, сидя дома и почивая”. При нем митрополит киевский Исидор — Киев в то время был подчинен своим особым князьям, — отправившись в сопровождении ста всадников на Флорентийский собор в качестве заместителя патриарха антиохийского, получил в 1439 году от папы [275] Евгения IV сан кардинала, епископа сабинского, но когда он вернулся в свое отечество, то русские отобрали у него все сокровища и заключили его в темницу, ибо нисколько не желали утвердить того соединения с римской церковью, которое он было предпринял. Поэтому у московитов в их книге законов существует особая глава, называемая Собор Флорентийский. Убежав, впрочем, из заключения, Исидор возвратился в Италию, а оттуда отправился в качестве посла от ребра апостольского в Константинополь к Константину, последнему императору, а когда этот город был взят турками в 1459 году, то он с трудом, под видом другого лица, бежал в Рим, где был посвящен Пием II в патриархи константинопольские.
Иван Васильевич, Великий и Счастливый по прозванию, вел много кровопролитных войн с Христианом и Стен-Стуром, королями шведскими. В 1450 году он женился на Марии, дочери тверского князя, а после ее смерти — на Софье, дочери греческого деспота Фомы Палеолога, из рода Багрянородных. Этот Фома, изгнанный турками, жил в Риме, где, говорят, и Софья получила приданое от римского первосвященника. Сам же Иоанн выдал сестру свою за Кудайкула, царя казанского, принявшего при крещении имя Петра. Этот же князь не задумался бы принять обряды римской церкви, лишь бы только папские послы были уступчивее в сем деле. В это время занял город Астрахань Кази, сын крымского хана, которому в 1474 году подчинились и остальные татары после того, как Магомет, султан турецкий, взял Феодосию, столицу Крымского ханства. Меж тем царица московская Софья под предлогом болезни обратилась к жене татарского хана с настойчивой просьбой, чтобы те татары, кои обитали в самом Кремле московском, добровольно ушли бы оттуда навсегда, чем отнималась у них возможность глубоко вникать в замыслы русских. Вместе с этим Иоанн придумал предлог, чтобы отказаться от дальнейшего платежа хану дани. Он выдал дочь Елену замуж за великого князя литовского Александра, ставшего вскоре польским королем, но так как литовцы с пренебрежением относились к религиозным пунктам договора, то Иоанн в кровопролитнейшем сражении разбил их и отнял у них большую часть земли и 70 укрепленных мест и крепостей. У них же он отнял в 1477 году при помощи архиепископа Феофила Новгород и увез оттуда 300 возов, тяжело нагруженных, в город Белая Церковь, сокровищницу России, лежащий на острове. Вследствие чего в 1454 году ганзейские купцы все до одного ушли из Новгорода, после того как царь из-за того, что несколько лиц из их числа неосторожно порицали его, заключил 49 заезжих немцев в темницу и вынудил у них вознаграждение более чем в 300000 червонцев в виде штрафа. Законы, впрочем, он издал весьма полезные и прежде всего строжайший закон о трезвости, впервые предоставив себе право приготовлять [276] напитки. В 1550 году Баязет, султан турецкий, вторгнувшись в Россию, потерял более 40000 своих, погибших от холода и меча во время борьбы за Менгли-Гирея, хана перекопских татар, прогнавшего братьев Айдера и Ямурка, кои бежали в Москву. В 1502 году Вальтер Плеттенберг (благородный род коего процветает и поныне у нас среди знатных курляндцев), великий магистр ливонских крестоносцев, разбил 80000 мосхов, над которыми начальствовал Гавриил, сын Иоанна, и заключил мир на 50 лет. Видя приближающийся конец свой, Иоанн назначил было правителем царства сперва Димитрия, внука своего по первому браку, вскоре же затем, по совету жены, — Гавриила, собственного сына от второго брака, и, наконец, опять Димитрия, вследствие какой-то роковой нерешительности. Отошел этот достохвальный князь от жизни сей в 1504 году, после того как окружил город Москву стеною и наполнил ее несколькими каменными зданиями, для которых он вызывал в Москву на дорогих условиях Аристотеля, зодчего болонского, и других мастеров.
Василий Иванович, раньше называвшийся Гавриилом, принял власть, вступив на престол, отнятый у Дмитрия, сына брата его, в 1505 году. В 1509 году он заключил союз с Свантсоном, королем шведским. В 1514 году он занял Псков и Смоленск — города, кои столь много раз уже раньше подвергались попыткам подчинения, главным образом, благодаря содействию некоего поляка Михаила Глинского и подкупленной обещаниями страже. Неоднократно, но тщетно подступал он к Казани и Астрахани, после того как они восстали, побуждаемые к тому новым князем, присланным им из Крыма. Прожив много времени в необузданном любострастии, он, наконец, женился на Соломонии из московского рода Сабуровых, вскоре заключил ее из-за ее бесплодия в монастырь и вступил в брак с Еленою, дочерью Василья Глинского, женщиною безумно расточительною и необузданною. В 1521 году Махмет-Гирей, хан перекопский, под предводительством брата Шах-Гирея обратил в бегство Шахмета, хана заволжского, и, заняв все его царство, обложил город Москву и увел более 80000 человек в тяжкое рабство. Василий тайком бежал в Новгород и стал снова данником татар. Но в 1523 году он торжественно чрез особых послов объявил войну Махмет-Гирею крымскому и его брату Шах-Гирею, царям казанским, которая благополучно кончилась вследствие неожиданного мира. Этого Василия, говорят, легко было склонить к принятию католической веры, если бы только император Максимилиан не отказал ему в титуле царя. Посол от него Дмитрий Герасимов прибыл в Рим к папе Клименту VII для заключения союза против турок вместе с Павлом Центурионом из Генуи, который раньше был ради торговых целей послан Климентом с грамотами в Московию, который был даже в [277] России еще при Льве X. Приблизительно около этого же времени был отправлен в Россию императором Максимилианом известный барон Герберштейн для заключения мира между поляками и мосхами. И в 1525 году этот Герберштейн, посланный от римского императора Фердинанда, прибыл к Василию вместе с послами — Иоанном Франциском от папы Климента и Леонардом Комита от Карла V, для переговоров все о том же мире. Вследствие чего немного спустя послы московские явились к Карлу V в самую Испанию. Василий меж тем послал Симеона Феодоровича Курбского в Ингрию для покорения далеко живущих народов, и этот Симеон, зайдя далеко за реку и гору Печору, исполнил это поручение к значительному увеличению Русского царства. Покорив казанцев, он содержал у себя в доме их царя Шиг-Алея, человека чудовищных размеров, которого Василий поставил им в цари, но которого они свергли. Так как все прочие князья русские были уже ему подвластны и оставался только один Василий Шемякин, то он призвал его к себе, обвиняя его в заговоре с королем польским, благосклонно принял и заключил в темницу, приказав убить как бунтовщика по совету, быть может, некоего юродивого, который ходил по городу, подметая улицы веником и говоря, что наступил час, когда должно из государства, до сей поры еще не вполне очищенного, выбросить окончательно всякий сор. Вообще это был князь характера лживого, впавший в высокомерие и приписывающий себе титулы, длинные до тошноты. Собираясь умирать, он поручил опеку над своими детьми и заботы о царстве Михаилу Глинскому, которого все время держал близ себя, как человека весьма искусного в делах военных и мирных. Елена же, жена Василия, избрав по смерти мужа, с явным бесстыдством, себе в любовники боярина Иоанна Овчину, умерла от яда, а Овчина был разрублен на части.
Глава 12. Об Иоанне Васильевиче — тиране
Иоанн Васильевич, достойный сын развратной Елены, принял бразды правления в 1540 году мальчиком двенадцати лет и, производя свой род от цезаря Августа, украсил государственный герб двуглавым орлом с распростертыми крыльями. В 1548 году он отправил послов к императору Карлу V, прося у него помощи против турок и предлагая соединение греческой церкви с латинскою, а вместе с тем и прося у императора мужей ученых и художников. И Карл был бы не прочь отвечать взаимным дружеским расположением, если бы всему этому не воспрепятствовали любекские купцы, которые в то время почти одни исключительно производили всю торговлю в Московии с громадной выгодою. Так как мне нельзя будет в дальнейшем повествовании о Иоанне не упомянуть, хотя и против воли, [278] с омерзением, о некоторых чудовищно бесчеловечных пороках его, то я надеюсь, что это не будет вменено мне в преступление Алексеем Михайловичем, сим доблестным государем, который так не похож на него, что никакой порок не может быть в какой бы то ни было степени приписан ему, и который освещает блеском необычайных добродетелей своих яснее самого солнца мрак своей северной страны. Итак, Иоанн, этот усерднейший гонитель одинаково всего честного и бесчестного, предводитель головорезов всего рода человеческого, новый мститель, даже за чувство сожаления, правил над подвластным ему народом, который он ставил на одну доску с дикими животными, не повелевая ими, а свирепствуя над ними. Мало того: он терзал также и чужеземцев и наполнил чуть ли не всю вселенную позорною славою своего тиранства. Не постыдился же некто сказать о сем палаче и приятеле шутов, что он не поколебался бы превратиться в дьявола, так как, отринув все человеческое, он ни во что не ставил весь род людской.
Брата и тестя он без всяких на то причин безбожно лишил жизни. Собственного сына, жертву своей жестокости, он удушил, хотя вскоре с терзаемой фуриями совестью, послал, обуянный внезапным раскаянием, 77000 золотых патриархам константинопольскому и александрийскому и монахам, стерегущим Гроб Господень, дабы они молитвами и священнослужением упокоили душу убитого. Висковатова, мужа, выдающегося между прочими своим красноречием и весьма заслуженного, он велел своим слугам разрубить почленно на части; когда же дьяк, движимый состраданием, отсек Висковатому срамные части для ускорения его кончины, то он приказал ему либо съесть отрезанное, либо же идти на казнь. Итак, тот изжевал это страшное яство, хотя оно тщетно становилось ему поперек горла, и спас себе жизнь тем же средством, которым причинил другому спасительную смерть. Новгород (посаднику коего он велел вступить в брак с кобылою и которого он все-таки в конце концов умертвил вместе с священниками и 3000 других жителей), Псков, Нарву, Ливонию и иные города и области он наполнил таким количеством умерщвленных изысканными способами казни, что попытка с его стороны составить им краткий список была бы тщетною, так как их не вместили бы в себе целые обширнейшие тома. Взяв крепость Виттенштейн — пусть это будет один случай, взятый для примера, из многих — он защитников ее привязывал к копьям, жарил на медленном огне, не говоря здесь уже о другом, не поддающемся описанию, мучении жителей Ливонии.
Так как слава о его жестокости все более и более распространялась повсюду, то северяне и некоторые другие русские племена отвратили от себя гнев тирана, добровольно сдавшись ему. Предприняв пять походов против татар и оказавшись до сего гораздо [279] слабее их, он, наконец, с таким успехом поднял оружие, что обуздал и почти совершенно подчинил их, самых неукротимых людей, себе. В 1559 году Готард, последний магистр тевтонского ордена в Ливонии и первый князь Курляндии и Семигаллии, разбил в большом сражении московское войско и взял в плен главных их вождей. Это обстоятельство раздражило дух Иоанна, как бы острейшими жалами, на общую свирепость до того, что он, как бы в отмщение, поклялся тиранить всячески весь мир. В 1569 году турецкий султан Селим с 300 000 войском, усиленным еще перекопскими татарами, двинулся против русских до самой Астрахани. Тщетно продержав город в осаде и потеряв большую часть вспомогательных со стороны Каспийского моря войск, перебитых московами, он, наконец, голодом и несколькими поражениями, нанесенными ему кн. Серебряным, военачальником русских, поставленный в безысходное положение, постыдно бежал и схоронил остатки войск, поглощенных бурею, в Меотидском озере. В 1571 году Менгли-Гирей, хан крымских татар, взяв город Москву, довел Иоанна до того, что он обещал ему верноподданство и дань и дал даже грамоты на это. Но, получив обратно от него письменные условия вынужденного подчинения чрез воеводу, т. е. наместника своего, рязанского (которому хан безрассудно вручил для рассмотрения грамоты Иоанна, когда он отказался сдать Рязань), Иоанн немедленно собрал войска, снова напал на громадные полчища варваров и разбил их. Когда же в 1572 году послы перекопских скифов потребовали от Иоанна дани, то он велел 300 из их свиты казнить топором, начальников же посольства он отослал обезображенных, обрезав им носы, губы и уши, к таврическому царьку вместе с топором. Засим он непрерывным рядом побед подчинил себе Казань, Астрахань, пермяков, симбирцев, лапландцев, югорцев, булгар, все Заволжское царство и другие народы, частью в Европе, частью в Азии обитающие, и оставил своим потомкам обширнейшие владения, приобретенные оружием. Правда, весьма благоприятствовало ему в этом деле то обстоятельство, что многие татарские племена ушли к своим, успешно в это время воюющим на востоке, в Индии и Китае. В 1578 году шведы, воевавшие и заключившие мир с Иваном Васильевичем при королях Густаве и Ерихе, отняли при короле Иоанне Третьем у московов крепость Падису и некоторые другие места Карелии, а также и обе Нарвы. Но и с Сигизмундом Августом и Стефаном Баторием, непобедимыми королями польскими, вел Иван Васильевич крайне тяжелую войну. Стараясь кончить ее весьма желанным миром, папа Григорий XIII послал знаменитого Поссевина из ордена иезуитов, который в 1582 году чрезвычайно ловко умиротворил все. Перед этою-то войною, говорят, в городе Москве между прочими чудесными явлениями выпал снег с кровяными пятнами и упал с неба мраморный [280] надгробный камень с надписью на неведомом языке — предзнаменование несчастий и призыв к покаянию. Далеко, однако, от того, чтобы смягчить каменное сердце тирана, это скорее еще более ожесточило его, и он велел разбить зловещий камень вдребезги. Равным образом он нисколько не уважал, так как душа его была порабощена отвратительнейшими пороками, общего у всех народов закона о неприкосновенности послов и священного оказания гостеприимства. С герцогом Магнусом, братом от второй матери Фридриха II, короля датского, которому Иван Васильевич дал в жены Марию, дочь брата своего Георгия, и которого он называл королем Ливонии, он обошелся крайне позорно, заставив его однажды проползти на коленях две тысячи шагов и выпить меду, смешанного с собственною его кровью. Стражу его он изрубил в куски и лишил бы жизни самого герцога, сорвав с него всякую одежду, если бы тот сам не спасся счастливым бегством. Намереваясь по заключении перемирия войти в Нарву, он сел в колесницу, на которой был устроен помост, и потребовал, чтобы его везли люди, а не лошади. Духовенству, обращающемуся к нему с мольбою о смягчении хотя бы до некоторой степени сурового нрава его, он лицемерно объявил, что отказывается от царской власти, и удалился в свой дворец или, вернее сказать, в свой монастырь, называемый Александровскою слободою, где неоднократно, облекшись вместе со своими приближенными в монашеское одеяние, совершал лицемерные церковные службы, в заключение коих обыкновенно следовало избиение нескольких заключенных. Выйдя оттуда, о чем его все коленопреклоненно умоляли, он с еще большим ожесточением стал всячески исступленно свирепствовать, придумывая, кроме прежних, еще новые способы истязания. Желая расширить город Москву, он устроил по ту сторону реки новые слободы под названием Налей, от глагола наливать, ибо желал, чтобы воины там свободно напивались допьяна. При нем англичане начали приезжать по Белому морю, и им была открыта гавань. Стоя уже почти одною ногою в могиле, сильно, но, кажется, слишком поздно, в последнюю минуту жизни, он, говорят, раскаялся, когда к крайнему ужасу присутствующих тело его уже стало разлагаться и издавать зловоние, и он к общей радости испустил дух, терзаемый фуриями и стонущий от угрызения совести, в 1584 году от Р. Х., 66 лет от роду, возвратив перед смертью свободу заключенным и освободив подданных от податей на десять лет. Телосложения он был вполне крепкого, роста высокого, глаза имел быстрые, но небольшие, нос — орлиный, лицо морщинистое и красное; высокомерный в обращении, с крепкою памятью, он никогда не смеялся, кроме как в опасности и во время своих свирепств, так что находился в наилучшем настроении духа каждый раз, как устраивал омерзительное избиение людей. Ум имел [281] проницательный и быстрый; не знал меры одинаково ни в ненависти, ни в благосклонности, одинаково был жаден до славы, как и до богатств; гордости же был необычайной, до того, что требовал непременно выучить слона преклонять перед ним колени. В военное и мирное время предавался хвастовству и расточительности. Более всего его потешали охота и борьба пленников с дикими зверями, и он полагал, что имеет право терять время, проводя его за игральными картами или шашками. Преступною страстью был до того обуреваем, что, говорят, даже будучи уже при смерти, пытался изнасиловать [Ирину, жену сына Феодора] и постоянно пользовался чужими женами. Вид же добродетели придавало ему то, что он сам читал просьбы, выслушивал людей даже низкого состояния, строго преследовал чиновников за бездействие и жестокость, являлся по временам покровителем чужестранцев, которых допускал во дворец, предоставляя им свободу вероисповедания и богослужения, кроме иудеев, которых был непримиримым врагом. Быв женатым на семи женах, он оставил после себя только двух сыновей, а именно Федора или Феодора, который и наследовал ему, и Дмитрия, убитого Борисом Годуновым, захватившим себе царскую власть.
Глава 13. О Феодоре, Борисе, Феодоре, Василии и Лжедмитриях
Феодор, или Федор Иванович, принял бразды правления государством в тот же год, как умер его отец. К нему вскоре, вследствие его простоты и неразумия, присоединился в качестве как бы нового правителя и помощника Борис Годунов, брат царицы, после того, как был удален Богдан Бельский, воспитатель царских детей (который стремился к царской власти, но неудачно). Годунов, приобретя темными делами любовь народа, устранил с своего пути малолетнего Дмитрия посредством неких изменников, которых, однако, предал смерти, дабы не оставить как-нибудь следов и свидетелей своего преступления. В 1593 году он отнял у шведов несколько городов и крепостей в Ливонии. В 1597 году, незадолго до своей кончины, Феодор предлагал многим князьям, окружавшим его ложе, царский скипетр, и все отказывались. Борис же Годунов, простершись ниц, принял его, страстно желая получить, хотя и притворялся, что отказывается, а с ним и всю власть. Как я уже заметил, он постоянно притворялся не хотящим взять на себя это, но, наконец, принял по многочисленным просьбам подданных и детей, бегавших с мольбами по улицам по его же наущению, в 1597 году и стал править весьма хорошо, поклявшись предварительно в том, что он в течение пяти лет не прольет ни единой капли крови граждан. Кроме того, он решил при себе вводить в Россию науки, но ему в этом прекрасном [252] деле помешало сопротивление духовенства. Привлекши к себе великолепными обещаниями Густава, сына шведского короля Ерика XIV, он лишил его всего царского убранства, когда тот отказался переменить веру, ради брака с дочерью Бориса, и удалил его от себя. Этот Густав, окончив впоследствии в 1607 году жизнь свою в России, был похоронен в каком-то лесу. Вследствие сего Борис, для скрепления дружбы с Христианом IV, королем датским, вызвал к себе его брата Иоанна, обещая ему точно так же женитьбу на дочери своей Аксинье. Но и тот также, прожив в Москве всего лишь шесть недель, скончался и был предан земле в Немецкой слободе без всяких похоронных торжеств. Когда же турки стали хлопотать о союзе с Борисом, то он им послал камзол из свиной кожи и шитый серебром мешок, наполненный свиным пометом, вместе с открытым объявлением вечной вражды. Англичане и голландцы снова получили от него чрез послов своих прежнее право свободной торговли. В 1601 году и в двух последующих в России господствовал такой голод, что были вынуждены употреблять в пищу человеческое мясо, хотя царь и запретил чужеземцам покупать хлеб. За голодом непосредственно последовала смертоносная чума, болезнь необычайная в северных странах, вместе с другими карами разгневанного Неба. А в 1606 году умер и сам Борис без всякой предсмертной болезни, как подозревают, от яда, принятого им самим, в самый разгар смут, возбужденных Лжедмитрием.
Феодор, или Федор Борисович, был царем только в течение двух месяцев. Губительнейшая для всей России шайка Дмитриев, дерзкая и сильная духом и людьми, подослав к нему убийц, сразу лишила его внезапно и власти и жизни, несмотря на то что подданные уже поклялись ему в верности и что уже был назначен день, когда он должен был возложить на себя царский венец и прочее священное царское одеяние. Итак, Дмитрий первый (после настоящего Дмитрия, давно уж убитого), приняв на себя звание царя и, еще при Борисе, начав заводить смуты, будучи научен неким русским монахом, враждебно относившимся к Борису Феодоровичу, по необычайному стечению обстоятельств стал считаться царем, что произошло главным образом благодаря стараниям и помощи киевского воеводы, у которого он был в услужении и которому он открыл вымышленное свое происхождение, будучи обижен пощечиною, полученною от своего господина. Мало того, сам король польский Сигизмунд и воевода сандомирский (на дочери коего Марии Георгиевне Дмитрий в 1606 году женился и которой он торжественно поклялся обратить русских в католическую веру) в значительной степени поспособствовали этому делу. В 1606 году июня 10 дня этот Дмитрий или, вернее, Гришка Отрепьев — таково было его настоящее имя, — родом из Валахии (а не из Италии, как это некоторые [283] неосновательно полагали), обладающий прекрасною осанкою и красноречием, вошел с чрезвычайной пышностью и приветствуемый народом в Москву, разбив войско Бориса. Засим, осквернив гнусным любодеянием дочь Бориса Аксинью, заключил ее в монастырь, а мнимую мать свою возвел из ее уединения на престол и, отправив прежде сего несметные сокровища в Польшу, получил чрез послов Анну Марию, дочь сендомирского воеводы, обещанную ему в жены. Но как все ложное не бывает долговечно, то и Дмитрий, сам себя выдавая и губя, начал жить совершенно несогласно с обычаями русских, вследствие чего у его подданных явилось сильное подозрение, не чужестранец ли он, быть может. Так, он наслаждался музыкой во время обеда, вскакивал без всякой посторонней помощи на необъезженных коней, совершенно необычно занимался делами в полдень, когда все предавались сну, весьма часто уезжал на охоту, крайне редко творил крестное знамение в ежедневных службах и ввел много других новшеств для русских. Вследствие сего князья Шуйские, главным образом, вместе с другими справедливо предприняли составить заговор против сего тирана при помощи Василия Ивановича, участника в его, Дмитрия, замыслах и раскрывшего пред ними его хитрые выдумки. Старший между Шуйскими, он подвергся, когда его замыслы были открыты, тяжелой пытке, однако оставлен в живых. Вскоре после сего он, ради освобождения отечества и отмщения за причиненное ему бесчестие, возобновил свои наветы и рано на рассвете по знаку, данному колоколом, бросился, схватив оружие, в Кремль и окончательно добил Дмитрия, которого и сама мать отказалась признать своим сыном, и уже полуживого, вследствие какого-то падения, в первый же год его царствования, и выставил тело убитого на трехдневный отвратительный показ, причем были убиты многие поляки, и только отцу Марины и царским послам было разрешено возвратиться к себе. Такова, поистине, всегда была роковая награда за нечестивые дела — кратковременное наслаждение и вечный позор. Марина Георгиевна же (Maria Gorgona), спасшаяся под юбками своей дворцовой управительницы и заключенная в монастырь, впоследствии вышла замуж за Лжедмитрия третьего, который причинил тоже немало смут, а затем — за некоего поляка Заруцкого и в конце концов умерла в наигрязнейшей тюрьме.
Итак, в этом же году Василий Иванович Шуйский, по выбору всей России приняв царскую власть, велел вырыть труп Дмитрия и сжечь его вне города рукою палача, причем всенародно были объявлены его вины: что он, действительно, был беглый монах, волшебник, еретик, обманным образом захвативший себе власть. После сего Григорий Шаховский бежал с царскою печатью и, утверждая, что первый Дмитрий и поныне еще живет в Польше, снова возбудил [284] сильные волнения. Мало того, когда этот первый обман был обнаружен, то он выдумал снова еще другого Дмитрия, которого весьма сильно поддерживали Петр Феодорович, незаконный сын Феодора Иоанновича, шатающийся между казаками, и поляки. Они измышленного третьего Дмитрия, иначе называемого Иоанном, супруга Марины, бывшего до сего школьным учителем в Польше, привели к российской границе (в то время, когда вся Московия была терзаема внутренними и внешними войнами), дабы с большим успехом, на чужую ответственность, выполнять собственные замыслы. В это время король шведский Карл IX предложил мосхам помощь против поляков, послав ради сего Петра Петрея, выдающегося, между прочим, составителя описания Русского государства. Русские же, хотя сперва и отказались в 1609 году, однако усиленно просили о ней, и Яков Делагарди пришел с войском в 5000 человек. С этим небольшим войском он овладел громадным Новгородом, когда мосхи отказались было платить обещанное жалованье, и держал его в подчинении у своего короля до тех пор, пока дело это не уладилось заключением мира. Меж тем, когда Василий, ничем не успокаивая народ, волнующийся вследствие раздоров, отправился в монастырь, препоручив заботу о государстве Феодору Мстиславскому, король польский Сигизмунд занял Смоленск. Дмитрий третий же после многих поражений со стороны мосхов и осады Москвы бежал к татарам и был там изменнически убит в то время, как пировал и плясал с ними, пронзенный выстрелом из фузеи. После его смерти многие присягнули и пристали к Лжедмитрию четвертому, возбудившему смуты в западной России, а вскоре после сего — к Лжедмитрию пятому, сыну Марины, из коих первый, нигде не имевший никакого успеха, умер внезапно; неизвестного происхождения, изгнанный из Пскова, он, садясь на коня, был пронзен копьем и погиб. Большинство тогда избрало русским царем Владислава, потом внезапно раскаялось в этом решении, стоившем им много крови, когда они под предводительством патриарха Гермогена, Заруцкого и Ляпунова, излюбленных вождей народа, стали изгонять поляков из Москвы. Но если в 1610 году мосхи возбуждающим сожаление образом опустошили огнем и мечом Вильну, столицу Литвы, то и поляки также, кроме похищения громадных сокровищ, столь кровопролитно отмстили им, что в 1612 году русские решили отправить послов к императору Матвею, дабы чрез его посредничество поляки перестали бы тревожить нападениями Россию, не имеющую вождя. Наконец, был извлечен из убежища своего и передан Сигизмунду в качестве пленника и Василий Иванович Шуйский, который вскоре был схоронен в поле, близ Гостининского замка, но по окончании войны его бренные останки были почтены в Варшаве памятником от государства, а немного времени спустя увезены в Москву. Другие [285] призывали к себе Карла Филиппа, брата шведского короля Густава Адольфа, который, однако, не доверяя постоянству мосхов, добровольно сам отказался от посягательств на царство. Наконец, Дмитрий шестой по порядку, бывший когда-то писцом при дворе, стал было волновать Московское государство, выдавая себя за Дмитрия Шуйского, но он, в самом начале царствования Михаила Федоровича, понес достойное своему преступлению наказание, быв предан позорной казни. И вот краткий очерк истории о Дмитриях, немало, впрочем, поистине запутанной туманными противоречиями и мелкими подробностями.
Глава 14. О Михаиле Феодоровиче
Михаил Феодорович, из древнего рода Романовых, черкесских князей, отпрыск знатного происхождения, уже прославившийся военною доблестью, был единодушно избран править государством в 1615 или, по русскому летосчислению, в 7123 году от сотворения мира, из-под самого плаща матери, укрывшей его, из опасения, в монастыре города Костромы, главным образом стараниями Трубецкого, Пожарского и казаков, а также в значительной степени по совету некоего псковитянина, коему впоследствии признательный князь поручил должность сборщика податей. В этом муже Псков, кажется, вещим образом проявил древнюю доблесть мудрого Гостомысла, который некогда удачно посоветовал избрать варягов в русские князья. С благоразумной осторожностью избегал юный Михаил до этого всех почестей, которые на каждом шагу встречались ему повсюду в изобилии. Ибо, удалясь в отдаленные места, он не только великодушно отклонил просьбы бояр, но даже расчистил себе путь к отступлению мечом, когда казаки пытались как бы неким приятным насилием заставить его принять скипетр, причем убил многих из них. Отец сего нового царя Феодор Никитич Романов был одним из главных правителей, как их называют, государства, который, съездив удачно послом в Польшу, принял по избрании сына в великие князья имя Филарета и прославился под патриаршим клобуком. Михаил прежде всего немедленно отправил послов к императору Матвею, дабы скрепить старый дружественный союз договором о новом оказании помощи. Благодаря его заботам о мире, удачно заключенном с соседями, Москва, как бы мертвая до сего, казалось, вновь ожила. Ибо, действительно, никто кроме Михаила, доблестнейшего князя и как бы нового основателя, не был бы в состоянии восстановить утомленное и почти погибающее под игом столь многих зол государство; как в частной жизни своей он держал себя в высшей степени похвально, так и, став во главе всего государства, он поддержал прежнюю добрую о себе славу. Хотя и видел он себя [286] взнесенным превыше всех людей, тем не менее сердце его всегда питало любовь к низшим, так что он, подавляя в себе великодушно всякую гордыню, считал, что для созидания царя нужны те же элементы, какие нужны для хорошего человека вообще. Перво-наперво он всенародно предал достойной казни последнего Дмитрия, называвшегося собственно Тимошкою Анкундиновым. Этот Дмитрий в то время, как все были на стороне Михаила, убежал, не находя себе никакого дела в России, сперва в Польшу, затем в скором времени в Константинополь, где принял даже обрезание, как оно производится у турок, отсюда — в Рим, где сделался католиком, и, наконец, — в Виттенберг, где стал лютеранином. Выданный, наконец, голштинским герцогом московскому послу и привезенный в Москву, он был бит кнутом, удавлен веревкою, а труп разрублен на пять частей после того, как его продержали несколько времени закованным в цепях на воротах царского дворца, как бы на позорном некоем седалище, напоказ всем. Польские войска Михаил мужественно отразил; так как до сего русские колебались в своем выборе, то они, будучи высланы вперед Владиславом, уже обложили город и ждали прибытия короля. Михаил же, освободив сперва город, вытеснил их также и из Кремля и, наконец, совсем из России, заключив, впрочем, с ними договор. Говорят, поляки тогда разграбили всю казну московского царя и захватили с собою царскую корону, как говорит некто, что, кажется, не совсем похоже на истину, так как полякам было предоставлено уйти не иначе, как с позволения русских, из Кремля и из страны, где вещь, столь важная для русских в то время, была бы в пренебрежении. Была война и со шведами, но вскоре, в 1618 году, последовал благотворный мир. В 1631 году, незадолго до заключения нового мира с поляками, Михаил отправил в Польшу посла, который потребовал от государственных чинов (короля у них в то время не было), не обнажая голов, возвращения Смоленска с суровыми угрозами и готовый вручить им в случае отказа обнаженную саблю в знак объявления войны. В это же время приезжали в Москву и Персию голштинские послы и с ними знаменитый Олеарий, с целью открыть новые торговые пути. В 1633 году Владислав Четвертый, снова начав войну, отнял у мосхов многие города и теснил Смоленск долгою осадою, а в 1645 году (в котором он получил от шаха персидского великолепнейшие подарки в знак дружбы и заключил с ним союз) Михаил, государь, о котором все весьма сожалели, скончался.
Книга вторая
Двор и нынешнее правление
Глава 1. Об Алексее Михайловиче, нынешнем царе русских
Алексей Михайлович, ныне благополучно царствующий, принял бразды правления после смерти достохвального отца своего в 1645 году, юношею 16 едва лет от роду. Так как его деяния еще свежи в нашей памяти, то я коснусь их лишь кратко и в общих чертах. Кроме разных обременительных войн со шведами, поляками, казаками, татарами и турками, против него происходили и опасные восстания. Наиболее замечательны из них два: одно в городе Конотопе, которое, впрочем, было подавлено главным образом немецкими солдатами; другое — необузданное восстание московских жителей, вызванное чрезмерным своеволием бояр и судей, Морозова главным образом, по отношению к людям низшего сословия, но и это восстание было погашено почти в самом начале его. В последнее время, наконец, Степан Разин с своей шайкою доставил Московскому царству немало хлопот. В 1647 году Алексей сочетался браком с дочерью боярина Илии Даниловича, меж тем как на сестре ее женился боярин Морозов, управлявший до сего дворцом царя. Но, после смерти первой супруги в 1671 году, Алексей, с Божьего благословения и по общему желанию вступил во второй, счастливый и плодотворный брак с Натальей Кирилловной, дочерью Кирилла Полуэктовича, смоленского боярина и войскового тысяцкого, которого он впоследствии, как тестя своего, удостоил первого места между боярами. В разное время отправлял он посольства, чрезвычайно пышные и прославившие имя его, не только ко всем христианским государям Европы, но даже и в Азию к персам, татарам и китайцам и, в свою очередь, принимал таковые же от чужеземных правителей. В 1672 году в Москву прибыло польское посольство, чрезвычайно блестящее и поражающее взоры свитою в 400 человек и великолепными дарами, присланное королем Михаилом. Чтобы проводить это посольство в город, было выставлено более 16000 отборнейшей конницы и пехоты, расположенных по обеим сторонам пути, покрытого [288] снегом (это происходило зимою), на протяжении двух миллиариев. Для усиления великолепия к ним были еще присоединены бояре и московское знатное дворянство, красовавшиеся в пышных азиатских одеждах, роскошно украшенных (сказать бы, войско Дария). Эта красивая картина блестящего торжества неудержимо привлекала взоры всех. Послы эти пробыли пять месяцев в Москве на щедром иждивении царя, причем с ними обращались истинно по-царски, а при отъезде и с той и с другой стороны были розданы обильные дары, не говоря уже о весьма частых почестях, оказанных им каждый раз, как они допускались к царю. Между прочими членами посольства находился благородный г-н Геркулес Цани, родом из древнейшей, ученейшей и богатейшей болонской семьи, которого царь крайне щедро одарил, по особой к нему милости, когда узнал, что он — итальянец и изъездил, неустанно путешествуя, всю Европу. Я узнал его как мужа, настолько выдающегося своим происхождением, ученостью, опытностью, человеколюбием и щедростью, что счел бы за несправедливость и за грех не объявить об этом открыто, во всеобщее ведение.
Росту Алексей, впрочем, среднего, с несколько полным телом и лицом, бел и румян, цвет волос у него средний между черным и рыжим, глаза голубые, походка важная, и выражение лица таково, что в нем видна строгость и милость, вследствие чего он, обыкновенно, внушает всем надежду, а страха — никому и нисколько.
Нрава же он самого выдержанного и, поистине, приличествующего столь великому государю: всегда серьезен, великодушен, милостив, целомудрен, набожен и весьма сведущ в искусстве управления, а также в совершенстве знает выгоды и планы чужеземцев. При этом он немало времени посвящает чтению книг (насколько это возможно при отсутствии у них литературы) и изучению наук, касающихся природы и политики. Большую часть дня он уделяет совещанию о государственных делах, немалую также размышлению о вопросах веры и богослужения, часто вставая даже по ночам для воздавания Богу хвалы по псалтири царя Давида. Довольно редко выезжает он на охоту в поместья, т. е. загородные дворцы. Посты он соблюдает строже, чем кто-либо, а пост сорокадневный, перед Пасхой, он строжайше соблюдает, добровольно воздерживаясь от употребления даже вина и рыбы. От всяких напитков, а в особенности водки, он так воздержан, что не допускает беседовать с собою того, кто выпил этой водки. В военном деле он сведущ и неустрашим, однако предпочитает милостиво пользоваться победами, нежели учить врагов миру жестокими мерами. Особенно он явил себя достойным славы великодушия во время войны с ливонцами, когда он обложил стены Риги осадою. Он занимается и благотворительностью и щедро оделяет нищих, коим [289] не только почти ежедневно, собрав их толпу около себя, подает обильную милостыню, а накануне Рождества Христова посещает заключенных в темницах и раздает им деньги. Иностранцам, состоящим за жалованье на военной службе либо приехавшим в Московию для исполнения какой-либо иной царской службы, он щедро дарит как бы в залог своей милости платья, коней и иные подарки, а также предоставляет им, движимый все тою же добротою души, более свободы, нежели прежде, в сношениях с мосхами. Это — государь доблестнейший и справедливейший, равного имеют немногие христианские народы, все же по справедливости желают иметь.
Кроме того, Алексей так предан набожному образу жизни, что с ним постоянно духовник, без разрешения которого он не посещает даже никаких игр или зрелищ. По внушению последнего и при содействии также покойной царицы он велел вынести дорогие, прекрасной работы органы, находившиеся в главной церкви Кремля, и удалить вообще всякую музыку из храмов. В 1640 году он, с целью показать свою щедрость патриарху иерусалимскому, подарил ему 100000 рублей, или венгерских червонцев, за частицу Святого Креста, в виде отдарка за столь ценный подарок, причем пообещал, согласно обычаю предков, постоянную защиту и помощь, насколько это ему будет возможно, православным христианам на Востоке, хотя иногда выражает страстное желание присоединиться к св. католической церкви. Сердечной доброты — дабы увенчать как бы драгоценным камнем перечень его хороших качеств — в нем столько, что он строжайше требует ее также и от других. Поэтому когда некий грузинский князь, проживающий изгнанником с матерью своею в Москве, приказал урезать некоторым из слуг своих уши и нос за осквернение придворных девиц, то Алексей, по справедливости страшно негодуя за отвратительный поступок, однако выразил чрез посла строгое порицание своему гостю за такую жестокость, прибавив к тому еще, что если он и в будущем намерен проявлять такой нрав, то чтобы он отправлялся к себе в Грузию или выбирал бы себе другое пристанище, ибо он, Алексей, никоим образом не может допустить его жестокостей в Московии.
Но, о горе! В то самое время, как я готовился обнародовать вышесказанное, мне приносят печальные вести о том, что Алексей, сей несравненный государь, достойный всякой похвалы за свою набожность, мудрость, справедливость и высшие свои качества, сего 1676 года 29 января после девятидневной болезни, к лютейшему прискорбию всей Московии, скончался, прожив 56 лет. За несколько часов до смерти он, говорят, по достопамятному великодушию своему простил всем своим должникам несколько тонн золота и приказал освободить из темниц 300 осужденных на смертную казнь за [290] уголовные преступления и раздать из царской казны 6000 венгерских червонцев нищим в виде милостыни — посева для жатвы в будущей жизни. Ему наследовал сын Федор или Феодор Алексеевич, государь, на которого возлагают большие надежды, так как он не только унаследовал преемственным образом все добродетели великого своего родителя, но, по-видимому, получил превосходное тщательное воспитание и основательно изучил государственные науки. Дабы подданные скорее присягнули ему, сам Алексей, умирая, потребовал от присутствующих бояр, чтобы они тут же поклялись Феодору в верности.
Глава 2. О государственном гербе и титуле царя
Титул и герб царя настолько же были многими до сей поры различно описаны, насколько и неверно другими поняты.
В древние времена русские, равно как и прочие скифские князья, употребляли изображение лука и стрелы, вместо герба, а также и плуга, как предметов священных для них. По принятии же христианства гербом им служили три кружка, заключенные в треугольнике. В первом кружке было написано: “Бог наш Троица, прежде всех веков бывшая, Отец, Сын и Дух Святый, но не три Бога, а один по существу”, во втором — почетные прозвания того князя, которому назначалась грамота, в третьем — титул самого царя. Когда с течением времени этим гербом перестали пользоваться, русские, особенно после завоевания Литвы, взяли себе за герб всадника, поражающего дракона копьем. Весьма правдоподобно, однако, по-видимому, то, что русские пользовались этим гербом и гораздо раньше, ибо говорят, многие другие северные народы пользовались им также. Наконец, в 1540 году Иван Васильевич, надменно производя свой род от самого Августа, впервые избрал гербом двуглавого орла с распростертыми крыльями. Двуглавый орел этот увенчан двумя коронами так, что между ними посреди возвышается третья, а на груди его находится на коне св. Георгий, поражающий копьем дракона. Этот государственный герб употребляется и поныне.
Что же касается истории о титуле, то старинная простота нравов относилась к нему с достойным похвалы пренебрежением, в настоящее же время, при теперешних сношениях, о нем тщательно заботятся. В древние времена народы, более суровые, предпочитали блистать скорее личными качествами и славными деяниями, нежели ничего не значащими прозваниями. Из русских князей, и доныне именующих себя князьями или великими князьями, Владимир Святославич стал первый называться царем, т. е. правителем и [291] обладателем всей России. Московиты поэтому стараются доказать по летописным своим свидетельствам, что они это прозвание “царя” получили от греческих императоров. Когда же это прозвание некоторое время находилось как бы в забвении, то Даниил Романович, считая титул великого князя ниже своего достоинства, принял от римского первосвященника, приняв и латинские обряды, титул короля в 1246 г.
Тот пространный титул, которым пользуются нынешние цари, возник при Иване Васильевиче около 1520 г. Полагаю, что нисколько не будет отступлением от принятого мною плана, если я здесь приведу на образец его: “Божиею, в Троице славимого, милостью, Великий Обладатель, Царь и Великий Князь Федор, или Феодор, Алексеевич, Всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержец, Царь Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский, Великий Князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский, и иных земель Обладатель, и Великий Князь Нижегородский, Черниговский, Рязанский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кандинский и всего Северного побережья Повелитель, Обладатель Иверии, Царь Карталинии, Грузии, Кабардинский, Черкасский, и Горских Князей и многих других стран и земель на Востоке, Западе и на Севере, Отчич, Дедич и Наследник, Государь и Обладатель”. Этот блестящий перечень названий в титуле таков, что в нем встречаются некоторые слова, изъясняющие величие царя, но которые у нас не употребляются. Таковы: Государь, т. е. великий повелитель, Обладатель, т. е. содержащий под своей властью, Самодержец или Единодержавец, т. е. охранитель и защитник, не нуждающийся в посторонней помощи, Великий Князь и Повелитель, т. е. император. Последнее, впрочем, не означает какого-либо высшего и единоличного властителя над земным шаром, а имеющего власть у себя в государстве самовольно распоряжаться и приказывать. Поэтому русские называют императора над христианами также кесарем. Некогда московский царь прозывался некоторыми “белым царем”, так как подданные его в Белоруссии носят преимущественно белую одежду и белые шапки. Многие ошибочно полагают, что “царь” означает “кесарь”, но до сей поры русские никогда не утверждали этого: ибо им известно, что на их языке слова “кесарь” и “царь” значат совершенно разное. Поэтому, где в Св. Писании различаются император и король, то московиты в Библии на русском языке называют императора — кесарем, а короля — царем. Так они постоянно называют Давида, Соломона и прочих королей из Священной Истории — царями. Это же слово “царь”, по-видимому, принадлежит древне-скифскому [292] или даже арамейскому языку, который сохранился и общеупотребителен и поныне у татар, но несколько измененный. От них-то это слово и перешло к русским. На первоначальном языке страны “царь” обозначало не более как “владелец”, и выражения “тюменский царь”, “китайский царь” и т.д. и поныне встречаются за Волгою.
Поляки, не соглашавшиеся в 1551 году признать за московитом титул царя, главным образом опирались на тот довод, что, дескать, так именуются и варварские, татарские князья, и говорили, что они поступят не согласно с достоинством христиан, если будут воздавать ему одинаковые, как у варваров, почести. Но чрез несколько лет как языческие, так и почти все христианские государи и даже сам римский император стали удостаивать великого князя московского этим названием. Один лишь первосвященник римский по прибытии к нему в 1673 году московского посла отказался сделать это в своих ответных грамотах, и вполне справедливо, так как русские назвали папу лишь “учителем”, т.е. ученым, хотя они и объяснили, конечно ради только отговорки, это тем, что им неизвестен папский титул. Впрочем, у иезуита Альберта Виюка Кояловича во второй части литовской истории московские послы утверждают, будто папа Климент и император Максимилиан не отказывали их царю в этом титуле. Как бы то ни было, но титул царя следует признать в высшей степени подходящим к величию и могуществу московита, ибо столь многие и столь великие страны, коих он себя называет царем и обладателем, отнятые по неоспоримому праву войны у язычников, он действительно держит под своей властью. В самом деле! Если мы награждаем злейших врагов христианства, только по причине их сильного могущества, и королями, и императорами, и еще Бог весть какими длинными титулами, то почему же не пользоваться московскому королю, т. е. царю, тем почетным титулом, который он себе приобрел кровью? Не может быть даже и подозрения в том, что они желают себе титул “царя” как нечто большее, нежели “король”, ибо русские называют всех иностранных европейских государей не царями, а взятым от поляков именем — короля. Так, Витовт, великий князь литовский, не задумался провозгласить в 1418 году Тахтана, начальника татарской конницы, возложив ему на голову шапку, украшенную жемчугами, царем, хотя совершенно был чужд ему и по языку, и по происхождению, и по вере. А русские, вследствие того, что имели больше сношений с азиатскими правителями, нежели чем с европейскими, и называли первых согласно их языку царями, а вторых — заимствованным у поляков именем король, без всякого умысла. Но так как тут, пожалуй, мне скажут “довольно”, то я заявляю, что я не в состоянии разобраться в этих спорных вопросах. [293]
Глава 3. Об обряде венчания на царство
В обширнейшем храме, воздвигнутом в честь Преблаженной Богоравной Девы и возвышающемся при царском дворце, новый царь мосхов венчался на царство приблизительно следующим образом: после того как к этому священнодействию собрались в большом количестве, как будто на народное собрание, все духовенство, вельможи, дворянство и воинские начальники, а также и именитейшие горожане, то на великолепно устроенном возвышении поставили три кресла в ряд. На первом, серебряном и разукрашенном золотом, сел будущий наследник царства, одетый по обычаю страны в длинное одеяние, разукрашенное золотом и драгоценными камнями. Рядом с ним второе занял патриарх, которому предстояло совершить обряд. На третьем были приготовлены: знаменитая шапка, унизанная кругом драгоценными камнями, громадная золотая цепь и княжеский пояс с прибавлением к ним золотой короны и царской златотканной порфиры, тяжелой от дорогих жемчугов. Почти все эти уборы служат для этого обряда со времен Владимира Мономаха. Итак, меж тем как духовенство рядом песнопений испрашивает будущему новому царю всяких благополучий, старший между вельможами просит патриарха приступить к совершению обряда венчания на царство. Тот, помолившись Богу и всем святым, приглашает царя, который тем временем встал, опять сесть с ним вместе на кресло. Московский митрополит читает молитву о благополучии в будущем, а патриарх творит над ним крестное знамение и возлагает при этом крест, осыпанный жемчугами, на чело царя. Засим старший из вельмож облекает царя в порфиру и, приняв от патриарха шапку с золотым коронкообразным украшением наверху, надевает ее царю на голову. После сего священники начинают петь литию, т. е. мольбы к святым, и обычные молитвы к Блаженной Деве и благословляют по порядку все — что продолжается довольно долго — нового царя, крестя его приподнятою рукою. То же самое делают и прочие сословия, дабы царь благополучно царствовал на многие и многие годы, после чего патриарх обращается к нему с увещеванием: почитать Бога и Его святые иконы, править делами по справедливости, неуклонно соблюдать русскую веру и распространять ее. Из этого храма все длинным шествием идут сперва в храм св. Михаила, а затем в церковь св. Николая, находящиеся оба в Кремле, и служат в том и другом молебны.
Во время этого шествия, по приказанию царя, в теснящуюся кругом с поздравлениями толпу народа бросают множество золотых и серебряных монет, набитых в память сего торжества, и приглашаются знатнейшие лица из всех сословий к великолепному и обильному пиршеству. Здесь царь, сняв из одеяния то, что пообременительнее, [294] подпоясанный вышеназванным поясом и с посохом из рога единорога в руках, сидит на троне, несколько возвышающемся среди столов, поставленных в два длинных ряда. Последним — об остальных великолепно приготовленных яствах я умолчу — приносится каким-нибудь жителем г. Переяславля блюдо из рыбы сельди, похожее на нашу рыбную похлебку, для напоминания о пользе воздержанности. Для увенчания, как бы, пира концом, знаменующим счастливое будущее, царь посылает каждому золотой кубок с вином, который все добросовестно и осушают, причем усерднейше отвечают на эту милость пожеланиями царю счастливого царствования и постоянного здоровья.
Об остальных выражениях радости и подробностях торжества я считаю лучше умолчать, нежели сообщать что-либо неверное, ибо, конечно, они изменяются с течением времени, да и не особенно многочисленны у русских.
Глава 4. О бракосочетании царя
Из различных иных особенностей, которыми цари московские отличаются от прочих государей Европы, особенно следует, поистине, упомянуть о том, что они никоим образом не соглашаются искать себе жен у чужестранцев. Так как препятствием или тормозом к сему служит не что иное, как различие вероисповеданий, то вследствие сего и дочери царей неохотно выдаются замуж за иностранцев, за пределы страны. Почему и в канонах Иоанна митрополита (которого они считают за пророка) сказано: не должно выдавать дочерей князя замуж за тех, кто употребляет нечистое в пищу или причащается опресноками. Итак, цари избирают себе супруг из собственных подданных совершенно так, как поступил восточный император Никифор, призвавший, говорят, самых красивых девиц во дворец, намереваясь избрать супругу для сына Ставрания. И соблюдают они этот дедовский обычай и поныне весьма строго, главным образом, из-за того, чтобы не возбуждать, сроднившись и смешавшись чрезмерно с иноземцами, у подданных желания поступать таким же образом, ибо они в достаточной мере узнали, насколько это им невыгодно, когда они некогда выдавали своих царевен за польских и иных королей и литовских великих князей или же сами брали себе жен из Грузии или иной какой страны. В 1671 году, во время нашего пребывания в Московии, Алексей, оплакав достойным образом покойную жену свою, вознамерился жениться во второй раз и приказал всем прославившимся своею красотою знатным девицам собраться у Артамона Сергеевича (изворотливого, как говорится в пословице, Артамона), управляющего Двором. Когда те все собрались, то царь потаенным ходом пришел к Артамону в дом [295] и, спрятавшись в тайнике (откуда, однако, ему была видна комната, назначенная для женщин), тщательно рассматривал не только по отношению к одной внешности, но и по отношению к духовным качествам и поведению все это красивое, хотя и не воинственное женское войско, а когда они поодиночке проходили мимо того окошка, из которого он смотрел, то он заботливо вглядывался, сколько в каждой из них искусственной и природной красоты. В прежние времена, кроме этого осмотра, еще подвергались, чрез испытанной верности женщин, подробному исследованию физические и нравственные свойства трех избранных самим царем из всего этого сонма, дабы на царское ложе была выбрана самая выдающаяся из всех. Но Алексей, будучи проницательного ума, без этих проволочек с первого же раза избрал себе в сожительницы Наталью Кирилловну и так же скоро приобрел и ее любовь чрез подарки, достойные столь великого государя. Однако и для прочих намеченных в супруги царя девиц решение столь справедливого Париса не было одним лишь разочарованием: кроме того, что каждая из них вернулась домой, богато одаренная и значительно прибавив себе цены от такого знаменитого сватовства, они еще могли быть уверены, что выйдут со временем за более знатных, а тех, которых царь удостоил своего внимания, многие вельможи наперерыв друг перед другом просят себе в жены. Но продолжим последовательно рассказывать о свадьбе Алексея: Наталья некоторое время не знала о своем счастье, пока царь, несколько недель спустя, рано утром, не прислал к Артамону на дом нескольких бояр с придворными каретами в сопровождении небольшого отряда конницы и трубачей. Новоизбранная невеста жила здесь, совершенно не зная того, что ей предстояло, и спокойно спала глубоким сном. Шафера, сообщив Артамону о почетном поручении, возложенном на них от царя, вместе с тем усердно просили поскорее отпустить их по исполнении поручения во дворец с невестою. Артамон, конечно, не мог противиться царской воле, к тому же столь благородной, и, разбудив спящую крепким сном Наталью, объявил ей о намерении царя, на которое она и не замедлила в высшей степени благоразумно согласиться, находя это неизбежным. Тогда ее поскорее одели в царское одеяние, привезенное из дворца, дабы народ видел ее пышно наряженной, и повезли с небольшим количеством ее прислужниц в царский дворец. Одеяние это, разукрашенное драгоценными камнями, было от того так тяжело, что она несколько дней жаловалась, что оно чуть не обломало ей все кости. По приезде она тотчас же отправилась с царем в церковь, где в присутствии лишь немногих близких лиц царским духовником было совершено венчание, и лишь самые знатные лица в течение нескольких дней были великолепно угощаемы пышными пирами, а Кремль все время был закрыт со всех сторон. Что же касается до обычных [296] у сего народа свадебных подарков, заключающихся в собольих мехах, то царь послал с избытком таковые всем на дом и кроме того, желая, чтобы в его радости участвовали все остальные служащие, как русские, так и иностранцы, милостиво осыпал и их щедрыми дарами и сластями. Я пропускаю здесь более мелкие подробности царской свадьбы, разузнавать о которых, как и о многом другом, в Московии никому не дозволяется.
Глава 5. О царице или супруге царя
Хотя женщины царского рода пользуются в европейской части земного шара величайшими преимуществами пред московскими царицами, однако нигде они не окружены таким почетом и уважением, как у мосхов. О них не позволено говорить мало-мальски непочтительно, и никто не может похвастаться тем, что видел царицу где-либо с открытым лицом. Когда они проезжают по городу среди народа в каретах или едут за город, то они до того окутаны покрывалами, что ни их не видно, ни они сами ничего не видят. Поэтому обыкновенно устраивают так, что они совершают свои поездки большею частью либо рано утром, либо поздно вечером, причем впереди едут несколько солдат, не подпускающих встречных по пути близко к каретам. Кареты, в которых ездят царские супруги, обиты красным сукном и везут их большею частью восемь белых, как снег, лошадей, украшенных нагрудниками и нахвостниками из красного шелка, а по боками идет ряд телохранителей. За каретою царицы следуют несколько карет наиболее знатных боярынь, запряженных, однако, лишь одною или двумя лошадьми. Кроме своей домовой, во дворце, церкви, они крайне редко посещают какие-либо другие, а на торжественные всенародные молебствия, или собрания, не являются никогда. И такой строгий затворнический образ жизни своих цариц мосхи ни под каким видом не хотят изменить, так что когда нынешняя царица, государыня великодушная и приветливая, при первом своем выезде немного приоткрыла окно кареты, то не могли достаточно надивиться столь необычному делу. Ей это поставили на вид, и она с сожалением, но благоразумно уступила глубоко укоренившемуся в народе предрассудку.
Дома царицы проводят всю жизнь уединенно на женской половине в обществе благородных девиц и женщин, и никому из нашего брата, мужчин, кроме весьма немногих прислужников, не дозволяется видеть их, ни разговаривать с ними. Мало того, они обыкновенно не могут набирать себе по собственному желанию боярынь из общего числа знатных женщин.
С царем они редко садятся за один стол и для препровождения времени и развлечения занимаются лишь вышиванием золотом или, [297] больше, приготовлением притираний. Нынешняя супруга царя, царица Наталья, хотя и не нарушает никогда отцовских обычаев, по-видимому, однако, склонна пойти иным путем, к более свободному образу жизни, так как, будучи сильного характера и живого нрава, она отважно пытается внести повсюду веселие.
Это можно было уже предсказать по выражению лица ее, когда мы имели случайно счастье видеть ее еще в девицах два раза в Москве: это — женщина во цвете лет, роста выше среднего, с черными глазами навыкате, лицо у нее кругловатое и приятное, лоб большой и высокий, и вся фигура красива, отдельные члены тела крайне соразмерны, голос, наконец, приятно звучащий, и все манеры крайне изящны.
Глава 6. О царских детях
Насколько, по мнению Тацита, лучшим отдохновением для благоразумных государей является женитьба, настолько надежнейшей опорою власти являются дети царя. Ибо нет для подданных более верного залога в общественном благополучии, нежели то, что цари не только умирают, но и нарождаются у них на виду.
И действительно, Московия, благодаря своему Алексею, глубоко счастлива, имея в лице сыновей царя немалые залоги для будущего преуспевания, хотя несколько лет тому назад она лишилась преждевременно похищенного смертью перворожденного в первом браке царского сына (который, имея 19 лет от роду, уже, согласно обычаю страны, являлся народу). Живы же и поныне младшие Феодор и Иоанн, а также и дочери: Евдокия, Марфа, Софья, Екатерина, Мария и Федосья. А незадолго до нашего отъезда из города Москвы вторая супруга царя, царица Наталья, благополучно произвела на свет сына-первенца, наименованного Петром, да и в последующие за сим года осчастливила, как мы слышали, царский брак плодовитостью. Братьев у Алексея нет, а сестры его Ирина, Анна и Татьяна не искали достойных себе супругов вне свой страны, а внутри ее таковых не оказалось, почему они ведут монашеский образ жизни. Воспитываются, впрочем, царские дети весьма заботливо и тщательно, но несколько своеобразно, согласно с московскими обычаями вообще, ибо мосхи сыздревле приучены устраивать весь свой жизненный путь согласно полученному ими воспитанию. Их не пускают ни на какие торжественные и многолюдные собрания, живут они во внутренних помещениях дворца, куда никто не смеет проникнуть, кроме лиц, на попечении коих они находятся. Способ воспитания у них почти тот же, что у всех азиатских народов. Наружу они выходят не иначе, как после того, как удалят всех, могущих попасть им навстречу, и закрытые со всех сторон распущенными зонтами. На 19-м лишь году от роду (русские в этом возрасте становятся совершеннолетними) [298] может являться народу лишь тот царевич, который в будущем имеет наследовать престол от отца. Остальные же, равно как и дочери, обречены на вечное проживание в монастыре. И право, это воспитание в одиночестве и стеснении, при сидячем образе жизни, причиняет в большинстве случаев слабым телам их жесточайшие болезни. Так и того старшего сына царя, о котором мы упоминали выше, скоротечно сразил никакой иной злой недуг, как недостаток, при полном одиночестве, движения и деятельности, этих необходимых животворящих условий в природе, благодаря чему тело и не оказалось достаточно сильным. Почему в настоящее время, по-видимому, на это смотрят уже более правильно, нежели прежде, и дети ежедневно в определенные часы упражняются в разных играх, либо в езде верхом, конечно, по загороженному двору, либо в стрельбе из лука. Зимою им устраивают деревянные горы и посыпают их снегом; с них они быстро, но плавно скатываются на санях или в лубочных корытцах, палкою направляя их. Танцы, кулачные бои и другие общераспространенные у нас благороднейшие упражнения у русских не допускаются вовсе. В так называемые шахматы, знаменитую персидскую игру, по названью и ходу своему поистине царскую, они играют ежедневно и очень искусно, развивая ею свой ум до удивительной степени. Науками общеобразовательными они даже самым поверхностным образом не занимаются, кроме всеобщего краткого политического обозрения, ибо наставники их обучают исключительно только одному умению читать, писать и считать и знакомят их с состоянием собственной страны и других соседних держав, чего-де должно им ожидать и чего опасаться. Главное внимание в этих занятиях обращается на то, чтобы дети точнее изучали язык и нравы разнообразных своих подданных, привыкали неуклонно следовать старинным обычаям и ревностно оберегать веру, причем все это для них безусловно обязательно. Не скрою, однако, что это в высшей степени простое и приноровленное к жизни воспитание, западая в благородную душу и гибкий ум, доводит до столь же высокой степени доблести, как изучение всех философских систем и усвоение мудрости самых выдающихся ученых. Счастливы ведь всегда те, которым не приходится сожалеть о том, что время, назначенное для опыта и действия, было поглощено бесцельным ненужным учением.
Глава 7. О пышном выходе царя к народу
Русские цари появляются всенародно крайне редко и любят, чтобы им оказывали побольше уважения издали, и действительно, если где-либо все неизвестное считается величественным, то они при своем затворничестве почитаются подданными чуть не божествами, невидимыми [299] и недоступными. Когда же они выедут как-нибудь из дворца, то повсюду царит тишина и отсутствие народа. Прежде всего на большом расстоянии впереди царя бегут несколько дорожных сторожей в красных одеждах, которые тщательно выметают метлами те улицы, по которым поедет царь, ибо как в городе, так и в других местах по всему государству, есть особые некие улицы, покрытые постоянной бревенчатой мостовой, крайне заботливо охраняемые, по которым, кроме царя, ездят весьма немногие. За ними следует длинный ряд солдат, а среди них тесно окружают царя вельможи или бояре с обнаженными — солнце ли палит, дождь ли идет — головами. Прочие придворные служащие несут службу только при торжественных случаях внутри дворца. Попадающиеся навстречу либо прогоняются с пути и торопливо уходят подальше, либо стоят неподвижно по сторонам у зданий, а едущим приказывается тотчас же слезать с коней. Если царь увидит где-либо кого из чужеземцев, то он посылает нескольких бояр узнать о его здоровье; последние по большей части люди тучные, но исполняют приказания царя бегом. Когда царь проезжает мимо, то все кланяются ему, падая ниц и опуская голову до самой земли: это называется на их языке — бить челом. Во время церковных торжественных шествий царь идет пешком, верхом он ездит реже, а чаще всего в каретах, которых у него очень много, и присланных из чужих стран, и домашнего изделия. За царскою каретою может следовать только карета грузинского князя, ибо считается и для мужчин непристойным ездить в карете, и не подобающим — сопровождать царя так же, как едет он сам. Перед каретою несут две красные подушки с шелковыми чехлами того же цвета и ведут также, по большей части, двух самых породистых коней в великолепном уборе. Зимою место кареты заступают сани, обитые отборным собольим мехом, в которые запрягается конь в таком же красивом уборе, а впереди него идет другой, также по-царски разукрашенный, на свободе и без седока. Отправляясь за город, царь берет с собою несколько тысяч солдат-телохранителей, которые, расположившись станом без определенного плана по соседним деревням, содержат караулы по всем направлениям и не подпускают никого близко к царскому жилищу, а сельских жителей по пути следования царя они загоняют в огороженные дворы их.
Глава 8. О великолепии царского стола и царских пиров
Наш Алексей с младенческих лет еще объявил себя таким врагом невоздержанности, что совершенно удалил от Двора своего тех жадных обжор, тела коих тучны, а души — худы и бездеятельны. Придерживаясь крайней простоты в деле питания, он так строго [300] воздерживается от всяких изысканных яств, что приказывает, если таковые случайно попадутся среди его обыкновенных блюд, подавать все заморское и дорогое гостям, причем сам, в знак особенного расположения, лишь слегка отведывает от них. За столом царю прислуживают трое или четверо испытанных слуг, которые подают и убирают кушанья, которые приносятся к дверям столовой другими придворными слугами. Они же и пробуют кушанья и напитки.
Пред началом обеда начальник стольников, или придворных слуг, подает к нему знак, ударяя палкою по деревянной доске. Обедает царь обыкновенно один, но ужинает вместе с царицей. В торжественных случаях, когда к столу приглашаются чужестранцы или свои же вельможи, то обеды устраиваются необычайно роскошно и блестяще. Тогда длинные ряды более важных придворных лиц стоят, тесно сплоченные, неподвижно по всему дворцу в широких шелковых, изукрашенных дорогими камнями одеждах, а другие, наподобие легко вооруженных воинов, одетые полегче, задыхаясь, бегают взад и вперед. Тогда каждая зала, обтянутая шпалерами, из разноцветного шелка сотканными, горящими драгоценными камнями и золотом, являет поистине царский вид и открыто, конечно, тогда щеголяет множеством самых дорогих и разнообразных блюд и напитков.
В столовых тогда ставится не по одному лишь, а по два, по три, по четыре, зачастую даже по пяти столов, а стоящий посредине вокруг колонны стол с серебряною, золотою и осыпанною драгоценными камнями посудою поражает взоры зрителей, как нечто сказочное, и прибавляет немало блеска всему торжеству. В конце пира, за которым царь обыкновенно председательствует, сидя на своем престоле, царь, как я уже говорил выше, посылает каждому из гостей золотой кубок с испанским вином с приглашением выпить, как бы в пожелание благополучного конца пира.
Глава 9. О царских забавах
Не только далекое расстояние меж странами, но и образ мыслей, и общественные законы до настоящего времени препятствовали тому, чтобы нравы московитов стали одинаковыми с нравами чужеземцев. Поэтому их государи не допускали, даже для самих себя, принятые в других странах развлечения в царской жизни от забот и, конечно, подавали пример к сему и подданным. Из домашних забав они, главным образом, занимаются охотою, привыкнув весело ловить диких зверей в лесах посредством облавы, или по усердному гону ученых псов, или посредством быстрого полета сокола, или, наконец, выстрелом из фузеи или лука. Алексей же, если и отправляется иногда куда-нибудь за город исключительно ради отдыха душевного, [301] предпочитает пребывание в саду за городом — у него имеется таковой, громадных размеров и, принимая во внимание суровый климат страны, довольно пышный, — или в какой-либо царской вотчине. Он же разрешил несколько лет тому назад иностранцам, проживающим в Москве, дать ему театральное представление, состоящее из пляски и “Истории” об Агасвере и Есфири, драматически обработанной. Дело в том, что, наслышавшись от многих послов, что перед европейскими государями часто даются театральные представления с хорами и иные развлечения ради препровождения времени и рассеяния скуки, он как-то неожиданно приказал представить ему образчик сего в виде какой-нибудь французской пляски. Поэтому, вследствие недостатка времени, в одну неделю, со всевозможною поспешностью, было приготовлено все нужное для хора. Во всяком другом месте, кроме Москвы, необходимо было бы просить пред началом у зрителей снисхождения к плохому устройству, но русским и это казалось чем-то необыкновенно художественным, так как все — и новые невиданные одежды, незнакомый вид сцены, самое, наконец, слово “иноземное”, и стройные переливы музыки — без труда возбуждало удивление. Сперва, правда, царь не хотел было разрешить музыки, как нечто совершенно новое и, некоторым образом, языческое, но когда ему поставили на вид, что без музыки нельзя устроить хора, как танцовщикам нельзя плясать без ног, то он несколько неохотно предоставил все на усмотрение самих актеров. На самое представление царь смотрел, сидя перед сценой на кресле, царица с детьми — сквозь решетку или, вернее, сквозь щели особого, досками отгороженного помещения, а вельможи (из остальных никто более не был допущен) стояли на самой сцене. Хвалебные стихи, пропетые царю Орфеем, прежде чем он начал плясать между двумя движущимися пирамидами, я нахожу нужным привести здесь из уважения к достохвальному Алексею, хотя они были, пожалуй, и не звучны и не замысловаты.
“Наконец-то настал тот желанный день, когда и нам можно послужить тебе, великий царь, и потешить тебя! Всеподданнейше должны мы исполнить долг свой у ног твоих и трижды облобызать их! Велико, правда, твое царство, управляемое твоею мудростью, но еще больше слава о доблестях твоих, высоко превозносящая тебя. Твоя мудрость и геройская мощь могут даровать нам после долгой мрачной войны златые мирные времена, а справедливый суд твой и вместе с ним милость, сияя неземным светом, делают твой нрав богоподобным. Высокие качества твои должно приравнять качествам богов, ибо тебе уже теперь все уступают. О, светлое солнце, луна и звезды русских! Живи же постоянно в высшем благополучии, и да будет всегда несчастье далеко от тебя. Царствуй долго, друг небес! Умолкни, недоброжелательство! Кто так близок к божествам, тот [302] должен процветать! Итак, зазвучи же приятно, струнный мой инструмент, а ты, гора-пирамида, приплясывай под мое пение”.
В этот же день, субботу на масленице, царь устроил также на Москве-реке, покрытой льдом, травлю, в которой боролись между собой громадные, английские и других пород, собаки с белыми медведями из страны самоедов. Зрелище было крайне забавное, так как и те и другие часто не могли удержаться на ногах на сем скользком помосте. Вечером же царь ходил туда же смотреть на летающие потешные огни.
Глава 10. Об уединенном образе жизни царя
Цари московские почитают крайне величественным то, что они, ради внушения большого уважения своим подчиненным, весьма редко появляются среди народа, но скрываются в постоянном глубоком уединении. К ним никто, иначе как по зову, не смеет явиться, за исключением весьма немногих вельмож и служащих при Дворе, которые имеют свободный доступ во внутренние покои дворца. Все же остальные, как русские, так и чужестранцы, не только во внутренние покои, но даже близко к Кремлю не допускаются. Поэтому вокруг царского жилища расположено несколько сотен солдат с оружием наготове, которые никому не позволяют пройти по внутреннему двору, находящемуся под окнами царских покоев, если при нем есть шпага или какое-либо другое оружие. Вследствие сего никто никоим образом не может так, как это обыкновенно делается при дворах всех европейских государей, лично изложить царю свое дело, явиться к нему на суд или даже побеседовать с придворными во внутренних покоях дворца.
Насколько же, поистине, судебное делопроизводство в Московии совершенно отлично от нашего, настолько оно вполне, по-видимому, схоже с турецким и азиатским, так как все дела и здесь, и там решаются, как я убедился на опыте, либо посредством письменных челобитных, либо же чрез некоторых ближайших родственников царя, которым он оказывает непохвальное доверие. К этому недостатку присоединяется у мосхов еще то обстоятельство, что так как в большинстве случаев царь считает ниже своего достоинства собственноручно подписывать указы и грамоты государственного характера, то часто его распоряжения оказываются в высшей степени несправедливыми, причем он сам этого даже и не подозревает.
Глава 11. О царских похоронах
В древнейшие времена, говорит Геродот, существовал обычай у русских народов, что они своих умерших где бы то ни было царей [303] возили чрезвычайно торжественно и с величайшими посмертными почестями по всем областям государства, делая им как бы продолжительные похороны, до области и реки Герра близ источников Борисфена, где, наконец, они их хоронили в холмах, насыпая таковые из земли наподобие гор. Такого рода холмы и поныне еще можно видеть в разных местах в Московии, в Польше и даже в Швеции и Дании. Затем, с изменением с течением времени общественных нравов, цари у них то хоронились, то сжигались, в разных местах различно, смотря по тому, что повелевало грубое суеверие. Приняв же, наконец, христианство, московские князья пожелали, по выдающемуся своему смирению, быть предаваемыми земле скромно, без всякой пышности. Поэтому ныне, когда кто-либо царской крови умирает, то он почти в самый день смерти хоронится в соборе св. архангела Михаила, без многовещательной надгробной надписи, без дорогих курений, в простом неукрашенном гробе. Оставшиеся в живых родственники и домашние его в изорванных темных одеждах оплакивают его и за время, назначенное для скорби, отращивают себе волосы.
Состоящие при Дворе женщины провожают покойника до могилы с непрерывающимися воплями, усердно проливая слезы, с распущенными в беспорядке волосами, непокрытой головой и неумолкаемыми похоронными песнями. Сам царь удаляется во внутренние покои и, облекшись в поношенную одежду, предается тяжкой печали, пока понемногу, выслушивая утешения друзей, не вернет себе прежнего спокойного состояния духа. Во все это время он оказывает бедным многие благодеяния: подает милостыню, отпускает рабов на волю, освобождает заключенных в темницах и военнопленных и назначает своим подданным либо облегчение в налогах, либо полное освобождение от них.
Увы! В то самое время, однако, как я пишу эти строки, сам великий, несравненный князь, вышепомянутый государь Алексей явил печальный образец похорон! Похоронное шествие его (он скончался 29 января) двинулось в ближайшее по кончине воскресение в соборный храм приблизительно в таком порядке: впереди шли четыре сенатора или боярина, несшие крышку гроба, за ними следовали четыре других боярина, несшие труп царя на золоченых, покрытых золотой парчой носилках, за ними столько же бояр несли самого царя Федора Алексеевича на похоронном седалище. Столько же бояр несли вдовствующую царицу Наталию, распростертую на носилках с закрытым фатою лицом и головою, опущенною на грудь некоей знатной боярыни.
За ними шли пять дочерей царя от первого брака и громадное количество сановников в темного цвета одеждах. Когда опечаленный народ увидел это похоронное шествие, то раздались такие ужасные, [304] исполненные всенародной скорби, вопли, что, казалось, уши раздирает какой-то пронзительный звон колоколов. Воистину, мосхи оплакивали его вполне искренне и заслуженно, ибо никогда еще не было у них, насколько они сами помнят, столь благочестивого и милостивого государя. В этом ведь и заключается счастье добрых государей, что им слезами и стенаниями подданных воздвигается памятник пышнее всякого надгробия. Прах царя стоял непохороненным в вышеназванном храме шесть недель, в течение коих совершались панихиды, и нищие в огромном количестве ежедневно угощались на дворе царского дворца обедами.
Глава 12. О городе Москве, местопребывании царей
Москва, средоточие государства и священное местопребывание царей, по справедливости должна быть отнесена к числу величайших городов на земном шаре, ибо она в окружности имеет четыре германских мили и, окруженная стеною с десятью воротами, заключает в себе более 600000 жителей, так что боярам и иным более почетным лицам, приезжим и местным жителям неизбежно приходится ездить по городу, зимою в санях, летом — верхом. Кроме того на каждом перекрестке и у каждых ворот города стоит с санями или колымагами наготове много извозчиков, т. е. возниц, которые, договорившись за весьма малую плату, быстро доставляют приезжего к месту, им указанному- От северного полюса она отстоит, по расчету Олеария, на 50 град., и самый длинный день в ней продолжается 17 часов. Климат в ней довольно мягок, и местоположение ее весьма красиво; она поражает своими приблизительно двумя тысячами церквей, кои почти все каменные и придают городу великолепный вид. Этой внешней красоте немало способствуют семь умеренной высоты холмов, на которых она отлого возвышается. Дома обывателей большею частью деревянные и имеют очень мало окон; впрочем, между ними попадается много и каменных, принадлежащих боярам и иноземцам. До получения от Ивана Даниловича почетного звания царской столицы Москва составляла собственность рода Тахматовых, но с тех пор она, постоянно увеличиваясь, разрослась до тех почти громаднейших размеров, коими ныне славится, хотя до татарских набегов ее границы простирались еще гораздо дальше. Улицы вымощены не камнем, а деревянными бревнами или кольями, положенными в один непрерывный ряд, постоянно, впрочем, покрытыми грязью или толстым слоем пыли, и бывают довольно гладки лишь зимою, когда снег и лед сравняют все. Внутри за стенами города протекают лишь две реки: Москва с действительно глубоким и судоходным руслом и весьма неглубокая Неглинная, третья же река Яуза, с мелким руслом, омывает лишь предместья [305] города. Все они приводят в движение мельницы, к великой пользе города, хотя обыватели его пользуются также и ручными. В небольших расстояниях от города виднеются несколько летних дворцов, назначенных для отдохновения царей, куда они имеют обыкновение по временам удаляться, дабы собраться с новыми душевными силами. Среди них не последнее место принадлежит селу Измайлову, обладающему знаменитым обширным садом с четырьмя высочайшими, широко раскрытыми воротами, со многими извивающимися дорожками. В расстоянии приблизительно полумили от него находится богатейший зверинец или, лучше сказать, лес, обнесенный забором и наполненный стадами разных животных, а близ него — изящное здание для приготовления лекарств с садом врачебных растений. Таков же и Коломенский загородный дворец, который, кроме прочих украшений, представляет достойнейший обозрения род постройки, хотя и деревянной, так что весь он кажется точно только что вынутым из ларца, благодаря удивительным образом искусно исполненным резным украшениям, блистающим позолотою. Не буду уже ничего здесь еще присовокуплять о Преображенском, тоже величавом и живописном летнем местопребывании. Ближе к городу бросаются в глаза своею величиною деревянные строения — громадная царская житница и многие другие поменьше, особливо же хлебные склады для войска, а также и несколько питейных домов или кабаков. Из предместий главное — Иноземская слобода или Кокуй, отстоящая от последнего городского окопа лишь на расстоянии небольшого поля, с постройками также деревянными, возведенными по правилам и образцам немецким; здесь немцы живут отдельно от русских и посещают три лютеранских церкви, две кальвинистских, одну голландскую и одну англиканскую, кои не имеют, однако, колоколов. Управляются они не выборными из их среды начальниками, но подчинены придворному суду. За нею следует слобода Басманная, населенная всякого рода людьми и называемая поэтому слободою перекрестов, т. е. тех, которые, приняв вторичное крещение, перешли из иноземных христиан в веру московитов. Впрочем, многие пришельцы поклоняются в самом городе, главным образом, на Поганом пруде, т. е. на проклятом болоте, своим богам. Вне города свободно отправляют свое богослужение в одном месте поляки, исповедующие греческую веру, а в другом — татары с своими омерзительными обрядами. За ними, наконец, расположено несколько помещений для тех ямщиков, которые служат для развозки по разным местам гонцов и солдат или стрельцов, и которые как бы опоясывают город. Перед последним окопом города, в части, называемой Скородумом и Стрелецким городком, т. е. городом солдат, также имеют свое местопребывание и прочие стрельцы, вооруженные пищалями. На противоположном берегу Москвы-реки [306] находится между этими же укреплениями часть города — Налейка, названная так тираном Василием потому, что в ней он впервые разрешил продавать вино своим солдатам и безнаказанно напиваться допьяна. Подле Скородума простирается обширнейшая площадь, на которой продается невероятное количество всякого леса: балок, досок, даже мостов и башен, срубленных уже и отделанных домов, которые без всякого затруднения, после покупки и разборки их, перевозятся куда угодно. Ввиду почти непрерывных и опустошительнейших здешних пожаров это устроено как нельзя более кстати. Внутри этого, так сказать, последнего городского пояса находится еще один, отделенный белою, высочайшею и толстейшею стеною, называемый Царь-городом. Здесь находится громадная мастерская металлических изделий, где льются пушки для войны и медные колокола, и другая, не уступающая размерами первой, где приготовляется порох, а также и много иных домов бояр и иностранцев, каменных и деревянных, весьма красивых на вид и с садами. Из них всех пальма первенства вполне заслуженно принадлежит изящнейшему дворцу боярина Артамона Сергеевича. В этом же месте представляется взорам, на той стороне речки Неглинной, Опричный двор, воздвигнутый в 1565 году Иваном Васильевичем, в котором он подолгу проживал вместе со своими жестокими телохранителями. Не следует также оставить без внимания и громаднейшие помещения для послов — христианских, магометанских и языческих, дома шведских купцов, свободные от всяких повинностей, и рынки для зернового хлеба, леса и лошадей. В следующем за сим внутреннем поясе высочайшие красного цвета стены опоясывают Китай-город, вторую часть города. В ней находятся, кроме многих домов знатных людей, великолепнейшие здания князя грузинского и Печатного двора, Греческий двор, уступающий, впрочем, несколько, пожалуй, Греческому подворью в Риме, и три обширнейших гостиных двора или, по их размерам вернее сказать, три укрепленных замка иностранных купцов. В первом, более древнем, продаются дешевые товары для ежедневного потребления, во втором, новом, взимается пошлина по весу и хранятся, главным образом, товары немецкие, в третьем или персидском армяне, персы и татары содержат около 200 лавок с различными товарами, расположенных по порядку под сводами и представляющих красивое пестрое зрелище.
Отсюда тянется обширная площадь, на которой продается громадное количество плодов, даже зимою, в особых подземных чуланах, и в конце коей находится рыбный рынок на берегу Москвы-реки, через которую переброшен плавучий мост, устроенный на судах. На противоположном берегу находится наводящее печаль место казни преступников, которое мосхи называют Козьим болотом. Зимою мосхи постоянно, твердо полагаясь на прочность льда, ездят по самой [307] реке, замерзшей от холода, с тяжелым, преимущественно лесным материалом и другими товарами на продажу. Перед царским дворцом (дабы вернуться к другому берегу реки) простирается четырехугольная площадь, на которой стоят несколько пушек необыкновенной величины, поставленные на кирпичных подмостках, близ которых находится храм св. Иерусалим изящнейшей постройки. Здесь и на соседних площадях постоянно производится торговля съестными припасами и иными предметами, необходимыми в жизненном обиходе, при густейшем стечении народа. К этому рынку примыкает другой, полукругом расположенный, тянущийся почти на полмиллиария, где лавки для разного товара устроены так, что каждый отдельный, какой угодно, товар выставлен для продажи только в назначенном для него месте. Так, например, в одном месте видишь шелковые ткани, в другом — шерсть, в третьем — полотно; в одном — золотые и серебряные вещи и драгоценные камни, в другом — благовония, в третьем — иностранные вина, причем до двухсот погребов расположено в ряде под землею, в четвертом — разные иного рода напитки, приготовленные из меда, вишен и других ягод. Одним взглядом можно увидеть здесь в одном месте дорогие меха разного рода, в другом — колокола, топоры, подсвечники и иные металлические изделия, в третьем — ножи, рукавицы, чулки, ковры, завесы и разные ткани. Особый ряд занимают масло, сало и ветчина, особый — свечи и воск, особый, наконец, разные изделия из дерева. В кожаном ряду лежат кожаные изделия: вожжи и прочая конская сбруя, в меховом — шубы и шапки. В одном месте выставлены лечебные разные зелья и травы, в другом — запоры, ключи, гвозди, далее — шелк нитками, канитель, украшения для девиц, браслеты — все в особом месте. Также продаются, каждое в своем особом месте рынка, и обувь, и поножи, и хмель, и ячная крупа, и рыба соленая, и сено, и овес. Не говоря уж о многом другом еще, и муке, и зерновому хлебу, и иным всякого рода вещам, и чинящим обувь, и низеньким лавочкам цирюльников — всему точно определен свой ряд, и все они прекрасно и удобно расположены так, что покупателю дается полная возможность выбрать наилучшее из всех, собранных в одном месте, тех или других товаров. Немало увеличивает красоту рынка то, что на нем нет ни одного жилого помещения, дабы таким образом держать огонь, сильно свирепствующий обыкновенно в этом городе, как можно далее. По этой же причине рынок тщательно оберегается сторожами, и те мастера, кои работают с огнем, живут в отдаленном от рынка месте. Недалеко от рынка находятся городские суды, в которых разбирают тяжбы граждан, наблюдают за исправностью улиц, взимаются пошлины и т. д.; все это производят двое судей из бояр и столько же писцов. Остальное управление города находится в руках у так [308] называемых старост, заведующих отдельными кварталами, сотников, поставленных во главе сотен, и десятников — начальников над десятками. По другую сторону реки Неглинной находятся, кроме аптеки меньших размеров, две громадные конюшни, вмещающие с тысячу лошадей, а также две обширные темницы (которых, впрочем, немало находится в разных местах и в городе), наполненные преступниками, отправляемыми оттуда, как можно скорее, в Сибирь.
В самой средине города, наконец, стены в виде круга опоясывают царский укрепленный замок, называемый Кремлем-городом. В него ведут пять ворот, многие каменные здания придают ему красивый вид, и он представляет собою род далеко не маленького городка: в нем находится более тридцати храмов, из коих наиболее величественны храмы Св. Троицы, Св. Марии, св. Михаила, св. Николая и два монастыря — мужской и женский. В Большом Соборе, т. е. церкви великого собрания, замечательно огромное серебряное паникадило, у которого бесконечное количество ветвей соединяются в виде венца, и рукописная Библия, украшенная драгоценными камнями на громадную сумму. На круглом куполе этого храма возвышается тяжелый крест из чистого золота. И других храмов башнеобразные купола, покрытые вызолоченными железными листами, при солнечном сиянии также сверкают среди замка и наполняют душу зрителя восхищением пред таким великолепием. Засим кругообразно около замка расположены почти все суды, аптека больших размеров, патриарший двор и дома других придворных, а посреди — колокольня, называемая Иван Великий, в такой степени превосходящая высотою все остальные, более низкие, что смело может поспорить с величайшими в Европе колокольнями. Близко около нее находится знаменитый громадный колокол, частью подвешенный, а частью лежащий на деревянном помосте; благодаря его чрезвычайному весу до 320000 фунтов его тщетно много раз пытались усилиями многих людей поднять над землею, но платились жизнью за такое дерзостное покушение, вследствие чего царь дал клятвенное обещание никогда не делать более подобной попытки. Как бы венцом всему этому служат обширнейшие царские дворцы, из которых один, каменный, выдается и внешним видом своим и величиною, другой, деревянный, где государь обыкновенно обитает зимою ради укрепления своего здоровья, и третий, также каменный, выстроенный с большим изяществом, и в котором некогда проживал Илья Данилович, тесть нынешнего царя.
Глава 13. Об иностранцах, служащих у царя
Несмотря на то что наиболее важные придворные должности исправляются по большей части исключительно русскими, однако [309] немало из них препоручено иноземцам, в особенности таких, к выполнению которых русские не пригодны, благодаря незнанию языков и других облагораживающих человека наук.
Если начать с низших должностей, то толмачи, т. е. переводчики с языков, за исключением весьма немногих, — иностранцы, частью пребывающие в своей вере, частью же принявшие русскую. Они исполняют свои обязанности, лишь служа придворным при обыкновенных разговорах с чужестранцами и в не важных делах. Более важными, нежели они, считаются переводчики или, вернее, секретари по внешним сношениям, которые переводят обоюдно, с одного на другой язык, письма и иные государственные акты, а также и речи послов и разговоры о наиболее важных предметах с царем и боярами.
Среди них первые места занимают принявшие русскую веру Гроций из Регенсбурга и Виниус родом из Бельгии, начертивший не так давно в главных чертах путь из Московии в Китай на географической карте, и еще некто Саксонец, по прозванью — водопийца, отлично знающий множество языков. За ними следует немало поляков, татар, турок, армян, персов, арабов и других. Греков, к которым русские, вследствие одинаковой с ними веры, относятся весьма снисходительно, находится большое количество, как при дворе, так и при церквах. Врачи все иностранцы, ибо русских нет совсем, приглашенные царем из-за границы на превосходных условиях. Первое место меж ними, бесспорно, занимает г-н Иоганн Костер фон Розенбурх, знаменитый некогда придворный врач Карла Густава, короля шведского. Этому ученейшему мужу я обязан — открыто признаюсь в этом — многими благодеяниями. Остальные же врачи в наше время были: знаменитые господа Блументрост и Граммонд, а также еще некто Араб и еще другой, по происхождению еврей, по вере московит, который пользуется необыкновенным расположением царя и один свободно посещает внутренние покои дворца (так как вместе с тем был и старшим спальником). Аптекарей, или составителей лекарств, из иностранцев — до двадцати человек, получающих немалое жалованье, но они весь день проводят в аптеках за приготовлением лекарств. Сюда врачи заходят только рано по утрам для подачи совета, вообще же они пользуются большим досугом, почему на вопрос, что они делают дома, они торжественно отвечают, что заботятся о здоровье царя и ради сего постоянно читают книги. Впрочем, они переступают трудный порог дворца только в случае болезни царя или же если он нарочито велит их почему-либо призвать.
При этом происходит следующее, нам неизвестное: когда им приходится лечить царицу или кого-либо из царских дочерей, то им не дозволяют осматривать больную, но они обязаны на основании [310] показания некоей старухи или приближенной какой-либо служанки определить болезнь и назначить лекарство. Мало того, им не позволяется прибегать к разнообразным лекарствам вообще, даже в случае, если они необходимы. Для того чтобы все это точнее соблюдалось, учреждено в Москве врачебное судилище, или приказ, в котором председательствовал последнее время Лукиан Тимофеевич Колосов, единственный из уроженцев Москвы, хорошо знающий по-латыни, тогда как в другое время в нем обыкновенно председательствовали бояре, ближайшие родственники царя, ради полной безопасности и почета.
Глава 14. О служащих при Дворе из туземных жителей
Русские, как это подобает, занимают при Дворе наиболее важные должности и имеют более свободный доступ к царю. Из них занимают высшие должности, ежедневно являясь на службу к царю, и пользуются его доверием комнатные бояре, которые допускаются во внутренние покои и участвуют в сокровеннейших совещаниях. В настоящее время к числу таковых принадлежат: Кирилл Полуэктович, Долгорукий, князь Юрий Ромодановский, Артамон Сергеевич, Одоевский, Дохтуров и несколько других, хотя те, подобно большинству нижеследующих, занимают разные государственные места и должности.
После них, кажется, должно первое место отвести священнику, духовнику царя, который заведует его душевным спокойствием и без которого он почти ни в чем и нигде не обходится. На одной почти ступени с ним — лицо того же сословия, заведующее раздачею царской милостыни. Думные бояре суть ближайшие советники царя, с которыми он ежедневно совещается и решает дела. За ними следуют, собственно, так называемые бояре или советники царские, число коих неопределенно. Окольничие также находятся на службе близ царя и призываются иногда для совета и для суда. Чаще всего кто-либо из них сопровождает бояр, когда они по службе отправляются с войском, или послов в качестве товарища. Думные дворяне суть остальные советники царя, занимающие места немного пониже. Спальники и постельничие, которые заботятся о царской постели и по двое каждую ночь проводят без сна, стоя на страже перед спальней. Стольники, принадлежащие также к знатнейшему дворянству, живут постоянно в царской столице и прислуживают за столом, особенно в торжественных случаях. Стряпчие суть ближайшие прислужники при спальне, носящие бармы и шапку царя повсюду за ним. Жильцы суть молодые подростки из дворян, которые в разноцветных шелковых одеждах и собольих шубах стоят на [311] виду у всех в передних комнатах с бердышами. Московские дворяне, получая от царя земли или денежное годовое жалованье, живут постоянно в Москве, всегда готовые выступить в поход. Городовые дворяне, на таковом же положении проживая по городам, собираются обыкновенно по приказанию воеводы или наместника в случае войны. Должно упомянуть здесь и о тех двух юношах, князьях, которые в белом одеянии стоят по обеим сторонам царя, когда он сидит на престоле, один из них держит в руках топор или секиру, украшенную слоновой костью, а другой — шестопер или булаву. Начальник конюшни ныне пользуется значением, гораздо меньшим, нежели прежде: в давно прошедшие времена он, в случае бездетности царя, был ближайшим его наследником. Дворецкий боярин, по-простонародному называемый “набольшим в дому”, — главный управитель Двора. Оружничий боярин заведует складом оружия и украшениями всего дворца. Комнатным с ключом называется главный прислужник в спальне, хранящий ключ от царского кабинета. Кравчий или, как его называют теперь, маршал подает яства, ловчий — начальник над царскою охотою. Главным церемониймейстером называется из числа сенаторов тот, кто управляет Посольским приказом или канцелярией, где ведаются по большей части дела об иностранцах. Думные дьяки суть придворные секретари, между которыми первое место занимают те, которые заведуют тайным архивом царя, так называемые дьяки тайных дел; дьяки же низшего разряда суть писцы, коих очень много и кои обыкновенно пишут, положив бумагу на колени. За ними следуют по порядку подьячие, т. е. прислуживающие дьякам. Рассказ об остальной, наконец, незнатного происхождения царской прислуге, составляющей длинное приложение ко Двору, и о царских телохранителях я здесь опускаю, так как мне еще представится случай говорить об этом в другом месте.
Глава 15. О самодержавном образе правления царя и его основании
Власть московского царя до того не стеснена никакими законами и до того самоуправна, что справедливо может считаться равною, если не превосходящей, царской власти древних ассирийцев и греков и современных турок, персов и татар. Поэтому-то некий турецкий оратор сказал, что из всех христианских правителей только московский царь один обладает полною и высшею властью над своими: этот варвар, по-видимому, либо по невежеству своему не заметил, а скорее всего не знал того, что гораздо более украшает царей и более священно у христианских царей, именно — их превосходство над прочими. И действительно, царь имеет не только полнейшее право [312] издавать и отменять законы, заключать и нарушать союзы и мирные договоры, назначать и удалять чиновников, уменьшать и увеличивать налоги, но располагает вполне жизнью и смертью своих подданных и их имуществом, так что может, если захочет, отнять у них все состояние и жизнь, не объясняя причин сих действий. Если он иногда совещается о чем-либо с боярами, то он не просит их о согласии, а пользуется их опытностью и покорностью. Поэтому все его подданные открыто признают, что все они целиком и все их имущество принадлежат Богу и царю и прячут все, что у них есть дорогого и ценного, в сундуки или подземелья, дабы другие, увидав, не позавидовали бы, правитель не заподозрил бы, и дабы не привлечь на себя чьей-либо жадности или иную какую опасность. И это одна, между прочим, из главных причин тому, что Москва до сих пор так отвратительно дика и не отличается красотою своих зданий. Самая же царская власть вполне наследственна и составляет достояние царской семьи, причем всегда наследуют сыновья, старшие или младшие, смотря по желанию родителей. Прочие члены семьи не могут никоим образом, основываясь на близком родстве, захватить себе власть, так как воле умирающего царя предоставляется, следуя весьма похвальному обычаю, передать из рук в руки царский скипетр. Из этой власти проистекают и эти многочисленные и пышные прозвания — великого государя, царя, самодержца, отчича и дедича. Единственная цель, к которой единодушно стремится все русское государство, это — исключительно слава царя, выгода его и благосостояние, которая и достигается крайней суровостью и поддерживается строжайшими законами. Поэтому равным образом и все подданные, дабы знали, что меж ними нет никакого различия друг от друга, никогда не допускаются слишком близко к царю, не пользуются освобождением от повинностей или какими-либо преимуществами, никогда, наконец, не могут разбогатеть. Действительно, относительно московских князей мнение таково, что презренная доступность и обилие средств у знати есть та стена, из-за которой ныне сильные борются с царями, и что обилие преимуществ у немногих есть зловредное семя, повод к соблазну и источник мятежа, и напротив, если народу по милости князя предоставляется одна только цель, достигнуть которой никто не может иначе, как через смирение, то всем дается возможность просто и легко идти по правому пути.
Поэтому цари, дабы лучше обосновать свою власть и вполне обезопасить себя, установили следующие основные законы, сходные с древними спартанскими, а ныне — татарскими. Ибо одинаково с ними они не позволяют своим подданным ни путешествовать, ни вступать в брак с чужеземцами, ни, наконец, заниматься науками и искусствами ради умственного развития и нравственного совершенства; [313] в довершение к сему запрещается еще кому бы то ни было спорить о вере или обращаться с речами к народу в церкви. Итак — священники держат в Московии народ в убеждении, что царь ничего не делает помимо воли Божией, и что повинующийся до конца жизни своей приказаниям царя непременно будет угоден Богу. С той же целью князьям и боярам московским приказано постоянно пребывать во дворце, а члены наиболее влиятельных семей обыкновенно разлучаются или высылаются в отдаленные области под видом оказания им чести. Наконец, справедливость князя в особенности, частая перемена должностных лиц и расположенные по всему государству военные стражи до такой степени хорошо упрочивают московский престол, что всем ясно, в какой степени и Россия опирается на платоновское благоустройство.
Глава 16. О писанных законах и народных собраниях
Первоначально обыкновенно народы во всех вопросах жизни руководились исключительно естественным порядком вещей и общепринятыми обычаями. Такого же порядка придерживались весьма долго и мосхи, но несколько позднее они уже стали излагать письменно свои законы, хотя, кажется, значительная часть их некогда присвоила себе и письмена и законы, письменно изложенные и принятые у готов и древних скифов. По принятии христианства Владимир первый написал кое-какие законы, и с тех пор по мере того, как являлась надобность, вновь составлялись последующими царями новые весьма полезные законы. Из них весьма важны: собрание законов Ивана Васильевича, разбор постановлений Флорентийского собора с строжайшим осуждением Исидора, правила Иоанна митрополита и вопросы некоего Кирилла к Нифонту, епископу Новгородскому.
Все эти отдельные законоположения Алексей Михайлович приказал в 1647 году, значительно добавив, собрать и привести в лучший порядок и напечатать под заглавием Соборное Уложение, т.е. постановления соборов. Здесь все точно изложено: вопросы о вере и о духовных лицах, о судопроизводстве, о должностных лицах, о разграничении земель и о разных сословиях подданных. Что же касается до всенародных собраний, то они у мосхов бывают крайне редко, так как только царь может созвать и распустить таковое. Еженедельно, однако, собираются в особую комнату дворца, называемую столы, или даже в церковь несколько думных бояр, патриарх и митрополит с епископами для частного совещания, причем патриарх крестит лоб и щеки царя, когда тот входит или выходит. Засим, когда у всех их по порядку спрашивают их мнение о предложенном [314] вопросе или, вернее сказать, их совета, то они все полагают на мудрость царя и предоставляют ему полную власть выбрать и решить, как ему угодно как единственному и высшему издателю законов. В сравнении с другими народами мосхи, по правде сказать, немного издали для себя законов, из коих они соблюдают много совершенно не согласных с нашими обычаями, но в силу постоянного применения и привычки строго соблюдаемых, и полагают, что то государство, которое нуждается во многих законах, крайне расстроено.
Глава 17. О союзах
Союзы, необходимые вообще для подкрепления какой бы то ни было власти, московский царь заключает лишь с некоторыми пограничными государями, предпочитая воздерживаться от сношений с более отдаленными, как в этом деле, так почти и во всех остальных. С достопочтеннейшим, впрочем, императором Леопольдом он недавно заключил новый дружественный союз. Да сохранит Господь навеки эту связь двух доблестнейших государей на неоспоримое благо всему христианскому миру! Что же касается до заключенных и соблюдаемых уже несколько лет союзов с англичанами и голландцами, то они касаются исключительно права свободной торговли. Все же остальные священные пункты договоров мосхи, смотря по тому, требует ли того мир или война, спокойно либо твердо соблюдают, либо совершенно нарушают. Из договоров, кажется, никогда ни один не был так долговечен, как заключенный некогда с персами, так как одинаково нежелательное могущество соседей, татар и турок, теснейшим образом связывало стремления тех и других как бы неразрывной связью.
Другой род союза, но не на равных правах, они заключили также с великим китайским ханом ради областей, расположенных по ту сторону Оби, и с этой целью отправляют послов одного за другим в Китай с дарами. Эта во всяком случае многолетняя дружба немало способствует к держанию прочих татарских ханов и мурз между страхом и мирными замыслами. Да наконец, и торговлю-то с Китаем (называемым некоторыми Северным) русские едва ли могли бы вести иным каким-либо способом, если бы они (как это делают персы и другие народы) не открыли себе пути к столь подозрительным и ненавидящим чужеземцев народам под предлогом ввоза даней и подарков. С прочими татарскими мурзами, коих они предпочитают иметь в числе друзей, нежели в числе соседей, нашим мосхам сама необходимость велит заключать союзы. Со шведами и поляками они скорее поддерживают мир, нежели союз, хотя недавно они с весьма похвальным рвением примкнули к полякам против турок. [315]
Впрочем, прочность этой дружбы покоится на основании довольно сомнительной прочности, так как оба эти народа явно соперничают друг с другом и явно питают ненависть друг к другу. Всякий, однако, союз, заключенный царем с чужеземцами, он обыкновенно скрепляет чрез послов крестным целованием.
Глава 18. О посылке и приеме послов
Никто почти из бывших до него московских царей не посылал столь много и столь блестящих послов в Азию и по всей Европе, как нынешний царь Алексей Михайлович.
В короткий промежуток времени не только у турок, персов, татар, шведов и поляков, но и у голландцев, англичан, французов, испанцев и у священнейшего императора христианского и многих имперских князей, великого герцога тосканского, в Венецианской республике и даже у самого первосвященника римского он чрез послов, подавая пример необычной вежливости и с целью предложить свои услуги, побывал.
Вследствие этого и мосхи также от весьма многих князей получили уверения в дружбе и уважении.
Они принимают совершенно своеобразно иностранных послов и заботливо отсылают их обратно домой, как можно скорее. Ибо они не терпят постоянных в Москве послов, или резидентов, как их называют, а также и сами не позволяют своим долго оставаться при Дворах других государей, дабы те, вследствие слишком долгого постоянного обращения, не изменялись бы и не вносили в отечество новые нравы. Мало того, они и приезжих послов считают как бы честными, явными лазутчиками и законными изменниками своей вере. Посылаемым же ими за пределы государства они постоянно, под угрозою тяжкого наказания, приказывают везде тщательно поддерживать царское достоинство и величие, а также и разузнавать о всех делах до мельчайших подробностей, в течение немногих дней. Во избежание же всякого совращения или подкупа со стороны иноземцев, и дабы послы находились в полной зависимости от царской милости, у них по возвращении домой обыкновенно отбирают подарки, полученные ими за границей, и либо награждают их другими, либо же подвергают наказанию.
Раньше мосхи до того считали себя всячески вправе нарушать почитаемые священными у всех права послов, что Иван Васильевич приказал пробить голову гвоздем некоему татарскому послу, не снявшему шляпы, а другого посла, от римского императора, недостаточно почтительного, отправил в изгнание в холодную Сибирь. (Известно, что отец нынешнего царя поступил таким же образом с неким английским послом.) Послов от держав, не состоящих с ними [316] в дружеских отношениях, русские обыкновенно не допускали даже внутрь государства, а как можно скорее отпускали домой, покончив дело, ради которого те приезжали, чрез посредников на границе. Послы же от дружеских держав, с момента прибытия их к границе России, поступают на полное содержание царя, и их провожают до столицы царства, осыпая всякого рода проявлениями гостеприимства, хотя они часто испытывают завистливое и высокомерное, на словах и на деле, обращение приставов, т. е. чиновников от порубежных воевод. Ибо те стараются последними слезать с коней, выходить из экипажа, сесть повсюду первыми на наиболее почетное место, как можно реже снимать шапку, как можно менее двигаться вперед и по возможности чаще произносить титул царя. Прибыв к первому русскому городу, послы непременно должны некоторое время там пообождать, доколе царь, извещенный об их прибытии, не отпишет, как ему угодно поступить с ними далее; в это время управляющий сею областью воевода редко показывается послам, дабы этим как-нибудь не уронить чести своего государя, а может быть, и для того, чтобы не быть заподозренным в подкупе. Затем они с новым переводчиком и приставом, проезжая по государству, не имеют права идти пешком, ни даже прохаживаться по улицам, лежащим на пути городов, иначе как с согласия и разрешения сопровождающих их приставов и окруженные военною стражею. Приблизясь к Москве, они несколько времени ждут, пока не будет назначен день для торжественного въезда и не явятся новые пристава. Эти с еще большим упорством, нежели прежние, стараются по большей части закрывать послам вид с правой стороны, более по собственной гордости и упорному высокомерию, нежели во исполнение царской воли. Поэтому когда в 1672 году дворянин Адольф Евершильд, мой родственник, будучи послан шведским королем в Московию, заметил своему приставу, что это крайне неприлично, прибавив, что русские незаслуженно требуют, чтобы им за границею оказывали почести, так как они у себя не оказывают ничего подобного чужестранцам, то царь немедленно велел приставу тотчас же перейти на левую сторону посла. Когда же тот собирался уезжать, то царь, оказав ему многие необычайные знаки расположения, пожелал, чтобы он, окруженный знатными людьми, проехал бы по городу на белых лошадях. Итак, обращаясь к началу рассказа, послы въезжают в город среди многочисленных всадников из знати в роскошных одеждах и между рядами пеших солдат, на длинное расстояние развернутыми, и везут их на царских лошадях в громадный дворец, именуемый дворцом христианских послов. Необычное блестящее торжество это не может не поразить зрителя. Затем они в стенах своего жилища окружаются, как бы в какой осаде, воинскою стражею, которая никому не позволяет входить к ним, кроме [317] посланных царем, и никуда наружу не выпускает кого бы то ни было из посольских слуг, дабы как-нибудь не представилась им возможность подкупить московских чиновников деньгами или подарками, или кто-либо не узнал о том, что поручено послам, раньше царя. Впрочем, мосхи поступают так, прикрывая это видом почета и заботы о безопасности. Меж тем послам щедрою рукою отпускается все необходимое для существования, так чтобы им, сколько времени они бы не прожили в Москве, не было бы надобности тратиться самим на что-либо, кроме подарков.
Когда же, наконец, послы отправляются во дворец для изложения пред царем своих поручений, то снова до ворот дворца им предшествует многочисленный отряд всадников, великолепно убранных, несколько рот пехоты, а также и большие пушки, везомые в несколько длинных рядов. Впереди пешком несут подарки царю, каждый подарок особо. Впоследствии их по приказанию царя точно оценивают серебряных дел мастера и купцы, дабы царь мог через это равномернее отдарить стоящими столько же. При этом некоторые из более почетных членов посольства обыкновенно также выставляют, таким же способом, свои незначительные дары царю с целью получить таким тайным путем наживы более ценные. Русские заметили это, наконец, и в бытность нашу возвратили некоторым из состоявших при посольстве их подарки с изрядною некою придачею. Пройдя ворота, христиане входят далее во внутренние покои иною дверью, нежели магометане и язычники, сквозь тесную стражу телохранителей: тут важно сидят много внушительного вида пожилых мужей, занимающих различные должности при царе, в высоких башнеподобных шапках и великолепных, золотом расшитых, одеждах. Каждый раз как послы входили в какую-либо комнату, двери за ними запирались, пока наконец, пройдя их несколько и сняв предварительно с себя шпаги, они предстали пред царем, сидящим на пышном троне; перед ним стоял длинный ряд бояр в замечательно роскошных одеждах. Позади царя стояли два молодых спальника в одеждах из серебряной парчи, в высочайших шапках, сшитых из белых лисьих шкур: один держал в руке секиру, а другой — булаву. Послы пожелали царю от имени своего государя здоровья и передали привезенные ими грамоты, причем вкратце изложили предмет своего посольства, после чего поцеловали у царя руку, которую в прежние времена цари имели обыкновение обмывать после сего, считая всякое прикосновение со стороны иноверцев осквернительным. Затем царь с своей стороны спрашивал чрез так называемого думного дьяка о здоровье иноземного государя и обыкновенно откладывал дело до дальнейшего рассмотрения, а пока приглашал послов к обеду, изобильно в их помещении приготовленному. Если же послам доводилось обедать вместе с царем, то они сидели за [319] столами, немного пониже. Царь, одетый по большей части в белую одежду (что служит знаком расположения), предлагал каждому из них кубки с пенящимся вином и пил даже сам вино в честь и во здравие их государя, своего друга. Переговоры о мире или войне ведут с послами несколько на то избранных бояр, а царь очень часто слушает их из соседнего тайника. Тотчас же после первого приема (так называемой аудиенции) послам и их слугам дозволяется, однако в сопровождении военной стражи, походить по городу, разрешается также и посторонним приходить к ним, объявив предварительно страже свое имя и причину прихода. В числе таковых весьма часто посещают приезжих знатные, подученные лица и, беседуя о разных обстоятельствах русских, представляют все в превосходном виде и сообщают все, что угодно, кроме истины. Поэтому большинство из побывавших в России привозят с собой поверхностные сведения и общераспространенные басни об этом государстве, так как в тайны московские им не удается проникнуть вполне удовлетворительно никоими, даже окольными, путями.
Глава 19. О царской казне и отдельных его доходах
Долгое время московиты славились между многими другими народами добровольною бедностью и простотою образа жизни, но потом ими также овладели жажда золота и неудержимая страсть к стяжанию, и они начали насильно отнимать чужое имущество, чеканить монету и собирать сокровища. А так как все право и власть над подданными принадлежат в настоящие время князю, то все богатства стекаются к нему одному, так что московский царь справедливо считается одним из богатейших правителей на свете, так как ежегодный его доход, по достоверному счету, в общей сложности значительно превышает два миллиона рублей или венгерских червонцев; один архангельский порт, говорят, доставляет ежегодно 300000 червонцев. Большая часть этих денег идет на расходы по содержанию Двора, на потребности государства и благоустройство Сибири в особенности и других восточных областей. Остальная же часть идет либо на приобретение драгоценных вещей, либо вносится на хранение в казначейство, так что доходов гораздо более, нежели необходимых расходов. Не упоминая здесь вторично о тех поражавших своим количеством богатствах, собранных на Белоцерковном острове, при чем столько областей и городов подвергались кровопролитному разорению, и ныне уже истраченных, я не нахожу нужным, однако, скрывать, что таково же, а может быть, и еще больше, богатство нынешнего царя. Часть его сокровищ хранится в так называемой Золотой палате, где возвышаются в порядке расположенные груды драгоценных камней и жемчуга, причем ежедневно несколько [319] искуснейших золотых дел мастеров и других художников заботливо их перечищают и тем увеличивают их ценность.
Источники доходов крайне разнообразны и почти бесчисленны. Из наследственных дворцовых поместий, называемых оброчными вотчинами, которые занимают около половины всего государства (другая половина распределена между духовенством и знатью), доставляется царю не только хлеб, мед, скот и многое другое в этом же роде, но и громадное количество чеканной монеты. Из повинностей, которые он единолично по желанию то увеличивает, то уменьшает, две в особенности приносят царю доход — тягло, взимаемое по всему государству с каждого четверика муки, и подать — т. е. ежегодный взнос, уплачиваемый всеми подданными без исключения, смотря по величине состояния, хотя в столь обширном государстве гораздо более денег собирается от пошлин портовых и так называемых конфискованных товаров.
В немалой степени заменяют сокровища и дорогие разного рода меха, которые, как бы по недостатку денег, одинаково служат вместо денег как во внутренней, так и во внешней торговле, так что знаменитый французский географ Сансон и многие другие, кажется, весьма удачно думали видеть в этих мехах золотое руно аргонавтов, ибо и Фазис, ныне называемый Фассом, в соседней с русскими Колхиде, славился некогда как всемирный рынок, да и Севастианополь в той же Грузии, в котором обыкновенно собирались единовременно 300 народов с севера ради торговых целей, пользовался не меньшею известностью. Мало того, и тут и там упоминаются, между прочими товарами, особенно меха, которые тогда необходимо было доставлять туда, главным образом, из московских земель в громадном количестве. Затем с кабаков, т. е. питейных домов, в которых по всему государству исключительно один лишь царь продает пиво, мед и водку, получается такой доход, что трудно даже сказать. Не меньший ежедневный доход доставляют и общественные бани, которые также он один повсюду содержит, так как частое купанье стало у мосхов не только обычаем, но даже законом, так что каждый из них посещает баню, по крайней мере, раза два-три в неделю. Но еще более барышей получается с постоянного преимущественного права торговать всякого рода товаром и в присущем царю праве первому покупать и продавать. То, что казна получает также и половину взысканий по уголовным делам, и десятую часть по всем прочим судебным делам, от продажи лошадей, из Татарии выведенных, и наконец, указ, которым запрещается не ввоз в государство, а вывоз из него денег, — все это приносит громадный доход. Наконец, даже и имущество частных лиц царь в случае крайней нужды считает себя более, чем другие властители, вправе отдать на общественную пользу. [320]
Наш Алексей, однако, до сей поры совершенно справедливо не решался на это и, дабы показать свое милостивое отношение к подданным, решил, что достаточно в военное время взимать десятину, т. е. только десятую часть с доходов имущества по строгой оценке, тогда как отец его Михаил повелел платить себе пятину, т.е. пятую часть.
Глава 20. О некоторых должностных лицах
Хотя обязанности должностных лиц у мосхов носят почти одинаковые названия, как и в Польше, однако в самом отправлении большей части их видна с той и другой стороны разница. У поляков все направлено к свободе знати, в Московии же, вообще говоря, все находится в жалком, рабском подчинении. Некоторые высшие должности, когда-то обладавшие некоторым подобием свободы, либо совершенно отменены царями, или же власть и могущество их до того ограничены, что даже сами бояре, именовавшиеся правителями государства, ныне едва-едва могут считаться наравне с частными, простыми советниками. Но, кажется, многих (я далек от того, чтобы сказать “всех”) одновременно с их обессилением одолело сильное любостяжание, которым они, хоть отчасти, удовлетворяют если не честолюбию своему, то жадности. Так сильно господствуют ныне обман, подкуп, до того стало обычным развращать и развращаться! Из числа знатных должностных лиц воеводы или наместники получают в управление ту или другую область, приблизительно на три года. Они, хотя и являются представителями и подражателями царя, очень ограничены в своей власти. Они обязаны наиболее важные дела представлять на разбирательство царю и не могут лишить кого-либо жизни, не донеся сперва об этом в Москву. В остальном они отправляют правосудие более свободно, но так, однако, что никогда не забывают себя, изменнически выговаривая себе за разбор дела, так как они не получают от царя никакого годового жалованья, кроме взысканной с преступников пени. При отъезде на воеводство царь обыкновенно вручает им жезл, в знак власти, а может быть, и в виде напоминания о предстоящем наказании, ибо они легко лишаются не только своего сана и свободы, но, в виде роковой отместки, и жизни, как только возникает малейшее подозрение или жалоба на дурное ведение ими дел. Раньше они должны были оставлять жен и детей в Москве, дабы царь мог оказывать им большее доверие, ныне же вместе с ними отправляются в области, в качестве спутников, послы и дьяки, дабы взаимный страх и деятельное соревнование могущественнее удерживали каждого из них от несправедливых поступков. [321]
Глава 21. О приказах, или присутственных местах
Дабы в столь обширном государстве отдельные дела велись более подобающим образом и в большем порядке, мосхи препоручили много присутственных мест, в простонародье называемых приказами или канцеляриями, почти бесчисленному количеству дьяков или писцов для тщательного ведения. Из них следующие четыре почитаются как бы главенствующими между остальными.
Посольская четверть, где ведутся дела с чужеземными государями, послами и даже купцами-иностранцами, в котором в наше время с великою славою председательствовал Артамон Сергеевич. Разрядная четверть, где ведутся записи о состоянии бояр и дворян и их служб, а также отмечаются мирные и военные приобретения и потери и владения всего государства. Из него же получают предписание отправляться и наказ воеводы пред отъездом их в области и царства. Поместная четверть ведет список поместьям, пожалованным от царя за заслуги, и разбирает споры, возникшие из-за купли, продажи и наследства. Казанский и Сибирский дворец ведает дела Казанского, Астраханского и Сибирского царств, богатый доход от мехов и благоустройство ненаселенных стран, число коих с каждым днем увеличивается. Эти присутственные места, в совокупности взятые (если прибавить к ним еще три главнейших вышеназванных), соответствуют вполне семеричному сенату в Китае — мало того, если кто внимательно присмотрится к сути дела, то увидит бесконечное количество китайских обычаев у мосхов, чему, кажется, причина двойная: та, что весьма многие обычаи всех азиатских народов схожи между собой, и та, что многие обычаи были переняты русскими у татар, которые одинаково владычествовали над китайцами и над Московией.
За этими приказами следует большое количество таковых же, приблизительно в следующем порядке: Дворцовый приказ — обсуждает дела, вообще касающиеся дворца, Иноземский — распоряжается иностранцами, служащими в военной службе, и другими, кои почему-либо не подчинены другим приказам. Рейтарский — заведует конницей, набранной большею частью из туземцев дворян, и уплачивает им жалованье. Большой приход, куда сборщики или гости представляют отчеты о доходах с пошлин в гаванях и т.п., где устанавливаются цены, вес и мера и уплачивается месячное и годичное жалованье многим служащим.
Судный володимирский приказ, который бояре считают своим исключительным судилищем по древним установлениям. Судный московский, куда призываются на суд стольники, стряпчие и прочие придворные служащие и граждане. Разбойный — судит разбойников, воров и всякого рода преступников, подвергает их пытке и [322] постановляет приговор сообразно с преступлениями. Пушкарский — заведует литейщиками колоколов и пушек для войны, кузнецами и всеми мастерами, изготовляющими что нужно для вооружения, заготовляет вперед все необходимое и заботится вообще о военных снарядах- Ямской, откуда по приказанию царя быстро рассылаются по всем направлениям гонцы, скороходы и ямщики, что весьма схоже с древнеперсидскими ангарами. Челобитный — принимает письменные прошения и возвращает их с надписанным решением. Земской, куда жители города Москвы отправляются на суд, где утверждаются купчие и другие договоры, а также принимаются пошлины с домов, застав, мостов и т.п.
Холопий — заботится о рабах, записывает имена тех, которые отдают самих себя на известное время, или совсем продающихся другим в рабство, что у русских называется кабалою. Большой красный — в котором хранится царская казна, излишек доходов, золотая и серебряная парчи, шелковые ткани, разного рода одежды, ковры и дорогие палатки. Казенный — ведает дела, касающиеся торговли, откупщиков и купцов из туземцев и, в особенности, тех, кто заключает какой-либо договор с царем.
Монастырский — чинит суд над священниками, монахами и всем духовенством в светских делах. Каменный — которому подчинены мастера, плотники и каменщики и все, что касается городских построек, и который доставляет гражданам необходимое количество леса, железа и камня. Новгородский — ведает дела и доходы того и другого Новгорода- Галицкий — куда направляются дела по правовым и судебным вопросам Галиции, бывшей некогда царством.
Новый — куда все питейные дома, продающие водку, пиво и мед, представляют свои отчеты и вырученные деньги и откуда им отпускаются напитки- Костромской — который разбирает дела Устюжской и Холмогорской областей. Золотой и Алмазный, или Златая храмина, в котором хранятся сокровища царя, сосуды и украшения из золота и серебра и громадное количество драгоценных камней. Во время нашего пребывания в Москве царь к этим сокровищам присоединил еще один алмаз необыкновенной величины, вывезенный из Восточной Тартарии, и стоимость которого торговцы с трудом могли определить. Ружейный, в котором изготовляется и хранится всякое оружие, знамена и все прочее, необходимое для пышных военных торжеств. Аптекарский, в котором собираются для исполнения своих обязанностей царские лекари, хирурги и аптекари. Таможенный, где собирается пошлина с разных товаров в городе Москве, и который ежегодно дает об этом отчет приказу Большого прихода. Сбора десятой деньги, в котором производится сбор десятой деньги с имущества на необходимые военные издержки. [323]
Сыскной, наконец, разбирает новые тяжбы, в точности не подходящие ни к какому иному приказу. Но, кроме этих приказов, есть еще несколько, менее важных, во-первых, по военным делам, а также и те три, которыми заведует патриарх и которые мы опишем несколько ниже. По приведенным же образцам правления управляются и все остальные русские царства и области.
Глава 22. О разборе тяжб
Московия, по счастию, до сей поры не знает того, что у нас вошло в общеизвестную поговорку, именно, что богатство, жизнь и вера, по большей части, находятся в руках лиц, которым бы никогда не следовало их поручать. Действительно, мосхи не вверяют своей жизни лекарям, которых, за исключением дворца, нигде нет во всем государстве. Не позволяют они своим богословам терзать веру упорными, как какая болезнь, и неразумными спорами: собираться и рассуждать как бы то ни было о вере считается преступлением, достойным казни. Не допускают они, наконец, и того, чтобы ходатаи по делам (которых они никак не терпят) обращались бы легкомысленно с законными правами и имуществом граждан в бесконечных тяжбах (что почти во всей Европе служит основанием великого бедствия).
У мосхов, действительно, без всякой лишней траты слов и времени, так как никакие споры законников не допускаются, в час времени разбираются запутаннейшие жалобы и тяжбы, которые в другой стране тянулись бы целое столетие.
Самые места для судебного производства распределены в городах так, что менее важные недоразумения и споры представляются на суд губных и сотских старост, стоящих во главе своих сотен, более важные — воеводам, наиважнейшие — царю. Порядок так называемого судебного действия установлен следующий, без всяких бесполезных длинных, с той и другой стороны, красноречивых обсуждений: истец, в письменной просьбе, излагает начальнику, которому подлежит спорное дело, кратко, кем и на сколько он обижен и, получив выпись, т. е. разрешение, немедленно приводит чрез приставов обвиняемого. Засим каждый из них (уплатив прежде поруку, т. е. верное обеспечение, если дело того требует) отстаивает свое дело без заместителей и перед судьей, на окончательном решении которого они безусловно успокаиваются. Если, по случаю дальности расстояний или по какой-либо другой причине, дело не может быть кончено с первого же собрания, то дается некоторый добавочный срок для защиты, по истечении которого дело прекращается бесповоротным решением.
Если дело не может быть разъяснено свидетелями или иными доказательствами, то оно решается присягою и крестным целованием. [324] Если же не успокоятся на этих способах доказательства, то каждой из тяжущихся сторон предоставляется позвать на кнут, т.е. к доказательству посредством сего ужасного орудия, однако с тем, что она уплачивает противнику, выдержавшему это истязание и ни в чем не сознавшемуся, по справедливости, большое денежное вознаграждение за перенесенную терпеливо боль или же получает столько же ударов кнутом, чем дело тотчас же и кончается.
В древности, если обвиняемый опровергал на суде свидетелей истца, то, по указу царя Ивана Васильевича, дело решалось в открытом поле поединком. За исключением лука разрешалось биться всякого рода оружием, причем с обеих сторон стояли друзья тяжущихся с дубинами, дабы все происходило правильнее. Ныне этот способ решения тяжб очень мало применяется, ибо считается недостаточно справедливым. А для того, чтобы сильнее уменьшить общераспространенные пагубнейшие ссоры, начальствующие лица учредили присяжных надзирателей, которые, как и восприемники при св. крещении, клятвенно обязаны строго сдерживать всех прочих, а также тщательно записывать имена тех, кто чаще тягается и кто в каком преступлении был найден виновным. Дабы легче можно было отличить беспокойных и испорченных людей, они обязывают их дать поруку в том, что они обижать не будут. И если кому-нибудь неожиданно приключится какая-либо неприятность, и виновник ее не будет известен, то предают жестокой пытке того, со стороны которого он когда-то опасался обиды и заявил о том судье.
Глава 23. О разного рода судебных допросах, наказаниях и казнях
Не упоминая здесь, из воспоминаний о давно былом, о тех жесточайших казнях, которыми русские внушали отвращение к себе во времена язычества, я не могу достаточно подивиться тому, что, будучи уже озарены светом христианского закона, они все еще некоторое время были столь бесчеловечны. Всякому, пишущему об них, поэтому приходится сознаваться в своем сомнении: бесчеловечность ли эта народа выработала жестоких властителей, или же народ стал столь жестоким и бесчеловечным чрез жестокосердие своих властителей? Действительно, повторяются ведь вновь, одна за другой, и некоторые государственные болезни, благодаря тому, что их нельзя ни выжечь, ни вырезать. Не станет также никто легкомысленно обвинять и властителя в чрезмерной строгости законов, так как законы должны соответствовать духу народа. А московские племена, будучи, действительно, за отсутствием у них мира и за непроцветанием у них наук совершенно неразвитыми, а скорее одичалыми, благодаря постоянным войнам, погрязли посему сыздавна в ужаснейших [325] преступлениях, не только кражах и убийствах, но безбоязненно совершали даже многое такое, чего нельзя и назвать честному человеку, — так бесчестно оно — и вполне, кажется, заслужили страдать от суровых властителей. Зачастую, правда, их властители были более жестоки, чем по справедливости следовало бы, вроде знаменитого всякими гнусными пороками обезображенного Нерона, который считал, что лишать жизни посредством вскрытия жил не столь справедливо, полезно и необходимо, сколь приятно, и убивал даже невинных, ради своего удовольствия.
О тогдашнем времени некто выразился, нисколько не преувеличивая, таким образом: в Москве людей убивают легче, нежели в других странах собак. Но царь Иван Васильевич вовсе не злоупотреблял казнями или, вернее, жестокостью своею, как говорили. Ибо когда он приказал некоему немцу, живущему в Москве, сказать, как отзываются о нем чужеземные властители, и этот (хотя и отговаривался долго, из страха, незнанием), получив, наконец, от царя обещание в безнаказанности, что бы он ни сказал, объявил: “Ты слывешь у всех чужестранцев за тирана”, — то Иван Васильевич отвечал, что они ошибаются, не зная в точности обстоятельств, ибо, говоря о положении других, имеют в виду лишь свое собственное: те, де, повелевают людям, а он — скотам. Но несправедливо было бы, по моему мнению, умолчать о том, что в царствование кротчайшего Алексея ничего подобного уже мосхи не боятся, разве что как-нибудь наитягчайшими преступлениями они навлекут на себя наказание построже, ибо на случай таковых в России существуют еще и поныне сильнейшие наказания и пытки.
Между орудиями пытки, служащими обыкновенно для выведывания истины или для наказания, кроме дыбы, употребляемой также и в других странах, необходимо упомянуть о знаменитом смертоносном орудии — кнуте, т.е. широком ремне, проваренном в молоке, дабы удары им были бы более люты. Палач бьет им по обнаженной спине наказуемого, которого его помощник держит за руки у себя за плечами в висячем положении, причем судья при каждом ударе восклицает: “Скажи”, т. е. “признавайся”. Бьют еще сих несчастных некими плетеными из гибкого дерева жгутами, называемыми батогами (ими наказывают иногда и за незначительные проступки), по способу, несомненно заимствованному от евреев. Растянув преступника на земле и раздев его до рубашки, два заплечных мастера садятся, один в головах, а другой на ноги, и попеременно колотят его по спине своими палками; мало того, некоторых за более тяжкие преступления они бьют этими же дубинками по животу, пока они не испустят духа. Это наказание, вызывая подкожное нагноение, несравненно более жестоко, нежели кто-либо думает. Засим они подвергают других смертоносному копчению, т. е. жгут их на [326] медленном огне, другим крайне мучительно проводят по телу, что крайне больно на ощущение, раскаленным добела железом, иных, наконец, посредством ледяной воды, падающей каплями на бритое темя, приводят в такое исступление, что они, не вынося невообразимой боли, лишаются жизни и рассудка, отрекаясь иногда даже от Бога.
Применяют они различного рода наказания и казни во многих случаях также совершенно иначе, чем у нас. Кнут и дубины, о которых я выше упомянул, общеупотребительны и знакомы даже боярам. Так, несколько лет тому назад покойная царица приказала всенародно наказать одного боярина знаменитым ужасным кнутом за то, что он изнасиловал сенную девушку; не говорю уже, как бы с намерением, о некоторых, недавно тем же награжденных. У них именно существует торжественный обычай называть наказанье, как бы жестоко оно ни было, царской милостью, и, отбыв его, они благодарят за него царя, судью и господина, кланяясь до земли. Впрочем, в настоящее время большая часть преступников, коих ныне насчитывается десять тысяч во всей России, на всю жизнь заключаются в темницы, судилища и башни или же отправляются в Сибирь в изгнание, с большими казенными издержками, где одни из них определяются в военную службу, другим поручается охота на соболей и обрабатывание почвы, и откуда они по большей части, если получат прощение от царя, возвращаются к себе гораздо более богатыми. Ибо при уходе оттуда им разрешается взять с собою столько собольих шкурок, сколько они могут обернуть вокруг тела вместо одежды; в Москве же они продают их с громадным барышом.
Положение должников в Москве в высшей степени плачевно, так как они по старинному суровому закону расплачиваются своим телом за пустоту в кошельке. Одним, отягченным цепями и замурованным в темницах, через каждые два дня напоминают имена тех, которым они не смогли заплатить, посредством докучливой ругательницы-палки, бьющей по голеням, другие, коим дана законная отсрочка, находятся на полной свободе и занимаются своими домашними делами, но являются сами в назначенные сроки к судье и расплачиваются тем же способом, т. е. терпеливо принимают побои. Это мучение продолжается либо до конца жизни должников, либо до окончания определенного судьей срока.
Женщины, обвиненные в убийстве мужей, также лишаются жизни различными способами, но наиболее употребляемый — это зарывание живыми в землю. Мы видели в Москве поистине потрясающую картину: двух таких мужеубийц, закопанных по шею в земле, коим днем священники читали молитвы и утешения, зажегши вокруг этих живых покойниц восковые свечи, на ночь ожидала другая стража. Проведя три дня в своих могилах, эти живые покойницы, [327] благодаря просьбам царицы, накануне смерти, вернулись к жизни и почти совершенно здоровые поступили в монастырь.
Тех, которые возбуждают какие-либо сомнения относительно веры, заключают в небольшие деревянные домики и сжигают живыми и выглядывающими оттуда. К прочим преступникам применяются: виселица, кол, колесование, топоры, а также иные новые способы умерщвления. Ужасный образец необыкновенного рода казни мы видели в Москве примененным к Стеньке, т. е. Степану Разину, взбунтовавшемуся казаку. Этого изменника ввезли в город прикованным цепями к виселице, на возвышении, точно в триумфальной колеснице, так, чтобы все его видели. За колесницей следовали беспорядочной толпой солдаты и пленники, улицы все были заполнены невероятным количеством зрителей, которых отовсюду привлекло из домов, одних — необыкновенное зрелище или негодование, а многих даже и сожаление. В темнице его били кнутом, жгли огнем, капали ледяную воду на голову и подвергали еще многим другим утонченным пыткам. Тело его было уже все изъязвлено, так что удары кнута падали на обнаженные кости, а он все-таки так пренебрегал ими, что не только не кричал, но даже не стонал и упрекал брата, разделявшего с ним страдания и менее выносливого, в малодушии и изнеженности. Когда, наконец, они на четвертый день прибыли оба на место казни, то последний, пообещав указать царю клад, зарытый им где-то вместе с братом, Стенькою, и которого, де, никто не найдет, если он его не укажет, получил взамен смерти пожизненное заключение в темнице. А Стенька, выслушав сперва длинный перечень своих преступлений и смертный приговор, во всеуслышание объявленный судьею, перекрестился, лег на смертную плаху и, последовательно, был лишен правой и левой рук и ног и, наконец, головы.
Вот, точно, как погиб медленною смертью, чтобы он чувствовал, что умирает по заслугам, тот, который незадолго до сего внезапно перебил много тысяч людей. Части трупа были затем выставлены на высоких шестах, а торс валялся на земле. А дабы предупредить волнения, которых царь опасался со стороны уцелевших случайно заговорщиков, площадь, на которой преступник понес свое наказание, была по приказанию царя окружена тройным рядом преданнейших солдат, и только иностранцы допускались в средину огороженного места, а на перекрестках по всему городу стояли отряды войск.
Книга третья
Сословие подданных и нравы
Глава 1. О многочисленности народонаселения
Всем в достаточной степени, и даже более, известно, как много разноименных народностей и сколь обширные пространства пространных областей заключает в себе Московское государство. Нельзя, однако, скрывать и того, что количество обитателей гораздо меньше, в сравнении с этим большим количеством земли, ибо оно, во-первых, также покрыто крайне густыми лесами, рядом непроходимых болот по направлению к востоку, незаселенными равнинами и ледяными пустынями на севере. Мало того: многие места наводят тоску своим необработанным видом и поныне, вследствие постоянных боевых схваток и гибельных набегов татар, а в особенности вследствие многократных грабежей и уводов людей в рабство и чумы, которая во времена Димитриев гибельно свирепствовала. Если духовенство обладает третьею частью поверхности всего государства, то монастыри, в свою очередь, отнимают немалое количество людей от общества. Немало способствовали малочисленности жителей также и до сей поры еще не достаточно правильно установленные внешние сношения и строжайшее изгнание чужестранцев, хотя в настоящее время по всей Московии, говорят, рассеяно, кроме поляков и греков, около восемнадцати тысяч немцев. Весьма значительную часть людей отнимают стражи, повсюду от набегов многочисленных злейших врагов расположенные, а также и те громадные колонии, которые царь с достойной столь великого государя заботливостью посылает в Сибирь и другие, еще более отдаленные места, освободившиеся в последнее время вследствие ухода татар. Это дело и поныне ведется с таким усердием, что не так давно мосхи предложили духовенству на обсуждение вопрос: можно ли, не преступая христианской веры, разрешить колонистам в Сибири сожительство с двумя женами одновременно? Духовенство, однако, взвесив тщательно всякие доводы, сочло это никоим образом не благоразумным. Как бы то ни было, все-таки, кажется, число жителей в Московии достаточно велико, ибо они без всякого затруднения по [329] первому же призыву могут вывести в поле триста тысяч солдат. Одних татар у них находится под властью более двенадцати орд, или племен, значительно различествующих по языку даже между собою. Что столько же и различных наречий существует у столь же многочисленных народностей московских — это недавно неосновательно выдумано неким французом. Правда, Пермь, Устюг, Печора, Обдория, Мордва и Югория (от которых происходит народ и язык венгерский) и другие некоторые области имели некогда каждая свое особое наречие, подобно тому как и ныне мосхам подвластные татары и лапландцы, хотя даже и последние так начали учиться русскому языку, что забывают мало-помалу родной. Так как царь прилагает всяческое старание к установлению одного языка, то и общераспространенная о русских поговорка (един царь, едина одежда, едина вера, одни деньги и один язык) в высшей степени, кажется, справедлива.
Глава 2. О боярах и знатных людях
Вследствие того что царь пользуется высшей и снисходительной властью над подчиненными, права дворян и народа почти одинаковы. Все зовут себя его рабами и смиренно прикрепощенными к земле. Длинные родословные записи не выставляются ими ни в домах, ни снаружи; им даже не дозволяется иначе, как по особой милости, иметь у себя дома изображение царя. С пользою для себя никто в Московии не выставляет заботливо древность своего происхождения, ибо самый последний в роде легко может достигнуть высших, каких только пожелает, почестей, если проявит особые достоинства, по одному исключительно решению царя, не прибегая к происхождению или покровителям. Впрочем, в частном кругу, а особенно в глубине души, они гордятся длинным рядом знатных предков, если таковой у них есть, усердно справляются о том даже у иностранцев и превозносят их хвалами. Поэтому занятие торговлею или какими-либо иными пристойными ремеслами дворяне почитают ниже своего достоинства. Так как их имущество и земельные владения, как наследственные, так и в новейшее время государем пожалованные и составляющие третью часть государства, оцениваются точно так же, как и прочие, то ежегодные подати и налоги платят все одинаково, все одинаково поставляют для войны, каждый смотря по своему состоянию, солдат, иногда даже и сами бывают обязаны двинуться в поход. Царь предоставил им только право завещания, дабы они не умирали совсем как бесправные, и право суда в так называемых гражданских делах над своими рабами, но, впрочем, до известной степени ограниченное. Право ловить рыбу и охотиться на дичь дано немногим, но преследовать хищных зверей могут одинаково [330] все. В остальном дворяне не пользуются никакими, хотя бы малейшими, преимуществами, кроме разве того, что держат многочисленную прислугу, носят более пышную одежду, нежели прочие граждане, да еще то, что слуга, когда они едут верхом по городу, несет впереди кожаный чапрак, или когда они едут в санях, то кругом них стоят торжественности ради несколько слуг.
Обыкновенно дворяне подразделяются на следующие: князья, называемые также и удельными, т. е. особо стоящими, ведущие свой род по большей части от старинных московских мелких князей, но утратившие прежнее богатство и могущество. Они служат ныне царю совершенно наравне с другими. Бояре — советники, сидящие также выше и ниже: первые участвуют в тайных совещаниях царя, вторые — почти что носят только название этой должности. Сыны боярские, т. е. дети и внуки бояр, занимают частью разные должности при Дворе или же в областях в военное и мирное время, частью же служат за жалованье у царя во время войны. Они-то собственно и носят название дворян, или придворных солдат. Все они в знак своего дворянского достоинства по вошедшей в общее употребление привычке оканчивают последний слог своего проименования не на “ов”, как прочие граждане, а на “вич”. Это проименование есть только “отчество”, хотя некоторые более древние роды имеют, кроме него, еще и другие прозвания. Но в письменных прошениях, назначаемых ими для подачи царю, они ради большей почтительности подписываются собственными уменьшительными именами, признавая себя вполне зависящими от согласия или отказа его одного.
В наше время из знатнейших дворянских родов выдавались следующие: князь Юрий Ромодановский, князь Воротынской, князь Яков Синкелевич Черкасский, Милославский, Проскуров, Кирилла Полуэктович, тесть царя, Артамон Сергеевич, Салтыков, Богдан Матвеевич, Куденетович, Морозов, Собакин, Колосов, Хитров, Хованский, Нащокин, происходивший из нашей Курляндии, из старинного рода фон Сакен, и Долгорукий, главный начальник над войсками. Название это дано было роду следующим, как рассказывают, поистине удивительным образом: царь Иван Васильевич отправился как-то ночью, переодевшись в чужое простое платье, с целью лично, будучи неузнаваемым, выведать мнение приближенных к нему лиц, и нечаянно попал в какой-то гнусный притон воров. Обходясь с ними по дружески, он (сам царь) стал отпускать на счет царя непристойные шутки. Одному из воров эти его остроты не понравились, и он закатил злословящему увесистую пощечину. Иван Васильевич, столь тяжко проученный за свою отвагу, благоразумно поспешил домой и велел тотчас же схватить этих воров. На другой день он их, заключенных в темнице, поодиночке осмотрел и, [331] узнав своего вчерашнего наставника, промолвил: “Долга поистине у тебя рука, что достал вчера вечером до главы царя твоего и дал ему пощечину. Не падай, впрочем, духом! Повелеваю — да будет навсегда имя тебе и твоему потомству — Долгорукие”. После сего он его возвел в дворянское звание, пожаловал богатства и осыпал почестями. Не менее достойный удивления случай положил начало знаменитому роду Дохтуровых, принадлежащему к наиболее выдающимся в Москве. Некий лекарь, из немцев, при Дворе царя, собрал несметные богатства и пожелал вернуться на родину, дабы спокойно наслаждаться ими. Когда царь чрез доносчиков узнал об этом, то пожелал воспрепятствовать его отъезду, упредив его законом, и издал следующий указ: если он хочет уезжать, то пусть оставит в Москве либо все свои богатства, либо одного из сыновей заложником. А так как тот, стремясь к богатству и отдыху, продолжал настаивать на выезде из России, то и предпочел оставить царю сына, который и был воспитан по-московски при царском Дворе, достиг впоследствии высших почестей и стал основателем нового, далеко не бесславного рода.
Глава 3. О войске и способе ведения войны
Об отважных деяниях русских подробно и последовательно рассказывают не только их собственные, но и иноземные летописи, и, действительно, они совершенно справедливо приравнивают своих героев и героинь, принадлежащих, вообще говоря, к невоинственному полу, к наиболее прославившимся у других народов. Это как нельзя более ясно доказали Визиннии, Владимиры, Василии, Иваны и другие, отличавшиеся богатырским сложением тела и отважным духом мужи и те знаменитые покорительницы мужей, мужеподобные амазонки, Ольги и другие женщины давно прошедших времен. Я не буду говорить здесь о давних, равно как и о новейших военных походах русских против отдаленных скифов, литовцев, поляков, турок, шведов, греков, римлян и других народов, в которых они всегда сражались весьма храбро. Поистине, они, нисколько не ставши менее отважными, и по сию пору так усердно поддерживают войною свою прежнюю славу, что, кажется, питаются боевыми стычками и более занимаются суровыми военными делами, нежели златоносными мирными занятиями. Не вполне, действительно, успокоились еще они после последних волнений, и не достаточно еще побежденные дикие татары и казаки, прославившиеся чуть не ежегодными возмущениями, предались мирным занятиям и образу жизни, так что Московское государство может скорее пострадать от мирного положения, нежели от военного. При таких обстоятельствах русские даже в мирное время содержат более 100000 войска. Большая часть его [332] несет службу в пограничных городах в виде охраны, много войска расположено постоянными лагерями на границах. Пятнадцать тысяч из них, называемые опричниками, отправляют караульную службу в Москве, охраняя царя. Почти все они женаты, и дети, рожденные ими, получают от царя ежегодно вспомоществование, дабы воспитанные, таким образом, наставлениями и примером отцов молодые солдаты со временем могли бы заменить стариков.
Главная сила русских заключается в пехоте и, совершенно справедливо, может быть уподоблена турецким янычарам. Солдаты женятся, более, впрочем, по приказанию царя, нежели по собственному желанию, и, будучи посланы в отдаленные и незаселенные области, не только несут там охранную службу, но и основывают там поселения по образцу римских военных поселенцев. Кроме них, почти постоянно пребывают в Москве много отрядов той могущественной конницы, состоящей из дворян, которая по одному знаку царя может выставить более 100000 вооруженных, а равно и большие и средние дворяне, а также и дети, т. е. сыновья, боярские и жильцы, которых можно уподобить турецким тимариотам. К ним присоединяются, засим, и те весьма значительные отряды, которые обыкновенно составляются духовенством и боярами из их рабов. Дворяне, впрочем, особенно более богатые, в случае войны, во избежание военных тягостей под благовидным предлогом ссылаются по большей части на мнимую болезнь, но тщетно: ибо царь поручает все дело придворным лекарям, честность коих никакими никто подарками не может подкупить, пусть-де они решают — пригоден ли такой-то или нет. Третий род войска — двоякосражающиеся, обучены по немецкому образцу конной и пехотной боевой службе, и их ставят на одну доску с лучшими войсками, где бы то ни было. Ибо будучи обучены немцами, они, благодаря лучшему теоретическому военному образованию, а может быть и вследствие долголетнего упражнения, так усовершенствовались, что, кажется, превзошли самих себя. Те же иностранцы поставили и пешее войско у мосхов и артиллерию в настоящие время так, что русские уже сами ежегодно отливают пушки в большом количестве и весьма ловко управляют ими. Видя таковую пользу от иностранцев, царь с благодарностью повелел им никогда не служить в Московии рядовыми, но занимать исключительно почетные места в награду за эти услуги. Раньше иностранцы получали также и громаднейшее жалованье, но несколько лет тому назад оно, по завистливому ревнованию неких купцов, было сильно урезано и сокращено. Царь, правда, извлек из сего обстоятельства себе пользу, но оба ревнивца потерпели убыток. Русские солдаты получают жалованье деньгами также гораздо меньшее, но зато царь обильно снабжает их одеждою, хлебом и иными, нужными для войны припасами. Каждому [333] роду войска назначен свой, совершенно особый приказ, или управление. В случае же крайней необходимости царь, обыкновенно, призывает к оружию десятого, седьмого, иногда даже и третьего человека из всего числа подданных, а также набирает несметное количество солдат из калмыков и татар, питающихся исключительно сырым мясом, из черемисов, у которых оба пола одинаково воинственны, из черкесов, кои никакой опасности не страшатся, и, наконец, из казаков, частью находящихся под его властью, частью же союзных с ним, преимущественно ради их проворства, достойных высшей похвалы.
Вследствие разнообразия в способах сражаться, все эти воины употребляют и разного рода оружие: большинство конницы вооружено кривыми короткими саблями, стрелами, копьями и одето в железные кольчуги. В пехоте стрельцы не дают врагу приблизиться, посредством сабель и самопалов, называемых ими колесчатыми; остальные вступают в бой с легче переносимыми огнестрельными орудиями, какие в большом ходу и у нас. Зимою у них в большом употреблении деревянные лыжи, загнутые кверху спереди и сзади; подвязав их к подошвам ног, они с неимоверною быстротою несутся по глубокому снегу и по льду и нападают на врага, который не в состоянии двигаться. Четыре тысячи человек солдат из Норботнии и северной Московии действовали успешно таким образом в 1610 году, когда были призваны шведским военачальником Яковом Делагарди против поляков. Делая общую оценку московскому воинству, должно считать его пехоту несомненно лучшею, нежели конницу, ибо она более старается о завоевании и защите городов, нежели об удачных стычках в открытом поле. Вполне справедливо выразился царь Иван Васильевич, что для русских на войне нужны шпоры, а для поляков — узда, так как он воочию убедился, что они более обладают способностью к повиновению и перенесению невзгод, нежели страстью к сражениям. Хотя они в начале нападения действуют горячо, как большинство народов скифского происхождения, однако не могут долго устоять в сражении, и если бегство где-либо началось, то их нельзя удержать никакою высшею властью.
Поэтому они, скрывая свои намерения, охотно прибегают к сражениям на расстоянии, притворным отступлениям, разделениям, расстройствам рядов, засадам, хитростям и обманам. Значки или военные знамена они употребляют с разными на них изображениями — орлов, драконов, всадников и креста. На том из них, которое есть собственно царское знамя, находится изображение Иисуса Навина, останавливающего своими молитвами бег солнца, как бы наложив на него руки. Главные начальники войск в знак своей власти привешивают конские хвосты и гривы, окрашенные в красный [334] цвет, к копьям (этот обычай существует в Польше и поныне). Из средств, возбуждающих к бою, главным образом употребляются многочисленные трубачи, которые, дуя по-азиатски в рога и трубы, похожие на пастушеские, издают для изнеженного европейского слуха крайне нестройные звуки, преимущественно в то время, когда солдаты с дикими криками бросаются на неприятеля, дабы устрашить его. Употребляют они также и бубны, деревянные и металлические, обтянутые кожей, очень небольшого размера. Некоторые всадники возят их с собой, привязанными к седлу, как это делают татары. Рассеявшись по лесу, они бьют по деревьям стрелами и тем подают друг другу весть о себе. С собою они не берут никакой тяжелой поклажи и носят за плечами только на один день рассчитанное пропитание — сухари, сушеную рыбу и толокно, т. е. овсяную муку, которую они смешивают с молоком или сырою водою в густую кашу. Благодаря, однако, слишком длинной и неудобной для ходьбы одежде они подвигаются вперед только шагом. Отличившихся царь по большей части награждает золотой медалью с своим изображением и каким-либо нарядным платьем; более знатным предоставляется иногда прибавлять себе прозвище по побежденным неприятелям. Некогда они праздновали победу неслыханным образом и пятнали добытую доблестно славу жестоким кровопролитием, но в настоящее время от этих неистовств не осталось и следа. Состоящие на службе иностранцы носят те же военные чины, которые в употреблении вне Московии, да и русские не много отличаются от них в этом. Полуголова — я опускаю здесь более низшие чины — значит то же, что прохилиарх, т. е. подполковник (как любят выражаться новейшие писатели), а голова — хилиарх. И тот и другой имеет под своим начальством несколько тысяч солдат. Остальных, следующих за этими главными, военачальников зовут воеводами. Главный начальник всего войска имеет ближайшего себе помощника, который называется, так как он заведует выбором места и разбитием лагеря, гулевым, от слова Гуляй — или подвижной — город, т. е. того деревянного укрепления, которым мосхи обыкновенно окружают свое войско, главным образом против нападений татар и их стрел. То же самое, нечто вроде переносных стен, было, говорят, некогда в употреблении у персов. Особому, далее, начальнику, опытному в военном деле, поручаются пушки и все нужные к ним принадлежности, а четыре вождя, имеющие каждый при себе двух помощников, предводительствуют каждый над одной четвертой частью войска. Первая часть носит название правого крыла, вторая — левого, третья — разведочного и запасного, четвертая — сторожевого; последнее охраняет остальные, выставляя со всех сторон многочисленных караульных. Военную дисциплину, главное условие для успешного ведения войны, русские поддерживают столь строгими законами, что [335] во время похода им никогда не приходится прибегать к наказаниям, кроме разве что это случится по достижении ими неприятельской страны, или же наказывать слегка за небольшие проступки. Дорогие всякого рода принадлежности, оружие, палатки, могущие возбудить у неприятеля желание завладеть ими и придать ему храбрости, русские держат как можно далее от лагеря, хотя если присутствует случайно царь, то они являются в пышном уборе. Мы с великим изумлением видели превосходный образец этой военной пышности в 1670 году на окружающих Москву полях, когда Алексей Михайлович, во время бунта Стеньки Разина, в течении восьми дней производил смотр 60000 дворян. Поистине, едва ли кто, не видавший сего собственными глазами, может себе верно представить вид воинов, блиставших, одинаково, богатою одеждою и оружием. В двух милях от города, близ рощи, предназначенной для охоты, среди обширного поля возвышался дом, весь обтянутый внутри пурпурными и златотканными настенными коврами, а снаружи — красным сукном. С трех сторон устланные также драгоценнейшими коврами крыльца в 12 ступеней вели ко входу в него, а все это сооружение было ограждено на большом расстоянии кругом, для сдерживания толпы, деревянными перилами, обернутыми красною тканью, а около них, также кругом, стояли в большом количестве пушки; в виде как бы подкрепления была протянута еще цепь солдат. Недалеко от сего бросалась в глаза некая круглая, искусно из дерева выстроенная, с окнами во все стороны и обитая разноцветным шелком башня, в которой весело играли трубачи и литаврщики. Против царского престола было выстроено до пяти тысяч пехоты с развевающимися знаменами; между ею и выше описанным домом проходили знатные военачальники с своими конными отрядами, приветствуя царя низким наклонением головы и, спешиваясь, представляли ему без замедления донесения о своем отряде, каждый особо. Богатое убранство солдат, бывших на этом смотру, хотя и уступало в изяществе убранству, употребляемому в Европе, но зато превосходило его дороговизною тканей и азиатскою роскошью. Все зрители с изумлением останавливали взоры на всадниках, из которых исключительно состояло все это войско, не только из-за их блестящего разнообразного оружия, но и вследствие красивого вида их одежд. За каждым из них вели разукрашенных коней, без седоков, а в поводу, в сопровождении многочисленной свиты рабов. У коней не только грива, шея, голова, ноги и копыта блистали серебром, золотом и драгоценными камнями, но и уздечки, попоны, нахвостники и чапраки были до того отягчены драгоценностями, что лошади насилу могли двигаться. Но впрочем, дабы не сказали обо мне, что я слишком отдалился от своего предмета, я предоставляю каждому самому великолепную эту картину, согласно с тем, что я выше сообщил. [336]
Глава 4. О гражданах и городских жителях
Опыт целых веков показывает, как страшны бывали часто властителям, вследствие частых гибельных мятежей, большие города, уздою закона еще не сдерживаемые, но так как они чересчур надеялись на себя, то большею частью их могущество и богатство быстро подрывались. Точно так же и у московитов: Новгород, Тверь, Псков и многие другие города, некогда пользовавшиеся громадными вольностями и обладавшие большими военными силами, ныне находятся в таком рабском подчинении у царя, что не смеют даже и помыслить о прежнем благополучии. Итак — в настоящее время горожане в Московии мало чем отличаются по своему положению от деревенских жителей, так как они стали рабски подчиняться знатным людям и находятся в презрении у собственных рабов. Они совершенно лишены права выбирать правителей из своей среды и собираться на народные собрания и обязаны постоянно повиноваться царским чиновникам. Мало того, все города (как мы говорили при описании Москвы) имеют свое особое судилище, называемое земским приказом, в котором, впрочем, разбираются председательствующим в нем воеводою лишь более незначительные и обыденные тяжбы, которые не могут решаться судьями низшего разряда, т. е. судьями-гостями, или квесторами, старостами-сотниками, т. е. центурионами, и десятниками, т. е. декурионами.
Не имеют горожане также права приобретать имения для передачи их по духовному завещанию своим наследникам, — мало того, им гораздо легче лишиться всего, что они имеют, в пользу чужих.
Количество же их (горожан) во всей Московии поистине велико донельзя, ибо города благодаря обилию лесов выстроены во всех удобных для сего местах, большею частью обширны и густо населены. Наиболее выдающимися из них почитаются: Москва, знаменитое местопребывание царей, Новгород, некогда член ганзейского союза, Псков, граничащий с Литвою, знаменитая, во имя св. Михаила Архангела, гавань на Белом море, а также и Казань, Астрахань, Тобольск в Сибири, Белозерск, Нижний Новгород, Белгород, Киев, Смоленск, Могилев, Тверь, Вологда, Великие Луки, Холмогоры, Великая Пермь, Владимир, Ярославль, Рязань, Калуга, Тула, Холопий город, Переяславль, Галич, Ростов и многие другие. Из них некоторые, хотя и сильно обремененные ярмом тяжкого рабства, подняли несколько лет тому назад оружие против царских чиновников, так как подати и налоги были сверх меры увеличены. В Пскове в 1649 году вспыхнул упорный мятеж, потому что было приказано царем уплатить Швеции большое количество денег и пшеницы, и порядок был восстановлен лишь тогда, когда город осадили и силою принудили исполнить царское повеление. В самой Москве в 1646 [337] году, в самом начале царствования нынешнего царя, происходили дерзкие волнения, когда по причине чрезмерных своеволия и жадности некоторых бояр весь город пришел в такое негодование, что горожане, схватив под уздцы коня, на котором случайно проезжал царь, стали скорее требовать, нежели просить, выдачи головою народу бояр. Царь, находившийся тогда еще в незрелом возрасте, устрашенный необычайным сим делом, пообещал народу, что будет произведено строгое следствие над каждым боярином отдельно и, укрывшись во дворце, велел выдать мятежникам судью Плещеева, на которого народ был более всего зол, дабы хоть сколько-нибудь успокоить раздражение в народе, готовом, пожалуй, на что-либо худшее. Не дождавшись палача, толпа в отмщение в одно мгновение ока растерзала сего на части, Морозову же, второму обвиняемому, она охотно простила его злодеяния, так как царь на другой день обратился к народу с речью, в которой просил за него, как за своего наставника.
Глава 5. О купцах, ремесленниках, деньгах и металлах
Международные сношения, благодаря которым, обыкновенно, в значительной степени становятся более мягкими грубые и дикие наклонности, стали в последнее время вновь оживляться а Москве. Ибо до того, как португальцы, с целью помешать усилению Турции, открыли большим окольным морским путем нынешнюю дорогу в восточную Индию, товары китайские, индийские и персидские большей частью шли через Астрахань и Тану, города на Черном море, и отсюда уже распространялись по всей Европе. Гораздо же раньше сего наши мосхи вели в Колхиде и по всей Греции широко распространенную торговлю высоко ценимыми собольими мехами, не говоря уже о знаменитой торговле Новгорода и Киева. Впрочем, в древнейшие времена торговые дела шли далеко не вполне правильно, благодаря постоянным войнам, пока приблизительно со средины XVI века английская торговая предприимчивость, при короле Эдуарде VI, благодаря тому, что жители балтийского прибережья, воюя между собою, преградили обычные торговые пути, не перенеслась благополучно впервые на московские берега Белого моря и получила от царя Ивана Васильевича право торговать в Московии, платя небольшую пошлину. Царь Алексей Михайлович, узнав, что англичане убили своего короля, лишил было их сего права, но потом возвратил им его, хотя с некоторым ограничением.
В настоящее время эта гавань ежегодно посещается также кораблями из Голландии и Гамбурга и других более просвещенных народов Европы с большею выгодою для себя, ибо мосхи, татары, [338] финны, лапландцы и самоеды стекаются туда большею частью исключительно сухим путем. Вышеназванные же заморские пришельцы бывают вынуждены в короткий промежуток времени скорее спешно, нежели основательно, покончить свои дела и поторопиться, как можно скорее, возвращением к себе, дабы они могли совершить свой длинный путь при благоприятной еще погоде и избежать неприятной задержки суровой зимою. Кроме того, Москва, Новгород, Псков, Смоленск, Киев, Астрахань и многие другие города ведут круглый год весьма прибыльную сухопутную и морскую торговлю со шведами, поляками, турками, армянами, персами и татарами. А так как они производят торговлю почти исключительно лишь обменом товаров, а не уплатою денег, то обыкновенно бывает так, что привезенные из Италии, Франции, Германии, Турции, Персии, Татарии и других стран товары продаются в Москве за ту же цену, что они стоят у себя на месте, а часто и за меньшую.
Нет сомнения, что многие области Московии могли бы с великою выгодою пользоваться этими многочисленными торговыми сношениями, если бы можно было в точности расследовать тот северный путь в Китай вокруг Новой Земли, которым тщетно до сей поры пытались проплыть англичане, батавы и датчане. Совершить это дело может всего легче сам царь, у которого оно, так сказать, всецело в руках: ибо ему известна и подчинена вся та северная полоса, простирающаяся далеко по ту сторону реки Оби до самого Татарского моря (которого еще никогда не бороздили европейские корабли). Весьма легко было бы, посему, исследовать положение тех мест, как на суше, так и на море, начиная с реки Оби и Вайгачского пролива, и свойства самой почвы, лишь бы Бог внушил царю мысль приступить к сему, или кто-либо из европейских государей, одушевленный теми же, как и он, намерениями, прислал в Москву план образа действий и людей, хорошо знающих это дело. Таким образом была бы, так сказать, распахнута новая дверь не только для того, чтобы могли сойтись купцы с той и другой стороны, но и к лучшему изучению учеными этой, далеко не заслуживающей презрения, части мира, а также и к распространению среди многочисленных невежественных народов священнослужителями Христа, Бога нашего, Евангельского вечного света. Если бы это не увенчалось успехом, то желательно было бы, чтобы, по крайней мере, плавание по Каспийскому морю было, наконец, сделано удобным для торговых сношений с Персией и Индией, или же чтобы царь согласился на то, чтобы дорога сушею в Китай и Персию, через Московию, гораздо более короткая, нежели указанная знаменитым иезуитом Афанасием Кирхером в его книге о Китае, была бы открыта и для европейцев. Хотя в 1632 году голштинский герцог пытался установить этим путем торговые сношения с Персией, однако все попытки оказались неудачными, вследствие страха пред азиатскими [339] разбойниками или, вернее, по неблагоразумию послов. Таковое же предложение сделал, во времена папы Льва X, Николай Белл, но оно также не состоялось. В настоящее время, однако, кажется, все эти прежние препятствия большею частью устранены. Впрочем, царь чуть ли не один ведет все наиболее важные торговые дела в государстве или иногда входит в товарищество с своими подданными или с чужестранцами ради обоюдной выгоды. Мало того, если мосхи заключат как-нибудь с чужестранцами какой-либо договор, то царь, как бы постоянный опекун их, по желанию может все нарушить и все утвердить. Не имеют подданные также права продать что-либо, раньше чем будут разобраны царские товары, разве что он кому-нибудь дарует преимущественное особое право свободной продажи. Благодаря этому они не могут спокойно заниматься беспрепятственной наживой, а те, к которым счастье было более благосклонно, те принуждены наслаждаться своим богатством лишь в тайниках, среди сундуков, ибо в Московии подданным можно безопасно хвастаться всем иным, кроме богатства. Что касается торговли драгоценнейшими собольими мехами, то сами русские обязаны покупать их не иначе как у царя из Сибирского приказа по цене, какую будет ему угодно назначить. Иностранцам, впрочем, предоставлены кой-какие незначительные преимущества: они покупают товар у продавцов из первых рук, как кредиторы, они предпочитаются русским, из которых приходится долги выколачивать, и пользуются разными льготами от царя при уплачивании пошлин и таможенных сборов. Могут, однако, и русские купцы выезжать за пределы отечества, но непременно с разрешения царя и с обязательством вернуться обратно. Они имеют даже вне своего отечества несколько складочных мест, пользующихся необычайною свободою, как, например, в Гольме, в Швеции, в Вильне, в Литве, в Ревеле и Риге в Ливонии и других соседних городах, куда они свозят товары и продают их без всякого стеснения. Для вывоза в разные места морским путем своих товаров они обыкновенно нанимают за большую цену иностранные суда, так как у них судов, сделанных у себя дома, немного, да и те непрочны. Для поездок по суше, которые они зимою совершают как нельзя более кратким путем и быстро, служат главным образом резвые наемные лошади, расставленные по всему пути, по всем большим дорогам. Ими-то и пользуются для совершения чрезвычайно быстрых поездок не только одни купцы, взнося за это небольшую плату, но и гонцы, развозящие царские указы. Благодаря этой быстрой езде гонцы с самых отдаленных границ государства в короткое время поспевают в столицу, что весьма удобно для царя. Стоянки этих Пегасов, называемые ямами, находятся на расстоянии семи или десяти германских миль друг от друга. Крестьяне или ямщики, несущие этот род службы, освобождены навсегда от всяких других повинностей. Подъезжая к которой-нибудь [340] из этих стоянок, они издают при помощи зубов пронзительный свист, услыхав который ямщики ближайшей деревни тотчас приводят свежих лошадей, дабы проезжие могли, не теряя времени, продолжать путь, если пожелают.
Что же касается до нравов московских купцов, то они весьма способны к торговым делам и крайне искусны во всякого рода хитростях и обманах, особенно там, где дело идет о их собственной выгоде, но об этом нам удобнее будет говорить в другом месте.
Монета, которая в настоящее время обращается в торговле, довольна чиста и тяжеловесна. В прежние времена, когда у русских еще не было чеканной монеты, они употребляли вместо нее мордочки и ушки белок. Потом они стали делать продолговатые серебряные слитки безо всяких клейм на них, а затем, наконец, вошла в употребление и нынешняя. Так как первоначально вся торговля велась исключительно меновая либо на вес серебра, то во времена Венцеслава, короля венгерского, чешского и польского, который впервые ввел в этих государствах кожаную монету, московиты стали употреблять такую же монету с 1290 года, при великом князе московском Льве Данииловиче, а с течением времени, разбогатевши, заменили ее серебряной и золотой. Наблюдая постоянно строжайше за ее доброкачественностью, они всегда чеканили ее из совершенно чистого серебра. Медные же деньги, прежде по необходимости бывшие в употреблении, теперь уже изъяты из обращения по приказанию царя. Некогда какие-то купцы якобы для того, чтобы помочь государственной нужде, но имевшие в виду удовлетворение собственного корыстолюбия, обманули соседей шведов, в высшей степени недобросовестно, низкопробною монетою, но этот нечестный поступок обошелся им крайне дорого, ибо шведы, заметив обман, частью потопили сих мошенников в расплавленном металле, частью же повесили. Серебряная монета (ибо золото чеканится здесь крайне редко) имеет форму гладкого овала шириною не более чем в ноготь, на одной стороне которого оттиснуто изображение царя, а на другой — всадник с копьем. Впрочем, если исключить монеты памятные, или торжественные, как их называют, то все они сводятся к двум образцам, именно: к копейкам, пятьдесят штук которых, обыкновенно, составляют один немецкий талер, и денежкам, составляющим половину копейки. Прежде были еще в большом ходу полушки, стоившие полденежки, но теперь их более не видно. Сто копеек составляют рубль, равняющийся венгерскому червонцу, пятьдесят копеек — полтину, двадцать пять копеек — полуполтину, двадцать — гривну, десять — полгривны, три — алтын, две — грош. Эти монеты, так как они очень невелики, простой народ носит во рту, так что зачастую они, имея во рту сотню копеек, разговаривают, однако, совершенно свободно. В настоящее время [341] монету чеканят почти исключительно в Москве, хотя раньше встречались монеты, чеканные в Твери, Новгороде и Пскове. Таким образом, отсюда как бы растекаются по всем направлениям по всему Московскому государству деньги, за исключением лишь некоторых сибирских народов и лопарей, которые блаженно относятся к таким золотым и серебряным деньгам как бы философски, с насмешкою, презирая их.
Число искусных мастеров, некогда весьма небольшое в Московии, в наше время сильно увеличилось, и самые мастерства в высокой степени усовершенствовались. Этого русские достигли благодаря становящемуся с каждым днем все более свободным обращению с иностранцами, а также и природной понятливости и способности их ума. И действительно, они не только радушно принимают иностранных мастеров, европейских и азиатских, являющихся к ним по собственному желанию, но и приглашают их к себе, предлагая чрез послов и письменно большое вознаграждение, причем так успешно подражают им, что нередко превосходят их новыми изобретениями. В кузнечном мастерстве, в искусстве приготовлять порох и тканье сукна они уже стали весьма опытны.
В более сложных же и требующих знания и опытности делах, как то добывание металлов и приготовление их на дело, они более полагаются на знание и опытность французов и немцев, чем на свои собственные. Последние добывают в округе города Тулы, расположенного близ источников р. Волги, и в иных местах железо, а близ Новгорода — медь с большою выгодою для государства. Не так давно царь послал некоторых из них за Казань, по направлению к Сибири, откуда незадолго перед этим были доставлены в Москву прекрасные образцы скрытых там сокровищ, для обстоятельного исследования недр тех гор, что отстоят недалеко от Рифейских и заключают в себе серебряную и золотую руду. Я полагаю, что, без сомнения, из глубины холодной московской земли можно вырыть обильнейшие богатства, если только для этого будут призваны несколько опытных иностранцев и сами русские отнесутся к этому делу с большим рвением.
Что касается прочих ремесел, то мосхи обладают особенно им свойственным наследственным уменьем строить чрезвычайно изящные деревянные дома, вытачивать из дерева разного рода утварь, искусно ткать полотно, идущее на исподнее платье, и некоторыми другими, требующими усидчивости. Не буду здесь говорить о мастерствах, требующих постоянного сидения, но живопись у них совершенно своеобразна, обращена на священные предметы, ибо кроме некоторых цветочков и животных, они пишут исключительно одних давно умерших святых, по греческим образцам. Мало того, считается поступком не только неблагочестивым, но заслуживающим [342] наказания, если торговец изображениями блаженных небожителей выставит на продажу рядом с ними картины светского содержания. В случае желания иметь изображения светских лиц они поручают иностранным художникам написать таковые (зато этим последним строго запрещено писать изображения святых), хотя мосхи, не знаю почему, кроме изображений святых, не любят изображений человеческих лиц и иных картин. Цирюльники (дабы не подумали, что я умолчал о них из презрения, ибо я много раз видел их в Москве не без ощущения тошноты) сидят на рынке, где торгуют старыми вещами и потому называемом Вшивым, в низеньких лавочках, крытых древесною корою, и обрезывают простому народу волоса на голове теми же ножами, которыми разрезают хлеб и прочую пищу. Бороды мосхи, считая ее украшением, не бреют, а напротив, как бы она ни была длинна, постоянно желают, чтобы она была еще длиннее.
Глава 6. О крестьянах и рабах
Деревенские жители в Московии называются крестьянами или черным, или лесным, людом, ведут хотя и самый простой образ жизни, но далеко не самый счастливый, ибо, являя собою наружно, в пище, одежде и ежедневных трудах как бы образец простоты золотого века, они до настоящего времени при этом находятся в глубочайшем невежестве относительно Божественного Откровения, и нравы их до того грубы, что нет возможности вполне достойно оплакать их. Они проводят жизнь совершенно по-детски, чтобы не сказать чего худшего, безо всяких необходимых сведений о Законе Божьем, не умея молиться и только раз в году принимая Св. Тайны. Когда мы ехали в Московию, то мы вдосталь насмотрелись на возбуждающее сожаление невежество их. Ибо когда мы спросили у нескольких попавших нам по пути земледельцев, между другими некоторыми вопросами касательно вероисповедания, знают ли они также что-либо об Иуде-предателе, то все они стали переглядываться между собою, и один, более остальных смышленый, отвечал, что говорят, дескать, у нас, что он изменил Иисусу Христу и предал его врагам, но что он не вполне твердо уверен, что это было действительно совершенно так. Да не удивится никто таковому их незнанию Священной Истории, ибо все их христианские упражнения и молитвы заключаются в возможно частом осенении себя крестным знамением и повторении слов “Господи, помилуй”, т. е. “Боже, сжалься надо мною”. Будучи обречены на тяжкую работу и прикрепощены к земле, эти люди безнаказанно оскверняют праздничные дни, благодаря снисхождению законов, работою на самих себя, дабы не пропасть, так как в течение всей недели они обязаны в поте лица трудиться [343] на своих господ. Тяжелыми податями они доведены до такой бедности, что ничего не имеют кроме кое-какой изорванной одежды и коровы с подойником. Мужчины по большей части работают летом в поле на быках, хотя местами, вследствие мягкой почвы, они пашут плугами в одну лишь лошадь, но во время жатвы и сенокоса женщины трудятся в полях гораздо более, нежели мужчины. Зимою же обыкновенно они занимаются рубкою леса, плетением обуви из липовой коры и рыбною ловлею, а иногда бывают вынуждены, за неимением каких бы то ни было средств, таскаться толпами по городам и просить милостыни. Вследствие дороговизны хлеба, чрезмерного постоянного холода и голода это, конечно, случается чуть не из года в год. А иногда они прокармливаются и дома крайне скудною пищею. В Перми, Самоедии и других, с ними соседних областях они и по сию пору ни разу не пробовали даже хлеба, а питаются рыбою, сушеною на солнце, и не лишенным вкуса корнем багуна или же сырым мясом диких зверей и кобыльим молоком. Во всей остальной Московии голод утоляют хлебом пшеничным, ржаным, бобами с чесноком, а жажду — водою, в которой заквашена мука, или свежезачерпнутой из колодца или из реки. При таком-то скудном питании они жадно, как никто другой, пьют водку, считая ее нектаром, средством для согревания и лекарством от всех болезней. Когда они захотят устроить роскошный пир, то варят похлебку из воды и нескольких изрезанных листов капусты; в случае, если это блюдо им не приходится по вкусу, то они наливают в него много кислого молока. Они доят коров, с которыми живут вместе в одной избушке только ради этого, не умея совершенно приготовлять сыр, хотя бы в малом количестве. Коровье масло (которое они приготовляют также жидким, так что оно никогда не твердеет) они отдают в пользу своих господ. Для одежд они употребляют грубые шерстяные ткани, а зимою овечьи шкуры. Летом они носят легкие рубахи, холщовые или шерстяные, большею частью белого цвета. Вместо обуви они обертывают ноги снятою с деревьев корою или невыделанною бычьею кожею, разрезанной на ремни, а голени обматывают обрывками грубой шерстяной ткани. Приспособлений для спанья у них нет никаких, так что даже кровати у них отсутствуют, а печи и скамьи служат вместо кроватей, а обыденная одежда — вместо тюфяков и одеял. Женщины носят на голове не шапочки с завязками для ушей, как городские и знатные, но повязки с полукружием из шерсти, девушки носят род венка из древесной коры — прочие же части одежды у них те же, как и у остальных женщин.
Празднуя свадьбу, они ради веселья пронзительно играют на волынках, напиваются до потери сознания и пляшут в хороводах с уродливыми, даже крайне непристойными телодвижениями. Домашняя утварь у них вся деревянная, да и та очень немногочисленна, [344] железного же у них почти что ничего нет. Живут они не разбросанно, а разделенные на огромные деревни, под начальством старост, т. е. старших своих, которые играют у них и роль судей. Если они случайно увидят чужестранцев, то они скорее боятся их, нежели ненавидят; их удел от рождения — бичевание и рабство.
Кроме земледельцев, в Московии есть также и рабы — редкое и несправедливое явление между христианами, — из которых некоторые несут рабское иго до самой смерти, а некоторые — в течение известного срока. Дело в том, что многие добровольно продают самих себя в рабство, многие делаются таковыми или из-за долгов, или по какой-либо другой причине. Мало того, отцы имеют право, полное и законное, продавать своих сыновей четыре раза на известный срок, а мужья — жен (это называется кабалою), причем сыновья освобождаются из-под родительской власти и становятся сами полноправными лишь после четвертой продажи. Но вышеупомянутые и многие иные, будучи отпущены на волю по заявлению их владельца или другим каким-либо способом, снова отдают себя во власть новых господ, так что, переходя постоянно из одной рабской зависимости в другую, не становятся свободными никогда. Таким образом у знатных и несколько зажиточных людей кормятся по домам целые полчища рабов обоего пола, у коих нарождаются дети, имевшие быть также под властью хозяина; они служат посыльными, управляющими, надсмотрщиками за работами всякого рода. Они же поочередно караулят, в то время когда господа их крепко спят, извещают ударами дубины, который час ночи, и высматривают с домовых вышек, нет ли где пожара. Кормят же их обыкновенно пищею до того гнусною, что в издевательство о них говорят, что они питаются похлебкою из яичных скорлуп. Если же они, в свою очередь, позволят себе что-либо дурное, то их господа, с разрешения закона, могут назначить им какой угодно род наказания, за исключением только смертной казни.
Глава 7. О телосложении мосхов
Мосхи весьма способны переносить всякого рода трудности, так как их тела закалены от рождения холодом. Они спокойно переносят суровость климата и нисколько не страшатся выходить с открытою головою под снег или дождь, равно как и на зной, словом, в какую бы то ни было погоду. Дети трех-четырех лет от роду, зачастую, в жесточайшие морозы, ходят босые, еле прикрытые полотняною одеждою и играют на дворе, бегая взапуски. Последствием сего являются знаменитые закаленные тела, и мужчины, хоть и не великаны по росту, но хорошо и крепко сложенные, из которых иные, совершенно безоружные, иногда вступают в борьбу с медведями и, схватив за уши, держат их, пока те не выбьются из сил; тогда они им, вполне [345] подчиненным и лежащим у ног, надевают намордник. Калек или возбуждающих жалость несчастных, обладающих каким-либо природным недостатком, меж них встречается крайне мало. Волоса у них, по большей части, русые или рыжие, и они чаще стригут их, нежели расчесывают. Глаза у них, большею частью, голубые, но особенно ценят они серые с неким огненно-красноватым блеском; большая часть их смотрит исподлобья и дико. Голова у них большая, грудь широкая, руки весьма длинны, живот, благодаря стягивающему его внизу поясу, выдается сильно вперед, бедра же и голени очень малы; вообще же все тело у них весьма полно, так как, действительно, и одежда их не стесняет, и едят они просто, но обильно, а также и много спят. Цвет лица у них такой же, как и у европейцев, благодаря холодному климату, исправившему первоначальный темный, азиатский. Внешний вид женщин несколько более изящен, но лицо у них круглое, губы выдаются вперед и брови всегда подкрашены, да и все лицо разрисовано, ибо они все употребляют притирания. Обыкновение румяниться считается, в силу привычки, столь необходимым, что женщину, не пожелавшую покрасить свое лицо, сочли бы за надменную и стремящуюся отличиться пред другими, ибо она-де дерзко считает себя достаточно красивою и нарядною и без краски и искусственных прикрас. Большинство женщин посвящают поэтому сему пустому занятию много труда, но в возмездие за эту поддельную красоту они, приближаясь к старости, имеют лица, изборожденные морщинами, так сильно они белят и румянят его, некрасивое в естественном своем виде, хотя не могу отрицать того, что и у русских встречаются свои Венеры. Впрочем, они прикидываются скромными, выступают прямо и очень медленно по причине высоких каблуков. Руки у них, говорят, очень нежны и, пожалуй, мягче ваты, так как они, действительно, едва ли производят какую-либо домашнюю, мало-мальски грубую работу.
Глава 8. О душевных качествах
Если можно приписывать душевные наклонности влиянию климата родины и постоянному рабскому состоянию, то, конечно, мосхи, главным образом по этим причинам, являются грубыми и трусливыми, ибо жестокость они почти не относят к числу пороков, но считают ее вполне дозволенною и необходимою, а также следуют все и иным, еще более необузданным страстям. Так же сильно подчиняются они и чувству страха, которое постоянно присуще им вследствие сурового закона о повиновении, хотя они наружно выказывают некоторую надменность, дабы скрыть внутренние душевные треволнения. Ведь, действительно, легко впадать в противоположные крайности, когда пороки не избегаются тщательно. Не говоря об их [346] наклонности к пьянству и сладострастью, о которых я скажу в своем месте, у них в большом ходу рабская уловка, и они умеют быстро, как никто другой, облекаться в лисью шкуру, когда львиная кожа оказывается не достигающей цели, придумывать обманы, обойти ласками, в торжественную присягу поместить нечто свое, лживое, и скрывать многое, то под личиною ненависти, то под личиною любви. Жители же города Москвы считаются еще более хитрыми, чем остальные. Что касается всего более возвышенного, то они в этом и поныне оказываются тупыми и неспособными, и эта тупость поддерживается в них климатом и весьма грубым напитком — водкою, которою они постоянно напиваются. Засим они подозрительны, пропитаны, так сказать, подозрением, ибо, будучи вероломными по отношению к другим, и сами не могут верить кому бы то ни было. К лести они столь склонны, что у них вошло в постоянный обычай придавать лицу приятное выражение, простираться всем телом по земле, покрывать руку бесчисленными поцелуями и подкреплять льстивые ложные речи клятвою. Для друзей они делают многое даром, но всегда с каким-либо расчетом для себя, особенно же крайне дерзко полагают, что иностранцы обязаны им всем, и стараются извлечь пользу, каким бы то ни было образом, из них всех. Уж воистину у этого народа, каковы уста, таковы и похвалы. Все же русские не настолько отреклись уже от всех хороших качеств, чтобы не обладать совершенно, наряду с своими пороками, и некоторыми добродетелями. Они отличаются в особенности беспримерною благотворительностью по отношению к бедным: для их просьб у них всегда открыты уши и разжаты руки, так что в Москве зачастую можно видеть не без изумления, как целые толпы нищих получают около домов богатых людей пищу или иную какую-либо милостыню. В несчастье они также всегда тверды духом, не поддаются скорби, а к счастью, которое служит самым верным средством для испытания душ, они относятся равнодушно; мало того, они, не впадая ни в чрезмерную печаль, ни в чрезмерную радость, постоянно, что бы ни случилось, утешают себя следующими словами: так Богу угодно, Он так устрояет все к лучшему.
Глава 9. О почитании царя
Не мала общераспространенная похвала русским, что они с большим трудом выходят из повиновения, оказываемого ими царю, хотя бы и находились под гнетом жестокого правления, ибо они не только считают себя его подчиненными и клятвенно связанными с ним до последнего вздоха, но полагают даже, что спокойно терпеть тирана есть дело богоугодное и предписывается верою. Превосходный поистине образец сего явили двое московских воевод, Татев и Воронцов, [347] а именно: когда московское войско было рассеяно поляками, то они, хотя и могли спастись бегством, предпочли отдаться в руки врагам, дабы нельзя было подумать, что они покинули вероломно те военные орудия, кои были препоручены им царем. Мало того, при этом самом случае несколько пушкарей (как их называют), видя, что враги одерживают победу, в отчаянии сами наложили на себя руки, дабы смертью удостоверить, что они никому не намерены служить, кроме царя. Поэтому нечего удивляться, что мосхи постоянно открыто всюду заявляют, что Богу и царю все возможно и все известно, что только Богу и царю они готовы отдать все, что только имеют наилучшего, и даже самую жизнь. Затем, если кому случайно удастся побыть с царем, то тот, по принятому при русском Дворе способу выражения, хвастается, что видел ясные очи царевы, народ же зовет и знатных людей свет-государями, т.е. блеском от царя, из лести, а также и из почтения.
Приказания царя, какого рода они бы ни были, хотя бы и влекущие за собою смерть, исполняются всеми быстро, невзирая ни на какие преграды, дружно и с каким-то совершенно слепым повиновением. Понесенные наказания называются царской милостью и нередко, и поныне, за таковые благодарят с плачем и стонами. В письменных просьбах подписываются уменьшительными именами, называя себя рабами царя. При провозглашении где бы то ни было царского титула все падают на колени, касаясь лбом земли, и всякий, насколько у него хватает сил, старается, чтобы повсюду оказывались царю такие великие почести, какие только может придумать ревностное желание угодить ему и безграничная покорность.
Глава 10. О ругательствах и издевках
Русские наши в обыкновенных разговорах не прибегают, когда бранятся, как это обыкновенно делается у многих народов, к заклятиям небесным и подземным богам, но доходят почти до богохульства, пользуясь постоянно бесстыдными выражениями. Рассерженные чем бы то ни было, они называют мать противника своего жидовкою, язычницею, нечистою, сукою и непотребною женщиною. Своих врагов, рабов и детей они бесчестят названиями щенят и выблядков или же грозят им тем, что позорным образом исковеркают им уши, глаза, нос, все лицо и изнасилуют их мать, каковой род брани они удержали от венгров и татар, с коими долгое время жили вместе. Поистине, таковые смешения всегда вредят добрым нравам, так как народы либо заимствуют друг у друга пороки, либо насильно навязывают их, либо незаметно заражают ими. Если же кто-либо у мосхов, не снеся поношения горчайшею бранью, позовет обидчика в суд, то дело, по-отечески, решается тем, что взведший клевету, [348] позорящую добрую славу кого-либо, присуждается к уплате денег, а если он не в состоянии платить, то к наказанию кнутом. На удовлетворение оскорбленной чести с виновного взыскивается сумма, равная годичному жалованью или доходам обиженного, и, кроме того, еще половина; говорят, что он уплачивает “бесчестие”, т.е. цену за лишение доброго имени. Иногда от слов переходят к крайне оскорбительным поступкам. За оскорбления, нанесенные священникам, уплачивается плата пять рублей, т.е. червонцев. Такая незначительная плата установлена, быть может, с тою целью, чтобы лица, принадлежащие к духовному званию, помнили, что им подобает терпеливо и смиренно переносить обиды. Если кто вырвет у другого бороду, то его считают нанесшим величайшее оскорбление, за которое судья должен строго наказать: в этом отношении русские сходятся с древними римлянами, которые также считали прикосновение к чужой бороде, даже поглаживание ее, поступком, требующим искупительной жертвы. Впрочем, русские, не стесняясь, задирают и иностранцев всяких, в особенности же немцев, бесстыдными речами и если встретятся случайно с ними, то громко обзывают их глупейшею бранью “шишами”: ведь право, этим шипением обыкновенно пугают птичек. И хотя эта легкомысленная дерзость языка нередко наказывается тяжким бичеванием, все-таки русские от нее нисколько не исправляются.
Говорят, что начало этому издевательству положено неким патриархом, который в начале текущего столетия, ревнуя к вере, впервые убедил царя издать приказ, наделавший много шума: чтобы все иностранцы, до сего жившие вместе с русскими, оставили бы город и поселились там, где они живут и поныне. Мысль об этом, как рассказывают, была ему внушена какими-то бабенками из лютеранок, которые перед дверями храма подняли спор о том, кто займет высшее место.
Глава 11. О распутстве и пьянстве
Мосхи хотя и проводили некогда жизнь менее пышно, чем другие народы, в настоящее время, однако, видимо, значительно подчинились влиянию греков и в одежде неразумно чрезмерно подражают азиатским народам, несмотря на то что закон их сдерживает в этом. В пище они крайне невоздержанны и с жадностью набрасываются на нее, а в чувственных удовольствиях и пьянстве могут потягаться с кем угодно. Ибо, не допуская ни под каким видом публичных домов и преследуя даже строжайшим наказанием всякое распутство, они, тем не менее, до того дошли в необузданном увлечении этим грехом, что не разбирают, принося жертвы Венере, ни пола, ни способов. Погруженные в глубочайшее невежество, они, по правде сказать, [349] не в состоянии понять тяжести этого преступления и полагают, что исполняют всё, что требует праведность христианина, если снимут с шеи крест или закроют изображения святых, прежде чем приступят к совокуплению с блудницею или мальчиком, ее заменяющим. Женщины питают особенное расположение и страсть к иностранцам, несмотря на то что их родственники и мужья крайне тщательно оберегают их от всякого общения с ними и даже лицезрения. Невоздержанность в пище, которою они грешат, как у себя дома, так и на торжественных пирах, до того обуяла их, что они этот гнусный порок считают удовольствием или необходимостью. Они думают также, что невозможно оказать гостеприимство или заключить тесную дружбу, не наевшись и напившись предварительно за одним столом, и считают поэтому наполнение желудка пищею до тошноты и вином до опьянения делом обычным и делающим честь. Большая часть богатых людей проводит день в спанье и еде и, благодаря бездействию, всю жизнь откармливаются. Такой образ жизни, пожалуй, освобождает их, как они довольно заманчиво выражаются, от душевных скорбей и расстройств, но на деле они, потопляя заботы, тонут и сами. В праздники им позволено, даже дано преимущественное право, напиваться безнаказанно допьяна; тогда можно видеть, как они валяются на улицах, замерзнув от холода, или развозятся, наваленные друг на друга, в повозках и санях по домам. Об этот камень часто спотыкается и слабый пол, а также и непорочность священников и монахов. История прошлого показывает, что из-за этого же порока нередко погибало войско и многие города, а именно: когда Стефан Баторий, знаменитый непобедимый король польский, вел войну против царя Ивана Васильевича ради возвращения себе Ливонии, то он, хорошо зная природу русских, послал весьма вместительную бочку с водкою московскому гарнизону в осаждаемой им крепости Динабург, как бы в знак своего к ним сострадания. Когда же гарнизон, опорожнив ее, лежал весь распростертый и безопасный, король приступом взял крепость без битвы. Хотя русские и стараются извинить свое постоянное пьянство, ибо они предпочтительно пьют водку и днем и ночью, тем, что кроме давнишней привычки (весь север-де уже сыздавна много пьет), оно им еще необходимо для защиты от холода, но все-таки им не удается вполне смыть с себя позорное пятно пьянства.
Глава 12. О приверженности к древним обычаям
Дабы открыто явить себя ревностными хранителями стародавних обычаев, русские не допускают всех, без разбора, чужестранцев вовнутрь страны, а тех, кои допущены и кои начнут говорить об [350] изменении существующего порядка, тех они выслушивают неблагосклонно, не выезжают, наконец, за пределы отечества с целью попутешествовать. Мало того, говоря об иностранных делах, они обыкновенно упорно твердят: хорошо это у них делается, да только не по нашему обычаю. Ибо они легковерно ласкают себя льстивым убеждением, что кроме Московии нигде ничего хорошего не делается, и что людям хорошо только у них. Конечно, своим свой Ферсит кажется красавцем, а полное незнание чего бы то ни было лучшего не допускает, понятно, никакого сравнения.
Обычаи же мосхов, кажется, по большей части произошли от смешения греческих со скифскими, ибо, действительно, они с этими народами вели постоянные войны с древнейших времен. Более утонченное они переняли у греков, более грубое у скифов, хотя и поныне у них оказывается мало европейских черт, а преобладают азиатские. Покрой одежды, пышность при общественных торжествах, обычный способ ведения хозяйства, приемы управления государством, весь, наконец, строй жизни отзывается у них более азиатской необузданностью, нежели европейскою образованностью. И никогда до сей поры они не могли решиться оставить этот образ жизни, сыздавна, в течение столь длинного ряда веков существующий. Поэтому, признаюсь, я, во время моего добровольного скитания, всего более убедился во время путешествия в Московию, что то, что у большинства европейских народов производится всюду одинаково, то все у мосхов происходило иначе, совершенно отлично от народов всего земного шара.
Глава 13. О грубом обращении русских и о развлечениях их
Скромность, украшение всех возрастов, до того мало свойственна русским, что они, вернее, ее совершенно не знают. Вежливого и изящного обращения у них нет совсем: они не считают даже неприличным говорить грубо, икать, рыгать и совершать еще кой-что иное, более гнусное, во время торжественных собраний. А если случайно иностранцы станут смеяться над ними за это, то стыд не вызывает у них никакой краски честной и строгой благопристойности. За столом они, следуя обычаю предков и нисколько не заботясь о том, что выходит за пределы пристойности, хватают пищу с блюда пальцами, опираясь на локти, пользуются постоянно на пирах грязнейшей посудой, не употребляют ни салфеток, ни тарелок, засыпают среди обеда между едою. Они обязательно предаются послеобеденному сну, к которому склоняет их не столько потребность во сне, климат или обилие работы, сколько лень и пьянство, ибо за обедом они, большею частью, так много пьют водки, не говоря [351] уже о других напитках, что от стола с трудом добираются, если не совершенно в состоянии бесчувствия, то во всяком случае сонные, до кроватей.
Способ приветствования у них одинаков с некоторыми азиатскими народами: стоя неподвижно на ногах, они протягивают вперед руки и опускают обнаженную голову до самой земли. Приветствуя же царя, они обыкновенно распростираются ниц всем телом по земле. Желая оказать друг другу взаимную дружескую любовь, они целуют друг друга в голову или же прижимают, обнявшись руками, друг друга к груди. Еще большим почетом считается также, если кто поспешит бегом другому навстречу. Согласно с этим они находят, что человеку высшего круга неприлично посещать дом человека низшего; если же последний на коне въедет во двор к первому, то его обзовут невежею. При входе в дом русские, прежде чем сказать что-либо, осеняют себя крестным знамением, а если увидят образ какого-нибудь святого, то трижды преклоняются перед ним, приветствуют присутствующих, сколько бы их в комнате ни было, кланяясь головою каждому особо, и тогда, наконец, начинают говорить. То же самое они проделывают, когда собираются уходить. Кроме того, в важных, иногда, случаях, желая подтвердить что-либо или опровергнуть, они тоже крестят лоб. Разговаривают они, в частной беседе, зачастую без всякого отвращения о наигнуснейших вещах, так как-либо не знают ничего лучшего, либо же не интересуются им. Беседы свои они всегда ведут сидя и называют наши разговоры на ходу вертопрашеством. С целью доказать особенную приязнь чужестранцу, пользующемуся их расположением, мужья и отцы иногда приказывают жене или дочери, наряженным в драгоценнейшее платье и окруженным многочисленною прислугою, предстать пред взорами гостя и поднести ему водки в серебряном кубке, причем усерднейше приглашают гостя, в залог дружбы, поцеловать жену, причем он должен непременно, низко поклонившись, бегом приблизиться к ней, неподвижно стоящей, и напечатлеть легкий поцелуй, ни на рот ее, ни на губы, а только на обе щеки, и так же отойти от нее. При взаимных посещениях они радушно угощают водкой, присоединяя к ней также и медовые пряники, орехи, яблоки и иные плоды и закуски. Подарки, которые они обыкновенно посылают своим друзьям, они называют гостинцами, т. е. дарами для гостей. Если они кого застанут за едою, то они кричат ему священные слова: “хлеб да соль”, каковым благочестивым изречением отгоняются, по их убеждению, злые духи. Так же выносят крестьяне хлеб и соль царю по пути его следования, когда он отправляется в деревню, как знак гостеприимства. К этому же обряду они прибегают и при переселении своем в новый дом после других торжественных обрядов и молений о благополучии. Этот обычай, говорят, сохранился от Сергия, [352] монаха великой святости, который, подкрепляя себя как-то вместе с царем Дмитрием пищею в одной келье, именно этими словами: “хлеб да соль”, прогнал беса.
Они гораздо меньше, чем мы, заботятся о духовных развлечениях и телесных упражнениях. Музыку они производят на трубах, бубнах, рожках, дудках и волынках, наигрывая весьма нестройно, не любят какого бы то ни было пения в сопровождении струнных инструментов и приятного сего соединения разнородных звуков и не терпят органов даже в церквах своих. Хороводы у них водятся чрезвычайно редко, почти исключительно одними крестьянами на свадьбах, и крайне безобразно, с сладострастными в высшей степени телодвижениями. Упражнением в верховой езде и стрельбе из лука они занимаются весьма усердно, так как это часто бывает им нужно, более же сего они отдыхают в благородном бездействии или за игрою в разбойники или шашки. За этою игрою, которая некогда была в большом употреблении не только у персов и других азиатских народов, но и у исландцев и шведов, в настоящее время проводят почти все время и старики и дети на всех улицах и площадях Москвы. Кроме того, в известные времена года молодежь из простонародья устраивает кулачные бои и борьбу или же пытает счастья, играя в кости. Женщины разгоняют скуку от бездействия песнями, или же, поочередно, подбрасываются вверх бревном, положенным поперек на пень, либо же летают по воздуху взад и вперед на канатах, привязанных к поперечному бревну. Мальчики играют заостренными кусками железа, норовя попасть в лежащее на земле кольцо, или быстро бегают по снегу на лыжах, или деревянных подошвах, упираясь палками. Этот способ передвижения, общеупотребительный у сибиряков, самоедов и лапландцев, некогда принес финнам весьма большую пользу даже на войне, так как, по словам Саксона Грамматика, они, быстро скользя на гладких деревяшках, неожиданно нападали на врагов.
Глава 14. Об одежде
Оставляя в стороне разные необыкновенные одеяния самоедов, лапландцев и татар, о коих будет сказано ниже в своем месте, я теперь кратко расскажу лишь об обыкновенной одежде русских. В Московии, вследствие закона об одежде, каждый должен одеваться по назначенному ему образцу. Если люди низшего сословия, или вообще бедные, оденутся немного пороскошнее, то общественное мнение считает это позорным, и кроме того их обзывают и изменниками вере и отечеству. Покрой одежды один и тот же у всех, но материю они употребляют различную. Мужчины носят на голове зимою и летом высокие, опушенные мехом шапки, которые у людей побогаче [353] зачастую украшаются жемчугом, золотом и различными драгоценными каменьями. Штаны у них устроены так, что одновременно защищают и живот и ноги. Верхняя и нижняя рубашки — довольно коротки и туго стягиваются, одинаково как у мужчин, так и у женщин, ниже живота поясом, ибо мосхи не привыкли подпоясывать верхнюю одежду, как поляки. Поверх этих рубашек они затем надевают короткую шерстяную или шелковую тунику с длинными широкими рукавами, а сверх нее еще другую, доходящую до пят и более узкую. Выходя из дому, они, наконец, надевают третью одежду — длинную и широкую шубу, по большей части меховую или опушенную мехом, с очень широкими рукавами и воротом, разными узорами вышитую и украшенную драгоценными камнями, с шариками и застежками на груди. Для одежд они употребляют всякого рода материи, как шерстяные, так и шелковые, какого бы цвета они ни были, кроме черного, так как они вообще избегают черных и пестрых одеяний, предоставляя первые — монахам, а вторые — телохранителям царя и персам. Впрочем во всей одежде русских нет ни полотна, ни лент, хотя на ней, тем не менее, много драгоценного. Сапоги, или котурны, которыми прикрываются ноги и голени лишь до колен, снабжены у них более высокими, нежели у поляков, каблуками, обитыми железом, причем они красят их то в зеленый, то в голубой, то в красный, то в черный цвета. Бедные же люди большею частью плетут себе — дело нелегкое — лапти из липовых лык. У женщин одежда немного теснее, однако не настолько, чтобы обрисовывались отдельные части тела. Рукава рубашек, которые они у кисти рук и у ворота украшают золотом, шелком и драгоценными камнями, до того длинны, что руку не только нельзя прямо продеть в них, но даже, с трудом, собрав в складки, можно натянуть их на руки. Это неизбежное постоянное изобилие складок до того способствует сохранению рук в тепле, что даже зимою на руки не надевается никакой дополнительной одежды. Верхняя одежда у них спускается до самых ног, застегивается шариками, а длинные висячие рукава ее оторочены также золотом, серебром или, по крайней мере, шелком. Собираясь идти в церковь или куда-либо в гости, они надевают на эту одежду, как бы вместо плаща, еще другую, такого же покроя, украшенную золотым вышиванием или мехами. Чулки они носят из грубой, косматой шерсти, по большей части, просторные и без подвязок, а каблуки у их башмаков так высоки, что ходить весьма трудно. Эти каблуки, изобретенные некогда венетами и ныне весьма распространенные, имели, думаю я, лишь ввиду поудобнее удержать чересчур бесстыдных и безрассудных женщин от бесполезного праздношатания. На свадьбах или в иных каких торжественных случаях они прибавляют к своему наряду еще оплечье, род короткого плаща, густо унизанного золотом и драгоценными [354] камнями, под которым они обыкновенно держат неподвижно руки. Замужние женщины носят на голове шапки, прямые, без полей и опушенные дорогими мехами, причем либо прячут волосы под них, либо остригают их совсем. Девушки украшают себя красивыми венками из золотых шнурков, драгоценных камней и кораллов, а волосы носят искусно заплетенные в косу, куда вплетают пучок золотой или шелковой бахромы, дабы коса была подлиннее и красивее бы ниспадала до средины спины. В ушах все без различия (за исключением вдов) носят красивые серьги с драгоценными камнями: для этого матери обыкновенно прокалывают уши еще совсем маленьким девочкам в бане. Считается у них также щегольством носить много колец на пальцах, а выходя из дому на улицу, они закрывают лицо, постоянно нарумяненное и набеленное, фатою, в высшей степени тонкою, — конечно, для того, чтобы видеть и быть видимыми.
Глава 15. Об утвари и наружном виде зданий
Согласно первобытному, по большей части и в других отношениях, образу жизни русских и домашняя утварь их весьма малочисленна и неизящна. Несколько ложек, роговых, деревянных или оловянных, нож, глиняные кастрюли и горшки, подойник, солонка да стол без тарелок и скатерти — вот и весь столовый прибор их. Повозки во всем государстве употребляются весьма простой работы, и одной лошади вполне достаточно, чтобы без труда везти их. Весьма немного лиц ездят в красивых, чужеземного изделия, крытых каретах на 4-х колесах, во-первых, потому, что царь не всем дозволяет это, а также и потому, что считается неприличным для мужчин ездить в повозках. Женщин они сажают в совершенно такие же повозки, какие были у древних скифов, обитые красным или зеленым сукном, и возят в них по городу. Помещены эти колымаги столь высоко на осях, что влезть внутрь их можно лишь, приставляя лестницу; не могут они также, подобно употребляемым у нас висячим каретам, качаться в равномерном движении. Подушки, на которых русские спят ночью, они днем употребляют вместо сидений в повозках. Запрягают они одну лишь лошадь и, большею частью, белую, на которой сидит и правит мальчик, а многочисленная челядь из рабов идет впереди черепашьим шагом. Зимою они быстро развозят по всем направлениям товары на приспособленных для грузов санях, которыми иногда пользуются женщины, накрыв их сукном; мужчины же ездят в открытых, устланных медвежьими, черными и белыми, шкурами или коврами. Необходимые для плавания по морю и по рекам суда они сколачивают без гвоздей так, что нигде не видно хотя бы малейшего гвоздика, связывая все, чрезвычайно искусно, исключительно одними прутьями и лозой. Собираясь грести веслами, они [355] садятся лицом к носу судна, тогда как другие садятся к нему спиною. Точно такие суда, совершенно схожие с русскими, мы видели у шведов в городе Гольме.
В Московии же заботятся и о домах меньше, чем где-либо. Дома там мало украшают и мало обращают на них внимания; воздвигая их, не прибегают к разного рода ухищрениям и отделкам, а почти следуют закону Ликурга, который приказывал лакедемонянам при стройке домов употреблять лишь топор да пилу. Но, пренебрегая каменными домами, они совершенно справедливо полагают, что гораздо здоровее, по причине сильных и постоянных холодов, запираться, подобно татарам и китайцам, в деревянные. Простой народ выводит дома лишь в один ярус, остальные — не выше двух. Многие дома даже среди города, не имея дымовых труб, выпускают дым чрез крайне узкие окна и не заключают в своих стенах ничего другого, кроме печи для варки пищи, стола со скамьями и небольшой иконы какого-нибудь святого. Бояре живут также очень тесно и в деревянных тоже, по большей части, домах, а рабы укрываются в маленьких, расположенных на том же дворе вокруг дома их господина, домиках, кои в других странах были бы сочтены за свиные хлевы. У ворот они, следуя обычаю древних мозинохов и тирренцев, воздвигают небольшие деревянные башенки, где, как мы уже выше упоминали, рабы обыкновенно содержат стражу и извещают о каждом часе ночи ударами дубины по бревнам. Богатые люди присоединяют к городским домам своим садики, засаженные пахучими растениями, и бани, в которых они чуть не ежедневно моются и сильно потеют, причем хлещут себя березовыми вениками. Такого же рода бани существуют и общественные, назначенные для пользования тому и другому полу, где, за небольшую плату их владельцу, народ моется, по крайней мере, два раза в неделю, и откуда люди часто из сильнейшего жара выбегают на реку или на снег, для охлаждения, без всякого вреда для их голого тела. Ворота, ведущие во двор около дома, они строят высокими и широкими, дабы хоть этим выказать свое великолепие. Крыши — деревянные или соломенные, промазанные глиною. Церквам, однако, повсюду оказывается должный почет, ибо они большею частью строятся высокими и изящными из кирпича, хотя никоим образом не могут сравняться с нашими по великолепию и величине. Почти все они увенчаны несколькими маленькими круглыми башенками и одною побольше, которые мосхи весьма изящно украшают разного рода резьбою, если храм деревянный, и наполняют многими и большими колоколами. Внутри сами храмы не имеют ни одной скамейки, лишь алтарь в них окружен решеткою и бесчисленными изображениями святых, и освещается он лампадами и очень маленькими и узенькими окнами. Кроме того, эти храмы часто так малы, что, не выходя за пределы [356] названных башен, находятся с ними под одною крышею, состоящей из разноцветных черепиц или свинцовых или медных листов, иногда покрытых золотом.
Глава 16. О питье и пище
В Московии, как почти во всех северных странах, люди питаются очень простою пищею, так как вследствие великой праздности женщин домашние и семейные заботы лежат исключительно на мужчинах, которые далеко не так сильно подчиняются прихотям желудка. Обычную пищу у них составляют, кроме большого количества рыбы и, в особенности, свиного мяса, молоко и икра, т. е. посоленные рыбьи яйца. Первое они большею частью употребляют скисшимся, вторую — в весьма разнообразном приготовлении: так, есть икра красная, свежепосоленная, есть черная и жидкая, уже в достаточной степени пропитавшаяся солью, есть белая — самая свежая, и, наконец, отжатая тисками и сгущенная, которую вывозят нередко и за границу. Прочие блюда, весьма простые, подаются без всякой иной приправы, кроме соли, и обыкновенно совершенно разнородные даже кушанья приготовляются в одном и том же горшке. Если же русские поставят на стол в трех небольших сосудах соль, перец и уксус, то считают, что живут уже на большую ногу. Телятины все упорно сыздавна, не знаю по какой причине, избегают до того, что царь Иван Васильевич приказал бросить в огонь рабочих, строивших крепость в Вологде, за то, что они, вынужденные голодом, купили и зарезали теленка. Такое же отвращение, доходящее до тошноты, питают они и к зайцам, ракам, голубям и ко всему, убитому посредством удушения, при чем кровь застаивается. Бедные люди скорее умеряют, нежели утоляют голод хлебом, который ими печется трех родов — из пшеницы, ржи и ячменя, — и водою, либо похлебкою из изрубленной капусты, либо жидкою кашею из овсяной муки, подобно ирландцам и шотландцам. Многие с жадностью пьют рыбий рассол, если как-нибудь раздобудут его, или макают в него хлеб, а уж если им достанется немного хотя бы и протухшего сала, то они считают себя воистину блаженными. Столы у богатых людей обыкновенно завалены громадным количеством не соленых мясных и рыбных блюд, но кроме того, еще пирогами, блинами и разного рода печениями и солениями. Из всех отраслей поваренного искусства русские действительно хорошо владеют одним, именно: готовить холодные кушанья. Овощей они, за исключением капусты, никаких и по сию пору в пищу не употребляют, но зато постоянно с удовольствием едят орехи, сливы и разного рода яблоки, как свежие, так и вареные в меду, огурцы и дыни, к которым они присоединяют еще знаменитые громадные астраханские арбузы, варенные в меду, каспийский [357] виноград и татарскую корицу, хотя пальма первенства среди излюбленных и ценимых русскими плодов принадлежит луку и чесноку. Приготовляют русские также и пряники медовые для умерения горечи водки, но не посыпают их никакими пряностями.
Яблоки и некие темно-зеленые сливы они постоянно варят в меду и либо раскатывают это месиво в длинные листы, либо скатывают из него шары. Коровье масло они употребляют редко, чаще же масло, выжимаемое ими дома из льняного семени и лесных орехов. Меж разного рода напитками первое место у них занимает, как я уже сказал, водка и пиво, которые они в большем количестве гонят, посредством огня, из хлеба, хотя сильно увеличивают этим цену на него. Правда, мосхи утверждают, что им необходимо употреблять этот огненный напиток, который они пряностями и травами делают более приятным на вкус и более полезным для желудка, как средство против холодного климата своей страны. Один род медовой сыты они пьют сырым, другой — с прибавкою холодной воды и меда, третий — еще лучший — варенный на огне. Пиво они варят из овса, ячменя и хмеля, но оно крайне мутно и слабо, так что необходимо большое количество его, чтобы опьянеть. Простейшее и самое легкое питье, называемое на их языке квасом, они приготовляют из ржи и других сортов хлеба, совершенно без хмеля. Летом они пьют воду, настоенную на яблоках, вишнях, малине и других вкусных ягодах и подслащенную медом.
Вина, выписываемые ими в большом количестве из Испании, Франции, Германии, Греции, и астраханское они пьют редко, вполне довольствуясь своим медом и водкою. И хотя по всей Московии один лишь царь продает с громаднейшим барышом для себя мед, водку и пиво, предоставляя прочим подданным доход от виноградного вина и напитков, однако более знатным русским и иностранцам он, в виде милости, разрешает свободно варить пиво и иные питья для домашнего употребления. Если же кто вздумает воспользоваться этой милостью слишком широко и ради корыстных целей, то в первый раз он наказывается палочными ударами, во второй раз у него, сверх наказания, отбирается и напиток, им приготовленный, а совершивший этот проступок в третий раз платит пятьдесят рублей пени или же отправляется в ссылку в Сибирь.
Глава 17. О языке и науках
Так как считается, что все потомки Иафета говорили на греческом, латинском, славянском и немецком языках, то между этими четырьмя, распространеннейшими, основными языками Европы, славянский язык, как уже показывает само название его, должен считаться далеко не последним, ибо и в настоящее время он в употреблении [358] на большом протяжении у народов, живущих между Каспийским, Евксинским, Адриатическим, Балтийским, Белым и Татарским морями. Произошел он, по-видимому, от неоднократного смешения древнего скифского языка с готским, но так, что первоначальные корни его принадлежат скифскому. Ибо, зародившись первоначально в Иверии и Алании, родине и первоначальных местах жительства всех скифов, он постепенно вместе с выходящими оттуда народами разбивался на различные наречия, которые благодаря войнам, времени и невежеству до того исказились на разные лады, что в них еле заметны незначительные следы их происхождения. Действительно, Геродот говорит, что скифы пользуются языком савроматов, смешанным со скифским, но весьма испорченным, и приводит этому действительному обстоятельству неверную причину: что, наверное, амазонки искони уже знали его в искаженном виде. Немало внес в него своего и готский язык, так как уже в первые века мироздания готские племена владычествовали над русскими. Кроме того, Прокопий свидетельствует, что готы вне своего отечества употребляли аланскую речь, и Страбон, по этому же самому, приписывает готский язык дакам, а по свидетельству Лукиана, древнейшие скифы говорили по-алански, и, наконец, все шведские историки согласны в том, что готы некогда господствовали над иноземцами и что готы имели почти тот же язык и нравы, как и скифы.
Этот вопрос мог бы лучше всего разъясниться, если бы что-либо из названных древних языков сохранилось вполне целым и неиспорченным: потому что, воистину, на основании того, что мы знаем о нынешних языках, нельзя вполне правильно судить о различии их в древности. Ибо одно достоверно, что в первобытные времена они настолько же были схожи, насколько теперь, наоборот, различны и тем явственнее обнаруживают следы близкого родства, чем дальше они удалились от своего начала. Это чрезвычайно ясно видно, например, в нашем древнем германском языке: язык, общеупотребительный в ближайшее к Карлу Великому время, в настоящее время понятен лишь благодаря большим стараниям ученых и гораздо более схож со славянским, нежели теперешний. Но распространяться ли об этом? Ведь если даже кто по словарям, хоть несколько внимательно, сравнит несколько языков, тот легко заметит и общее у них всех происхождение, и сходство одного с другим. Некоторое время даже, по-видимому, древнелитовский и вандальский язык занимал средину между славянским и скифским, как язык финнов и гуннов между славянским и готским. Финский язык был в употреблении на большом протяжении между рекою Вислою, Балтийским и Гиперборейским морями, ныне же он, говорят, в наиболее чистом виде сохранился в Тавастии. Эсты же говорят на отличном [359] от финнов наречии, корелы — на языке, отличающемся от финского лишь немногими словами.
Буквы и их начертание, если не все, то большую часть их, русские заимствовали, по всей вероятности, сыздревле у скифов, т. е. у готов, ибо и готы получили просвещение из той части Азии, которая лежит между берегами Каспийского и Евксинского морей. А так как мосхи обитали посреди и весьма часто, с переменным успехом, вели войну с готами, то едва ли возможно, чтобы они все это время обходились без письмен. Приняв, посему, греческие буквы, они дополнили число их рунами, так как греческих букв не было достаточно для того, чтобы вполне верно писать на их языке. Кто сравнит русскую азбуку с древнеготскою, тот легко это заметит. Добавлю еще, что в московской области Мордве, а также и в Вятке и Перми, или Беармии, граничащих с лапландцами, долгое время держалась своя особая азбука, в общежитии называемая азбукою епископа Стефана. В настоящее время народы, принадлежащие к славянскому языку, употребляют, главным образом, три рода букв: поляки — латинские, иллирийцы или болгаре — буквы св. Иеронима и мосхи — свои собственные, немного разнящиеся от них. Болгарские буквы, заимствованные у греков, называются глаголицей; по словам одних, болгарский князь Крунн получил их вместе с другими дарами, в 810 году по Р. Х., от императора Михаила Куропалата, как бы в знак примирения, когда осаждал Византию, другие же полагают, что они были позже приняты, в 845 году, Богером, царем болгарским, вместе с христианскою верою от императора Михаила, сына Феофила. Русские буквы, мало отличающиеся от вышеназванных и имеющие более сорока различных начертаний, были приняты в 958 году русскою царицею Ольгою вместе с христианскою верою от императора Константина Львовича, или же, скорее, они (так как это в точности неизвестно) были присланы Владимиру в 980 году от императоров Василия II и Константина Х вместе с их греческими священными службами, которые не так-то давно были, наконец, напечатаны к большому удобству и пользе подданных. Но, без сомнения, эта азбука была при печатании умышленно искажена по образцу славянской, ибо русские имеют, кроме того, еще другую, немало отличающуюся от первой, и которую они употребляют в царских указах и грамотах, рассылаемых по всем направлениям, и эта азбука, кажется, более древняя. Таким образом, изучить язык московитов — дело весьма нелегкое уже вследствие необыкновенного количества и разнообразия букв. Впрочем, они в школах учатся только читать, писать и считать, а больше ничему.
Поэтические произведения у них хотя и не отсутствуют совершенно, но грубы и неизящны, и поныне и поэты у них, подобно царям, не делаются, но рождаются. Пишут они почти все с изысканными [360] оборотами речи и хранят свои писания не так как мы, т. е. в виде отдельных и нитками сшитых листов, но склеивают их в длинную полосу, свертываемую в трубку (как это делается и поныне у евреев).
Считают они, наподобие татар и китайцев, посредством камешков и кораллов, нанизанных на проволоку и расположенных в два ряда. Прочими науками и прежде всего, в значительной степени, философией они, кажется, некогда занимались вместе с готами и скифами, которые из всех варваров постоянно восхищали греков своею ученостью, хотя вследствие неблагоприятных обстоятельств эти их просветительные занятия либо часто прерывались, либо совершенно прекращались. Поистине, если бы скифские наречения гиперборейского жреца Авара, прославившегося во времена Гомера, скифские законы Анахарзиса, пришедшего из Скифии к Солону в Афины, и сочинения других древних сарматов сохранились до настоящего времени, то мы дивились бы блестящим доказательствам учености сих народов. При летосчислении они, по сию пору, согласно со счетом 70 толковников считают года с древнейших времен, с начала мироздания, и начинают год с сентября месяца. Не так давно еще они не имели ни малейшего понятия об астрологах и математиках и провозгласили Олеария, знаменитого составителя истории московской, чародеем, когда он, будучи в Москве, показал так называемую камеру-обскуру. Теперь, впрочем, и те, и другие не только терпимы, но даже по приказанию царя ежегодно составляют на московском наречии подробные календари с предсказаниями и распространяют их в народе посредством печатания. Недавно русские открыли в столице и школу для обучения латинскому языку, но опасаются, как бы занятия учеников не вышли за пределы изучения языка; поэтому государь разрешал беспрепятственно учиться лишь тем, которые намерены в будущем служить переводчиками, но и это столь полезное учреждение, как я узнал из писем некоторых лиц, по вине учителей опять упразднено. Предмет обычного обучения их на родном языке составляют книги Св. Писания, сборники молитв, некоторые богословские сочинения и, кроме того, многие творения св. отцов Златоуста, Василия, Григория Назианзина, Иоанна Дамаскина и других, собрания летописей и законов, всеобщая история, достославные деяния Александра Великого и жития святых, преимущественно русских, к которым должно присоединить еще несколько других книг, частью переведенных на русский язык по приказанию царя, частью же, с его дозволения, сочиненных некими греческими и польскими монахами применительно к народному духу.
Между учеными, которые живут в Московии на блестящем царском годовом содержании, по справедливости первое место должен занять Паисий Лигарид с острова Хиоса, некогда митрополит фессалоникийский, [361]а теперь — бывший митрополит Газы иерусалимской, не менее почтенный годами, нежели опытностью и ученостью, который в молодости прожил немало годов в Риме, а в бытность мою в Москве составил краткие записки о предметах веры. В 1666 году он же по просьбе некоего шведского посла написал исследование о вере греков и московитов, относительно таинства св. причащения; это рассуждение, так как его далеко не везде можно найти, мы прилагаем в конце настоящего повествования. В Московию же Паисий приезжал (как уверяет Лев Аллаций в письме 1645 года к некоему Нихузию) для того, чтобы найти помощь у надлежащих людей для своей церкви, впавшей в бедность и в долги, но по приказанию царя остался в Москве. Другой писатель — монах Базилианского ордена по имени Симеон в высокой степени преисполнен латинской учености. Есть также несколько греческих монахов, проживающих также благодаря своей учености в Москве на иждивении царя, не говоря уже о прочих переводчиках с разных языков. Из вельмож много и усердно занимается латинскою наукою боярин или царский советник Лукьян Тимофеевич Голосов, которому в наше время царь поручил заведывать врачебною частью, но которому, говорят, его ученость неожиданно причинила много беспокойства и несчастья. Нащокин младший, прославившийся сын великого отца, много лет путешествовал и обозрел почти всю Европу, превосходно владеет, один из всей русской знати, не только латинским, но и французским и немецким языками, хотя эта ученость послужила ему не ступенью к почетному возвышению, а, скорее, препятствием.
Глава 18. О вере
Самое сложное и, естественно из законов природы вытекающее, поклонение единому Божеству держалось ненарушимо у народов с начала мироздания до тех пор, пока невежество и пороки не одержали верха над всеми, и весь почти земной шар не создал себе с ужасающими суеверием и тупостью многочисленных, бессильных и смертных богов. О готах же и скифах держится слава, что они дольше, нежели прочие народы, хранили в совершенно целом виде и первобытную веру, и первобытный язык, так как они ведь, в самом деле, двигаясь из Армении на Север, долгое время не вели войн с чужеземцами и не попадали под их владычество. Но когда у них начались внутренние раздоры и соседние народы вступили в сношение с ними, то они также стали не только создавать себе разных своих богов, но и поклоняться чужестранным идолам. Из этих пугал они поклонялись следующим, называя их по-скифски: Весту — Табитою, Юпитера — Паппеем, Гею — Апиею, Аполлона — Этосиром, Венеру — Артимпазою, Нептуна — Тамимасадом, а в честь [362] Марса и Геркулеса они совершали воистину изумительные и жестокие обряды. Кроме того, говорят, некто Отин прибыл в 3174 году от сотворения мира из Азии в страну готов и принес с собою новые веру и законы; впоследствии же он был смеха достойным образом обоготворен готами и причтен к сонму богов-покровителей. Изображение его, снабженное золотым оружием, они поставили в знаменитом Упсальском капище вместе с главным идолом, Тором, и богинею Фрикой. Громадная золотая цепь опоясывала башню этого капища. Поклонение этим богам готы при знаменитых своих, за пределами отечества, царях далеко распространили вместе с своим владычеством. Едва ли можно сомневаться в том, что, действительно, у мосхов были те же божества — в старину называвшиеся кумирами, — как и у готов, хотя с течением времени и переменою места они также изменялись.
Вместе с другими славянскими народами мосхи поклонялись Усладу, Хорсу, Даж-богу, Стрибе, Симергле, Мокошу и Перкуну или Перуну, украшенному серебряной головой, в честь которого постоянно горел костер из дубовых поленьев. Верховный жрец, называемый Криве и обитавший в городе Ромове, долгое время служил им. Позднее, в другие времена, они воздавали божеские почести другим богам, Ладе, т. е. Плутону, Лелю и Поделю, т. е. Кастору и Поллуксу. И в настоящее время, по сию пору, лапландцы богохульно поклоняются каменным изваяниям и огню, а сибиряки — своей Золотой бабе, т. е. старухе, сделанной из золота, принося ей в жертву драгоценнейшие меха и сырые внутренности оленей. А так как у этого идола-старухи один ребенок находится на руках, а другой — на коленях, то это и послужило причиною к тому, что некоторые гадают по ней кой о чем неизвестном.
В древности родоначальники мосхов до того не терпели нарушения священных своих обрядов или малейшего внесения в них чего-либо чужеземного, что ученейший их философ Анахарзис был умерщвлен царем Савлием за то, что по возращении своем из долгого путешествия домой вздумал совершать жертвоприношение по греческому образцу, а царь Скила был изгнан борисфенитами из своего царства за то, что принимал участие в празднествах Вакха. В иные еще времена божества и жрецы готов и скифов находились под сильным влиянием византийцев и других греков. Поэтому, рассказывают, некогда гиперборейские девы прибыли в Грецию для жертвоприношения Аполлону, также как и скифский философ Аварид, во времена Креза, посланный своими земляками для произношения обета ради избавления Скифии от чумы, свирепствующей в ней. Когда же, наконец, Всеблагой и Всемогущий Искупитель мира возвратил, ценою собственной смерти, людям вечную жизнь и благодетельно возвестил всем истинное Богопочитание, то некоторые московские [363] племена, по их же словам, были научены спасительной вере Христовой самими апостолами, хотя они после сего постепенно утратили ее, так как подпали под владычество других народов (а также огрубели вследствие взаимных войн). Это мнение поддерживается преосвященнейшим кардиналом Баронием и точным смыслом и ходом апостольской истории.
Кем же именно из апостолов было научено вере Христовой то или другое скифское племя (а многие утверждают, что она была возвещена в Скифии и словесно, и письменно), трудно решить вследствие последовательных переселений этих племен в разные места. Я, впрочем, убежден, что св. Фаддей, память которого русские чтут особенно пред другими, а также и св. Варфоломей, от которого они, по их словам, приняли многие основные положения христианства, как бы то ни было, но распространили свет Евангельский в восточной Московии, чрез соседние с нею народы, ибо они оба проповедовали в северной (передней) части Персии и в Армении. А то, что говорится о св. Филиппе, который, по свидетельству Авдия, Винцентия, Бергамаса, Петра де Наталибус и других, в течении двадцати лет проповедовал Евангелие скифам, а также о св. Андрее, который учил по обоим берегам Евксинского Понта, по свидетельству Евсевия и Никифора, — это, я полагаю, касается более западных русских. Сократ замечает, что в 363 году на Антиохийском соборе присутствовал и подписал соборное послание к императору Иовиану русский епископ Антипатр, однако некоторые считают, быть может ошибочно, что Антипатр был епископом не русским, а города Рос в Малой Азии. Как бы то ни было, но в 325 году на Никейском соборе действительно присутствовали какой-то скифский епископ и Феофил, епископ готский. Или, если кому угодно, пожалуй, скажем, что в 369 году, когда св. Никет, епископ даков, обращал в христианство готов, скифов и гуннов, то большая часть мосхов уже была принявшей христианство. В это же самое время, говорит св. Иероним, имя Христово стало известно и народам на Нервийском побережье Ледовитого океана. После того же, как сей Божественный пламень неоднократно, как бы, был на некоторое время заглушаем мрачными гуннскими полчищами, он снова в 867 году — некоторые ошибочно относят это к 886 году — стал разгораться, когда во времена Рюрика, князя русского, император константинопольский Василий Македонянин, как свидетельствуют о том Зонара и Никифор, отправил архиепископа к русским, и этот на виду у мосхов, ожидающих чуда, бросил в огонь св. Евангелие и вынул его оттуда нисколько не поврежденным, чем и обратил в христианство громадное количество людей, хотя об обращении самого Рюрика у этих писателей ничего определенного не находится. Но даже это чудо недостаточно прочно укрепило корни вновь насажденной веры, [364] так что потом царица Ольга и внук ее Владимир снова стали распространять ее.
А именно, в 958 году Ольга, как говорит Цедрен, будучи уже вдовою, отправилась в Константинополь к Константину, сыну Льва, с немалой свитою из русских вельмож и там крестилась в святой купели и приняла имя Елены. Возвратясь домой, она после многих тщетных попыток к обращению своего народа послала в 973 году послов к Оттону, императору римскому и германскому, с просьбою прислать епископов в Россию. В следующем году прибыл св. Адальберт с целью проповедовать Евангелие в пределах России, но был так неожиданно прогнан невежественной толпой, что едва ушел живой. Иные полагают, что это произошло в 959 году, что, насколько мне это известно, менее верно. Когда же Восточная империя после Цимисхия досталась Василию, сыну Романа, то Владимир, наисчастливейший князь русский, во время войны принял в Херсонесе Таврическом св. крещение и вместе с тем женился в 980 году на сестре императора, как я выше в рассказе о нем несколько подробнее уже сообщил. Он распространил с громадными усилиями и, в особенности, благодаря трудам Льва, первого митрополита киевского, Евангелие широкою волною по всему пространству России, а с течением времени мосхи обратили в христианскую веру, ими принятую, даже и соседние, им подвластные народы. Таким образом научились почитать Христа, частью благодаря грубой проповеди русских священников, частью же по принуждению, вследствие царского приказания, Мордва, Вятка, Пермь, Печора, Сибирь и другие области. А между тем в 997 году св. Бонифаций, сын Богуслова, короля в Славонии, посланный папою Григорием V, явился к остальным, пребывающим еще в язычестве, русским племенам и, пройдя по приказанию какого-то царька невредимым сквозь огонь, блестяще доказал этим чудом превосходство христианской веры; об этом подробно рассказывает Петр Дамианский в жизни св. Ромуальда.
По истечении приблизительно одного столетия пытался, кажется, не без некоторого успеха обратить в христианство тех русских, кои ныне частию подчинены полякам, а частию — мосхам, также и св. Бруннон. В древние времена мосхи, по свидетельству Зонары, постоянно были подчинены киевским митрополитам, зависевшим от константинопольского патриарха, как высшим блюстителям священных обрядов; когда же поляки захватили Киев, то мосхи испросили себе у константинопольского патриарха особого митрополита, а по расширении их государства и усилении их власти они даже избрали одноплеменного себе патриарха, с тем чтобы он постоянно пребывал в Московии. В 1074 году сын одного из русских князей, Димитрий, отправился в Рим и принял царский венец от папы Григория VII, открыто исповедуя римскую веру. Свергнутый братом с [365] престола, он в следующем году бежал к императору Генриху искать у него помощи и, по словам историка Ламберта, принес с собою неисчислимые богатства, состоящие из золотых и серебряных сосудов и драгоценнейших одежд. Император, правда, отправил в Россию, с целью попытать примирение, Бурхарда, архиепископа трирского, на сестре коего был женат брат Димитрия, но дело остановилось в самом начале, ибо ему помешали не только столь же драгоценные дары со стороны захватчика, но и, кроме того, то, что Генрих был опутан внутренними междуусобицами.
Что касается основных положений веры московитов, то в настоящее время они исповедывают то же учение, как и греки, и читают чуть ли не все книги последних в славянском переводе, хотя в предшествующие века они придерживались многих обрядов, совершенно не согласных с греческими и усвоенных ими либо по удобству их, либо же благодаря невежеству. Кроме греческих у них, правда, есть несколько и собственных сочинений, например: каноны Иоанна Митрополита, которого они считают пророком; чудеса св. Николая Барского и какого-то св. Филиппа; вопросы Кирилла Русского к Нифонту, епископу новгородскому; постановления царей — Владимира и Ивана Васильевича; приговор над действиями кардинала Исидора на Флорентийском соборе и, наконец, новейшее — приговор патриархов константинопольского и александрийского, которые были призваны в Москву десять лет тому назад и лишили русского патриарха, за некоторые его нововведения в делах веры, сана. На этом собрании главным образом, кажется, был обсуждаем вопрос о некрещении вторично христиан, несогласных с русскими, и о том, чтобы папа римский не обзывался бы всенародно, как это раньше делалось из году в год, гнуснейшими, нарочно для сего подобранными именами. Также была прекращена и ересь тех, кои пытались свести все иконопочитание к поклонению лишь Христу, Пресвятой Богоравной Деве и св. Николаю. И до того свято и ненарушимо соблюдают русские все предписания веры, что никто не смеет, под страхом жесточайшего наказания, вымолвить что-либо не согласное с ними. Этим они одни достигли того, чего лишены почти все остальные христиане, — незыблемого единомыслия в вопросах веры.
Глава 19. О духовном сословии и его силе
Высшая забота об охране веры почти поровну разделена между самим царем и главным епископом и патриархом. Хотя верховная власть во всем государстве, как в церковных, так и светских делах, принадлежит исключительно одному царю, все же он оказывает духовенству и патриарху некоторое уважение, и поэтому-то и нынешний царь, намереваясь лишить патриарха Никона сана, призвал с громадными [366] издержками вышеупомянутых патриархов в Москву, дабы они, конечно, наилучшим образом обсудили бы все это дело и постановили справедливое решение. Действительно, дабы показать, как почтительно они относятся к своим патриархам, цари всенародно оказывают им в торжественных случаях большие почести и позволяют им иметь свои особые присутственные места, в которых разбираются духовные тяжбы, не первой, впрочем, важности. Первое из них называется разрядом, и в нем хранятся деловые бумаги духовенства и список всего церковного имущества, второе — судным приказом, где разбираются обыкновенные духовные тяжбы, и третье — казенным, который ведает казну патриарха и доходы его. И хотя некогда московские митрополиты назначались константинопольскими патриархами, однако с начала нынешнего столетия, когда мосхи получили свое особое патриаршество, они ни за каким делом к ним, вследствие сего, не обращаются. В настоящее время при избрании патриарха епископами царю одновременно предлагаются два базилианских монаха, из которых он одного, подходящего, и избирает, вручая ему епископский посох с следующими словами:
“Пресвятая Троица, вручившая нам верховную власть, ставит тебя в патриархи”. Немедленно после сего такие же свои русские епископы совершают торжественный обряд посвящения. Прочие лица духовного звания до архимандритов включительно также сперва представляются царю, но утверждаются царем вместе с патриархом. Десятину взимают со времен Льва, первого митрополита, только епископы. Раньше, когда русские находились под владычеством поляков, она взималась последними одинаково со всех через каждые семь лет, но потом, по занятии Киева, они имеют своего особого митрополита. Духовенство владеет по всей Руси весьма обширными и богатыми поместьями, составляющими третью часть всего государства, кои в силу сего освобождены от налогов. Известное количество солдат, впрочем, духовенство обязано поставлять. Что касается степеней важности духовных особ, то по сию пору многие сообщали о сем разноречивые и неверные известия, либо потому, что недостаточно подробно разузнавали об них, либо потому, что с течением времени они изменялись. Я здесь в точности приведу по порядку тот перечень их, который я видел в Москве.
После патриарха и его архидиакона первое место занимают митрополиты, которые называются по именам тех областей и городов, коими они управляют, и которые разбирают жалобы подчиненных им епископов. Вот их перечень: новгородский и великолукский, тобольский и всей Сибири, казанский и свияжский, астраханский и терский, галицкий и киевский, ростовский и ярославский, сарский и подонский, муромский и рязанский, белгородский и обский; архиепископы: смоленский и дорогобужский, вологодский и белозерский, [367] псковский, тверской и кашинский, суздальский и юрьевский, черниговский и нижегородский; епископы, называемые мосхами господами или владыками, — вятский, коломенский, архангельский и несколько других, недавно назначенных архимандритов, или аббатов, будет числом едва ли более пятидесяти. За ними следуют протопопы, т. е. старшие священники, и попы, т. е. священники, при отдельных церквах; в одном городе Москве их находится, говорят, четыре тысячи. У каждого священника есть свой помощник — дьякон, так как без него попу нельзя было бы вполне правильно совершать богослужение. Начальники монастырей называются у русских игуменами, а охранители их или стражи — келарями. Монахи и монахини следуют уставу св. Василия и весьма усердно упражняются в разного рода похвальных добродетелях. Монахини остригают волосы в знак того, что свергли с себя всякие мирские оковы, и зарабатывают только сколько нужно для пропитания вышиванием по сукну. Монастыри, все без исключения, отличаются богатством и красотою построек. Наиболее знамениты монастыри в Москве: в память чудес Алексея и, недавно освященный, во имя Господа Христа, а во Владимире — в память Рождества Христова, далее — Белозерский, Епифановские леса, а также и Горицкий-Воскресенский и самый богатый из всех Свято-Троицкий, отстоящий от Москвы на расстоянии двух миллиариев, не говоря уже о монастырях в Новгороде, Пскове и многих других.
В последнем, т. е. Свято-Троицком монастыре, говорят, хранится нетленным до сей поры тело некоего Сергия, тамошнего игумена, умершего в 1563 году. Сюда царь приезжает два раза в год для поклонения находящимся тут святыням, и в течение нескольких дней архимандрит великолепно угощает его и всех его придворных. Есть в России и приверженцы уединенного образа жизни, называемые столпниками, т. е. отшельниками, крайне скудно питающиеся хлебом и редькою и зачастую обучающие язычников вере Христовой. Кроме того, некогда в Московии существовал крайне нахальный разряд людей, называемых халдеями, более похожих на диких, нежели на святых, которые во время рождественских праздников должны были представлять историю о трех юношах, вверженных в пылающую печь, и напоминать об обращении древних руссов посредством огненного чуда и которые всех идущих в церковь и попавшихся им на пути опаляли огнем из трубок. Так как они за это почитались нечистыми, то в праздник водоосвящения они всенародно очищались посредством погружения в воду. Вследствие этого у некоторых явилось неверное мнение, что халдеев подвергают вторичному крещению. Просвирни — суть вдовы, не желающие идти вторично замуж и главное занятие которых, так как они ведут более благочестивый образ жизни, нежели другие женщины, заключается в приготовлении священных [368] хлебов, употребляемых в церквах. Священники, если они только не монахи, женятся только раз и на девственницах, а ночь перед тем, как им приходится совершать богослужение, они спят непременно одни. Мало того, в случае смерти первой жены они не женятся вторично и не совершают более таинств, если не поступят добровольно в монастырь, а только прислуживают другим священниками в храме или же совершенно возвращаются в мирское звание, как бы в прежнее свое состояние. Священнослужители низшего разряда по большей части так мало почитаются, что если они принесут судье жалобу на кого-либо в оскорблении их, то при малейшей с их стороны провинности они сами скорее, нежели истинный виновник, терпят наказание. Все, с кем они затевают ссору, безнаказанно колотят их палками по всему телу, кроме головы, но если кто собьет у них с головы митру, возложенную епископом, тот подвергается тяжкому наказанию. В одежде они мало отличаются от всех остальных, кроме того, что носят волосы распущенными и не стригут их. В вопросах, касающихся учения веры, они крайне невежественны и нередко подвержены пьянству, предпочитая лучше казаться святыми, нежели быть таковыми действительно. Говорят, что некий митрополит московский, прежде чем выходить из дому, обкуривал свое красное лицо серою до бледности. Монахи же изнуряют себя крайне скудною пищею, часто едят и рыбу, но постоянно воздерживаются от всякого рода мяса и во всем остальном ведут, под суровейшим управлением настоятелей, образ жизни, несколько более просвещенный и святой. Поэтому мосхи, приветствуя, называют их “батюшками”, т. е. отцами, и целуют у них при встрече руку и просят у них благословения в виде осенения крестным знамением, хотя бы даже мимоходом.
Глава 20. О церковных службах и обрядах
Хотя мосхи продолжают питать к латинской церкви ненависть, унаследованную ими от греков, однако в основных учениях веры они почти во всем согласны с нею, но так как у них все подчиняется личному чувству, а общественное благо и согласие все более и более пренебрегаются, то и самое это сродство служит к еще большему раздражению.
О тайне Пр. Троицы они рассуждают не вполне верно, полагая, что Св. Дух исходит от одного Отца чрез Сына, хотя в настоящее время, кажется, они и об этом вопросе имеют более верное представление, нежели раньше. Детей они крестят на восьмой день, так называемым малым крещением, причем назначают ему имя, и призвав для сего священников, а более торжественный обряд крещения откладывается до сорокового дня, когда детей помазывают также миром, хотя это совершается только патриархами и епископами. При [369] самом св. крещении не одна только голова окропляется водою, но ребенок весь погружается в нее, а священник произносит: “Крещается раб Божий во имя Отца и Сына и Св. Духа”, причем состригает у ребенка ножницами волосы на макушке и, закатав их в воск, прячет где-нибудь в церкви. Затем он трижды помазывает ему лоб миром, трижды натирает ему рот солью, надевает на него чистую рубашку, вешает на шею крест и назначает ему покровителя из святых. Восприемников, или свидетелей крещения, по большей части бывает шесть, того и другого пола, которые плюют на землю, когда священник произносит отречение от сатаны. Если случится, что ребенок умрет раньше, чем начнется крещение, то русские согласно с католиками полагают, что он будет находиться в ином, особом месте. Священнейшее и спасительнейшее таинство причащения они совершают под обоими видами, т.е. хлеба и вина, и верят в действительное превращение, или претворение. Вино они разбавляют теплою водою, дабы вернее изобразить воду, истекшую из божественного бока Спасителя. Они употребляют хлеб не пресный, но кислый, т.е. перебродивший, и дают его вместе с вином на ложке детям до семилетнего возраста, ибо уверены, что именно с этого возраста люди начинают грешить; большинство же обыкновенно причащаются только перед праздником Пасхи, а многие — лишь в последние минуты, перед самою смертью. Больному, если нельзя иначе, дают только освященный хлеб, смоченный тремя каплями вина; если же он не может проглотить и его, вследствие болезни глотки, то ему, по крайней мере, вливают вино; сумасшедшим же дают только прикоснуться губами к хлебу, напитанному вином. Хлеб, который дают больным, они большею частью освящают в Вербное воскресенье на Страстной неделе и хранят его в серебряном ковчеге, имеющем вид голубя или башни; когда этот ковчег впоследствии проносят по улицам, то народ поклоняется ему, падая на колени. Обедня служится по определенным, праздничным дням и, кроме того, каждый раз, как кто-либо предложит священнику плату за совершение ее; во время обедни священник, стоя пред дверями в алтарь, показывает народу чашу с вином и блюдо с хлебами, а в конце обедни раздает эти хлебы, иначе называемые антидором, из которых вынуты частицы для освящения.
Кроме обычной, русские иногда служат на славянском языке и более длинную обедню св. Григория. Проклятий, произнесенных кем бы то ни было из священников, они ужасно боятся и считают их одинаково пагубными и для тела, и для души. Во всех поступках и грехах своих, какие только за ними водятся, они признаются, о каждом отдельно, священнику на пороге храма, и тот назначает им искупления за них. Более тяжкие грехи, заключающие в себе оскорбление величия Божеского, могут быть, по их мнению, также смыты водою, освященною в праздник Богоявления. С этою же целью [370] они прибегают к длинному ряду усердных молитв и совершают пешком весьма длинные и утомительные путешествия. После смерти душам отводится некое мрачное место, в средине между раем и адом лежащее, где они и пребывают вплоть до Страшного Суда, отягченные грехами, ибо, говорят они, человек не может попасть в рай или ад, прежде чем будет произведен над ним суд, так как он совершает и добрые дела и злые, и не особенно тяжкие и тайные, но в ожидании суда они, преимущественно по субботам, молятся за умерших, произносят обеты и делают пожертвования. В ночь накануне всеобщего поминовения покойников они выставляют в церкви бобы с медом, которые потом раздают нищим. Помазание св. елеем (они признают так же, как и католики, семь таинств) они совершают над умирающими, после чего считают противным вере давать больным какое бы то ни было лекарство, даже если они, оправившись, вновь впадут в болезнь. В первое воскресенье Великого поста патриарх в присутствии царя с особого возвышения предает в Кремле отлучению от Церкви еретиков, не согласных с греческою верою и виновных в мятежах. Если кто из русских усомнится в вере, того немедленно, как мы уже выше говорили, живого ввергают в костер или лишают жизни посредством иной какой казни.
В наше время царь и патриарх велели объявить двум знатным женщинам, чрез их мужей, что им будут перебиты голени, если они не обратятся к более подобающему образу мыслей, так как они, более, чем следовало бы, изучая Св. Писание, полагали, что многое в обрядах следовало бы исправить. А дабы уничтожить возможность ложных толкований и повод к какому бы то ни было сомнению, никакие поучения к народу отнюдь не допускаются. Они поэтому страшно ненавидят белорусов, сохранивших несколько более свободные обряды, и недавно еще запретили им объяснять Св. Писание народу в их церквах, имеющихся в Москве.
Крестное знамение они творят, сложив первые три пальца вместе, со лба на грудь и с правого плеча не левое. Молятся они на своем родном, т. е. славянском, языке и на нем же совершают все священные службы, причем поют псалмы Давида с некоторыми антифонами, читают Евангелия и молебны святым, для чего ежедневно утром до полудня и вечером после него призываются колокольным звоном в святой храм, а в праздники многие, по благочестивому усердию своему, встречают день в храме. Они хвастаются с большою гордостью, что они одни обладают Светом Истины. Освященная вода и благовонное курение у них в церквах в большом употреблении. Те, кто знает за собой тяжкие преступления или имевшие супружеское соитие, молятся лишь на пороге храма, пока не получат прощения грехов или не очистятся в бане. Иностранцам всем безусловно запрещено входить в храмы; если же кто дерзновенно войдет туда, [371] то его либо принудят принять веру московскую, либо же подвергнут какому-либо иному, не легкому, наказанию. Поэтому многие были удивлены, когда в 1672 году польские послы были приглашены русскими в церковь. Почести воздают русские святым, поистине, величайшие, так, что изображения Господа Христа, Пр. Девы, апостолов и других без различия святых они крайне невежественно называют “Богами”. Пред живописными, а не резными, изображениями святых, кои они держат у себя на дому, они днем и ночью зажигают восковые свечи, кадят благовониями, воздевают руки, земно кланяются, осеняют себе лоб крестным знамением и самоуверенно препоручают себя им. Пр. Богоравной Деве, которой они приписывают свиту в 300 ангелов, и св. Николаю отведены первые места, по степени почитания их. Впрочем, кроме апостолов, они почитают немало и других св. первосвященников и даже нескольких римских пап, живших до разделения Церквей. Св. Николай происходил из города Патара и одинаково прославился, как при жизни, так и по смерти, чудесами, так что в настоящее время Церковь его называет Великим; во времена императора Константина Великого он был епископом в Мирах Ликийских, откуда впоследствии его мощи были перенесены в г. Бар, в Неаполитанском княжестве. Про некоторых своих святых русские рассказывают много чудесного: одни, будто бы, переплывали море, сидя на жерновах, другие, будто бы, таким же образом летали по воздуху, и много и других чудес они-де являли в этом же роде. Многие поэтому полагают, что мосхи, увлеченные своим легковерием, неудачно приписывают многие черты, свойственные их героям, т. е. гигантам, своим святым.
В пище они весьма часто соблюдают строжайшее воздержание и не только по средам и пятницам не употребляют в пищу сахара, ничего молочного, яиц и мяса (в субботу они едят мясо), но строжайше соблюдают в году четыре важнейших, как они их называют, поста. Во время первого поста, перед Пасхою, продолжающегося 48 дней, даже самые знатные люди ничего не ставят на стол, кроме овощей, после того, однако, как предадутся необузданным пированиям в предшествующую этому посту неделю, которую называют масленицей, а греки — сырною, хотя этот недостаток благочестия они большею частью стараются загладить тем, что три первых дня этого поста, три серединных и три последних они проводят без всякой пищи и пития. С праздника Св. Троицы и до праздника свв. Петра и Павла, приблизительно, в течение 40 дней они снова лишают себя мяса по причине второго поста. От 1-го до 15-го августа они добровольно терпят лишения в память Успения Девы Богородицы, поджидая новый год и обильную плодами осень. Наконец, во время четвертого поста, перед Рождеством Христовым и называемого Филипповским, они отказываются в течение шести недель от обычных [372] своих блюд. Переходящие в русскую веру иностранцы постятся 40 дней, славяне — лишь 8 дней и наставляются, до принятия ими веры, в монастыре. Правда, есть весьма много русских, которые, питаясь лишь хлебом да водою во время общего воздержания, относятся к сему с досадою. Кто коснется женщины во время Пасхального поста, тот на целый год не причащается Св. Тайн. Иностранец, женившийся на русской, обязан принять также и ее веру, которую русские хотя и не навязывают никому против его желания, во что бы то ни стало, однако, неустанно убеждают к тому. А кого они переманили в свою веру, тому Москва станет вечною тюрьмою.
Торжественные шествия или церковные ходы бывают по всему городу, весьма пышные, причем и сам царь принимает в них участие. Во время праздника Пасхи русские в знак радости стреляют рано утром из ружей, что запрещено в обыкновенное время, и звонят в колокола, не переставая, только что не ночью, в течение всей недели. Рано же утром по прочтении того места из Евангелия, где говорится о Воскресении Христа, они в каждом приходе целуют в храме священника в плечо и, кроме того, целуются во храме друг с другом. Как мужчины, так и женщины, при встрече целуются и обмениваются пасхальными яйцами, окрашенными в красный цвет; они говорят, что это, по преданию, с первых веков христианства служило выражением христианской любви. Ибо тот, кто приветствует первый, говорит другому: “Христос Воскрес”, на что тот отвечает: “Воистину Воскрес”. Такими подарочками, яйцами, щедро также оделяет и царь своих служащих и гостей. Для того чтобы наравне с другими получить этот знак царской милости, и мы, сняв предварительно с себя, согласно обычаю, перчатки, шляпы, плащи и шпаги, приветствовали царя, сидящего на великолепном престоле и окруженного длинным рядом приближенных, трижды низко кланяясь ему и касаясь пальцами пола, затем, преклонив колени, целовали его руку, в которой он нам протягивал два яйца каждому. В праздник Богоявления царь и патриарх отправляются блестящим шествием с великолепными торжественными обрядами вместе с знатными людьми и в сопровождении большого количества духовенства на Москву-реку для освящения ее. По всему пути от дворца до самой реки, так как он покат и скользок, устраивается гладкая деревянная лестница. Впереди несут изображения святых, сверкающие огнем от многочисленных восковых свечей, при неумолкаемом звоне колоколов, пении священных песней и каждении благовониями, а за ними следует царь с придворными, в великолепных одеждах. Стены, окна, крыши, река и оба ее берега на большом протяжении покрыты бесчисленным множеством народа и красивыми рядами солдат. На реке, там где во льду вырезано отверстие локтя в 4 величиною, ставят деревянные решетки и разноцветные шатры. Посреди их виднеется [373] небольшой легкий помост, спускающийся несколькими ступенями до самой воды, на который становятся царь с патриархом. Когда патриарх длинным молебствием освятит воду и все будет уже совершено по обряду, то, прежде всего, подводят царские сани, запряженные шестью белыми лошадьми, на которые и ставят несколько сосудов с освященною водою, для употребления ее в будущем, после чего и все наполняют свои сосуды тою же водой и бережно относят их домой. Иные, понабожнее, наперерыв друг перед другом бросаются в самую прорубь или только окунают туда голову, что, впрочем, для многих оказывается пагубным по причине большого мороза. С не меньшею торжественностью и пышностью празднуется и Вербное воскресение. Среди толпы прочих зрителей располагаются солдаты кругом на Царской площади, ближайшей к главным воротам в Кремле, там где находится большой каменный дугообразный выступ в виде луны, с красиво развевающимися знаменами и развернутым строем. Сюда являются сперва патриарх, облаченный в первосвященническую одежду, в сопровождении всего духовенства, а вскоре за ним сам царь со всеми своими приближенными, пред которым много священников несут образа и поют особые молитвы и некоторые псалмы, после чего происходит раздача пальмовых ветвей, часто настоящих, которые привозят русским из Персии. После сего царь пешком ведет лошадь, на которой сидит патриарх, за красный повод в Кремль к святым церквам. Впереди же всех едет повозка, везомая лошадьми в великолепных попонах, на которой стоят искусственные деревья, обильно увешенные цветами и плодами. На ветвях их сидят несколько маленьких мальчиков, наряженных ангелами и весело приветствующих пением “Осанна”. Весь путь, по которому двигается шествие, устлан красным и зеленым сукном, которое потом снимается молодыми солдатами, идущими следом за боярами, и шутливым грабежом растаскивается ими по всем направлениям. Сам царь обыкновенно получает от патриарха двести рублей в вознаграждение за свой труд. Лошадь, покрытая белою шелковою попоною, на которой едет патриарх в этом торжественном шествии, постепенно получает все меньше и меньше корма, дабы она, оставив всякую горячность, более походила на осла, и, в течение нескольких недель до шествия, проваживается по этому пути, туда и обратно.
Глава 21. Об иноверцах в Московии
Хотя у мосхов почти совсем не было, или не осталось, еретиков из русских, однако они и поныне допускают, по необходимости, различные богопротивные обряды некоторых. Так, они, с одной стороны, постоянно отовсюду изгоняют евреев из Московии, но близ [374] Ледовитого океана и Татарского моря в стране самоедов, Обдории и Сибири, в русских пределах, они и до сей поры допускают поклонение идолам и солнцу. У рек Танаиса, Волги и близ Каспийского моря им подвластны татары, срамящие себя свальным многоженством либо исповедующие лживую магометанскую веру; во многих городах России они даже, по необычайному попущению царя, построили свои храмы; лютеране же и кальвинисты не только в самом городе Москве, но и в Архангельске и других городах открыто отправляют богослужение по-своему, но не употребляют колоколов. Царь, из-за иностранцев-купцов и солдат, так милостиво относится к ним, что даже сам патриарх не решается присвоить себе какую-либо власть над ними. Так, в наше время лютеране по собственной воле представили одно дело по обвинению в двоеженстве на решение патриарха, но тот заявил, что это его вовсе не касается. Одним лишь римским католикам до сих пор не разрешено иметь своего священника в Москве, хотя немало католиков всех подразделений занимают у русских как военные, так и гражданские должности. Французский король Людовик XIII, ревностный христианин, вел в 1627 году чрез своих послов переговоры с царем о торговых сношениях и о свободе вероисповедания, но получил отказ, какого не ожидал. Пытались неоднократно сделать то же и непобедимые короли польские, но с таким же успехом. До того сильна исстари вражда между греческою и латинскою Церковью, что она, по-видимому, не поддается никакому человеческому врачеванию.
Глава 22. О браках и о власти мужей
Жених, собирающийся вступить в брак, при посредничестве знакомых или родственников, с невестою, которую он раньше ни разу не видал, прежде всего договаривается о приданом, с той и другой стороны. В день, назначенный для свадьбы, отец невесты приходит один к ней и острием стрелы разделяет ей волосы, распущенные ею по лбу, после чего она, сидя с открытым лицом, принимает подарки от друзей. Засим ее вновь накрывают и ведут в другую комнату, где она садится одна за стол с женихом, которому мальчики в белых одеждах подают соль, хлеб и творог, от которых отведывает один лишь священник, предварительно благословив их. Вслед за этим они отправляются, сопровождаемые свитою родственников, великолепно наряженных (причем почти все бывают сильно выпивши), в церковь для совершения обряда венчания. Здесь они, повторяя то, что им подсказывает священник, дают друг другу клятву в верности, и супруг обещает жене не бить ее, а жена мужу — не изменять ему. Засим священник, возлагая на каждого из них венок, плетенный из полыни, произносит: “Тех, кого Бог соединил, человек да не разлучает”, [375] и другие слова священной брачной клятвы и скрепляет весь обряд, давая поцеловать крест (брачующиеся дарят также при этом друг другу кольца в знак взаимной любви). Засим новобрачная, распростершись у ног мужа, целует его сапог, а друзья, зажегши восковые свечи, подают, тем временем, священнику чашу с вином, которую тот предлагает новобрачным опорожнить с пожеланием им благополучия, и те, выпив все вино, растаптывают чашу ногами, причем обещают, что будут таким образом соединенными силами уничтожать тех, кто вздумает расстраивать их любовь. Вернувшись, верхом, в каретах или на санях, домой, садятся за пир, причем новобрачная притворно всхлипывает, вздыхает и плачет, а новобрачный после третьего блюда насильно уводит ее, несмотря на то что она все время ему сопротивляется, в спальню. Гости тем временем не забывают себя, угощаются из больших кубков, а свахи — женщины с продажным языком — усердно оплакивают в печальных стихах перемену в судьбе новобрачной. Час приблизительно спустя отец новобрачного выносит гостям из спальни стакан, полный вина. Если он дыряв, и вино каплет из него, — значит невеста оказалась не сохранившей целомудрия, и пир кончается печально: весь брачный договор считается расторгнутым, и мнимая девственница печально возвращается к своим родителям. Показывая же стакан, полный и целый, отец новобрачного дает понять, что невеста оказалась целомудренной и достойной уважения, и тогда все с пением и пляскою предаются неистовому пьянству, причем громче и более всех радуются благополучному исходу свахи. Способ удостоверения в целомудрии у них тот же, как у многих варваров, и представляется, не в обиду им будь сказано, весьма неосновательным нашим врачам. Если новобрачный увидит, что новобрачная обладает каким-либо телесным недостатком или пороком, что она хромает, слепа, стара или больна, то он может развестись с нею, но не иначе, как дав ей новое приданое. Впрочем эти обычаи и подобные им у простого народа отчасти изменены, отчасти же не в употреблении. Воспрещается вступать в брак между собою родственникам по крови до четвертого колена, связанным духовным родством и тем, кто когда-либо были свидетелями в одном и том же деле. Вступающих в третий раз в брак они обзывают, женщин — неистовыми, а мужчины подвергаются не меньшему также нареканию. Развод у них часто бывает из-за пустяков, по бракоразводным грамотам и по приговору священника. Знатные люди вступают в брак и поныне в незрелом возрасте, чуть не детьми, и научаются супружеской любви меж детских игр. Перед тем как лечь спать с женой, они, по старинному завету Кирилла Русского, сперва снимают крест с шеи и образа со стен, а на следующий день, если не успели еще обмыться, то молятся у дверей храма, где в старину стояли грешники; это они делают [376] также и после других оскверняющих их действий. Дома у себя, согласно старинному русскому и нынешнему восточному обычаю, как, быть может, нигде еще на земле, мужья пользуются такой властью над женами, что могут даже продавать их другим в рабство на известный срок. Эта подчиненность супругу, кажется, по необходимости существует у русских, так как без нее не могло бы быть любви. Действительно: так как народу этому от рождения суждено рабски повиноваться, то отеческая власть одинаково сурова относительно слабого пола, дабы дочери приучались по примеру матерей исполнять приказания и дабы склонное к разврату сословие бабенок находилось в постоянном страхе, а мужья только такого рода суровым обращением успокаивали бы ту ревность, которую часто возбуждают в них дерзкие созерцатели красоты. Поэтому у них на первом месте, около кровати, между другими предметами, необходимыми в хозяйстве, вешается и ременная плетка, называемая “дураком”, и жены постоянно оказывают мужу почтение, с притворно скромным видом, с опущенною главой и наполовину закрытыми очами быстро исполняя все его приказания, так что по виду супруги скорее совершенно чужды друг другу, а не связаны брачными узами. Тем не менее, однако, и у мосхов встречается немалое количество Вулканов-рогоносцев и, притом, между знатью.
Глава 23. О воспитании детей и об опеке их
Заботе о правильном воспитании детей, полезном в высшей степени как для всего государства, так и для частных лиц, мосхи отводят последнее место, так что дети подрастают у них на полной свободе и распущенности. Они не только не преподают им никаких правил пристойного образа жизни, но, напротив, считают нужным учить их, в банях и в постелях, многому такому, что должно быть окутано глубочайшим мраком. К школьным занятиям дети приступают поздно, так что нередко познают жену раньше, чем грамоту. Обращаясь постоянно между пьяными, они становятся лентяями, неотесанными, приобретают чудовищные привычки, никогда почти ничего честного не делая и не помышляя даже о лучшем образе жизни. Отцов они уважают весьма мало, матерей — едва ли уважают вообще. Пока отец жив, даже взрослые дети находятся в его полной власти: он имеет право наказывать различными способами непокорных и четыре раза продать их, на совершенно законном основании, если задолжает кому-либо. К сиротам назначаются опекуны, большею частью, царем, хотя нередко берут опеку на себя, по воле завещателя, ближайшие родственники, но и те и другие обязаны представлять точнейший отчет в приходе и расходе царю, как верховному опекуну над всеми. [377]
Глава 24. О погребении
В старину мосхи хоронили своих покойников весною, а до этого времени хранили их на чердаках, может быть, для того, чтобы, в назидание всем домашним, напоминать каждому о его собственной смерти, или для того, чтобы, подобно китайцам, лучше выразить свою душевную признательность покойнику в его присутствии. Ныне они их предают земле — подательнице и принимательнице всего — по истечении суток, согласно изданному закону. Похороны происходят приблизительно в таком порядке: труп, положенный в гроб, относится на столе или на санях, в сопровождении большого количества плачущих, на кладбище. Похоронное шествие открывают несколько певчих и священников с зажженными погребальными факелами. За ними следуют родственники покойника, тоже с восковыми свечами в руках, с повязанными головами, ударяющие себя в грудь и небрежно одетые. Далее идут женщины-плакальщицы с распущенными волосами, в траурных одеждах, старающиеся вызвать сожаление притворным выражением лица и быстро высыхающими слезами, с воплями и рыданиями поющие похвалы покойнику. Засим, по окроплении покойника освященною водою, священники быстро прочитывают над ним молитвы и его немедленно — утром ли, или после полудня, это безразлично, зарывают в землю, причем медленно ударяют в один лишь колокол. Зимою тела людей небогатых сваливаются в кучу в особые небольшие дома и замораживаются, а при наступлении вновь весны извлекаются оттуда и хоронятся более тщательным образом, ибо зимою копать землю, обратившуюся от холода на большую глубину как бы в камень, и слишком трудно, и слишком дорого. Каждому покойнику надевают на ноги башмаки, а в руки дают грамоту о свободном пропуске, которую он должен показать св. Петру в доказательство того, что ему отпущены священником его грехи. Если случайно кто-либо будет убит, не имея креста на шее, то тому следует, по мнению русских, отказать в молитвенной помощи и погребальных почестях. Печаль выражается у русских изорванною одеждою черного цвета, но по истечении шести недель всякие сетования прекращаются. Все время, пока последние продолжаются, доступ к царю запрещен. Но, дабы почтить память умерших поминальною трапезою, русские приносят по субботам пищу в маленькие хижины, выстроенные над могилами, и таким образом приносят жертву душам родственников. Описывая кратко эти похоронные обряды, москвитянин Кирилл в своих вопросах выражается так:
“Вели отслужить за душу умершего пять обеден и дай за это священнику гривну, т. е. десять оболов, а также ладана для каждения, пять свечей, вина и кутьи, приготовленной из трех частей сваренной пшеницы и одной — четвертой — части чечевицы, бобов, гороха и иных плодов, с прибавкою к ним меда и сахара”.
Книга четвертая
Естественные богатства государства и его обширность
Глава 1. Об умеренности климата
Почти по всей Московии климат весьма суров, а народы, живущие на крайних берегах Северного океана, не только терпят стужу и ежегодно бывают погребены снегом, наносимым целыми горами, с тем, чтобы впоследствии вновь ожить, но и блуждают почти постоянно во мраке, зачастую едва на час рассеиваемом дневным светом. Но, тем не менее, даже в крайних пределах Лапландии находятся огнедышащие горы и ключи кипящей воды, как в Гренландии, Исландии и на Канарских островах. Россия, лежащая у Каспийского и Черного морей, дышит более мягким воздухом, и в ней созревает виноград и другие плоды. В самой же середине страны, около города Москвы, воздух так уравнен, что насколько зима сковывает, настолько лето, хотя и не на одинаковое время, вновь оживляет. Девятимесячные морозы сменяются неполным трехмесячным жаром, достаточно, однако, сильным, и русские, по-видимому, успевают в этот короткий промежуток времени и посеять, и собрать жатву, причем хлеб скорее выпекается на солнце, нежели созревает. Поэтому они часто страдают от излишества того или другого. 1525 год от Р. Х. оставил по себе в этом отношении печальную память: тогда зима погубила зверей и людей, а лето сожгло своим собственным зноем все плоды и леса. В наше время свирепствовал такой холод, что воздух как бы отвердел, и выходившие наружу, утром и вечером, с трудом могли дышать; дым, встречая препятствие в воздухе, падал сверху и стлался по земле, и многие, отважившиеся выйти наружу, поплатились за это носами, руками и ногами. Тогда же видели, что птицы падали из воздуха, а многие находившиеся в пути странники лишались внезапно жизни, не чувствуя приближения смерти, а как бы цепенея во сне. Так, один поселянин, охваченный морозом, так неожиданно скончался, не чувствуя смерти, что въехал, мертвый и окоченелый, верхом на коне в город, держа в одной руке поводья, а в другой — хлыст. Защититься [379] от столь сильного холода нельзя ни мехами, ни движением, ни обильным поглощением водки, ни даже огнем. Одним словом, в России господствуют: холод почти постоянный, зной — кратковременный, дожди — нередко проливные, снега — поистине глубочайшие, и только грозы бывают очень редко. И хотя, благодаря обилию лесов, озер и болот, большое количество паров часто заволакивает по утрам ясное небо, однако северный ветер легко снова расчищает его, и это обстоятельство так хорошо защищает эту страну от заразных болезней, что, насколько припоминают, болезнь чума за много веков только раз господствовала в ней. По этой же причине мосхи, сохраняя внутреннюю теплоту, долговечны и обладают телом плотным, белым, сильным и здоровым. Ибо, как некто остроумно заметил, изволением Всемогущего и Всеблагого Бога, воздух, местность, вода и пища управляют, до известной степени, как жизнью человека, так и его действиями.
Глава 2. О свойствах почвы
Хотя, сравнительно с прочими европейскими государствами, Московия кажется гораздо беднее предметами, доставляющими наслаждения, однако она значительно богаче их тем, что необходимо для пропитания и одежды. Мало того, если вглядеться тщательно, то она производит даже многое, служащее к развлечению и наслаждению, и чего лишена большая часть Европы, и в чем она открыто завидует мосхам. Как благодетельная ключница, она щедро раздает из обильных недр своих разного рода деревья, травы, овощи, плоды, древесные и полевые, драгоценные камни, соль, железо, медь, серебро и многое другое.
Леса, которыми почти вся страна покрыта сплошь, хотя и не плодоносны, но доставляют величайший доход всему государству, так как из них — чего только не добывается, кроме бревен на постройку кораблей и зданий и громадного количества поташа. Даже сами медоносные пташки — пчелы, складывают здесь в дуплах деревьев в огромном количестве мед, собранный ими в других местах. Говорят, что особенно в Нижегородской области и у мордвы, в лесах, из туго набитых верхушек сосен мед так обильно сочится, что даже у медведей является сильное желание поживиться столь сладкою добычею, и они не обращают никакого внимания ни на боль и укусы пчел, ни на преследования пчелинцев. Из деревьев особенно славится одно, растущее в окрестностях города Калуги, внутри от природы как бы источенное червями, из коего делаются очень красивые сосуды для домашнего обихода, а также еще и другое, красноватого цвета, которое, будучи положено в горячую воду, подобно воску делается гибким, тянучим и вновь опять выпрямляющимся. [380] А на одном из островов реки Борисфена растет дерево, называемое местными жителями таволгой, с корой красного цвета и твердое, как черное дерево, и которое, говорят, обнаруживает свойство способствовать мочеиспусканию у лошадей, вследствие чего казаки, татары и русские обыкновенно привязывают ременные плети к палкам из этого дерева. На островах Волги, и особенно близ города Чернояр, растет куст, увешанный стручковыми плодами, красноватые семена коих пахнут, как амом, и поэтому русские женщины набивают себе ими рот, ибо если раскусить их зубами, то они издают весьма приятный запах. Там же в немалом количестве произрастает и душистый тростник, и некая трава, называемая татаркой, которую много употребляют, примешивая ее к водке, а также и известнейший врачам корень ревень. А между Волгой и Танаисом у самарских племен водится знаменитое овцевидное растение баранец — иные неправильно пишут борамец, — кора которого походит на овечью шкуру; это руно тщательно снимают, и знатные люди обыкновенно подбивают себе им платья и рукавицы, дабы было теплее. Оно обладает такою способностью сушить и согревать, что высушивает всю траву вокруг себя, прежде чем завянет, почему некоторые, плохо осведомленные, предполагали, что оно обладает разумом и питается близ находящеюся травою. Из этих же приблизительно местностей получается в изобилии также и шафран, солодковый корень, перечная трава или чабер, не говоря уже о винограде, дынях и других плодах, перечисленных в другом месте. Во многих местах можно видеть на зеленеющих лугах траву, обильно покрытую медом (который по каплям падает в нее с неба, как жемчужина в раковину). Эту, росе подобную, манну, довольно, впрочем, плохую и лишь как приправу к рыбной пище, они собирают в сита до рассвета, ибо по восходе солнца она либо быстро осыпается и всасывается, либо испаряется.
Коноплею и льном преимущественно пред остальными областями изобилует область Ярославская. Черкасия и Киевская области славятся плодами всякого рода и названия, хотя там нет, как в других, более счастливых частях света, деревьев, приносящих плоды дважды или трижды в год. В самом городе Москве растут весьма вкусные арбузы и дыни и яблоки с такою нежною кожицею и мясом, что видны семена, в самой глубине их находящиеся. Громадное количество зернового хлеба доставляет ежегодно жатва почти везде во всем государстве, а из прочих областей Рязань отличается таким плодородием, что часто из одного зерна вырастают на одном стебле два-три колоса. Большая часть остальных областей также обильны и плодоносны. Несмотря на то что они очень долго бывают покрыты снегом, последний не только нисколько не вредит им, но, напротив, превосходно защищает их от большого холода. Дальше [381] же к северу находящаяся земля плоха и почти не родит ничего, и ее трудно обрабатывать, а местные жители, как я говорил уже, приобретают хлеб у голландцев и ливонцев, хотя в настоящее время они делают всевозможные попытки и упорным трудом начинают все более и более торжествовать над нею. Недостаток этот зависит не только от необработанных полей, но главным образом, естественно, от войны и производства водки.
Соль получается в изобилии из нескольких областей сразу, но лучшая, чем где-либо, добывается в Астрахани из воды: здесь имеются шесть озер или болот, в которых она из года в год постоянно оседает наподобие льда. Ошибаются те, которые думают, что в этом месте есть соляные горы, где соли снова вырастает столько же, сколько ее было взято. Всякая вещь, брошенная в эти озера, немедленно покрывается как бы жидким сахаром. На дне их, в иле, скрываются кусочки в виде плиток, которые называются корнями соли, которые не растворяются в воде и которые можно разбить на мелкие куски лишь с величайшим трудом. В Старой Русе, в Галиче и иных местах соль выпаривается из воды, а в Нижнем Новгороде и на острове Соловки добывается из недр земных.
Недалеко от Астрахани из земли выбрасывается нефть, род земляной смолы, и притом так сильно, что сжигает все, что только достигнет, и никакой влагою не может быть погашена. Ее-то, некогда, грубые армяне бросали из военных снарядов на римские когорты, когда вели войну против Лукулла. Железные рудники разрабатываются на счет и трудами немцев близ города Тулы. Само железо русские не только перерабатывают в разные орудия, но и вывозят в необработанном и совершенно сыром виде за пределы государства, а оттуда получают железные изделия. По берегам реки Двины добывается из скал слюда, или прозрачный камень, употребляемый, главным образом, для окон, а близ Великого Новгорода недавно, несколько лет назад, найдена медь. Из Самоедии туземцы в наше время привозили царю не только горный хрусталь, лед, обладающий твердостью камня, и соль, осевшую из воды от солнца и холода на приморских утесах, но и необработанные слитки серебра. По этой причине некоторым не без основания пришло в голову предположение, что в тамошних горах, составляющих часть Рифейских, природою скрыты богатейшие жилы серебряной и золотой руды. И конечно, Москву по справедливости пришлось бы назвать живым источником хлеба и металлов, если бы величине площади страны соответствовала численность народонаселения, а ее плодородию — умственное развитие последнего. Некоторые говорят даже, что знаменитый королевский, Елизаветы Английской, мореходец Форбиссер в 1578 году нашел в Гренландии или, вернее, близ татарского мыса Табина горы, в которых просвечивало золото. Удивительно, [382] однако, что это известие, столь близкое к нашему времени, уже считается за басню, так как мосхи и поныне не ожидают такого богатства от своих земель.
Глава 3. О вывозе и ввозе товаров
Россия не только имеет в самой себе достаточное количество всего, но даже ведет меновую торговлю с иноземцами большею частью своих произведений. К числу таковых кроме соли, железа относятся еще скот, зола, смола, лен, конопля, рыбий жир, мед, воск, икра, меха и кожи, которые она доставляет народам, и соседним с нею, и далеко живущим. Татарам русские продают попоны, уздечки, сукно, ножи, топоры и много другого в том же роде, что они сами по большей части покупают у других. Леса доставляют в громадном изобилии разного рода золу, пригодную для приготовления подзола и иных дел, а также и пушных зверей, именно: соболей, куниц, рысей, бобров, бырсей, диких кошек, лисиц, пахучих бобров, белок, горностаев, зайцев, волков, белых и черных медведей, оленей, коз, лосей, зубров и многих других зверей, коих меха и кожи в большом употреблении и дорого ценятся. Для их покупки не только вся Европа, но и Азия и Африка постоянно высылают купцов, которые имеют большое влияние на московские государственные доходы, ибо они платят громадные пошлины и часто определяют стоимость денег. Меда у русских набирается, как я уже упоминал выше, такое количество, что они не только заготовляют его для собственного употребления, но и услаждают им и иноземцев. Воска они также производят многие тысячи фунтов, хотя значительная часть его расходуется у них дома, при богослужении. Не говоря уже о других еще товарах, мосхи, также за небольшую цену, продают иностранцам пахучую кровь известного индийского животного, обыкновенно называемую мускусом, которую им привозят издалека татары. Сюда же должно, по справедливости, присоединить и бобра речного, шулята которого доставляют известное врачебное средство и вывозятся в громадном количестве из России за границу. Немалый источник дохода составляют громадные рога, или носы, рыбы нарвал, выдаваемые некогда датчанами, привозящими их из Гренландии и Исландии, за рога земноводного зверя, единорога, пока мосхи не увидали у себя на Новой Земле, в чем дело. Сюда же относятся и тюлени, из которых добывается в большом количестве жир, и моржи, морские чудовища, обладающие большими, похожими на слоновую кость клыками, из которых делают рукоятки для ножей и мечей.
Из товаров, привозимых в Московию из чужих стран, главнейшие следующие: сукна, шелковые ткани, пряности, разного рода вина, [383] масло, железные изделия, драгоценные камни, жемчуг, золото в виде проволоки и даже монета, золотая и серебряная. Привозятся эти товары частью сухопутным путем поляками и ливонцами, частью же морем ежегодно приезжающими англичанами и бельгийцами. Лишь от табака, как одурманивающего растения, царь велит своим русским воздерживаться, дабы вернее избежать опьянения и пожара от него. Из Персии, Бактрианы и северной части Китая привозятся, главным образом, хлопчатая бумага, шелковая парча, драгоценные камни, пестрые завесы, дорогие ковры, обои, тонкие полотна и свалянные из татарской шерсти сукна. В большом количестве, наконец, присылают русским ежегодно: Татария — сильнейших лошадей, Калмыкия — быстрейших, Персия — чистокровнейших, хотя и у себя русские тоже разводят весьма хороших. Это животное считается у них необходимым не только на войне, но и в мирное время, более чем где-либо, так как в России люди, хотя бы чуть-чуть позажиточнее, считают унизительным ходить пешком и привыкли ездить по городу на лошадях, или же чтобы впереди их шла лошадь, ведомая слугою.
Глава 4. О диких и домашних животных
В России, соответственно тому, как в селах и городах повсюду виднеются многочисленные стада домашних животных: овец, свиней, быков, коров, лошадей, и большие стаи голубей, куриц, уток, павлинов и гусей, — так и в лесах встречается очень много диких зверей. Зайцы белые и серые доставляют мосхам более меха для одежды, нежели мяса для пропитания, так как в силу привычки они считают осквернением себя есть их. Ни в каком другом месте не ловится большего количества белок, белых и рыжих, бобров водяных с пахучими хвостами, горностаев, этих беленьких, с темными пятнами, зверьков, кроликов всевозможных цветов, диких лесных кошек, куниц, соболей и лисиц — белых, красных и черных, — рысей, отличающихся острым зрением и красивыми пятнами. Предметом охоты служат, далее, дикие козы, бобры (а особенно белые медведи, живущие на ледяных горах Кандинии и которые более свирепы, нежели другие), а также рыбы в водах и иные звери: олени, лютые зубры и лоси, знаменитые своими копытами и непроницаемою для ударов шкурою. Медведи же эти, иногда заходящие и на Шпицберген, отличаются от тех, что водятся в наших краях, головою, похожею на собачью, длинною шеею и большею подвижностью в телодвижениях; волоса, коими они покрыты, длинны и мягки, как волна, нос и когти у них черные, и они чрезвычайно ловко ныряют в воде. Фридрих Мартенс из Гамбурга говорит, в своем путешествии на Шпицберген в 1671 году, что зубы этих медведей, [384] истолченные в порошок, восстанавляют обращение застывшей крови, а жир из-под подошв их в растопленном виде вызывает пот, ускоряет роды и утоляет боль в сочленениях. Таким образом, Россия во всей совокупности своей представляется как бы неким громадным зверинцем. Ко всему этому надо еще прибавить неисчислимые полчища разных птиц, как-то: гусей, уток, диких голубей, лебедей, предвозвестников собственной кончины, орлов, коршунов, выпей, фазанов, драхв, тетеревов, рябчиков, перепелок, серых дроздов, курочек и других, более мелких, подробно перечислять коих я считаю здесь излишним.
В местностях, лежащих близ Белого моря и Северного, животные большей частью имеют шерсть и перья белого цвета; мало того, привезенные сюда издалека, в несколько лет теряют первоначальный цвет свой и приобретают цвет белоснежный. Поэтому в этих местностях очень часто встречается птица, редкая в других краях, именно — белый ворон. Некоторые полагают сами до сей поры и других уверяют в том же, что аисты не живут в Московии. Поистине, этого никак нельзя утверждать относительно всего государства, ибо хотя они и не появляются в некоторых серединных местностях по причине густых лесов и сильных морозов, однако в других местах, более открытых и близких к морю, они большими стаями вьют свои гнезда на верхушках деревьев и на дымовых трубах. В Сибири водится белая птица, которая по величине тела равняется лебедю, но с более короткой шеей; снятая с нее кожа, покрытая пухом (в других краях это же самое производят с лебедем), служит для подбивки перчаток и нагрудников и дорого ценится иностранцами. У угличан славятся более всего белые соколы, главным образом преследующие цапель, и которых некоторые называют иродовыми соколами или священными. На Новой Земле, говорят, мерзнут многочисленные дикие гуси, а также и пестрые утки и неизвестного рода птицы, высиживающие птенцов из яиц в гнездах, свитых из их собственных перьев и моха. Многие не без основания полагают, что эти птицы и шотландские или зимние гуси — одно и то же. Ибо когда случайно как-то в Шотландии были найдены их яйца, то думали, что они сперва растут на деревьях, а потом уже, упав оттуда в воду, начинают оживать. Голландцы же видели в 1596 году, как эти утки сидели на этих своих яйцах зеленоватого цвета, и назвали их шотландскими; в настоящие время достоверно известно, что эти птицы водятся и на Шпицбергене под названием горных уток. В Астрахани, этом пороге в Азию, являются между другими, залетными, птицами, некие черные птицы, крупнее ворона и во всем совершенно схожие с утками, которых русские называют бакланами, а также онокроталы с зобами, более крупные, чем лебеди, и называемые по-московски бабами. Последний [385] род птиц получил свое название от Плиния за то, что они, опустив клюв свой в воду, ревут, говорят, по-ослиному; клюв, повторяю, огромный, продолговато-красный и имеет на конце вид ложки, а под ним у шеи висит зоб, наподобие мешка. Местные жители поэтому весьма охотно приручают этих птиц и обучают их рыбной ловле, так как они рыбу, не умещающуюся более в желудке, кладут в это вместилище и хранят ее там на будущее, на случай голода. Хозяева же посредством легкого встряхивания достают эту рыбу оттуда, часто еще дышащую и извивающуюся. Очень много водится в России зверя росомахи или бырси с щетинистою кожею, которая долго сохраняется, вследствие твердости волос, и из которой мосхи шьют шапки и рукавицы. Это животное если наестся случайно чрезмерно, то имеет обыкновение, дабы не порвать себе кишок, втискиваться между двух дерев и, таким образом, освобождаться от бремени, коего оно не в силах более снести.
В степях, почти совершенно не населенных, близ Борисфена и Танаиса, пасутся овцы, которых казаки называют сайгаками. В крайней Татарии, подчиненной мосхами, бродят, в меньшем, впрочем, количестве, нежели в Персии и Индии, знаменитые пахучие животные, по внешнему виду и величине похожие на коз, и испускают из себя кровь, приятно пахнущую, которая маленькими кусочками, обернутыми в кожу, вывозится к нам и продается за громадную цену. Однако не один пуп, исключительно, бывает полон столь искомой жидкости, но и поверхность всей спины, если ее умело посечь прутьями, источает подкожную сукровицу с таким же приятным запахом. Татары часто сами ее портят, примешивая к ней, когда она свернется, кровь плохого качества.
Наконец, в Лапландии, Самоедии, Печорский области и всей Кандинии громаднейшую пользу местным жителям приносят многочисленные олени из рода северных, но меньше их ростом, которые заменяют им коров, лошадей и всякого рода богатство и доставляют им и одежду, ибо лапландцы их доят, запрягают в сани и повозки и приготовляют из их шкур, пока они молоды, верхнее платье, а когда они достигают зрелого возраста, то шапки и нижнюю одежду. Подобным животным пользовался — читается в истории или, вернее, в басне о древних норвежцах — некий Гот Галоркапра во время своих поездок в разных направлениях из Лапландии в Гренландию, получая от него и пищу, и средство к передвижению. Северный олень обладает широкими ноздрями для дыхания и громадными ветвистыми рогами, которые он, входя в лесную чащу, вытянув шею, отклоняет назад на спину; весьма тонкие ноги с раздвоенными сверху копытами поддерживают его, причем передние снабжены крючковатым загибом, заменяющим ему подкову или двойные железные шипы, дабы они не скользили на [386] льду. Питается он травою с бледно-зелеными и твердыми листьями, растущей на каменистых и бугристых местах, так что ни суровая погода, ни бесплодие почвы нисколько не могут вредить ему.
Глава 5. О разного рода рыбах
У мосхов не только одни леса изобилуют зверями, а поля — плодами, но и реки, озера и моря — многими рыбами, чрезвычайно приятными на вкус. В качестве обычных блюд подают лещей, щук, окуней, белорыбицу, краснобородок, форелей, мурен, семгу, поставляемую преимущественно из Архангельска, осетров или стерлядей и много других, которых у других народов желудок дорого ценит. Да что! В Москве зимою на рынке ежедневно можно видеть целые горы рыб, лежащих на снегу, причем особенно поразительное зрелище представляют собою, главным образом, длинные ряды астраханских осетров, как бы питающихся пустым воздухом, выставленных для замораживания и на продажу. Икру из них, приправленную солью, русские продают с громадным барышом во все страны, так что Московия поэтому может назваться общим международным рыбным садком. В Каспийском море и в реке Волге, на всем их протяжении, водятся чрезвычайно вкусные рыбы, осетры и другие, а также и стерляди, т. е. молодые осетры, ростом очень небольшие, но почитаемые всеми за высшее лакомство, по причине их крайне нежного мяса. Не уступает им и белуга, которая ловится преимущественно в реке Оке, почти совсем не имеет костей, и мясо которой бело, как снег, а чешуя блестит, как серебро. Очень часто встречается в Московии рыба сом с громадной головой и жирным телом, из которой, так же как и из китов и тюленей, или морских собак, вытапливается ягодь, т. е. жир. В Борисфене обыкновенно ловят сетями клювышей, называемых Плинием также и гузонами. Вокруг Новой Земли можно видеть морских собак (тюленей), противных чудовищ в шесть, семь футов длиною, одетых коротким пестрым мехом и, благодаря обилию в них крови, до того живучих, что они продолжают жить даже по снятии с них кожи и будучи разрублены на куски. Встречаются и знаменитые рогатые нарвалы, т. е. вернее, рыбы с хорошими зубами и шестнадцати футов в длину, а также и моржи, отвратительные чудовища величиною с быка, обладающие клыками, более ценимыми, нежели слоновая кость, и составляющими отличительный признак самцов, с головою рыси и кожей, более непроницаемой, нежели панцирь: убить их нелегко, разве что попадешь в висок. Эти моржи формою тела совершенно схожи с морскими собаками, но гораздо крупнее их, с шерстью более короткой и рыжей, двумя громадными клыками, красными и круглыми глазами, они свирепы и опасны, на ногах у них находится пять когтей, наподобие [387] пальцев. Они, кроме того, крайне сонливы, и мореплаватели часто слышат, как они, одинаково на льду и в воде, страшно ревут, совершенно как быки. Если охотники нападут на одного из них, то остальные являются, скрежеща зубами, ему на помощь и предпочитают погибнуть все вместе, нежели изменить одному. Щетина, похожая на тростник и растущая у них в виде бороды, доставляет корабельщикам кольца, способствующие исцелению от судорог, а порошком, приготовленным из костистого мужского члена их, мосхи пользуются для изгнания камней из мочевого пузыря.
Остальные водяные чудовища, похожие на людей, а именно сирены, которых, говорят, можно видеть главным образом в Татарском море, не должны быть отнесены, безусловно, к числу вымыслов, так как в настоящее время достаточно известно, что в Индийском океане были тоже пойманы таковые, с круглой головою, но без шеи, с длинными, в два локтя, руками, плоским носом и совершенно человеческими ушами, глазами и животом; грудь, покрытая очень белою кожею, у них раздвоена и снабжена сосцами, заключающими в себе молоко.
Глава 6. О гаванях и побережьях
Россию омывают разные и обширнейшие моря, а именно: Евксинский или Мавританский Понт, Меотидское или Темериндское море, Каспийское, которое арабы называют Богар-Корсунь, т. е. закрытым морем, парфяне — Бакан, татары — Хелугелян, русские — Хвалынским морем, затем Татарское и Белое или Гандвикское море, Северное море, некогда прозывавшееся Амалхским, а на славянском наречии — Морем морозным, т. е. замерзшим, Финский или Пяткорикский залив и, наконец, Балтийское море. Правда, однако, что берега их, занимающие столь обширные и разнообразные пространства, обладают меньшим числом гаваней, нежели кто-либо мог это подумать, и пользуются не только у русских, но даже и у иноземцев дурною славою, как плохие стоянки для кораблей. На Гирканском море города Астрахань и Тарки обладают довольно хорошими гаванями, хотя они до сей поры мало посещаются судами. Более частым поездкам по этому морю препятствуют не столько мелководные места, песчаные отмели и почти постоянные бури, сколько неукротимые татарские морские разбойники. Приморский берег близ Северной Татарии, говорят, совершенно изрезан мелководными реками, которые, хотя и текут сначала в глубочайших руслах, до того утрачивают свою глубину при устьях, что челноки с трудом двигаются по ним, вследствие наносного морскими волнами песка. Лишь в области Печора по реке того же имени русские довольно часто отправляют небольшие суда ради торговых целей в Верхнюю Тартарию, [388] за реку Обь, причем они, будучи плохо снабжены всем нужным для мореплавания, нередко терпят крушения среди льдин и водоворотов. Одно только Белое море — счастливое, как бы уже по одному имени своему, — имеет в Архангельске гавань, более всех остальных ныне прославляемую в России. По причине мелководья суда больших размеров и нагруженные не решаются заходить далеко, даже по реке Двине, но становятся на якорь в море и там выгружают и нагружают товары. Поэтому и гавань св. Николая, которою пользовались прежде, предоставлена лишь небольшим судам, так как место для стоянки оказалось в Архангельске более удобным. Наконец, в Московской Лаппонии небезызвестны город и гавань Кола, недалеко от которых находится датская крепость Вартнин, и мыс Мотка, называемый Плинием Рубеасом. Сюда именно приезжают корабли с Востока за рыбою, золою, жиром и оленями. По Черному морю русские сами ездят по возможности реже, а чаще всего посылают туда казаков, укрывающихся на островах в реке Борисфен и получающих от них годовое жалованье, не столько с торговыми целями, сколько для захвата добычи.
Глава 7. Об укрепленных местах в государстве
Хотя полагают, что мосхи проявляют гораздо более воинской доблести при защите городов, нежели в открытых сражениях, однако у них и по сию пору весьма немногие места хорошо укреплены. Причина этому заключается не только в незнании военного зодчества, но и в самой обширности государства. Если, поэтому, они строят где-либо укрепление, то оно по большей части бывает либо громадно и неуклюже, без всяких искусных, твердых опор и утверждений, либо выстроено главным образом из дерева, непрочно, с тонкими стенами, и не могущее устоять против пушек или огня, при первом же нападении. Укрепления из кирпича они строят обыкновенно лишь перед весьма немногими городами, причем большей частью устраивают в защиту его валы, рвы и бревенчатые заборы.
Кроме столицы Москвы, лучшими меж крепостями справедливо считаются Киев, Калуга и Белгород южный, воздвигнутые против беспокойных татар и крымцев, как бы в соседстве с ними. Весьма сильную защиту мосхов представляют в этой местности приблизительно 40000 запорожских, или днепровских, казаков, состоящих на годовом жалованье у царя; это, как говорят, народ, образовавшийся из гнусного соединения изгнанных некогда отовсюду и собравшихся здесь разбойников. Разъезжая неустанно по Черному морю, они часто пробираются до самого Константинополя ради его ограбления и держат все соседние народы в страхе. Против лютости и мощного своеволия восточных татар выставлены главным образом [389] Казань и Астрахань, в Сибири — Тобольск, и другие города. С ними мосхи более всего боятся воевать, так как они, не имея постоянного места жительства, кочуют то здесь, то там, и, опасные уже одной своей численностью, быстро совершают нападения на соседей, не столько по воинственности духа, сколько по крайней необходимости. А так как совершенно покорить их нельзя никоим образом, то русские обращают их к мирным занятиям тем, что часто делают им подарки и отводят им для населения новые земли, и этим как бы умиротворяют их. Лежащий у Каспия городок Тарки стоит на страже, рядом с персами и узбекскими татарами, и как бы хранит у себя ключи от кавказских ворот, ибо узбеки, союзники мосхов, охраняют знаменитую дорогу в 8000 шагов длиною, проложенную в кавказских теснинах до города Темиркапи, крайне опасную и ведущую в Мидию. Засим Смоленск и Могилев, кроме других менее важных городов, защищают от поляков, а Псков и Новгород Великий, а также и снег и непрерывные пустынные леса — от шведов. Поистине, все государство сильно охраняется не столько крепостями и громадными сооружениями, сколько естественными преградами — обилием и глубиною рек, болотами, затрудняющими способы сообщения, длинными цепями лесом поросших гор и самой обширностью страны. Поэтому и русские, видя себе пользу от сего, нарочно оставляют неустроенными дальние окраины государства и особенно те, в которых живут народы, дружески относящиеся к городам.
Глава 8. О знатнейших озерах, реках, лесах и горах
Московия несомненно более, нежели какая бы то ни было страна на земном шаре, орошается реками и озерами, покрыта лесами и усеяна горами и немногими пустынями. После Меотидского самое обширное из всех русских озер есть Ладога или Ладожское озеро, в пределах Финмаркена, в которое впадает река Вуокса, шумным, оглушающим слух близживущих, водопадом, и обтекая весьма многие острова, которые чуть ли и не поныне принадлежат Швеции. С ним соединяется посредством реки Свири другое — Онежское, а по соседству находятся озера Кивияри, Выгоозеро, Энаре, Улеотраск и другие. Равняется им Белоозеро, находящееся близ шриккфиннов и русских лапландцев, богатое рыбами и птицами разного рода, а еще более известное как местопребывание князя и казнохранилище, в древности. Около города Пскова лежит также обширнейшее озеро Пейпус, которое латиняне зовут Пелас и Бицис, русские — Псковским или Чудским, т. е. достойным удивления. Далее, близ Новгорода на громадное расстояние в длину и в ширину тянется [390] другое озеро, Ильмень, около которого живут племена Водской и Шелонской пятины. Обхожу здесь молчанием озера — Рязанское, Ивановское и другие, коим конца почти нет и которые легко можно видеть на географических картах.
Между выдающимися в России реками по справедливости, по-видимому, должно считать первыми: Борисфен, Волгу, Танаис, Двину и Обь. Борисфен (это название сохранилось за ним с древнейших времен), столь известный и изобилующий рыбою, берет начало в области Белой и, свершив отсюда длинный путь, вливает свои пресные воды, благодаря коим его так же превозносят, как Нил, в Черное море, на расстоянии пятидесяти тысяч шагов ниже Киева. Но до сего он встречает на пути пороги, т. е. скалистые места, или вернее обрывы, более десяти футов глубины, и, став поэтому вследствие каменистых препятствий, воздвигающихся среди течения его, менее стремительным, омывает своими водами немалое количество островов — отечество запорожских казаков.
Волга, или Ра, которую татары называют Итиль, армяне же — Тамат, составляет восточную границу между Европой и Азиею, вытекает в лесу Фряново из Волконского болота (откуда вытекают также реки Борисфен, Двина и Ловать) и, протекши громадными извилинами шестьсот германских миллиариев, впадает в Каспийское море семью громадными рукавами. Танаис, называемый русскими Доном, или Конскою Водою, берет начало в Рязанской области из озера Иван-озеро, в лесу Оконицком, т. е. лесу монахов, и, описав большую дугу по направлению к востоку, сворачивает опять на запад, захватывает с собою Донец, или Малый Танаис, и если не вполне образует Меотидское озеро, то в значительной степени увеличивает его собою. Несколько лет тому назад перекопские татары, желая проложить себе дорогу в Каспийское море, попытались было при помощи главным образом турок соединить эту реку каналом с Волгою, но мосхи, уничтожив турецкий флот, разбили наголову также и их сухопутное войско, в котором насчитывалось 80000 татар и 25000 турок.
Двина вливается шестью рукавами в залив Белого моря, посвященный св. Николаю. Почти по всему течению ее на обоих берегах находятся поселения вследствие постоянного приезда сюда купцов, которые сплавляют отовсюду по ней товары к Белому морю.
Обь, или Карамбик, которую русские называют Нарынь, вытекает из какого-то китайского озерца, протекает мимо многих диких народов и соединяется широким устьем с океаном у мыса Литармина, причем течет здесь значительно медленнее.
В числе остальных выдающихся рек считается и Москва, которая, будучи к великой выгоде государства судоходною, вливается в Оку, реку гораздо больше ее, а Ока, в свою очередь, впадает в Волгу, [397] и таким образом Москва совершает громадный водяной путь от Москвы до самой Астрахани. После Москвы следуют почти бесчисленные, если не меньшие, то действительно менее известные: Нарва. Великая река или Турунту, Ловать или Хезин, Буг, Вага, Печора, Юг, Кама и, по направлению к древней Татарии и Китаю, Иртыш, Берес, Енисей, Пясида, Казым, Тахнин, а близ Кавказа — Пятиглав, которая некогда служила в области Пятигорье границею между кочевниками и грузинами, а ныне — между татарами и черкесами, и другие.
Что касается рощ и лесов, то я отказываюсь вдаваться в подробности по этой части, так как почти вся страна представляет собою сплошной лес, более Герцинского. Более других выдаются имена, кроме Епифановского или Оконицкого, еще Фряновского, Ивановского и Столпнинского, т. е. леса пустынников; остальным едва ли есть чем похвастаться.
Главные горы суть: западная часть Кавказских, или Ковкая гора, т. е. железная, некогда прозывавшаяся Гогом, а ныне, обитателями Колхиды и армянами, Гогазаном т.е. крепостью Гога, а греками — Гогарене. Другая гора — Тавр, северный склон коего также занимают русские. Так как названные горы по величине своей занимают громадное пространство и до сей поры никем достаточно не исследованы, то русским и кажется, что их, под разными именами, гораздо более, чем кто-либо предполагает. Далее следуют Рифейские, или Гиперборейские, горы, которые Плиний назвал проклятыми душою мира и окутанными густым мраком. Относительно их недавно стали думать, что они богаты, пожалуй, и не приснившимся лишь или вымышленным золотом. Русские называют их “поясом земли”, так как они тянутся на юг длинной цепью из самой области Печоры. К ним должно прибавить, по справедливости, Рогловские горы, лежащие между Танаисом и Волгою, а также и значительную часть Рымникских и Гималайских гор.
Глава 9. О границах Московии
В разные времена границы Московии обозначались различно, согласно изменчивому успеху в войнах. То она заключала в себе Эстонию, Карелию, Финляндию, большую часть Литвы, Мизию, Херсонес, Таврический полуостров и иные области, то, по утрате многих из них, ее границы суживались более тесно, — мало того, будучи одно время покорена готами и гуннами, она чуть не исчезла совсем. В наше время она все более и более распространяется по направлению с запада на восток и на север.
Если считать город Москву серединою страны, то границы ее, широко раскинутые, суть следующие: Лапландия, Швеция и Дания, [392] Финляндия, Корелия, Эстония, Ливония, Литва, Польская Русь, Украина Казацкая и Польская, Подолия, Черное море и Херсонес Таврический, Крым и Азовское море, которое некий Мин-гарез, князь заволжских татар, завладев Трапезундским царством, соединил с Черным морем посредством канала, прорытого с величайшим трудом, далее — Кабарда, Черкасия, подошвы Кавказских гор, узбеки, подвластные персам, Каспийское море, казаки-татары, тюменцы, китайцы, тунгузы, мангазейцы, река Пясида, Татарское и Ледовитое море, пролив при Новой Земле, Белое море и мыс Мотка. К такому необычайному, обширному пространству земель присоединяется еще то преимущество, что все они до того однородны и тесно связаны между собою, что так как между ними нет владений какого-либо постороннего властителя, то путешественникам предоставляется во всех направлениях совершенно открытая и свободная дорога. И поистине, это — государство самое обширное и самое могущественное в Европе! Географы насчитывают в нем 500000 германских миллиариев, т.е. 2500000 итальянских, в длину и столько же в ширину. В столь широких пределах оно заключает в себе: три пространнейших царства, пятнадцать княжеств и шестнадцать более крупных областей, а по величине поверхности оно равняется Германии, взятой вместе с Польшею, если не превосходит их.
Глава 10. Об отдельных областях русских, согласно их перечню в царском титуле
После того как мы, приводя выше царский титул, уже рассмотрели те наименования, которые главным образом указывают на величие царя, нам надлежит теперь внимательно изучить, каждую отдельно, те области, которые в нем перечисляются. При этом мы, по нашему мнению, должны поступить так, чтобы и о тех областях, которые не упоминаются в перечне титула, были нами сообщены краткие сведения, почерпнутые из каких-либо иных источников. Ибо так как большая часть московских событий находится во мраке и еще недостаточно объяснена, то мы предпочли предоставить более ученым людям заботу о подробном их расследовании, нежели необдуманно и тщетно приниматься за трудную и сложную задачу. А между тем желательно было бы, чтобы кто-либо из государей, исповедующих христианскую веру, движимый чувством соревнования к отважным странствованиям древних на умножение научных сведений, соблаговолил послать опытных мужей для расследования многого неизвестного и сокрытого в московских странах. В награду за столь великий подвиг он, поистине, не только стяжал бы себе бессмертную славу и принес бы всеобщей торговле громадную пользу, но и вывел бы весь мир из глубокого невежества. [393]
В царском титуле предпосылаются остальным известные названия Великой, Малой и Белой России, обнимающие почти все царство, потому, конечно, что название “Россия” у мосхов считается самым древним и наиболее славным. Великая, называемая иногда и Западною, занимает громадное пространство земли около Пскова, Новгорода и Ярославля, Малая или Червонная, считающая своим главным городом Киев, чаще называется, более распространенным именем, Южною, а Белая — область больше остальных, но часть ее принадлежит Польше. Она, у некоторых писателей, стяжала царю прозвание “Белого”, так как, действительно, обитатели ее по большей части носят белые одежды. Главным городом этой области был сперва Владимир, а потом Москва, и это звание остается за нею и в настоящее время.
Глава 11. О Московской, Киевской, Владимирской и Новгородской областях
Московское княжество не столько отличается пред другими русскими областями природными богатствами и величиною, сколько своим выгодным положением посреди страны, удобствами от реки Москвы и главенством, как местопребывание царей. Самый город, верный хранитель московского имени, был некогда, когда князья пребывали еще в Можайске, где и поныне еще видны остатки старинного царского дворца, вотчиною одной благородной семьи, но постепенно вознесся на ту высоту, на которой высится теперь. Область и город Киев весьма древни и также весьма прославлены, лежат под благоприятным небом у реки Борисфена и обильны всякого рода садовыми и полевыми плодами и всякими угодьями. Владимир, громадного протяжения, был некогда знаменитым местопребыванием царей и так роскошно плодоносен, что часто пять мер пшеницы приносят благоприятный прирост во сто крат. Город Новгород расположен под 62 град. широты, был некогда, с окружающею его областью, крайне велик и крепок (впрочем, он и в настоящее время не имеет вида умалившегося), так что в древности русские смело говорили: кто может идти против Бога и Великого Новгорода? Река Волхов протекает посреди города и кремля и течет через озеро Ильмень, имеющее в ширину восемь миллиариев, а в длину двенадцать; по этой реке сплавляются разного рода товары в самую Нарву и Ревель. Главы храмов, находящихся в кремле, сверкают золотыми листами, весь город, тесно заселенный жителями, обнесен тройною белого цвета стеною, с большим трудом воздвигнутою. Некогда здесь находился рынок, знаменитейший на всю Европу, и за три века до 1477 года усерднейше посещаемый немецкими, ганзейскими купцами. Любекские и шведские купцы вследствие сего и в настоящее [394] время беспошлинно торгуют в нем и имеют свои, свободные от повинностей дома. Расположен город в крайне живописной местности, украшен многими садами и монастырями и, кроме прочих естественных богатств, славится чрезвычайно вкусною разного рода рыбою, плодами и медом, с необычайным искусством приготовленном с водою.
Глава 12. О Казани, Астрахани и Сибири
Главный город царства Казани, того же имени, Казань (что у татар означает медный кипящий котел) омывается рекою Волгою и защищается крепостью, поставленною на довольно возвышенной горе. Он обладает довольно красивыми зданиями и богат, главным образом, вследствие торговли мехами и разного рода скотом. Татарские князья, которые владели им несколько веков назад, носили название “царей”. В округе его есть сильно укрепленный город, называемый Стрелецким городком, где нет никаких других жителей, кроме солдат.
Астрахань, часть прежней Бактрии, протяжением не уступает Казани, с городом того же имени, и расположена по Волге и у Каспийского моря; некогда в ней также властвовали свои особые татарские цари. Город лежит на острове в реке, называющемся Долгим, на склоне холма и, по преданию, основан неким скифским царем Астром. Он хорошо защищен стенами от необузданной ярости татар, которым, хотя и покоренным, не дозволяется ночевать в городе, но по заходе солнца они высылаются в предместье, дабы город мог с большей безопасностью заснуть. В близком соседстве от города озера, от природы доставляют поистине изумительное количество соли, а немного далее пробиваются огненные источники нефти. Жители до того удовлетворены скотоводством, что почти совсем не засевают полей. Виноград они также, приняв безумное учение Магомета, долгое время предоставляли лесным птицам, и только несколько лет тому назад там разведены, благодаря заботам и распоряжениям царя, виноградники. Кроме винограда, благоприятная почва в изобилии производит арбузы, дыни и иные подобные им плоды. А так как Астрахань находится на самой границе между Европою и Азиею, то она постоянно посещается многочисленными купцами из Персии, Армении, Татарии, Бактрии и Индии.
Сибирь, некогда царство гуннов, а ныне обширнейшая русская область, широко раскинулась около реки Яика. У Плиния она, кажется, называлась Аваримоном, откуда вышла большая часть аваров и саверов, как их преимущественно называют греческие писатели. В ней находятся, как неверно рассказывает невежественная старина, быстро двигающиеся люди с загнутыми к голеням подошвами [395] (конечно, от громадных деревянных лыж, или сандалий, которыми они пользуются очень искусно). Сюда отправляются для охоты, особого рода тупыми стрелами, на скифских соболей, в ссылку и заключение преступники со всей Московии, и здесь находится единственный во всем мире рынок драгоценных мехов. Зато хлеб или какие-либо плоды здесь почти нигде не растут, кроме разве тех, которые русские с величайшим трудом выращивают на небольших полях. Городов и населенных укрепленных мест в настоящее время, говорят, имеется здесь до сотни, тогда как столько же лет назад таковых не было ни одного. Главнейшие из них суть: Тобольск, столица и местопребывание наместника, Верхотурье, Пелымь, Тина, Березов, Манган, Шуйск, Тара, Нерчинск на реке Оби, Новинск и Томск, уже с более мягким климатом и очень короткой зимою. От этих мест русские в самое недавнее время, как мы слышали в Москве, доходили до реки Пясиды, очень широкой, которую они, однако, не отважились перейти, хотя с противоположного берега они, по их рассказам, слышали звон колоколов, а на самой реке видели корабли, очень похожие на индийские или китайские. Те же лица гораздо раньше, иным путем, ведомые татарами и тунгузами, перешли реку Енисей, более крупную, нежели Обь, и сообщают, что живущие по этой реке близ огнедышащих гор люди безобразны, благодаря зобу, который висит у них под подбородком, клохчут при разговоре и шипят и ведут гнуснейший образ жизни в гнуснейших лачугах, присовокупляя, что Енисей, затопляя ежегодно, наподобие Нила, землю, делает ее плодородною и производящею все новые породы цветов и плодов. Раньше всех открыл Сибирь некий разбойник, содержавшийся в Москве, который, дабы заслужить себе свободу и сохранить жизнь столь важным открытием, поддерживаемый только шестьюстами солдат, повел русских туда. Быть может, он и раньше, занимаясь разбоем по Казанскому царству, ушел в пределы Сибири, во избежание расставленных ему ловушек. Достойно, право, изумления, что такая горсть людей овладела таким громадным пространством земли! Что же, поистине, еще более удивительно, так это то, что и живущие далее племена подчинились царю не потому, что были покорены военною силою, но по убеждениям купцов и исключительно в надежде на выгоду в будущем от торговых сношений с московитами.
Глава 13. О Пскове, Смоленске, Твери, Югории, Перми, Вятке и Болгарии
Псков с пространнейшей областью расположен близ громадного озера Пейпуса, под 60 град. широты, и представляет весьма красивое зрелище, благодаря позолоченным круглым главам храмов и тянущемуся [396] на громадном расстоянии поясу стен. Северную часть его омывает река Пскова, южную — река Великая, впадающая в озеро Пейпус и, по выходе своем из озера, впадающая в конце течения в Финский залив под названием Наровы. Неоднократно этот город достигал цветущего состояния под управлением народа, но, возгордившись вследствие безделья и растерзанный внутренними раздорами, подпал под власть московских царей. Поля его, окруженные густейшими лесами не менее других, весьма плодородны. Древнейших обитателей этого края, большею частью ливонцев, царь Иван Васильевич около 1500 года увел в Россию, а на их место прислал русских, дабы сделать город более послушным его указам, а расположен последний среди лесов. Поэтому-то и нам, когда мы двигались из пределов Ливонии по направлению к Пскову, вся Московия представлялась некоею глубокою и мрачною долиною, ибо мы ничего другого не видели, кроме сплошного темного леса.
Смоленская область, особенно богатая хлебом, также имела особых князей и притом далеко не бессильных. Город, находящийся на довольно возвышенном берегу Борисфена, крепко защищен окружающими его стенами из кирпичей, а также хорошо охраняется воинскою стражею, потому что, подобно яблоку Ириды, и до сей поры переходит, попеременно, то во власть поляков, то во власть московитов. В 1654 году Алексей Михайлович принудил Смоленск сдаться. По направлению к югу высятся несколько холмов, и местоположение его довольно живописно, насколько нам это можно было заметить при поверхностном обозрении при проезде мимо его зимою.
Тверь, знаменитая кузнечным производством, которым она занимается более, чем остальными ремеслами, и обилием хлеба, орошается весьма удобно тремя реками: Махою, Тверцою и Волгою. Этот город очень долго имел своего отдельного князя, который нередко открыто военною силою отражал войско царя. К тому же он и не мал, хотя защищен деревянною только оградою. Мы видели его по дороге из Новгорода в Москву вместе с Торжком, соседним городом.
Югория, с городом Югра, представляет собой обширную область, простирающуюся до самого Татарского моря. Говорят, что в ней до настоящего времени не знали хлеба, кроме разве того, который случайно приносили туда пришельцы из Москвы. Дань царю она платит мехами различных зверей, коих в ней водится в большом изобилии. Древние обитатели ее, по большей части остатки гуннов и иных народов, заняли некогда многие московские области и главным образом Паннонию. Наводя ужас на весь земной шар, они образовали венгерский язык из соединения своего с языком гуннов. Доказательством сему отлично служит наречие, поныне употребляемое в Югории и мало чем отличающееся от венгерского. Мосхи, [397] поэтому, справедливо хвастаются своими югорскими подчиненными, потому что знают, что они некогда были властелинами столь обширных царств.
Пермь — также громадная область, с городом Пермью, прозванная русскими Великою, и изобилует всем, кроме хлеба. Жители ее едят вместо хлеба сушеную рыбу и багный корень. Опираясь на палку, они быстро несутся по снегу на двух деревянных сандалиях в три локтя длиною, устраивают облавы и охотятся всегда удачно на скифских соболей, белок и прочих зверей. Кажется, это, как и самоеды, остатки древних финнов и земголы, которые в 830 году под именем беармийцев, умея колдовать и будучи совершенно, впрочем, безоружными, обратили в бегство датского короля Регнера с войском.
Вятка — тоже болотистая страна, но изобилующая разного рода зверями и питательным медом; в ней славятся особенно города: Орлов, Слободской и Котельнич.
Азиатская Болгария, знаменитая область по ту сторону Волги, есть настоящая родина древних болгар и некогда составляла часть Заволжского царства. Отсюда, несомненно, вышли болгары, которые, увлекая за собою все народы, говорящие по-славянски, распространили свое государство до самой Греции и Германии.
Глава 14. О Нижнем Новгороде, Чернигове, Рязани, Ростове, Ярославле, Белоозере, Удории, Обдории и Кандии
Нижний Новгород — город столь же богатый, сколько и заселенный, и который защищает, со своей высоты, крепость, воздвигнутая на скале при слиянии Оки с Волгою. Земля не только не изобилует солью и медом, но богата также плодами всякого рода. Город Чернигов, на дороге в Северию, обладает не столько тучными полями, сколько многими густыми лесами с дикими зверями; в прежнее время им владели свои особые князья. Одною частью этой области в настоящее время обладают мосхи и казаки, другою — поляки. Рязань — княжество с почвою столь плодородною, что на одном стебле часто вырастают два колоса. Производит она также и лен, и превосходнейший мед, и выкармливает бесчисленные стада рогатого скота, так что по ней как бы текут молочные и медвяные реки, да кроме того, и обитатели этой области имеют нравы более просвещенные, нежели какой-либо другой народ в России, чрезвычайно искусны в военном деле и способны.
Ростовское княжество обладает выдающимся, между прочими, городом Ростовом, местопребыванием архиепископа, и занимает область столь обширную и богатую, что считается величайшим и [398] богатейшим из всех них после Новгорода. Некогда оно, вместе с Ярославским княжеством, переходило по наследству ко второму сыну царя, а последнее княжество, с главным городом того же имени, также не менее обильно одарено скотом, рыбою, льном, медом и плодами и заключает в своих пределах немалое пространство земли. В городе Костроме этого княжества приготовляется наилучшее и самое дешевое, к тому же, мыло, которое отсюда, вследствие большого употребления, расходится по всей России.
Белоозеро, главный город обширного княжества, выстроен на полуострове в озере того же имени, служил некогда местопребыванием русских князей, затем хранилищем их сокровищ, а под конец обратился в мрачную тюрьму для наказываемых ссылкою. Само озеро, шириною в двенадцать германских миллиариев, окружено стоячими болотами, принимает в себя многие реки, а выпускает из себя только одну — Шексну.
В Удории и Печоре, областях, границы коих также широко раскинуты, живет народ, соблюдающий в пище, одежде и во всем своем образе жизни величайшую простоту. По берегами реки Печоры тянутся длинным хребтом весьма высокие горы, которые русскими зовутся “Поясом земли”. По этим горам водятся, говорят, совершенно черные соболи, знаменитые своим мехом, белые соколы и высокие кедры, похожие на можжевельник. Обитатели этих областей сохранили свой дедовский язык, но немного понимают и по-русски. Особенно известны, между прочими, города: Папинов город и Пустозерск — тоже в прежнее время древнее укрепление против непокорных.
Обдория с рекою Обью, крайний предел европейской Сарматии, отличается почти постоянным холодом и грязью, и вогулы, угры и калмыки, т. е. волосатые татары, не столько живут оседло в ней, сколько кочуют по ней со всем своим скарбом. Кандиния, или Кандорская область, вдается в Гиперборейское море, получив название от мыса и острова Кандинских, и изобилует драгоценнейшими мехами. Здесь находилась Золотая баба, идол, почитаемый невежественными племенами за бога. Русские несколько лет тому назад нашли его и разбили, а оскверненный им холм, на котором туземные жители имели обыкновение развешивать разные меха и другие приношения и совершать гнусные жертвы, весьма удачно прозвали Чертовым приказом, т. е. канцелярией дьявола.
Глава 15. Об Иверии, Карталинии, Грузии, Кабарде, Черкассии и Горийской области
Иберия, область, известная с древнейших времен, тянется в кавказских теснинах к Каспийскому морю; недалеко от нее находятся [399] Каспийские ворота, которые Александр Великий замышлял запереть окованными железом бревнами. Мосхи владеют большею частью ее с главным городом Тарки, который они сильно укрепили.
Карталиния есть татарская область, лежащая по направлению к Бактрии, или Бухаре, и ее цари или короли признают лишь из уважения власть мосхов над собою.
Грузия, в северной части Кавказа, обращена к Евксинскому Понту. Несколько лет тому назад ее князья подверглись разорению от турок и были доведены до такой крайности, что один из братьев перешел в турецкую веру и препоручил все свое владение охране оттоманцев, другой же, оставив армянское вероисповедание, принял московскую веру, перебрался с своей матерью в Московию и уступил все свое владение царю. Нам неоднократно довелось видеть его в Москве, где он проживал, как частное лицо, с своею матерью, благороднейшей и умнейшей женщиною. Достойный сын ее, он обладает царственною осанкою и духом, нисколько ни умалившимися от злополучной судьбы его. При торжественных выходах он идет вторым после царя, который дает ему ежегодное блестящее содержание. От своих наследственных владений он дохода не имеет, а получает лишь временами оттуда подарки, главным образом, ковры, с персидской роскошью вытканные. Народ, грузины, обладает черными как смоль волосами, громадными кроткими глазами, орлиным носом, белою как снег кожею и весьма красивы вообще на вид. Женщины их, от природы уже весьма пригожие, носят к тому же еще пышные, по персидскому образцу, одежды и по привычке всегда сидят на земле, на коврах и подушках.
Кабарда, расположенная между Танаисом и Евксинским Понтом, недалеко от Ахиллова Бега, также некогда повиновалась своим собственным князьям; впоследствии же московский царь покорил их с помощью татарских набегов.
Черкассия, ближайшая к Грузии область, занимает северный хребет Кавказа и отгороженные им долины, вплоть до реки Койсу, одинаково соприкасаясь с Меотидским болотом и Евксинским Понтом. Вышедшие некогда отсюда племена заняли у реки Борисфена, на почве довольно плодородной, новую область, тем же именем названную, и основали город Черкассы, из которого при нас и на наших глазах привезли в Москву более 800 повозок, нагруженных водкою. Обитатели ее богаты, воинственны и благородного образа мыслей.
Область Горийская или Пятигорская, имевшая также некогда своих особых князей и притом одновременно очень многих, заслуживает похвалы лишь за ее леса, удобные для пастбищ, горы, стада рогатого скота и, главным образом, за город Самару, знаменитый обильным произрастанием спасительных целебных трав. [400]
Глава 16. Об остальных московских областях и городах
Кроме поименованных в царском титуле областей, под властью русских находится еще немало и других, которые я пропускаю не столько вследствие их незначительности, сколько ради того, чтобы чужестранцам не опротивел длинный их перечень, хотя часть их входит в состав вышеприведенных под более общим названием. Посему я приведу их здесь лишь поверхностно и поименно. Углич обладает столь благодатною почвою, что поставляет белейший хлеб на всю Россию. Холопий город, т. е. город рабов, славится и в настоящее время главным образом своими ярмарками. Рассказывают, будто этот город выстроен рабами, выгнанными из Новгорода дубинами, а не оружием, их господами по возвращении домой за то, что они, пока те находились на войне, вступили в брак с их женами и дочерями. Старая Руса, очень старинный город, поставляет в изобилии разного рода рыбу и поваренную соль. Рядом с ним находится область Вотская, в которой, говорят, животные, привезенные из других мест, мало-помалу белеют. Далее следуют: Великие Луки, прекрасный город на реке Ловать, Красный город, Волоколамск, Дмитров, богатейшая царская житница, и Александровская слобода, любимое некогда убежище царя Василия. Бельское княжество наводит ужас лесами и почти непроходимо по причине болот; в нем, говорят, берут начало Борисфен, Волга и Двина, текущие в три различные моря, находящиеся на большом расстоянии друг от друга. Могилев, громадный и высочайшею стеною защищенный город, занимается главным образом усердною торговлею с соседнею с ним Польшею. Далее мы встречаем Каширу и Тулу, которые превращают железо, в большом количестве добываемое из недр земли их, в огнестрельные и иные орудия для войны, а также и для домашнего употребления. Калуга славится удобнейшими седлами и сосудами, сделанными из дерева с жилками. В городе Козельске, находящемся по соседству с знаменитым вырубленным лесом между Москвой и Крымом, валяются шерстяные плащи или шинели, непромокаемые и теплые. Там же виднеются города: Орел, Рыльск, Кромы, Стародуб и Путивль, а также и Воротынск, заключающийся в далеко не тесных пределах, коего князья, подчиненные царю, обязаны жить постоянно в Москве во дворце вместе с другими. Далее бросается в глаза город Касимов, расположенный у реки Оки, некогда княжеская столица, с обширнейшим земельным владением. Женщины здесь почитают украшением для знати чернить себе ногти и ходить с непокрытой головой и распущенными волосами, подобно тому, как это делается у мордвы. А Мордва — тоже обширная область и изобилует разного рода мехами и защищается [401] более всего городами Муромом, Саратовом и Царицыном. Некогда в этой области новорожденные дети подвергались одновременно и обрезанию и крещению. В этих же местах, соприкасаясь с Казанским и Астраханским царствами, ведут среди скота, исключительно в кибитках и хлевах, зверский образ жизни татары, которые делятся на орды, племена или общины. Из них одни богохульственно поклоняются проклятому обманщику Магомету, другие — солнцу, луне или еще чему, первому бросившемуся им в глаза, когда они рано утром выйдут из шатра, — куску красного сукна, поднятого вверх на копье, и многому другому, пустому и ничтожному. Получая все от скота, они беззаботно пренебрегают полями, не приносящими посему плодов, и ненавидят, безумцы, города и ремесла. Цари их или мурзы, правящие всеми остальными, почитают московского царя за верховного высшего начальника. Они употребляют язык, родственный с турецким, но сильно искаженный бесчисленными наречиями. Одни из них суть ногайские или окские, от доблестного воина Окка, отца тридцати сыновей, так прозванные; другие, кочующие около Волги, где русские имеют несколько городов как бы для обуздания их, зовутся черемисами луговыми и нагорными, третьи — шибанцами, знаменитыми обилием скота и люда, а также и казаками-татарами, весьма известными своими заклинаниями; четвертые, наконец, — башкиры и калмыки, крайне отважные на войне, живущие близ сибирской реки Яика. Эти калмыки почти не обложены никакою данью, а только обязаны сражаться против врагов мосхов. Кочуя вместе с стадами, они постоянно питаются сырым мясом и весьма часто меняют места из-за пастбищ. По этой причине они и во время нашего пребывания присылали послов просить у царя себе нового отечества. Мало того, кроме этих есть еще много других, более диких из диких подчиненных России племен, около тюменцев и до самой Бактрии и Китая, но я не имею ни возможности, ни желания пускаться в дальнейшее расследование об них, так как распределение их на земной поверхности совершенно неизвестно. Прибавь к названным еще область Лукоморье, с которою граничат дружеские с русским народом грусены и серпеновцы, живущие близ китайского озера, из которого вытекает Обь, и которым индийцы привозят на продажу разные товары и драгоценные камни. Лукоморцы, по образцу самоедов, спускаются зимою на жительство внутрь земли, а раннею весною снова выходят на солнечный свет, и про них-то Гваньини и рассказывает, что они, подобно ласточкам и лягушкам, ежегодно умирают и воскресают. Суздаль, служивший некогда достойным местопребыванием сыновьям царя, обладает также пространными пашнями. Недалеко от него — Переяславль, более всех остальных областей сохранившая верность московским [402] князьям и изобилующая разного рода рыбою. Галич, некогда имевший также своих особых князей, не только обрабатывает тщательно свои поля, но и извлекает величайшую для себя выгоду из солеварения. Вологда, построенная при реке Двине, очень красива, служит местом жительства епископа и населена разного рода жителями, так как посещается усердно ради торговых дел; почва здесь не только покрыта обильно лесами и болотами, но и не плодородна и испорчена присутствием соли. Города Устюг и Холмогоры, лежащие у гавани св. Николая, также имеют значение не вследствие обработки полей, но по изобилию рыбы и частым приездам купцов. Каргополь — главный город богатейшей области, о доставлении которою всего необходимого для существования усердно заботится сам местный гений-покровитель. Воздвигнутый, наконец, в честь св. Михаила город Архангельск обладает знаменитейшей во всей России гаванью на Белом море. Если он, по малочисленности зданий, не может найти себе места среди тех городов Московии, что познатнее, то, несомненно, он стоит выше всех остальных по громадной торговле и удобному положению, несмотря на то что в течение почти полугода он окутан густым мраком ночи.
Глава 17. Об области самоедов и лапландцев
Область самоедов широко раскинулась до Ледовитого океана и Вайгачского пролива, но, благодаря постоянному холоду и продолжительной ночи, она как бы погружена в глубокий сон. Ибо в течение нескольких месяцев мрак ее ночи слабо рассеивается на недолго временным светом, называемым северным сиянием, пока не наступит снова день, столь же продолжительный. Впрочем, она полна соболей, белок, лисиц, белых медведей и северных оленей. Жители ее постоянно обитают в подземных пещерах, в прекрасных, поистине, могилах мертвых и в то же время живых троглодитов. Наречие и выговор у них — единственные в своем роде, ибо они не говорят, а шипят, без сомнения потому, что холод вызывает хрипоту в горле. Питаются они дичью и рыбою, не жареными или вареными, а подвяленными на солнце. От человеческого мяса они, однако, всегда с отвращением отказывались, хотя некоторые, введенные в заблуждение значением слова “самоед”, несправедливо приписывали им это звериное обжорство, ибо слово это скорее финское, нежели русское, и должно произноситься “суомайетти”, т. е. остатки финнов, ибо и финны самих себя называют на своем языке суомалайзетами. Они часто пьют, по примеру гренландцев, ягодь, т. е. растопленный рыбий жир, как ради наслаждения, так и ради врачевания. Ростом они так малы, что полагают, что пигмеи, [403] изображенные в древних поэтических вымыслах малыми сверх меры, были совершенно сходны с ними. Носа у них почти нет совсем, или он уж так мал и приплюснут, что они кажутся потомками если не пигмеев, то скорее всего скиров, которые имели на отвратительном лице вместо носа одни лишь дыры. Когда же они двигаются, закутанные с ног до головы в меха, то, глядя на них издали, их примешь не за людей, а за зверей. Иногда они совершенно закрывают лицо и всю голову кожами диких зверей, плохо сшитыми, так что одноглазые циклопы в настоящее время могут быть приравнены им по справедливости, а никому другому. Мало того: так как они часто надевают на себя цельные шкуры медведей, оленей и некоторых других морских чудовищ, потому что они не пробиваются стрелами (слегка смоченные, эти шкуры, благодаря холоду, быстро покрываются ледяною корою), то они и дали повод людям легковерным и неопытным рассказывать про них, что они имеют звериные головы и хрустальные, или льдом покрытые, тела. Старшие обыкновенно вооружены луком, для коего стрелы по большей части имеют острие из камней или рыбьих костей. Большинство из них пребывает и до сей поры в язычестве, поклоняясь вместо Бога деревянным или каменным изображениям. А от Вайгачского пролива, разделяющего область самоедов от Новой Земли, до Татарского мыса, по словам русских, пять дней пути, и в известное время года можно это место переплыть на корабле. В этих местах живут мерекиты, мангазеи, бадаи, все жалкие народы, ограниченные северным поясом и упорствующие и поныне в своем невежестве. Итак, ничего не говорю здесь о Новой Земле; из сего уже ясно можно видеть, что мосхи владеют областями, примыкающими к самому полюсу и крайним пределам земли.
Лапландия, которую русские называют Заячьей областью, весьма похожа на область самоедов, и состоянием почвы, и жителями. Вся она заграждена горами, лесами и болотами, так что, за исключением немногих лишь мест, в ней до сей поры нельзя было сеять никакого хлеба. Одна часть ее, называемая Беломорской, подходит близко к Белому заливу, другая — Мурманской, к Северному морю, третья — Терскою, к Финмаркену. Дикие же лапландцы находятся в самой середине страны. Первоначально русские завладели ею всей, но потом у них осталась лишь некоторая часть ее, где находятся морская гавань Кола, Варзуга, Оленица, Сальница и несколько других, более известных, городов. В самой середине Лапландии близ озера Энаре, говорят, построены три хижины, куда в праздник Рождества Христова, преимущественно, вышеназванные дикие лапландцы обыкновенно приносят годичную дань начальникам — шведскому, датскому и русскому. Остальные же управляются несколько снисходительнее собственными начальниками. В одевании себя мехами, [404] в употреблении рыб в пищу, в незнании хлеба, в употреблении такового же лука, да решительно во всем, они сходятся с самоедами. Деньгам они не придают никакой почти цены, меняются на иностранные товары, часто не говоря даже ни слова, а объясняются только знаками. Греки и лютеране уже многих обучили своей вере, однако и те, благодаря условиям страны, весьма холодно относятся к ней. Язык их — наибеднейший из всех, так как они имеют представление о весьма немногом. Изучением истории, искусств, торгового дела и прочего в этом роде они не занимаются, даже питают отвращение к ним и неохотно расстаются с родиной. Свидетель-очевидец, ученейший Франциск Нери из Равенны говорит в своей “Скандинавии” (которую он благосклонно позволил мне просмотреть в Риме), что лапландцы в летнюю пору, вследствие обилия комаров и мух, а также и жары, поднимаются повыше на горы и с нетерпением дожидаются там осени, как мы ждем весну. Меняют они, подобно татарам, также часто и места жительства из-за пастбищ для оленей. Шалаши или хижины у них — деревянные, чрезвычайно низкие и темные, ибо они впускают свет через одно только единственное оконце или, вернее, продушину сверху в крыше, для дыма. Для согревания они поддерживают постоянный огонь, без всяких суеверий в него, а вместо свечей зажигают тончайше разрезанные куски соснового дерева. Обувь они носят, приготовленную из взъерошенной кожи оленей, а на пояс нанизывают для украшения медные кольца. Колыбели они подвешивают к бревну в потолке так, чтобы они качались в воздухе: и то и другое делают обыкновенно крестьяне и у нас в Курляндии и в Ливонии. Желая оказать кому-нибудь почтение, они не обнажают головы, а преклоняют лишь колена и низко кланяются. Воду они сдабривают можжевеловыми ягодами, дабы она была кисла на вкус. Водку и табак они употребляют с жадностью, предпочитая их всему остальному. Женщины вытягивают зубами свинец и олово в полосы, тщательно обматывают их нитками, приготовленными из оленьих жил, и обшивают ими свои одежды. Верхнюю рубашку они весьма искусно шьют либо из скользкой рыбьей кожи, либо из кожи оленей, пока она еще не загрубела. У мосхов происходят войны, то с шведским королем, то с датским, а лапландцы лишь меняют повелителей и спокойно живут постоянно в дружбе между собою. Охотою они занимаются постоянно, и из разных видов ее самая прибыльная есть охота на горностаев, которых они либо ловят живьем сетями, либо (так поступают и сибиряки с соболями) стреляют из самострелов деревянными тупыми стрелами, дабы не попортить как-нибудь меха. Краж они не знают, прелюбодеяние преследуют очень строго, а тому, кто придет к ним, оказывают всякого рода услуги, несмотря на то что живут совершенно уединенно и разбросанно. Так как им, по счастью, не знакомы бедствия всего [405] мира, как то повальные болезни, голод, война и большая часть преступлений, то они могли бы быть названы счастливейшими из смертных и уцелевшим образцом золотого века, если бы только большинство из них не предавались усердно занятию колдовством.
Глава 18. О Новой Земле и прочих русских островах
Новая Земля тянется по ту сторону Вайгачского пролива на двести германских миллиариев, а отстоит от мыса Табина, или Восточно-Татарского, на двести двадцать. Едва ли можно еще долее сомневаться — остров ли это, лишь проливом от Гренландии или другой какой северной страны отделенный и более населенный дикими зверями, нежели людьми, по причине крайне сурового неприветливого климата. Русские, по счастливой случайности впервые увидев его, назвали его Новой Землей и в настоящие время ежегодно отправляются туда летом, когда солнце обогреет его, на кораблях, а зимою, когда пролив замерзнет, на санях, за рыбьим жиром и зубом или за звериными шкурами. Большая часть его лишена деревьев и трав, и только кой-где виднеются кое-какие кустарники. Датчане, англичане и батавы много лет тому назад весьма отважно, но до сей поры тщетно, искали дороги на Восток в обход этому острову, и с северной и с южной стороны его, и убедились в том, что и с той и с другой стороны им без всякой надежды отрезан путь, благодаря непреоборимому препятствию — вечному льду, хотя находятся многие, которые убеждены в том, что в удобное время года морской путь через северные страны на Восток — открыт. Мне недавно сообщил некий заслуживающий полного доверия муж, что не много лет тому назад какой-то очень богатый гражданин города Амстердама, занимаясь ловлею китов около Шпицбергена, послал корабль ради сего и тщательно исследовал таковой путь, преодолев все северные преграды до 82 градуса, и, наконец, достиг открытого моря, по которому и спустился, приблизительно градусов на десять, по направлению к Востоку. Вокруг Новой Земли расположены, почти без конца, острова океана, ненаселенные и неустроенные. Да и в других местах в России не только озера и реки Волга, Обь и Борис-фен с Каспийским морем, но особенно Белое и Татарское моря имеют немалое количество островов, частью устроенных, а частью совершенно заброшенных. В Татарском и Северном морях рассеяны на большом протяжении: Белый Остров, Шараповы кошки, Сухоморье, Токсар, Колгуев остров, Торваки, Семь островов, Три острова, называемые также “матерью с дочерями”. Олений, св. Матвея и Кильдин, полный жителей, а также и Оранский остров и еще другой, называемый островом Штатов, на котором голландцы, открывавшие [406] путь на восток, ловили птиц руками, ибо те никогда, быть может, до сего не видавшие людей, нисколько не боялись ни их присутствия, ни захвата. Находят на них также и драгоценные камни, хотя и не высшей ценности, и горный хрусталь, не совсем плохой. Из островов, лежащих в Белом море, хотя они занимают небольшое пространство земли, особенно славятся Соловки, которые с большою выгодою продают в большом количестве соседям соль и хранят у себя мощи Филиппа, бывшего некогда священником и которого мосхи считают святым и чудотворцем, благоговейно почитают их и поклоняются им. Поэтому сюда стекаются во исполнение обета много богомольцев, неутомимо совершающих ради сего весьма длинные путешествия.
DE REBUS MOSCHOVITICIS AD SERENISSIMUM MAGNUM DUCEM COSMUM TERTIUM
[Предисловие]
В прошлое, отдаленное время между Римом и Россиею устанавливались иногда внеделовые, довольно-таки своеобразные сношения. Здесь является особый тип дипломата самозванца, смахивающего то на проходимца, то на церковника и душеревнителя.
На первом плане выставлялось обыкновенно столь желаемое и до сих пор не достигнутое воссоединение восточной Церкви с западною. В дальнейшем развитии этой мысли, кто добивался только жалкой наживы, кто искренно мечтал о благе народов и о всеобщем умиротворении. Крайними представителями этих двух противоположных направлений могут служить Ганс Шлитте, очень ловко соблазнивший царей и пап, и даровитый, симпатичный Юрий Крижанич, который даже в сибирском изгнании не отрекся от своего идеала.
К этому последнему типу, с меньшим однако полетом, с меньшею стойкостью, без гениальной окраски сербского выходца, примыкает Яков Рейтенфельс. Скудные о нем биографические известия были недавно собраны г. Станкевичем 1. Новые здесь печатаемые документы подтверждают все до сих пор известное.
Рейтенфельс прожил около двух лет в Москве, вероятно с 1671 г. по 1673 г., и присмотрелся к тамошним порядкам, церковным и гражданским. В 1674 году он побывал в Риме и, подчеркивая хорошее к себе расположение царя Алексея Михайловича, сблизился с Иезуитом Афанасием Kircher, известным в то время ученым, ориенталистом и археологом, основателем музея, который по ныне усердно посещается любителями римских древностей 2. На него Рейтенфельс, изъясняясь на шести языках, сделал впечатление человека образованного, к тому же ревностного католика. Был он также вхож у кардинала Кесаря Распони, выдающегося дипломата, проницательного и опытного, подписавшего знаменитый трактат 12 февраля 1664 года, которым покончились пререкания между Людовиком XIV и Александром VII 3. Чрез посредство этого кардинала Рейтенфельс [4] вступил в сношения с Пропагандой, которой он представил записку о Московии, помеченную 24 числом ноября месяца 1674 года. За нею последовали три другие записки без всякой пометки. По содержанию оказывается, что одна из них (№ V) составлена в царствование Федора Алексеевича. Все они представляют некоторые характерные особенности.
За время своего пребывания в Риме, Рейтенфельс уже трудился над более обширным, впоследствии изданным, сочинением о Москве 4. К слову сказать, тогда же, в 1674 году, он сам намеревался выпустить его в свет. Кроме литературной цели, преследуемой в печатном произведении, автор задавался еще другой, более сокровенной, практической, именно сближением, на духовной почве, России с Римом. Об этом он и высказывается в записках. По его мнению, обстоятельства были в данное время самые благоприятные, и, указывая Пропаганде как бы следовало ими воспользоваться, он предлагал ей свои услуги чрез своих покровителей, воздерживаясь впрочем в записках от личных намеков, и оставаясь вполне объективным.
Основная мысль Рейтенфельса поражает своим сходством с программою Крижанича: для достижения однородной цели, советуется идти теми же окольными путями. Не упоминая еще в первой записке о церковном соединении, осторожный деятель настаивает на испрошении права свободного исполнения духовных треб. И вот, в частности, к чему сводятся его предложения.
Прежде всего требуется, чтобы предприятие оставалось в глубокой непроницаемой тайне. Даже в Италии, при отъезд, нечего об этом разглашать, а между русскими, которые мнительны и недоверчивы, малейшая нескромность может погубить все дело.
Главное потом выбор способных посланцев. Им придется исполнять в России данные инструкции, и от них зависит успех. С точки зрения национальности, более подходящими были бы итальянцы. Они должны владеть, по возможности, русским и польским языком, или же обзавестись искусным переводчиком. Кроме того, необходимо для них всестороннее образование. Особенно полезно было бы знание математики, архитектоники, гидравлики и различных практических применений этих наук. Не следует пренебрегать и знакомством с. торговлею, о которой можно многое узнать от купцов, часто сопровождавших путешественников. [5]
Самый удобный маршрут из Италии в Москву ведет через Каринтию, Австрию, Моравию, Силезию, Польшу, Пруссию, Курляндию и Ливонию. Из Риги санным путем легко добраться до Пскова, где должно обождать царского разрешения для дальнейшего следования в Москву.
Перешагнув чрез границу, европеец должен сделаться азиатом и быть крайне осторожным, наблюдая за каждым движением, даже за выражением лица. Ради сохранения тайны, в случае обыска, не следует иметь при себе церковной утвари.
Предполагая, что дорогой все обойдется благополучно, Рейтенфельс советует далее не соблазняться в Москве Немецкой слободой, а лучше поселиться в самом городе, не далеко от царского двора, у русского хозяина, где всего удобнее изучать язык и нравы. Не мало места отводится в записке вопросу о сношениях с посторонними лицами. Прежде других указывается на католиков, особенно на Павла Менезиуса, недавно вернувшегося из Рима 5. При посредстве тех из них, которые занимают высшие должности, возможно будет сблизиться с русскими сановниками, как-то с Артемоном Сергеевичем Матвеевым и даже с самим царем. Здесь упоминается о подарках, и вообще говорится о взятках, что они между русскими в большом ходу. Матвееву надлежит обязательно сделать подарок, да и царю кстати поднести какой-либо более замысловатый, чем ценный дар.
Рейтенфельс не довольствуется этим тесным кругом и стремится его как можно более расширить. Полезно и уместно вступить в сношения с царскими переводчиками и заручиться их дружбою; далее с лютеранами и кальвинистами, чтоб не казаться исключительными; с отпавшими от веры, которые обогатились сведениями, наконец с монахами базилианского ордена, именно с Симеоном Полоцким, склонным к латинству, с братьями Лихудами, да и с самим митрополитом Газским Паисием Лигаридом, если он только еще в живых, добавляет автор.
Все эти знакомства не что иное как предварительные меры. В самодержавном государстве власть сосредоточивается в венценосце. Поэтому Рейтенфельс убедительно советует изучить склонности царя и выхлопотать от него доверенную должность, под сенью которой можно было бы безопасно развивать свою деятельность. Но, чтобы так устроиться, надо иметь кой-какие заслуги и доставлять царю пользу или выгоду. Здесь выступает изобретательность автора. Горное и рудное производство на Урале, виноделие в Астрахани, применение механики хотя бы для поднятая Царь-колокола в Москве, а с другой стороны сценические представления и доставка славянских книг, — вот какое широкое поле намечается для миссионеров, вот какими средствами [6] надлежит снискать доверие и упрочить свое положение. Затрагивается также политика, внутренняя и внешняя. В то время вопрос о союзах не сходил с очереди. Раскрыть его сущность Алексею Михайловичу и удостоиться его поручений при иностранных дворах было бы очень важно. А между тем не мешало бы разъезжать по России с другими, по возможности царскими, поручениями, побывать в Киеве, Архангельске, Тобольске.
При такой выгодной, конечно только предполагаемой, обстановке, требования Рейтенфельса могут показаться очень скромными. По его соображениям достаточно испросить свободное, хотя и не явное, исполнение духовных треб. О публичном дозволении, говорит он далее, и думать нечего, особенно если вмешать в дело чужестранных представителей.
Для дальнейшего упрочения сношений с Москвою выставляются на вид еще следующие меры: раз навсегда покончить с вопросом о титуле и удовлетворить желания Кремлевского двора; обменом писем или чрез особых посланцев втянуть царя в союз против турок; назначить в Риме сведущее лицо, которое состояло бы в переписке, явной и тайной, с московскими миссионерами и вообще заведовало бы этим предприятием.
Приведёнными извлечениями исчерпывается суть первой записки, самой обширной, которая отчасти воспроизводится в последующих. Во второй говорится подробнее о желаемых в московском посланце качествах и об его обязанностях. Но так как эта посылка, пожалуй, не состоится, то в третьей записке предлагаются для ее замены следующие меры: содержать в Пропаганде переводчика, вызвать молодых русских в Рим для обучения, выписать русские книги, грамматику, Библию, жития святых, Уложение, добыть рукописи, в частности процесс патриapxa Никона и обзавестись русским шрифтом. Наконец в четвертой и последней записке, составленной уже при Федоре Алексеевиче, Рейтенфельс открыто выступает с предложением о соединении церквей и приводит соответствующие средства: признание царского титула, возвышение московского патриарха, брак царя с принцессою императорского дома. В случае неудачи ограничиться свободным пребыванием в России католических священников и установлением торговых сношений, союзом против турок и посольством в Москву. Если и это окажется невозможным, то послать, по крайней мере, тайно священников под видом купцов или ремесленников.
Из предыдущего становится очевидно, что несложная хитрость Рейтенфельса состояла в том, как бы овладеть при помощи науки доверием царя, и потом выговорить у него кой-какие меры в пользу католиков, или же тайком стремиться к той же цели. На беду, царское доверие добывалось не легко, а скрываться в России было также неудобно. В том-то и следует искать главный недочет записок [7] Рейтенфельса, что, увлекаясь личными качествами Алексея Михайловича, он приписывал царю такие намерения, в которых тот был совершенно неповинен. Действительно, как видно из печатного труда того же автора, он высоко ценил и расхваливал благочестие московского государя и утверждал, что ревностный оберегатель восточной церкви желал также соединения с Римом 6.
Откуда происходила такая уверенность, остается неизвестным. Быть может, перед нами не что иное как отголосок переговоров с Польшею в 1667–1668 годах. На самом деле вслед за Андрусовским перемирием затрагивался вопрос о слиянии Польши с Россиею, и попутно намекалось на церковное умиротворение при содействии восточных патриархов, которые были тогда в Москве вместе с газским митрополитом Паисием Лигаридом. Такое предприятие пришлось по сердцу польскому королю Яну Казимиру, и он немедленно на него откликнулся. Но, как известно, ничего путного из этого не вышло.
Такая же участь выпала на долю записок Рейтенфельса. Несмотря на доклад кардинала Распони, они, кажется, не возбудили особого интереса и не вызвали новых мероприятий. Сам автор, вероятно, убедился, что ему в Риме вряд ли повезет. Вскоре мы его встречаем во Флоренции при дворе Козьмы III-го, которому он и посвятил свой труд о Московии. Появление этой книги в печати не упраздняет записок: только в них открывается задушевная мысль автора.
Павел Пирлинг
Комментарии
1 Рейтенфельс Яков. Сказания светлейшему герцогу Тосканскому Козьме III о Московии / Пер. с латинского А. Станкевич. М., 1906.
2 Kircher родился 2-го мая 1602 года, в Гизене, недалеко от Фульды, умер в Риме 27-го ноября 1680 года. Длинный ряд его сочинений перечисляется у Sommervogel, Bibliotheque de la Compagnie de Iesus, т. IV, ст. 1046-1077. Он переписывался с Лейбницем. К нему обращался также известный в России Qnirinus Kuhlmann.-Musaeum Kircherianum находится в прежнем Collegio Romano, где теперь помещается публичная библиотека и лицей Quirino Visconti.
3 Распони родился в 1614 году, умер в Риме в 1675 г.
4 De Rebus Moschoviticis ad Serenissimum Magnum Ducem Cosmum Tertium, Patavii, 1680. В предуведомлении излагаются обстоятельства, которые способствовали изданию книги. Bianchini (Dei Gran Duchi di Toscana della eale Casa de Medici, Protettori delle Lettere e delle Belle Arti, Ragionamenti istorici del dottore Giuseppe Bianchini di Prato. Venezia, MCCXLI, стр. 133) повторяет то же самое, и относит пребывание Рейтенфельса во Флоренции к 1675 году. Вольный перевод De Rebus Mosch. появился в Нюрнберге в 1687 году. Minzloff, Pierre le Grand dans la litterature etrangere, стр. 2 и 3.
5 О Менезие см. соч. Н.В. Чарыкова “Посольство в Рим и служба в Москве Павла Менезия”. СПб., 1906 г.
6 De Rebus Moschoviticis, стр. 83.
Новые материалы о жизни и деятельности Якова Рейтенфельса
Отдельный оттиск из: Чтения в Имп. Обществе истории и древностей российских при Московском университете. 1906. Кн. 4. 24 c.
I. Доклад Высокопреосвященнейшего Распони
Собрание 12 ноября 1674 года
Яков Рейтенфельс, уроженец Курляндии, заявляет, что он, в течение своего двухлетнего пребывания в Московии, наблюдал, ради небольшого своего сочинения, которое он намерен издать, отношение правительства и частных лиц к католической вере, вследствие чего и убедился, что в это государство можно проникнуть лишь под видом купца, почему и осмеливается дать Вашим Высокопреосвященствам совет: в видах примирения и сближения вышеназванного государства с Cвятейшим Престолом, можно было бы послать туда несколько молодых итальянцев — духовного или светского звания — с тем, чтобы они в два года научились бы языку московитов и собрали бы всякого рода сведения, причем автор предлагает и свои собственные слабые силы, присовокупляя к тому, что настоящее время весьма для сего благоприятно, благодаря прирожденному благодушию ныне правящего Царя.
Отец Кирхер подтверждает, что названный Яков — ревностный католик, ученый, владеющий шестью языками и пользуется расположением Великого Царя.
Препоручается Высокопреосвященнейшему Распони 1.
II. Первая записка Рейтенфельса
Краткое наставление к путешествию в Mосковию
1. Лица, которых угодно будет послать в Московию, должны быть, прежде всего, прирожденными Итальянцами и не только опытны в обращении с людьми и всесторонне образованны, но также должны знать хорошо Славянский и Польский языки, а, в особенности, архитектуру, гидравлику и различные применения законов физики; мало того—они должны также уметь торговать.
2. Так как от них, во время пребывания в чужой стране, главным образом потребуются следующие качества: полная готовность и твердое намерение действовать определенным раз навсегда образом, [17] то и следует для настоящего дела тщательно избрать таких, которые посвятили бы ему все силы ума и сердца своего и не вздумали бы, охладев во время самого хода действий, отказаться от него.
3. Прежде всего должно им помнить, что лишь одна скрытность доставит им всюду и всегда полную безопасность. Пусть они, поэтому, всячески избегают говорить слишком много о своем деле, как в Италии, так и где бы то ни было, дабы случайным раскрытием плана не погубить всего дела.
4. Пусть они по возможности подробнее разузнают от купцов, с которыми им придется совершать свое путешествие, о товарах, привозимых в Московию и вывозимых оттуда, дабы никому не подать повода к заподозрению их, вследствие их невежества по этой части.
5. Приняв, таким образом, эти меры предосторожности против всякого рода случайностей, сообразуясь с своим собственным и спутников характером, пусть они, с благословения Божия, отправятся в путь, причем, однако, и самый путь, весьма длинный, они сократят, если отправятся на город Ригу, в Ливонии, через Каринтию, Австрию, Моравию, Силезию, Польшу, Пруссию и Курляндию.
6. Из Риги, особенно в зимнее время, они через Ливонию легко доедут на ямщиках, из Ливонцев же, а иногда и Русских, возвращающихся домой, до Пскова. А отсюда, по получении от Царя, чрез Воеводу, или Начальника края, разрешения на ввоз их товаров, они, таким же способом, на ямщиках, проедут в Москву, местопребывание Царя.
7. Пусть они ни под каким видом, даже и не пытаются брать с собою священные облачения и церковную утварь, или что либо иное, могущее навлечь подозрение, ибо там всё подвергается — каждый предмет особо — осмотру, более нежели тщательному.
8. Пусть они помнят, что, в Московии, прежде всего, им необходимо должно переменить всякие Европейские нравы на Азиятские, дабы в противном случае 2 их планы, хотя и прекрасно обдуманные, но, быть может, не согласные с обычаями, не погибли злополучнейшим образом. Ибо тут как па войне, нельзя два раза ошибаться.
9. Пусть также они сами, согласно совету Липсия, нигде так не удобоприменимому, как именно в Москве, будут скупы на слова, а помыслы их сокрыты, выражение лиц их сурово, даже при оказании милостей, дабы тамошний, столь раболепствующий и подозрительный, народ не мог заключить чего недорого по наружности их.
10. Да позаботятся они о том, чтобы поселиться, в качестве приезжих гостей, не в Немецкой, случайно, Слободе, но лучше всего в самом городе, недалеко от дворца, у кого-нибудь из Русских, дабы через это близкое соседство удобнее и лучше изучить язык и нравы. [18]
11. Им должно также иметь переводчика, заслуживающего полного доверия, особенно если никто из них самих не будет знать русского языка.
12. Пусть они немедленно, по приезде своем, отправятся к выдающимся лицам католического вероисповедания и строжайше обяжут их молчать о своих намерениях. Прежде всего пусть они известят о своем прибытии и своих предначертаниях, господина Бокговена 3, кажется, генерала, как их называют, военной службы, родом Англичанина, а также господина Менезия, которому недавно было поручено съездить послом в Италию и знаменитого Венецианского художника, стекольщика. От них они могут получить более, чем от кого либо, достоверных сведений.
13. Пусть они, по указанию друзей, поспешат расположить, подарками, в свою пользу некоторых лиц, особенно же Артамона Сергеевича 4, первого министра при нынешнем Царе. В этой стране, давать и брать взятки—явление обычное.
14. Пусть они и самому Царю, как-нибудь, преподнесут, от себя лично, какой-нибудь подарок, более по замысловатости своей, нежели по стоимости, подходящий для сего, дабы через это, Царь благосклоннее отнесся бы к сим новым купцам.
15. С так называемыми толмачами и переводчиками 5 Царя, как православными, так и иных вероисповеданий, пусть они сведут дружбу, необходимую по многим причинам, особенно же с господами: Гроцием, Виниусом, Вибургом и др.
16) Дабы не подать безбожникам 6 повода быть худого мнения о нас, полезно, для дела, будет обменяться любезностями даже с Лютеранами и Кальвинистами.
17. Пусть они тщательно поразведают об образе мыслей тех лиц, кои, отвергнув прежнюю свою веру, присоединились к московской, дабы от этого, серединного, так сказать, рода людей, ежедневно получать, как можно более, нужных сведений.
18. Пусть они также подружатся с некоторыми монахами Базилиянского орденам 7, а именно, с Симеоном, родом из Литвы и глубоким знатоком латыни б), и теми двумя, которые получают от Царя жалованье за свою греческую ученость 8 и наконец, даже с [19] Митрополитом Газским 9, который некогда провел немало лет в коллегии, принадлежащей Пропаганде, если только он еще доселе жив. Это весьма будет способствовать постепенному введению, облагораживающих человека, наук.
19. Пусть они по возможности точнее следят за образом мыслей Царя, равного которому, по великодушию и благочестию, я не признаю никого, дабы, зная в какую сторону они склоняются, — как относительно серьезных вопросов, так и развлечений — быть в состоянии согласовать их с собственными намерениями.
20. Пусть постараются они постудить на какую-нибудь службу у Царя, дабы под сим могущественнейшим покровом, свободно пользоваться повсюду большими преимуществами.
21. А для того, чтобы яснее было, что от их услуг проистекает некая выгода Царю, им следует выпросить себе командировки для отыскания и правильной разработки, в разных местах, рудников и копей, кои там, ежедневно, вновь открываются.
22. Пусть они попытаются также сделать что-либо полезное, как для виноградников близь Астрахани, которые уже начали пропадать, за отсутствием правильного ухода за ними, так и для плавания по Каспийскому морю.
23. Пусть они приобретут расположение Царя новыми применениями, из области математики и механики. Как образчик таковых, они могут предложить, например, поднять тот громадный колокол в Московском Кремле, около которого, до сей поры, многие, в поте лица своего, тщетно потрудились.
24. Пусть они, кроме того, с разрешения Царя, устраивают, по временам, представления молодыми московитами, тех комедий, про которые им известно, что они Царю по вкусу.
25. Пусть они постараются привезти несколько книг на Славянском языке, по государственным вопросам и истории, якобы для занятий учащейся молодежи из иностранцев, но с которыми они пусть познакомят, выбрав удобный для сего случай, высших сановников и самого Царя, ибо этим, как бы чародейными заклинаниями, удобнее всего могут быть смягчены сердца и совершенно уничтожены 10 дикие нравы.
26. Пусть они также, по временам, предлагают новые государственные планы и меры, касающиеся их, и тем доказывают Царю, что ему, одинаково полезна и необходима более тесная дружба с некоторыми государями, и пусть они усердно стараются о том, чтобы их отправили для заключения этих союзов.
27. Пусть они под видом купцов или посланных с поручениями от Царя, по временам предпринимают поездки по главнейшим [20] городам Московского Государства, напр. в Киев, находящийся близь Черного моря 11, Архангельск, гавань на Белом море, Тобольск, главный город Сибири, Астрахань, при Каспийском море и т. п. Эти поездки немало поспособствуют лучшему знакомству с страною и могуществом ее населения.
28. Стараясь, таким образом, разными способами приобрести расположение Царя, следует тем некоторым лицам 12, которые пользуются его милостью, стараться о том, чтобы выпросить, хотя бы тайное, отправление церковных служб, дабы Московиты чрез это постепенно подготовлялись бы к полному слиянию. Ибо торжественные, даже могущественнейших государей, посольства не будут, конечно, иметь успеха, как потому, что это — дело весьма трудное, а также и вследствие боязни опасных последствий 13.
29. Если счастье устроит все так 14, то пусть они выпросят у Папы отправить послов, или, на первый раз, только грамоту Царю, с полным его титулом, в которой он бы его приглашал заключить навеки союз, скрепленный обоюдною присягою, против Турок — этого общего врага всех христиан. Несомненно, по присуждении Царю, подобно Иридиному яблоку 15, титула, все остальное уже не встретит препятствий. Право, не следует еще дальше разбирать — подобает ли ему, по справедливости, это прозвание, раз он, с полным основанием, может быть назван так, вследствие того, что покорил Казанское, Астраханское, Сибирское и другие, громадные, государства, властители коих назывались Царями, совершенно так, как и мы не отказываем другим — христианским и языческим — государям в титулах, зачастую, быть может, и сомнительных и лишь заимствованных ими у тех областей, которые им, так иди иначе, по подчинены.
30. В Риме же пусть будет назначено лице на следующую должность: ему, без всяких околичностей будут сообщать о происходящем, а оно будет посылать ответ в Москву, по возможности скорее, во избежание возможного запоздания дела, в случае чересчур долгого откладывания ответа.
31. Итак — пусть они 16 неустанно пишут подробнейшие письма, как касательно политики, так и всего того, что будет делаться в Москве, приняв, однако, следующую меру предосторожности, именно: писать скрытно, пользуясь какой-нибудь торговой, или иной какой, [21] тайнописью, дабы не выдать тайны, если письма, по приказание Царя, будут вскрываться (что нередко бывает).
32. А какое, впрочем, принять решение относительно того, что, с течением времени, может неожиданно представиться, тому лучше Хризиппа и Крантора 17 научит их, их собственное благоразумие, так как они будут у дела, как бы на самом месте сражения.
Здесь указаны пути, указаны и препоны; но наиболее подходящее не должно быть отвергнуто — пусть всякий окажет свой ум и свои силы 18.
1674 года, ноября 24 дня.
Яков Рейтенфельс 19.
III. Вторая записка Рейтенфельса
О том, кто отправится послом в Московию.
1. Он должен быть Итальянцем, по происхождению,—лучше пожилым, нежели молодым; богобоязненным; серьезным и, вместе с тем, благодушным, но—что важнее всего— ревностно преданным затеваемому делу.
2. Он должен хорошо знать характер, нравы основные законы и требования Московитов.
3. При нем должен состоять товарищем какой-нибудь очень набожный Славянин, для того, чтобы ему не пришлось во всем доверяться исключительно только переводчикам.
4. Вся свита его должна состоять из людей благонравных, благочестивых и приветливых.
5. Пусть у него ежедневно, во дворце, в присутствии всех своих, читаются святые молитвы и служатся молебны.
6. Пусть ежедневно, у ворот дворца, раздается милостыня нищим.
7. Пусть, временами, устраиваются беседы с Московитами, рассказывается о святой жизни нашего Верховного Первосвященника, о его любви и влиянии на нравы.
8. Пусть он постоянно старается внушать основные начала духовной жизни, истинного христаанина, и согласия и единения на почве любви.
9. В разговорах с Московитами следует всем избегать надменного и презрительного тона.
10. В разговорах, ему не должно выказывать желания узнать их тайны, и не слишком любопытствовать о делах государственных.
11. Пусть он ищет случая побеседовать с теми немногими художниками, кои находятся в Москве, но не вступать в горячие споры с ними. [22]
13. Пусть он, по временам, предлагает что-либо, вновь изобретенное, из области зодчества, механики, и математики, до сей поры в Московии еще не виденное, или не примененное.
14. Пусть он привезет с собою, для подношения Царю, какой-нибудь подарок, более ценный по своей замысловатости, нежели по стоимости, н. п., какую-нибудь рюмочку для яиц всмятку, нового образца, какие-нибудь благовония или курения, какую-нибудь пеструю ткань, шелковую, или вышитую, географические карты, архитектурные чертежи, нарядную карету, неаполитанского коня и т. п.
IV. Третья записка Рейтенфельса
Относительно пропаганды посредством торговых сношений
1. Если, быть может, в настоящее время нельзя послать в Московию человека, который бы провел несколько лет в столице сей страны и не только изучил бы ее язык, но и привез бы оттуда подробнейшее донесение о положении государства, то следовало бы, по крайней мере, постараться о том, чтобы содержать при пропаганде какого-нибудь переводчика, которого можно бы было выписать из Московии, через Литву. И, если бы оказалось трудным добыть прирожденного Московита, то легче нашелся бы какой-нибудь немец, или Русин из Белоруссии, или поляк, несколько времени проживший в Московии.
2. Надо бы привезти в Рим несколько юношей, если не настоящих Московитов, то, какой-либо другой национальности, но рожденных и воспитанных в Московии, которые умели бы читать и писать на Московском наречии.
3. Следует содержать, хотя бы и тайком, постоянного миссионера в Московии.
4. Надо иметь надежного корреспондента в городе Москве, в гавани Архангельске, в Астрахани и Киеве.
5. Выписать в Рим наиболее важные книги, напечатанные в Москве, на Московском наречии, каковы, например: грамматика в большую четверку 20, Библия 21, Уложение, т. е. законы московские, между которыми есть также рассуждение о Флорентийском Соборе 22, ибо эта книга законов почти единственная, заслуживающая быть переведенной на какой-нибудь иной, более общеупотребительный, европейский язык, так как в ней содержатся почти все сведения о государстве и о московских нравах; жизнеописания их особых святых 23, в которых рассказывается такое, что следует изучить, дабы убедить в ложности учения, или же для того, чтобы доказать, что некоторые из этих святых веровали не так, как веруют Московиты в настоящее время. [23]
6. Стараться добыть некоторые московские рукописи, некоторые стихотворения и беседы, а главное, постановления последнего съезда некоторых патриархов в Москве, созванных царем с большими издержками 24.
7. Завести при Пропаганде печатание русских книг, что может быть исполнено весьма легко и с небольшими затратами, так как в типографии Пропаганды уже давно имеется славянский шрифт, к которому придется прибавить еще немного тех букв, которые у Московитов отличаются от имеющихся на лицо.
[Помета на обороте:] “Московия”.
V. Четвертая записка Рейтенфельса
К вящей славе Божьей
Для введения, с помощью Божьей, католической веры в Московию, особливо предлагаются три пути с благоприятными к тому средствами, кои суть следующие:
I. Следует сделать попытку соединения католической церкви с московскою, в частности, или, со всей греческой вообще, чрез посредничество Царя. Средствами к достижению сего могло бы служить следующее: 1) Поднести московскому государю столь желаемый им титул Царя. 2) Утвердить Московского Патриарха в этом звании. 3) Предоставить ему, если только это окажется возможным, более преимуществ и льгот, нежели предоставлено прочим Грекам и Русским, присоединившимся к католической вере и т. д. 4) Предложить Царю брак с какой-нибудь принцессой из императорского дома.
II. Если нельзя на первых порах добиться этого, то постараться устроить так, чтобы в некоторых местах в Московии, благодаря содействию некоторых, находящихся на службе у Царя, частью в качестве купцов, частью — военных, частью же художников, лиц, как католиков, так и других, были бы допущены несколько католических священников, с разрешением свободно отправлять свое богослужение. Средствами к достижению сего могли бы быть: 1) Учреждение среди подданных Его Величества Императора общества для торговли с Московией. 2) Посылка в Московию людей, умеющих разрабатывать рудники с разными металлами, которых там находят, с каждым днем, все более и более. 3) Заключение более тесного союза между Московским Царем и другими христианскими государями против Турецкого султана. 4) Уведомить посланного, что покойный отец ныне правящего Царя, Федора Алексеевича, посылал послов к Наместнику Апостола 25 и т. д.
III. Пусть, по крайней мере, пошлются католические священники в Московию, дабы, тайно проживая там, помогать находящимся в ней [24] верным. Удобными средствами для сего могло бы быть: 1) Отъезд туда и пребывание там под видом торговцев. 2) Приехать туда в качестве врачей, аптекарей, зодчих, мастеров рудного дела, художников и т. д.
И, при этом, можно было бы попытаться, открыто или тайно, смотря по обстоятельствам, насчет проезда через Московию, миссионеров, отправляющихся в Китай, и т. п.
Старания соразмерны силам, желания выше сил.
[Помета на обороте:] “Московия”.
Комментарии
1 Такого рода резолюция значит, что дело передается означенному кардиналу на попечение.
2 Точнее: “если они пойдут иным путем”.
3 На русской службе было два полковника по имени Bockhoven. Более известен Филипп Альберт. Его дочь была замужем за П. Гордоном.
4 А.С. Матвеева.
5 О различии, делаемом Рейтенфельсом между этими должностями, см. его “Сказания ... о Московии”, кн. II, гл. 13, в “Чтениях Общества Истории и Древностей Российских” за 1905–1906 гг. и отдельной книгою.
6 С точки зрения ревностных католиков, конечно.
7 Введение монашества в России приписывается Василию Великому, поэтому иностранцы всех монахов русских считали принадлежащими Базилиянскому ордену.
8 Братья Лихуды.
9 Паисий Лигарид, митрополит Газский, обучался в римской коллегии св. Афанасия, которой заведует Пропаганда.
10 В подлиннике собственно: “удалены посредством волшебства”, “отворожены”.
11 О Киеве можно только очень относительно сказать, что он лежит недалеко от Черного моря.
12 Подразумевается: “из католиков”.
13 Автор записки не довольно ясно излагает свою мысль. Посольствам великих держав он противополагает частные личности и ожидает более успеха от вторых, чем от первых.
14 Т. е. согласно с замыслами автора записки.
15 Т. е. яблоку раздора. Рейтенфельс имеет в виду известный миф о яблоке, с надписью “наикрасивейшей”, брошенном Иридою, богинею раздора, на свадьбе Пелея, и вызвавшем спор трех богинь - Венеры, Юноны и Минервы - окончившийся судом Париса.
16 Т. е. посланные.
17 Философы 3 и 4 вв. до Р. Х.
18 В подлиннике эта резолюция членов конгрегации гласит так: “здесь [т. е. в этой записке] конь, здесь и узда”. Мы не припоминаем равнозначущей поговорки или пословицы в русском языке.
19 В подлиннике только начальные буквы: “I. R. ”.
20 В 1648 г. издана была грамматика Мелетия Смотрицкого.
21 Трудно сказать, имел ли автор в виду определенное издание Библии.
22 В Уложении царя Алексея Михайловича нет рассуждения о Флорентийском соборе. Автор, видимо, смешивает Уложение с Кормчей книгой.
23 Т. е. чтимых только русскими.
24 Подразумевается собор 1666 г., на котором восточные патриархи осудили патриарха Никона.
25 В подлиннике, собственно: “Апостольскому Престолу”.
ПРЕДИСЛОВИЕ
(к первому изданию)
Познание Сибири, несомненно, входит в новую фазу. Задачи социалистической реконструкции края вплотную подводят к планомерному и вдумчивому изучению ее природных богатств и производительных сил, климатических условий и путей сообщения. Плановое изучение отдельных вопросов сибиреведения, однако, естественно предполагает прежде всего учет уже ранее произведенной работы, а между тем именно он представляет значительные трудности. Состояние сибирской библиографии, как известно, далеко не удовлетворительно. Несмотря на наличие капитальных трудов и целого ряда более мелких библиографических сводок, большое количество старой литературы, посвященной Сибири, нужно думать, все еще остается затерянным и зачастую находится вне внимания современного исследователя. Это относится прежде всего к иностранной литературе о Сибири.
В литературе о Сибири вообще сочинения на иностранных языках занимают, по своему количеству и качеству, довольно важное место. А между тем неполнота регистрации их в существующих указателях очевидна для всякого, кто так или иначе соприкасался с этим вопросом. Множество ценных работ по различным областям познания Сибири на главнейших западно-европейских языках по разным причинам в свое время не дошли до русского читателя и не были учтены в специальных исследованиях. Где можно навести о них предварительную справку? Не представляют ли их розыски утомительную работу, отвлекающую исследователя от непосредственного предмета его занятий?
К недавно происходившему в Иркутске Научно-исследовательскому съезду Восточно-Сибирского края Академия наук СССР выпустила очень полезную библиографическую работу A.M. Белова «Материалы к указателю литературы о Сибири на европейских языках с 1917 г.» (Л., 1931), отмечая в предисловии, что издаваемые «Материалы» «дадут возможность ориентироваться, хотя бы отчасти, в иностранной литературе о Сибири и вместе с тем положат начало для дальнейших работ по составлению иностранной литературы о Сибири». Значение этой работы, несмотря на ее очевидную неполноту, поспешность составления и ограниченность материалов, бывших в распоряжении у автора, не подлежит спору. Всякая попытка в этом направлении может быть только приветствована. Вместе с тем пора подумать о составлении подобной библиографии и для прежних лет. Однако составление это наталкивается на еще большие трудности, чем регистрация вновь выходящих иностранных работ о Сибири. В самом деле, важнейшие библиотеки Союза не располагают для этого всеми необходимыми пособиями; много книг, не [IX] говоря уже о журнальных статьях, давно уже вышли из продажи и являются библиографическими редкостями; не упоминаем уже о размерах, объеме литературы, которая должна быть для этой цели обследована, просмотрена и изучена. Очевидно, такая работа должна быть разбита на несколько участков, и только совместными, коллективными усилиями ее можно было бы довести до конца.
В иностранной литературе о Сибири едва ли не самую важную ее часть составляют известия о Сибири иностранных (Автор имеет в виду ученых иностранного происхождения, многие из которых работали в России. (Прим. отв. ред.)) путешественников и писателей. Вспомним хотя бы о литературе XVIII в., эпохи великих сибирских географических экспедиций, большинством которых руководили иностранные ученые, преимущественно немецкие. Положительно нет области научного знания, которой не коснулись тогда путешественники, совершая рискованные и утомительные путешествия по отдаленнейшим уголкам Сибири и собирая геологические материалы вместе с этнографическими, зоологические — с историческими и т.д. Нередко и современный исследователь — геолог, гидрограф, ботаник, не говоря уже об этнографах и историках, — принужден бывает совершать свои экспедиции с книгами Палласа и Гмелина, Миллера и Фишера, Георги или Эрика Лаксмана в руках. Собранный этими учеными материал поистине необозрим и далеко еще не использован до конца: сделанные ими указания на месторождения ценных ископаемых, характеристики климатических условий и путей сообщения в Сибири и т.д. порою могут быть с пользой вспомянуты и в наше время. Столь же важны сообщенные ими материалы для историков и этнографов: изучение племенного состава Сибири и тех изменений, какие произошли в нем за два последних столетия, колонизационного процесса, исторической динамики сибирской экономики и т.д. немыслимо без обращения ко всем этим иностранным книгам как к первоисточникам. Уходя еще далее в глубь веков, знакомясь с европейскими сочинениями о Сибири XVI и XVII столетий, не можем ли мы, например, сказать, что «Карская экспедиция», играющая столь большую роль для советского экспорта и импорта в Сибири, является в значительной степени осуществлением тех транспортных планов, которые строили английские и голландские моряки в XVI—XVII вв.? Изучение этих планов может оказаться полезным не только с узкоисторической точки зрения. С другой стороны, не книга ли американца Дж. Кеннана о сибирской ссылке оказала известное воздействие на русское правительство в смысле пересмотра тюремного устава и не она ли значительно подорвала авторитет самодержавной власти в России в глазах европейского общественного мнения? Не представляет ли ей некоторую аналогию и книга Шаппа д'Оттероша, ездившего в Сибирь в половине XVIII в., всполошившая правительство Екатерины II и вызвавшая продолжительную полемику на Западе? Иностранные книги о Сибири могли, следовательно, являться также яркими памятниками общественной мысли. Таким образом, кажется, не может быть сомнения в том, что иностранные известия о Сибири имеют для нас выдающийся интерес и значение. Если ко всему сказанному мы прибавим, что эти известия [X] важны для нас еще и потому, что исходят от наблюдателей, поставленных в непривычные для них условия (это, естественно, должно было обострять их внимание), что, наконец, они начинаются задолго до появления русских в этой стране и, таким образом, являются важнейшим, если не единственным, источником для изучения до-русской Сибири, то это значение их станет еще более очевидным.
А между тем как можем мы воспользоваться ими, где разыскать их? Нельзя, конечно, сказать, что эта важная группа исторических источников была совсем пренебрежена исследователями. Немало указаний на них собрано в известной «Библиографии Сибири» В.И. Межова. Были сделаны уже и отдельные попытки перевода их на русский язык, комментирования, даже монографического изучения. Литература о «сказаниях иностранцев о России» довольно велика и частично включает в себя и разбор известий иностранцев о Сибири. Есть и работы, специально посвященные интересующему нас вопросу. Таковы, например, небольшая и совершенно устаревшая статья А. Оксенова «Сибирь до эпохи Ермака по сведениям западно-европейских писателей и путешественников», затерявшаяся в провинциальной газете (ТГВ. — 1888—1889), две статьи И. Тыжнова — «Обзор иностранных известий о Сибири со 2-й половины XVI века» (Сиб. сб. — 1887; Литературный сборник. — 1890), ценная работа Д.Н.Анучина — «К истории ознакомления с Сибирью до Ермака» (1894) и т.д., но несмотря на наличие всех этих работ, иностранные источники о Сибири изучены все же еще очень плохо (Интересно отметить, что еще в 1877 г. на заседании Русского географического общества М.И. Венюков предложил свой план книги о «Состоянии географии русской Азии до Ермака» и перечислил при этом имена «греческих, арабских и западно-европейских путешественников, древних и средневековых», которые, по его мнению, подлежали изучению для этой цели; собрание сочувственно встретило это предложение и постановило приступить к коллективной разработке этого труда, ввиду «не только полезности, но и необходимости его для русских географов» (Изв. РГО. — 1877. — Т. 13, вып. 1. — С. 97—98). Однако он остался незавершенным и напечатан не был; доклад же М. Венюкова лишь частично использован им в его книге «Apersu historique des decovertes geographiques dans la Russie d'Asie» (1879). Укажем, кстати, что по этому вопросу имеется старая, но во многом очень полезная книга Hugh Murray «Asia. Account of Discoveries and Travels...» (Edinburgh, 1820. — Vol. 3), где, однако, Северной Азии уделено сравнительно мало места. О том, как плохо и доныне известен весь этот материал местным сибирским исследователям, свидетельствует статья Краеведа «Первые исторические и картографические сведения о Сибири» (Сиб. огни. — 1927. — № 6. — С. 232—236). О Марко Поло здесь, например, говорится, что «Сибирь осталась неизвестной знаменитому венецианцу»; путешествие Идеса и Бранда названы русскими «учеными экспедициями», «организованными на средства правительства»; Витсен по ошибке Ф. Вельского (Россия. — Т. 16. — С. 303) назван Винзеном и т.д. По-видимому, важнейшим источником автора служил «Хронологический перечень» Щеглова (Иркутск, 1883). Попытку дать краткий обзор эволюции представления о Сибири в западно-европейской художественной литературе см. в моей статье в III томе «Сибирской советской энциклопедии».).
Русских работ на указанную тему очень немного, небольшая же иностранная литература вопроса (например, работы Н. Michow'a, G. Henning'a и др.) плохо у нас известна. Большинство существующих работ устарели или же сделались библиографическими редкостями; наконец, даже лучшие из них не всегда написаны по первоисточникам и поэтому требуют дополнительных разысканий, сверки с оригиналами и т.д. Нужно признать, что изучение и [XI] использование иностранных известий поставлено у нас далеко не в надлежащие условия. Затруднительность разыскания оригиналов этих сочинений, разноязычие подлинников, трудности перевода их на русский язык, так как для древнейшего периода они зачастую написаны на устаревших или мало распространенных языках (вульгарная латынь, старофранцузский, нижненемецкий, голландский, шведский, датский и т.д.), — все это делает их малодоступными для большинства читателей и даже для специалистов. На помощь им и хотела бы прийти настоящая книга — первый том задуманного автором полного и систематического свода иностранных известий о Сибири.
Свою работу автор склонен рассматривать как библиографическую по преимуществу. Ближайшей целью ее было выявить материал и сделать его доступным для изучения. Первоначально предполагалось дать только библиографический перечень иностранных путешественников по Сибири, присоединив к ним указания и на важнейших писателей Западной Европы, которые, хотя и не побывали в Сибири лично, но смогли собрать достаточно интересные данные об этой стране на основании литературы или устных расспросов. Так поступил, как известно, Аделунг в своем старом, но не потерявшем доныне значения «Литературно-критическом обозрении путешественников по России» (1845). Аделунг ограничил себя только путешественниками, всю прочую литературу отмечая лишь случайно; против такого плана тогда же возражал акад. К.М. Бэр (Четырнадцатое присуждение учрежденных П.Н. Демидовым наград. — СПб., 1845. — С. 55—76), доказывая желательность не только библиографической регистрации указанных сочинений, но также и воспроизведения их в подлинниках, и справедливо указывал также на то, что критерием выбора материала не может быть личное посещение тем или иным автором описанных им стран: так, например, самое выдающееся сочинение о Сибири начала XVII в. принадлежит голландцу И. Массе, который хотя в Сибири и не был, но смог собрать о ней очень ценные сведения, опрашивая ряд лиц в Москве.
Я также должен был отказаться от такого плана, — по крайней мере для первого тома своего труда, — исходя прежде всего из того, что библиографический перечень со ссылками на редкую или трудно находимую литературу чаще всего не достигает цели, которой он служит; для изучения иностранных источников, притом учеными всех специальностей, важны самые источники в русских переводах, а не только лишь указание пути, по которому их следует разыскивать. Особенно важно это в условиях провинциальной работы, в отдалении от центральных книгохранилищ, притом для книг, имеющихся у нас нередко в одном-двух экземплярах в богатых собраниях «Rossica» Государственной публичной библиотеки в Ленинграде и Академии наук СССР. С другой стороны, существующие уже русские переводы иностранных известий или редки, в свою очередь, как напечатанные в старых и малораспространенных изданиях, или неудовлетворительны. Для исследователя, наконец, очень важно бывает одновременное помещение в одной книге всех сходных известий, что облегчает сверку их друг с другом, оценку их достоверности и т.д. Поэтому для своей работы я избрал другой тип книги — тип научной хрестоматии, в которой помещены самые тексты в переводе вместе с [XII] объяснительными статьями и комментариями к ним. Выгоды и удобства такого типа издания давно уже засвидетельствованы рядом аналогичных работ, имеющихся в западно-европейской и русской научной литературах. Назову для примера книгу Мс. Crindle «Сборник известий греческих и римских писателей о Древней Индии» в переводе на английский язык с комментариями редактора, французскую книгу G. Coedes «Сборник известий греческих и римских писателей о Дальнем Востоке» и т.д. Лучшие образцы работ данного типа дает немецкая литература, однако и в русской имеются удачные аналогии — «Известия античных писателей о скифах», собранные В.В.Латышевым, «Арабские известия о Золотой орде», собранные В. Тизенгаузеном, и т.д. Именно этот тип показался мне наиболее удовлетворяющим задаче предлагаемой книги.
Однако выполнение этой работы сразу же натолкнулось на целый ряд серьезных трудностей. Прежде всего это были трудности выбора текста. Древнейшие западно-европейские известия о Сибири невелики по объему, поэтому они воспроизведены у нас целиком; чем ближе, однако, подвигаемся мы к XVIII в., тем чаще встречаются нам уже не отдельные упоминания о Сибири, но целые сочинения в форме журнальных статей и книг, помещение которых целиком было бы затруднительно и сильно загромоздило бы настоящее издание. В отдельных случаях предстояло поэтому из целой книги выбрать для перевода один или несколько отрывков, наиболее важных и характерных, которые в то же время могли бы дать представление о сочинении в целом. Правда, в настоящем первом томе нашей работы таких отрывков немного (Шлейсинг, Бранд, Идес и др.), большинство же переведено полностью, без пропусков.
Трудности второго порядка представил сам перевод. Многие из помещаемых ниже известий принадлежат не литераторам-профессионалам, но деловым людям, практикам в совершенно иных областях, например солдатам, морякам, торговым гостям. Их рассказы, записанные порою тяжелым и архаическим языком, иногда с небрежностью деловой записи или случайного сообщения, представляют большие трудности для перевода, который, по смыслу настоящей работы, должен быть возможно более близким к подлиннику, «заменять» его. Поэтому в интересах точности и цельности передачи иной раз приходилось жертвовать литературными достоинствами перевода, сохраняя устаревшие обороты речи или намеренно пользуясь архаическим словарем; в этом смысле на помощь читателю должен прийти комментарий, где оговорены все вольные или невольные отклонения от подлинников. Конечно, единственным научно правильным путем для издания текстов была бы одновременная публикация иностранного подлинника и русского перевода «en regard», от чего, однако, в силу технических затруднений пришлось отказаться. Тем не менее всюду, где это казалось необходимым, в тексте перевода в круглых ( ) скобках даются подлинные выражения текста, а в квадратных [ ] — выражения, внесенные переводчиком или редактором для дополнения или пояснения переведенного текста. Это, в свою очередь, несколько нарушает литературную цельность перевода. Наибольшую трудность представляла для переводчика передача по-русски собственных и географических имен подлинника, обычно сильно исковерканных или даже неузнаваемых. С этой [XIII] целью автору книги пришлось при переводе изучать для каждого отдельного случая большую литературу или искать объяснения непонятного слова на старых и новых картах Сибири; во всех этих случаях в перевод внесен итог разысканий в виде искомого слова, а за ним в круглых скобках следует исковерканное название подлинного текста.
Трудностями третьего рода, может быть наибольшими, явилось комментирование текстов. Оставить их без объяснения и без ссылок на литературу, специально изученную автором, значило довести работу только до половины и спрятать от читателя процесс и итоги исследования. Рассматривая свою работу важной прежде всего в библиографическом отношении и желая сделать из нее справочник своего рода, к которому удобно было бы обратиться, автор, по возможности, стремился к тому, чтобы не оставить необъясненными для читателя ни одного непонятного слова, выражения, факта, намека, имени и т.д. и постарался в примечаниях к отдельным текстам дать наряду с объяснениями также и ссылки на литературу вопроса, побуждающую к дальнейшему исследованию или позволяющую познакомиться с ним более подробно, чем то позволяло место в настоящей книге. На указание иностранной литературы как наименее известной обращено было особое внимание. Поэтому не вина автора, если отдельные примечания выросли в целые исследования, нарушающие архитектурную стройность книги; зато можно надеяться, что в некоторых случаях даны новые точки зрения и самостоятельные выводы. Впрочем, будучи специалистом по западно-европейской и отчасти русской литературам, автор не может быть уверен, что достиг полноты в изложении вопросов, далеких от его непосредственной специальности, хотя к этому и приложены были все старания.
Таким образом, в настоящей книге принят следующий порядок изложения: вслед за «Введением», в котором дается общая характеристика помещаемых ниже материалов и сжатая оценка их, идут самые тексты в количестве 47, обнимающие период с XIII по XVIII в. Каждому тексту предшествует вступительная статья, в которой даются биографические сведения об авторе, характеристика источника, избираемого для перевода, и библиографические данные; каждый текст сопровождают примечания, а всю работу заключают три указателя: 1) личных и географических имен; 2) предметов; 3) хронологический перечень иностранных известий с указанием страницы, где следует искать отдельный источник. Составление последнего указателя необходимо, потому что количество приведенных в книге иностранных известий больше того, какое отмечено в оглавлении; ряд известий по незначительности их объема или по второстепенности их значения напечатан во вступительных статьях и комментариях к другим известиям, так что разыскание их в книге без означенного указателя представляло бы известные трудности. Не все из помещенных в книге переводов принадлежат автору ее; в некоторых случаях я считал возможным воспользоваться уже имеющимся переводом как вполне удовлетворительным с научной точки зрения, но, печатая его, производил дополнительную сверку с подлинником. Однако более половины помещенных в книге известий все же появляются в русском переводе впервые. В тех случаях, когда переводчик текста не указан, перевод принадлежит автору [XIV] настоящей книги. Условной хронологической границей первого тома автор поставил себе год выхода в свет книги Н. Витсена «Северная и Восточная Татария» (Амстердам, 1692; изд. 2-е, доп. — 1705), как известно, открывшей совершенно новую эпоху изучения европейцами Сибири. Предлагаемый вниманию читателя первый том книги должен был включить в себя все наиболее существенное из того, что написано было о Сибири в Западной Европе в период времени от XIII и до начала XVIII в. Абсолютная полнота, конечно, недостижима, поскольку настоящая работа является первым опытом этого рода, — опытом систематического свода этих известий; однако и относительной полноты, несмотря на все приложенные усилия, достичь все же не удалось из-за отсутствия в книгохранилищах Союза всех необходимых для этого пособий. Настоящая книга писалась несколько лет; во время поездок своих с научной целью в Москву, Ленинград, Томск, Киев и Одессу автор имел возможность использовать для занятий ряд крупнейших библиотек Союза, и все же ряд источников и книг остался для него недоступным. Приходится, например, сожалеть о том, что в книгу не могли быть включены: отрывок из 6-й книги сочинения «Delia Composizione del Mondo», принадлежащего знаменитому итальянскому географу XIII в. Ristoro d'Arezzo, в которой дано краткое описание Северной Азии на основании арабских известий о «шестом» и «седьмом» климатах, т.е. о Севере; отрывки из книги Hubert de I'Espine «Description des admirables et merveilleuses regions de Tartarie» (1558), которая сообщает, правда, баснословные и фантастические, но очень характерные для своей эпохи сведения о северных берегах Сибири; не могла быть использована также книга иезуита P. Antonius Thomas «Synopsis Mathematical» (Douai, 1685. — Т. 1, 2), где также есть сведения о Сибири и сибирско-китайской торговле в XVII в.; и т.д.
С другой стороны, однако, в книгу смогли быть включены материалы свежие или еще совершенно не известные в науке. Так, в библиотеке Иркутского университета нашелся любопытный и еще не изученный фрагмент сочинения Плано-Карпини в пергаментной рукописи половины XIV в.; Королевская библиотека в Копенгагене (Дания) по моей просьбе любезно предоставила мне право первого издания принадлежащей ей и еще не опубликованной, но крайне интересной рукописи, приписываемой Ф. Табелю, — «Дневник путешествия в Сибирь в 1666 г.». В настоящей книге впервые публикуется большой отрывок из этой рукописи, целиком же она будет напечатана в другом месте.
В числе особенностей комментария, которые следует принять во внимание всем, кому придется пользоваться этой книгой, следует отметить, что во избежание путаницы в этнографической терминологии в книге всюду употребляются старые обозначения народностей, какие имеют место в приводимых текстах; так, например, вм. принятого ныне обозначения ненцы в книге всюду употребляется старое самоеды, вм. входящего в употребление термина эвенки всюду говорится о тунгусах, вм. кеты — енисейские остяки, вм. тофа (Тува) — карагасы, вм. селькупы — остяко-самоеды (Solkup 'лесной человек'), вм. казахи — киргизы и т.д. [XV]
Надо надеяться, что систематические поиски в западно-европейских книгохранилищах неопубликованных материалов о Сибири дадут еще немало любопытных находок. Некоторые предварительные разыскания, сделанные мной, однако, повели также и к отрицательным результатам. Так, например, первоначально я хотел включить в книгу большой отрывок из рукописи, хранящейся в Берлинской государственной библиотеке, под заглавием «Eigen-dtliche und Richtige Beschreibungr NOBA ZEMIA Oder der Newen Laender und Koenig-Reichs SIBERIEN. Wie solches unter IWAN WASILIOWICZ CZAREN und grossfuersten aller Reussen Botmaessigkeit gekommen... Aus einem zur churfuerstlich. Bibliothek gehoerigen Sclavonischen Manuscript in der Teutsche Sprach ubertragen durch EGVB» (4°, 2 + 1225 S., kgl. Bibl. Ms. slav., fol. 23), однако последующие изыскания убедили меня в том, что она издана и что, кроме того, славянский оригинал, с которого сделан этот перевод, хорошо известен; по-видимому, таким образом, издание немецкой рукописи представляется излишним (Рукопись эта написана между 1695 и 1698 г. и принадлежит Ernst'y Gottlieb'y on Berge (инициалы которого и поставлены в заглавии ркп). Он жил в России и на Украине, знал русский язык (как видно из «Дневника» Патрика Гордона, Берге был воспитателем его сына), затем уехал в Англию и принимал участие в «The English Atlas» Моисея Питта, наконец, получил место переводчика при Прусском дворе и был одним из первых переводчиков Мильтона на немецкий язык (см. о нем в статье: Bolte J. Die beiden aeltesten Verdeutschungen von Milton's Verlorenem Paradies // Ztschr. fuer vergleichende Litteraturgeschichte. — 1887. — S. 428—429). Оригинал того русского сочинения, с которого переводил Берге, находился в библиотеке бранден-бургского курфюрста, куда попал из Москвы; однако и в Берлинской государственной библиотеке есть также список этого сочинения, но поздний, писанный по определению А.И. Яцимирского «северно-русской скорописью начала XVIII века» (Описание южно-славянских и русских рукописей заграничных библиотек // Сб. ОРЯС. — Пг., 1921. — Т. 98. — С. 480). Любопытно, что и другие списки того же сочинения, находившиеся в России, также, по-видимому, использованы были иноземцами; такой список имеется, например, в библиотеке ОЛДП. — «Описание новые земли сии речь Сибирского царства и Московского государства и т.д.». (Лопарев Хр. Описание рукописей ИОЛДП. — СПб., 1893. — Ч. 2. — С. 103—108). По описанию Лопарева, «местами над менее употребительными русскими словами вставлен латинский и немецкий перевод их, сделанный, по-видимому, судя по почерку, немцем». В.Н. Перетц (ЖМНП. — 1905. — № 10. — С. 347) также считает, что весь рукописный сборник, в котором помещена эта русская статья, вышел, вероятно, из московской слободы от одного из русских немцев; но самое интересное то, что в этом же сборнике имеются письма Матвея Винниуса к Э.Г. фон Бергену 1701 г., т.е., конечно, к тому же Берге. Эта статья составлена после 1681 г. и издана в книге А.Титова «Сибирь в XVII веке» (М., 1890. — С. 57—101), но по другому списку (Б-ка Румянцевского музея. — № 294. — Л. 1—19; см.: Востоков А. Описание русских и славянских рукописей Румянц. музеума. — СПб., 1842. — С. 411—415), а также в «Сибирских летописях» (СПб., 1907. — С. 367—397), по двум спискам — Публичной библиотеки и Румянцевскому. «Описанием» воспользовался также Н. Витсен для своей голландской книги «Северная и Восточная Татария» (1692). (Бахрушин С.В. Очерки по истории колонизации Сибири в XVI и XVII вв. — М., 1928. — С. 30—32, 180—187). В 1785 г. перевод Берге напечатал Бюшинг (Magazin fuer die neue Historie und Geographie. — T. 18. — S. 83—110). Напрасно поэтому В.А. Обручев (История геологического исследования Сибири: Период первый. — Л., 1931. — С. 118), которому «Описание» известно лишь по печатной редакции перевода Берге, говорит, что оно может служить «примером наиболее старинных сочинений о Сибири времен Ивана Грозного». Отметим, кстати, что в других немецких библиотеках имеются также материалы по Сибири, но главным образом на славянском и русском языках; так, в библиотеке Геттингенского университета есть «Сибирская летопись, писанная в Тобольске в 1745 г.». Обширный картографический материал по Сибири и, в частности, по Иркутской губернии (XVIII в.) имеется также в знаменитой Вольфенбюттельской библиотеке (ср.: Новомбергский Н. В поисках за материалами по истории Сибири: Из экскурсии по германским университетам. — СПб., 1906. — С. 7—8; Изв. РГО. — 1907. — Т. 42, вып. 5. — С. 6—7; Яцимирский А. Сб. ОРЯС. — Пг., 1921. — Т. 98. — С. 480—482). Тем вероятнее нахождение в этих книгохранилищах и иностранных известий о Сибири.). Как кажется, более всего любопытных и неопубликованных [XVI] иностранных известий о Сибири могут дать голландские и шведские рукописные собрания и архивы.
Как уже было указано, настоящее издание рассчитано на несколько томов. Автор надеется со временем довести изложение до наших дней, несколько видоизменив тип заключительных томов. Однако такая работа потребует еще многих лет упорного труда. В настоящее время в значительной части собран материал только для второго тома, который автор рассчитывает, если позволят время и силы, выпустить в недалеком будущем. По плану он должен обнимать собою приблизительно первое тридцатилетие XVIII в. и должен быть посвящен главным образом Витсену и Страленбергу.
Полные переводы монументальных трудов Страленберга и Витсена, конечно, невозможны, да и едва ли и необходимы; но библиографическое их описание и приведение в известность всего относящегося к ним материала, разбросанного во многих разноязычных сочинениях, было бы, несомненно, очень желательно. Например, история создания книги Страленберга в общем остается еще очень неясной; не определена роль в ней материалов Мессершмидта, не учтен вклад берлинского языковеда Леонарда Фриша и т.д. Что касается Витсена, то к характеристике его книги и критическому перечню опубликованных в нем материалов о Сибири было бы очень важно привлечь все еще неизданную переписку Витсена с бургомистром г. Девентера Хейсбертом Кюпером (1685—1716 гг.), посвященную главным образом этнографии и землеведению. Переписка эта, составляющая четыре объемистых портфеля, хранится в Амстердамской университетской библиотеке. Биограф Витсена Гебхард (Gebhard J.F. Het leven van M. Nicolaus Witsen. — Utrecht, 1882. — T. 2. — S. 283—470) опубликовал из нее лишь 83 письма, но она далеко не исчерпана в части, относящейся как раз к России и Сибири. Между тем переписка эта представляет большой интерес, так как Витсен подробно говорит здесь о ходе своих ученых занятий по обработке и выпуску в печать «Северной и Восточной Татарии». Ознакомившиеся с этими материалами А.М.Ловягин (Посольство Кунраада фан-Кленка. — СПб., 1900. — С. XXVI) и В.А. Кордт (Отчет о занятиях в голландских архивах летом 1893 года // ИАН. — 1895. — Июнь. — Т. 3. — С. 114—115) не смогли воспользоваться ими; в портфеле первом А. Ловягин отметил неопубликованные «Выдержки из посланий Келлера о Сибири и Китае» (1686) и послания Де-Би о калмыках, догадки о происхождении названия Сибирь, о Крестовой горе близ деревни Pisanets у Верхотурья, о древних сибирских письменах, о названии турок и татар и т.д. Из изданных Гебхардом писем В.В. Радлов извлек замечания Витсена о сибирских древностях и напечатал их в русском переводе (Сибирские древности. — СПб., 1894. — Т. 1, вып. 3), но их неизданная часть осталась и для него неизвестной.
Во второй подготовляющийся том настоящей работы предположено также включить русский перевод ряда отрывков интереснейших дневников [XVII] шведских военнопленных, после Полтавской битвы сосланных в Сибирь: они опубликованы проф. Квенерштедтом и совершенно у нас еще не исследованы и не использованы (Quennerstedt A. Karolinska Krigares Dagboker, jamte andra Samtida skrifter. — Lund, 1901—1914. — T. 1 — 10; обзор их содержания: Панков А. Шведские архивы // Рус. ист. журн. — 1917. — № 3-4. — С. 71—72); вместе с ними предположено напечатать в русском переводе «Жизнь и нравы остяков» шведского капитана Мюллера (1720) в сопоставлении с «Кратким описанием о народе остяцком» Г.Новицкого (1715), которое, по наблюдению Л.Н. Майкова, было одним из важнейших источников Мюллера (Изв. РГО. — 1875. — Т. 11. — С. 7—9), а также неопубликованную полемическую работу В.Н.Татищева «Примечания на книгу, учиненную г. Страленбергом... печатанную в 1730 г. в Стокгольме» по подлинной рукописи, хранящейся в Библиотеке Академии наук СССР в Ленинграде.
Кроме того, было бы несомненно желательным дать в русском переводе отрывки из книги капитана Вреха (Curt Friedrich von Wreech. Wahrhafte und umstandliche Historie von denen schwedischen Gefangenen in Russland und Sibirien. — Sorau, 1725; Aufl. 2-te, 1728), в которой, между прочим, рассказана история школы, открытой шведами в Тобольске в 1713 г., далее — из книги неизвестного автора, скрывшегося под псевдонимом Alethophilo, «Der innere und aeussere Zustand der schwedischen Gefangenen in Russland» (Frankfurt; Leipzig, s.a.), а также из любопытного сочинения Эннеса, внука одного из пленных шведов, корнета Эннеса, 30 лет прожившего в Тобольске (с 1711г.); это сочинение основано на дневнике Эннеса, веденном в Сибири, а также из ряда старинных шведских сочинений, касающихся той же эпохи (Ennes B.A. Biographiska Minnen of Konung Carl XII. - Stockholm, 1818, 1819. — 4. 1, 2), и дает немало интересных фактов и для сибирской культурной истории. Если принять во внимание, что в одном Тобольске в это время (до 1722 г.) находилось около 800 чел. шведских офицеров и солдат (Грот К. О пребывании пленных шведов в России // ЖМНП. — 1853. — Т. 77. — С. 117—178) и что они, кроме того, разбросаны были по всей Сибири, не трудно будет понять, как много интересного материала могли они собрать за время своего невольного там пребывания. В дополнение ко всему сказанному напомним еще об их картографических работах (Макшеев А. Карта Джунгарии, составленная шведом Ренатом // Зап. РГО. — 1888. — Т. 11. — С. 104—145) и востоковедческих трудах. Интересно, что именно шведы открыли в Тобольске рукопись истории монголов и татар Абульгази, которая благодаря их посредству (в переводе на немецкий язык шведа Шенстрема) сделалась известна западному ученому миру. Во второй том настоящей работы должны также войти переводы из сочинений капитана Перри, Лоренца, Ланге, Корн. де-Брейна, Унферзагта, сопровождавшего посольство Измайлова в Пекин (сочинение его вышло в Любеке в 1725 г., но относится к 1719 г.), и т.д.
Заканчивая настоящую книгу, не могу не вспомнить с признательностью многих учреждений и лиц, так или иначе способствовавших ее завершению. Издательству Всеукраинской академии наук я обязан изготовлением ряда клише, снятых непосредственно с редких рисунков и карт, принадлежащих [XVIII] Всенародной библиотеке Украины в Киеве. Администрация Королевской библиотеки в Копенгагене пошла мне навстречу, безвозмездно сделав для меня превосходные фотографические снимки с помещаемой здесь рукописи, устранившие необходимость пользоваться ее оригиналом. Было бы трудно перечислить всех лиц, кому обязан я предоставлением нужных книг или наведением необходимых справок. Считаю, однако, своим долгом поблагодарить: старшего библиотекаря Dr. Ellen Jorgensen (Kjobenhavn) за сообщение сведений о Ф. Габеле, редактора журнала «Le Monde Oriental» проф. K.V. Zettersteen (Stockholm) за наведение нужных для меня справок в Швеции, проф. К. Brunner'a и проф. I. Stolz'a (Innsbruck) за исключительно любезные розыски по моей просьбе в архивах городов Вена и Инсбрук (Тироль), проф. В.А. Кордта (Киев) за дружеские советы и указания. С признательностью вспоминаю также свои беседы с покойным проф. Г.Ц. Цыбиковым, охотно посвящавшим меня во многие вопросы ориенталистики.
Иркутск, февраль 1932 г.
Текст воспроизведен по изданию: Сибирь в известиях западно-европейских путешественников и писателей, XIII-XVII вв. Новосибирск. Сибирское отделение Российской академии наук. 2006.
ПРЕДИСЛОВИЕ
(ко второму изданию)
Первое издание настоящей книги вышло в свет в Иркутске, в двух частях, в 1932 и 1936 гг. (ч. I: LX, 366 с; ч. II: 151 с). Разделение ее на две неравномерные части, выпущенные в разное время, было вызвано чисто техническими причинами и создавало значительные неудобства для читателей; кроме того, по тем же случайным условиям во второй части не удалось поместить ни первоначально намеченные для нее иллюстрации, ни задуманные при начале издания указатели личных имен и географических названий, что в особенности затрудняло пользование книгой как справочно-библиографическим пособием.
Предлагаемое ныне второе издание книги стремится прежде всего исправить указанные недочеты. Оно объединяет обе части труда в одно целое и воспроизводит их текст полностью, с некоторыми, правда незначительными, поправками и дополнениями. В первом издании было помещено в первой части 33 известия западно-европейских путешественников и писателей XIII—XVII вв. и комментарии к ним, во второй — 14; в настоящем — добавлены тексты 48, 49 (Адам Бранд, Генрих-Вильгельм Лудольф), а в «Приложении 1» печатаются также большие извлечения из «Relatio de Siberia» Юрия Крижанича; напротив, немецкий текст «Путешествия в Сибирь» 1666 г. неизвестного автора, впервые опубликованный мною в отрывках в первом издании настоящей работы (ч. I, с. 348—358) по рукописи Королевской библиотеки в Копенгагене, в настоящем издании не воспроизводится, так как в полном виде весь этот текст уже напечатан мною (см.: Исторический архив // Тр. Археографического сектора / Ин-т истории АН СССР. — М.; Л., 1936. — Т. 1. — С. 97—194). В настоящем издании увеличен также иллюстративный и картографический материал. В остальном текст данной работы подвергся незначительным изменениям: в него внесены лишь мелкие поправки, уточнения и дополнения библиографического характера (менее полные и подробные, чем того хотелось автору). Отвлеченный в последние годы от занятий сибиреведением предметом своей основной научной специальности — западно-европейскими литературами — автор не может не высказать сожаления, что со времени выхода в свет первого издания настоящей книги он не мог достаточно внимательно следить за текущей научной литературой по многим из тех разнообразных областей знания, которых ему приходилось касаться в данном труде, поэтому отдельные пропуски и упущения неизбежны и вполне объяснимы. Впрочем, книга и задумана была в свое время как пособие для сибиреведов самых разнообразных специальностей, которые, надо надеяться, продолжат начатые здесь исследования и исправят отдельные [VII] погрешности автора, в особенности в тех областях, которые выходят за пределы его научной компетенции. Обе части первого издания были встречены в общем благоприятными отзывами печати (Автору известны следующие рецензии на первое издание данной книги: Бахрушин С.В. (проф.) // Историк-марксист. — 1936. — № 10. — С. 77—80; Виленский Л. // Критико-библиографический бюл. — 1933. — №9. — С. 26—28; Гудошников М. Новая книга о Сибири // Будущая Сибирь. — Иркутск, 1933. — Кн. 3. — С. 49—52; Кагаров Е.Г. // Сов. Север: Общественно-научный журн. Комитета Севера при президиуме ВЦИК. — М., 1934. — № 5. — С. 104—106; Реизов Б.Г. // Звезда. — Л., 1933. — № 7. — С. 191—192; Mazon A. // Revue des etudes slaves. — Paris, 1933. — Vol. 13, fasc. 1, 2. - P. 133; M.K. // Moskauer Rundschau. - 1933. - № 37 (242). - 10 Sept.; Savicki P. // Germanoslavica: Vierteljahrsschrift fuer Erforschung der germanisch-slavischen Beziehungen. — Praga, 1935. - H. 1-2. - S. 169-175.), и это дает право надеяться, что и второе дополненное издание окажется небесполезным для всех, интересующихся Сибирью и ее историческим прошлым.
Автор считает своим долгом принести благодарность Э. П. Зиннеру за любезное согласие составить указатели к этой книге.
Ленинград, ноябрь 1940 г.
Текст воспроизведен по изданию: Сибирь в известиях западно-европейских путешественников и писателей, XIII-XVII вв. Новосибирск. Сибирское отделение Российской академии наук. 2006.
ВВЕДЕНИЕ
I
Северная Азия поздно сделалась известной европейцам. Но ледяные просторы ее морей, ее снежные пустыни, безграничные леса и недоступные горы уже с давних времен тревожили воображение западных путешественников и ученых-исследователей. Чем затруднительнее казался доступ в эти отдаленные края, тем сильнее разгоралось желание разведать их тайны и тем причудливее громоздились друг на друга рассказываемые о них сказки — об удивительных явлениях северной природы, о странных свойствах населяющих их людей и животных. Длинной цепью идут эти вымыслы сквозь почти всю европейскую историю, то как бы загораясь полнотой жизни подлинной реальности, то вновь потухая в сумраке легенд и небылиц, которым верят, смеясь, и которые повторяют охотно, не страшась искажающих прибавок. Первые звенья этой цепи — в мифологических преданиях Древней Греции, последние — в географических трактатах позднего Возрождения. Более 20 веков странствовали из страны в страну диковинные рассказы о краях вечного холода, безлюдья и смертной тишины, пока их не заменили, наконец, подлинные рассказы путешественников и сведения, заслуживающие полного доверия. История ознакомления с Сибирью в Западной Европе — это прежде всего история борьбы легендарной традиции с наблюдением и опытным исследованием.
Не следует думать, однако, что давний интерес европейских народов к территории нынешней Сибири был непрерывным и что он неуклонно возрастал по мере накопления географической наукой сведений о поверхности Земли. Проходили целые столетия, в течение которых Северная Азия совершенно выпадала из кругозора европейцев, не возбуждая к себе ни ученой пытливости, ни простого любопытства. Это были века их полного разрыва и обоюдной незаинтересованности друг в друге. Азия жила своей внутренней и очень напряженной жизнью: в ней совершались массовые передвижения народов, возникали, цвели и рушились огромные царства; так или иначе, и дальний север материка принимал участие в том сложном историческом процессе, узлами которого были плодородные оазисы его средней части и богатые области юго-востока. Но Европе до всего этого еще не было никакого дела. Она шла своим раздельным путем, оглядываясь вокруг, но нимало не помышляя о том, что происходит на дальних пределах плохо известного ей мира. И только когда из азиатских глубин приходили в Европу полчища [XX] варварских орд, люди Запада в смятении и суеверном страхе пытались вглядеться в азиатский Восток, закутанный мглою дальних пустынь и туманами древних легенд. Медленно и неохотно открывал он перед ними свой подлинный лик, в свою очередь посылая на Запад новую волну преданий о тех северных краях, где никогда не встает солнце. Но вот проходил угар возбуждения, затихал шум последних битв, кочевники Азии сходили с исторической сцены, вновь удаляясь в свои степи или растворяясь в многоплеменности западного мира, и далекие северо-восточные края вновь погружались в прежнюю тьму. Так дело шло много веков.
В гораздо более поздние эпохи исторической жизни многие обстоятельства также часто готовы были ослабить или даже совсем устранить интерес к Северной Азии европейского наблюдателя. Отдаленность ее областей от центров европейской культуры при трудностях и опасностях пути туда сквозь народы и государства, которые сами пугали своей замкнутостью, отсталостью и непривычными условиями быта; преувеличенные, огульные и не приуроченные к отдельным областям громадной территории представления о суровости ее климата, бесплодности почвы, скудости недр, дикости суровой природы и не заселенности — эти последние отзвуки старых легенд о «стране мрака», которым постепенно придавалась все более правдоподобная форма в зависимости от успехов землеведения, все это как будто сулило небольшие выгоды, однообразие и бедность впечатлений, малую пользу итогов исследования, все время охлаждая искательский пыл и бескорыстное любопытство европейца. Для возбуждения его внимания, деловой активности, исследовательской энергии нужны были вполне реальные причины и поводы. И они находились не раз — уже на заре европейской истории.
По существу говоря, основная причина, вызвавшая неутомимую пытливость западного мира к Сибири, долго оставалась и единственной, лишь постепенно разветвляясь и давая новые отростки: это была перспектива торговли с Дальним Востоком, с давних времен манившая к себе европейца и всегда обещавшая ему неслыханные удачи. Ради нее он целые столетия подряд бросался наудачу во льды Северного океана, подвергал себя опасности пиратских нападений в южных морях и тяготам караванного пути по степям Средней Азии. Направление этой торговли много раз менялось. Она прокладывала себе сначала южные дороги; когда же исторические сдвиги азиатских племен замыкали одни пути, обращались к поискам новых. Рано или поздно пустынные области азиатского севера также должны были быть привлечены к разрешению вековой проблемы. Уже грекам припонтийских колоний в их сношениях с варварским миром приоткрылась было часть этих дальних краев, благодаря предприимчивости купцов и характерным изгибам тогдашних торговых путей на Восток; но греки не смогли расширить своих познаний на Крайний Север, остановившись перед большими горными хребтами, которые замыкали Сибирь от Средней Азии; позднее арабы добирались до Приуралья в своих смелых торговых поездках, в то время как западный мир в замкнутости своего хозяйства и неподвижности своего быта еще ограничивал деловые передвижения и странствования своих любознательных путешественников; но и арабы, вероятно, не доходили до Сибири, пользуясь в [XXI] торговле с нею посредническими услугами финских племен и сосредоточив свое внимание не столько на северных, сколько на юго-восточных рынках Азии. Но вот настал исторический черед и для новой Европы взять в свои руки эту торговлю с Востоком, еще раз воспользоваться старыми путями и начать поиски новых.
Развитие сношений с монгольской державой в позднее средневековье, а три века спустя и новое открытие Китая, и поиски кратчайших дорог туда, морских и сухопутных, вплотную поставили европейцев перед огромной «Татарией» как возможной транзитной территорией в крепнувшей европейско-восточной торговле. Еще плохо известные географам просторы этой страны и затертые льдами северные моря встали тогда интригующим любознательность препятствием между сказочными богатствами дальневосточных рынков и активностью молодого европейского капитализма. Исследование Сибири европейцами началось.
Чем труднее было оно, чем медленнее обнажалась истина от многовековых наслоений фантазии, сказки и вымысла, тем настойчивее становились затрачиваемые на это усилия; слишком очевидной становилась экономическая целесообразность восточной торговли для Европы и транспортные выгоды сокращения пространства при посредстве северной части Азии. Может быть, на первых порах именно слишком недостаточное знакомство с этой страной и возбуждало особенные относительно ее надежды: Сибирь занимала слишком малое место на наивных картах мира, воображаемые трудности пути казались сначала слишком легко преодолимыми. В действительности, однако, оказалось наоборот: территория ее все расширялась, чем лучше знакомились с нею; густели таежные леса, выше вздымались горы, вдоль берегов Ледовитого океана все крепчали необозримые ледяные массивы... Но в то время как одна надежда медленно угасала, другая быстро шла ей на смену: вместо трудно достижимых восточных рынков шелка, пряностей и ароматов сама Сибирь превращалась теперь для европейцев в не менее заманчивый и богатый рынок мехов, леса и рыбы с открытым северным морем, куда неслись многоводные реки, открывая естественные и удобные пути внутрь страны. С этих пор любопытство Европы к Сибири не ослаблялось, но все повышалось вместе с ростом слухов о богатствах ее недр, ценном сырье и обширности рынков промышленного сбыта. Эти слухи еще более усиливались благодаря ревнивой подозрительности московской власти, зорко оберегавшей свою восточную окраину от нескромного любопытства иноземцев.
Заманчиво и привлекательно следить, как по торговым путям, мысленно проводимым европейцами по своим еще пустым картам этой «неведомой земли», по ее дальним морям, баснословным рекам, мимо несуществующих гор и воображаемых пустынь, шли в Европу первые сведения о Сибири, постепенно превращая ее из легендарной области в страну реальных географических очертаний, где вместо сказочных чудовищ, хотя и в своеобразии своего примитивного быта, в чуждой пестроте своего племенного состава и озадачивающем множестве своих языков, жил, в сущности, тот же человек со своими маленькими скорбями и радостями. Материал для подобных наблюдений и стремится доставить эта книга. [XXII]
Попробуем ближе всмотреться в отдельные этапы развития европейского представления о Сибири, выделить важнейшие из его слагаемых, определить историческую последовательность тех наслоений, которые веками скоплялись и оседали на нем. Общая перспектива позволит лучше оценить стоимость отдельных известий и в то же время свяжет их в одну цельную и закономерно развивавшуюся цепь.
II
Принято думать, что народы древнего мира и даже средневекового Запада ничего не знали о Сибири 1. В отдельных случаях такой вывод должен быть несколько ограничен, но в основном он вполне справедлив, если речь идет о реальных географических фактах, имеющих неоспоримое значение научной истины. В этом смысле европейцы, действительно, долгое время ничего или почти ничего не знали о Северной Азии. Но уже с давних времен они охотно связывали с ней ряд преданий и легенд, которые в свое время казались настолько же правдоподобными, насколько сейчас очевидна их сказочная сущность. Историку необходимо считаться с ними не только потому, что они некогда заменяли собою подлинное знание, но в особенности потому, что они составили ту основу, с которой началось и на которой впоследствии строилось самостоятельное исследование; так, в эпоху Возрождения плененные античной наукой европейские ученые долго не хотели расстаться с теми рассказами о Северной Азии, которые оставили нам греческие и римские писатели.
Уже до Геродота, описавшего Скифию в Vb. до н. э., быть может, дошли некоторые искаженные известия о вне-скифских землях отдаленного северо-востока — будущей Сибири. Он рассказывает, что «у подошвы высоких гор», под которыми возможно разуметь Уральский хребет или Алтай, «обитают люди от рождения плешивые, плосконосые, с продолговатыми подбородками», употребляющие свой особенный язык. До земли этих полулегендарных «плешивцев» дорога была еще относительно известна; сюда ходили и скифы и, вероятно, даже греки из милетских факторий Причерноморья, но далее на север и восток начиналась уже область настоящего вымысла: «Что находится выше этого плешивого народа, о том никто ничего ясного сказать не может. Путь туда пресечен высокими горами, через которые никто не в силах перейти. Плешивцы рассказывают, чему я, впрочем, не верю, будто на горах живут люди с козьими ногами, а за ними другие, которые спят шесть месяцев в году». Здоровый скептицизм греческого историка нисколько не помешал распространению этой легенды, скрывавшей, по-видимому, под своей явно сказочной оболочкой 2 какой-то непонятный этнографический факт; 20 веков спустя та же легенда о засыпающих на зиму людях воскресла вновь на европейском Западе благодаря рассказам Герберштейна, собранным в Москве. А еще ранее средневековье локализовало в неизвестных областях Севера причудливые создания своей фантазии: одноглазых чудовищ, людей с лицом на груди, кинокефалов, астомов и лемнов. Этих «вымышленных [XXIII] чудовищ» (кн. 4, 191) знает и Геродот, помещающий их, впрочем, в Западной Ливии; лишь позднее они переместились на север в географических представлениях; однако для древних чудесные страны сплошным кольцом охватывали область известного им мира 3, поэтому и на отдаленном северо-востоке, за землями скифов, Геродот знал еще несколько диковинных народов. Для 4 книги своей «Истории» Геродот воспользовался, между прочим, рассказами легендарного путешественника и поэта Аристея из Проконнеса, жившего будто бы, по свидетельству александрийских эрудитов, «во времена Креза и Кира» (VI в.) и обработавшего в поэме «Аримаспейя» воспоминания о своей торговой поездке в страну исседонов. Из отрывка этой поэмы, приводимого Геродотом, мы узнаем, что за исседонами на далеком Севере живут «одноглазые аримаспы», над ними — «стерегущие золото грифы», а еще выше — «гипербореи, простирающиеся до моря», по стихам «Аримаспейи», у византийца Цецеса «выше к северу соседит с исседонами народ многочисленный, крепкий и воинственный, богатый конями, овцами и быками, глаз же один эти люди с косматыми волосами имеют на своем прекрасном лбу». Легендарных «аримаспов» упоминает и Эсхил в своем «Прометее Прикованном» (ст. 807—809) в длинном ряду народов, которых должна посетить блуждающая Ио:
Остерегайся грифов с острым клювом,
Собак безмолвных Зевса; берегись
И войска одноглазых аримаспов,
Что на конях кочуют и живут
У златострунных вод реки Плутона...
(Пер. С. Соловьева)
Упоминаются они также у многих других греческих и римских писателей. Присущая Геродоту трезвость мысли не покинула его и при записи данного рассказа: в другом месте, отвечая на вопрос, почему на севере Европы больше всего золота, он замечает: «... даже этого не могу сказать точно, но говорят, что у грифов похищают его одноглазые аримаспы. Мне и то кажется невероятным, чтобы существовали одноглазые люди, в остальном сложении тела сходные со всеми». Но сказка была сообщена и начала свое длинное странствование по векам и народам. Как ни велик легендарный элемент в этих рассказах, но исследователи пытались под ним обнаружить реальную основу. В народах отдаленного северо-востока, описанных Геродотом с чужих слов, давно уже хотели узнать некоторые народности Сибири и пограничных областей: в будинах видели предков вотяков, пермяков и коми-зырян, во всяком случае, несомненно какое-то финское племя; в фиссагетах, живших по Геродоту на семь дней пути к северо-востоку от будинов, — также финское племя по средней Каме, где до сих пор, по догадкам, живет память о них в названии Чусовой; в их восточных соседях — иирках, живших в степях между Иртышом и Обью, в южных пределах нынешнего Тобольского края, узнавали угорское племя, много позднее известное и русским летописям под именем югры; даже в загадочных аргимпеях — «плешивцах» готовы были признать [XXIV] передовую орду тюркских племен, в эпоху Геродота кочевавших за Алтаем. Все приведенные отождествления более или менее обоснованы 4 и представляются в общем вполне правдоподобными. Но старые исследователи шли еще дальше. Так, Дегинь видел в аргимпеях китайцев, а Геерен калмыков, тогдашних соседей Китая, от которых они отделены были племенем исседонов; китайцев видели даже в совершенно баснословных гипербореях 5. Невероятно, конечно, что познания Геродота могли распространяться так далеко. Впрочем, единодушия в раскрытии заданных им здесь этнографических загадок не достигнуто до сих пор: исседонов, например, исследователи помещали то к востоку от хр. Тянь-Шань, в бассейне р. Тарыма, то в степях между Волгой и Уралом. Соответственно перемещались и другие, названные у Геродота племена. Верить ли после этого в реальную основу и легенды об аримаспах, соприкасавшихся будто бы с золотоносными местами или восточного склона Урала, или Северо-Западного Алтая? Едва ли это допустит осторожность критической точки зрения; между тем исследователи легко забывали ее. Увлекаясь мыслью о том, что сибирское золото могло проникать в греческие колонии Черного моря (допущением, кстати сказать, не подтвержденным пока данными археологии), исседонов связывали с р. Исетью, притоком Тобола, и даже упомянутый у Эсхила «хранящий золото поток Плутона» готовы были принять за Енисей; в этом случае и аримаспы превращались в одно из кочевых племен Южной Сибири 6. Другие, напротив, видели в них один из скифских народцев, кочевавший на запад от Карпатских гор, «с которым у при-понтийских греков молва связывала провозимое в степь золото»; отсюда и легенда о грифах, основанная будто бы на отождествлении скифского слова hripa 'гора' (давшего название «Рифейским горам» и русскому слову хребет) и грифов — птиц из породы орлов 7. Правдоподобнее, однако, связь этих мифов с Кавказом способствовавшая, между прочим, истолкованию наперед данного в греческой пластике декоративного мотива хищной птицы при помощи восточных, быть может иранских, легенд. Вообще не следует забывать, что для греков еще в VIII в. до н. э. и Понт, и все земли к северу от него были еще страною мифов, связанных с солнцем и представлениями о потустороннем мире 8; возможно, что именно эти представления и лежат в основе легенд о грифах, аримаспах и гиперборейцах и что лишь позднее они слились с теми данными о Севере, какие смогли добыть ионийские географы. Как бы там ни было, у нас есть основания допустить, что в пору расцвета греческих колоний на северном берегу Черного моря у греков могли быть кое-какие сведения о варварских племенах отдаленного севера; они доходили к ним через многих посредников сильно искаженными, осложненные баснословными прикрасами, но даже эти прибавки порою не могут скрыть от нас их первоначально вполне реальной основы; это можно сказать, по крайней мере, о ряде финских племен приуральского севера и кочевниках-тюрках приалтайских степей. Как ни менялась картина расселения этих племен, как ни трудно поэтому ориентироваться в античной географической и особенно этнографической номенклатуре, но некоторая связь причерноморских степей с урало-алтайским севером в эпоху Геродота и позже представляется достаточно вероятной; археологические и литературные [XXV] данные позволяют говорить о наличии торговых путей, связывавших колонии Понта со Средней Азией 9; северные племена также могли принимать участие в этой торговле, да и сами, видимо, доставляли в степи свои «лесные» продукты: мед, воск и пушнину; тот разрушительный поток, который почти непрерывно шел с азиатского Востока на Запад и порой заливал прикаспийские степи, несомненно увлекал за собою кое-какие случайные обломки северных этнических групп, на греческих рынках рабов среди «скифов», с именем которых греки безразлично соединяли представление о «варварах», могли уже и тогда встречаться кочевники Дальнего Севера, как встречались они и позже: Гиппократ упоминает, что среди рабов в его время были и «желтокожие», приведенные издалека, быть может, как думают некоторые, «из нынешней прибайкальской Азии» 10. И все же, несмотря на все это, именно северные области Азии остались грекам совершенно неизвестными. Как ни протестовал Геродот против тех вымыслов, которые сообщили ему путешественники, но он заботливо занес их в свою книгу и не смог противопоставить им никаких других, более достоверных данных. Эти вымыслы оказываются двух родов: с одной стороны, мы вправе видеть в них добросовестные записи скифских известий или прошедшие через многие уста воспоминания бывалых торговцев-путешественников, с другой — они представляются продуктами чисто греческой фантазии, по-своему переработавшей те немногие и смутные известия о северных краях, которые проникли в Элладу путем торговых сношений; к разряду последних относится популярная легенда о гипербореях — народе Крайнего Севера, человечном и справедливом, социальные доблести которого позднее распространены были и на другие «скифские» племена; этой легенде, слегка намеченной у Геродота, также суждена была долгая жизнь.
Греческие писатели после Геродота ничем не смогли дополнить нарисованной им картины. В описании далекого Севера большинство из них базируется еще на сказочной поэме Аристея. Так, современник Геродота — Дамаст (2-я полов. V в. до н. э.) — в фрагментах, сохраненных нам у Стефана Византийца, называет исседонов и аримаспов, за которыми находятся Рифей-ские горы, рождающие вихри холодного ветра, и гиперборейцев, живущих вплоть до моря. Гелланик (кон. V — нач. IV в. до н. э.), отрывки которого сохранил нам тот же византийский схолиаст, также на Крайнем Севере помещает Рифейские горы и местожительство гипербореев; повествованием Аристея воспользовался еще Феопомп (2-я полов. IV — 1-я полов. III в.) 11. Таким образом, все эти писатели в еще большей степени, чем Геродот, обязаны греческой поэзии и мифологии; у них чувствуется уже чисто книжная передача традиционного предания и полное отсутствие подновляющих его свежих наблюдений. Это было причиной окончательного включения гиперборейцев, с которыми народная молва в Греции уже издавна связывала представление о неизвестных народах, живущих за пределами дальних гор, в число реально существующих племен и перенесения на них той идеализации северных кочевников, которую мы встречаем еще в гомеровских поэмах, у Гесиода и Эсхила. На немногие и без того уже искаженные фактические данные о народах Дальнего Севера теперь нанизаны были обрывки старых [XXVI] космогонических легенд и ряд черт известной нам по Платону и фрагментам стоического учения социальной утопии о золотом веке и стране блаженных; подлинные же или, во всяком случае, правдоподобные указания тонули в книжной идеализации, становились все скуднее и глуше. Историк IV в. Эфор утверждает, что «иные из новых скифов справедливее всех народов»; к ним-то, по его словам, относятся стихи Гомера о «млекоедах»: «... при простом образе жизни и отсутствии денег, они пользуются внутренним благоустройством, все между собою имея общее, не исключая жен, детей и родни; для соседей они непобедимы и неодолимы, не обладая ничем, из-за чего стоило бы их поработить». Представление о праведности самых северных племен перешло и в римскую литературу. Юстин говорит о них: «Справедливость их коренится в природе, не в законах. Нет у них преступления больше кражи... Золотом и серебром они также гнушаются, как другие его жаждут. Питаются молоком и медом. Шерстяные одежды им неизвестны. Страдая от зимней стужи, они защищаются от нее лишь мехами диких и пушных зверей. Это воздержание породило в них справедливость — они ничего не алчут чужого». Чисто книжный характер этого рассказа не подлежит никакому сомнению; характерно, что здесь появилось уже упоминание о дорогих металлах, отсутствующее у Геродота и Эфора: «Очевидно, — замечает исследователь, — аналогия обычной формы сказания о странах блаженства не замедлила оказать свое влияние» 12.
Здесь не место вдаваться в анализ социальных источников такого представления в древней Элладе и Риме, тем более, что это давно уже сделано 13. Для нас важно то, что эта идеализация северных «варваров», аналогичная той, какую мы встретим в эпоху Возрождения у Монтеня по отношению к туземцам Америки или у идеолога французской ремесленной буржуазии XVIII в. Руссо по отношению к абстрактно понятому им «примитивному человеку» вообще, была древними применена к самым северным и, следовательно, наименее известным им варварам; с тем большей охотой гуманистически настроенные европейские писатели XVI—XVII вв. применили их уже непосредственно к народам Сибири; сошлемся на Рейтенфельса, вспоминающего «млекоедов» и «абиев» греческого эпоса или на Олеария, сопоставляющего именно рассказ Юстина с признаниями ненцев (самоедов). Чисто книжный процесс этой идеализации у древних интересен для нас и с другой стороны; как уже было сказано, он свидетельствует об отсутствии у греков новых сведений о скифах и смежных с ними народах сравнительно с теми, какими располагал еще Геродот. Причину этого следует искать в тех сложных исторических событиях, какие между V и III вв. н. э. несколько раз сильно изменяли облик всего варварского, «скифского» мира; торговые пути, которыми некогда пользовались греки, также меняли свое направление или заграждались враждебными племенами; мало-помалу фактории теряли свою торговую связь с дальними варварскими рынками; тем самым и познание дальних областей останавливалось на прежней ступени.
Различные греческие войны лишали черноморские колонии греков поддержки метрополии и ограничивали прежнюю энергию ее странствователей-торговцев, вскоре и на самые колонии посыпался удар за ударом. Основание [XXVII] Боспорского царства мало способствовало расширению географического горизонта греков и ненамного увеличило познания историков эллинистической эпохи. Берега Мэотиды (Азовского моря) находились теперь в зависимости от боспорских династий, то падавших, то вновь возвышавшихся; правда, боспорцы в устьях Дона построили Танаис, столь долгое время игравший роль надежного склада для товаров, шедших из дальних восточных и северных земель, и, таким образом, та торговля, которую описал Геродот, постоянно возобновлялась, замирая только на тревожное военное время. Но и боспорцы в конце концов не смогли сдержать натиска варварских племен и принуждены были уступить греческие колонии в руки Митридата Евпатора. Этот владыка Понта пытался было сосредоточить в своих руках всю северо-восточную торговлю, но война с римлянами отвлекла его от этих планов, и он плохо ею воспользовался. Вот почему греческие известия об отдаленных северных краях становились все более неправильными и запутанными. Даже еще в более поздние времена, когда римляне стали хозяевами значительной части черноморских берегов, земли, расположенные к северу и востоку от них, окутывал призрачный туман. К началу I в. н. э. путешествия в земли за Волгой почти совсем прекратились; кочевья замыкали пути и переправы; торговые пути в Азию резко изменились и шли теперь через Кавказ, по берегу Персидского залива и Индию.
Географический кругозор греков значительно расширили походы Александра Македонского (334—326 гг. до н. э.): Персия, Передняя Индия до Пенджаба перестали тогда быть лишенными содержания именами; о странах, лежащих еще восточнее, Запад получил в эту эпоху первые, правда, еще глухие известия. После распадения его громадной империи греки еще долго оставались господствующим народом в Европе и Передней Азии. И несмотря на все это, непосредственное значение этого времени для географической науки оказалось значительно менее плодотворным, чем можно было думать 14; делу познания Северной Азии и она не принесла ничего. Азиатский север не занимал никакого места в завоевательных замыслах Александра, как не занял он и внимания его историков. Литература этой эпохи, правда, вновь выдвинула скифов, но «не припонтийских, а дальневосточных, поскольку борьба с ними была последним этапом в продвижении Александра на север» 15; но даже первые известия о Внутренней Азии, которые сообщили спутники Александра, вскоре потонули в прославлениях македонского владыки, которые характерно усилены были внесением в историю его деяний фантастического элемента, и в конце концов она была переделана и дополнена в духе восточных романов-путешествий. Только в этих последних редакциях исторического предания, превратившегося в сказку, отдельные эпизоды местом действия имеют северные страны: здесь появляется и страна мрака, из которой дорогу путешественникам показывают ослицы, легенду о чем в XIII в. Марко Поло записал у монголов, дальнее море, отделяющее землю от страны блаженных, многие диковинки северной природы, наконец, и «нечистые» народы, запертые Александром в далеких северных горах, — предание в свое время также локализовавшееся в Сибири. Все это, конечно, восточные вымыслы, прикрепленные к первоначальной канве исторического [XXVIII] повествования в результате определенной тенденциозной обработки его. Характерно, что те же тенденции способствовали возникновению ошибочных представлений уже чисто географического характера: несмотря на то что еще Геродот писал о замкнутом со всех сторон бассейне Каспийского моря, историки Александра в своем стремлении расширить завоевания Македонского царя до крайних пределов мира заставили Каспий слиться с северным океаном, и эту ошибку впоследствии повторили многочисленные географы, в том числе и Страбон 16; так, почти вся Сибирь заливалась волнами океана, а на северовосточных берегах каспийского «залива» вновь помещались легендарные чудовища, которых так любил падкий на диковины поздний эллинизм; впоследствии по следам этих преданий их разыскивали на территории Северной Азии итальянские монахи XIII в. и даже еще русские администраторы в Сибири в XVII столетии.
Город Александрия в Египте, сделавшийся средоточием греческой науки в эллинистическую эпоху, где обработаны были рассказы о подвигах Александра и сложился рассказ о нем, благодаря своему громадному торговому значению смог в ту же пору выдвинуть ряд крупных географов, создателей интересных учений о положении и форме Земли. Еще в IV в. александриец Дикеарх, ученик великого наставника Александра — Аристотеля и друг Те-офраста, в своем недошедшем до нас труде «Описание земли» учил о непрерывном ряде горных цепей, разделяющих материк Азии на две части по всей его длине от запада к востоку, и это учение усвоили Страбон и Птолемей, от которых оно перешло и к арабским ученым. Эти горы еще раз скрывали от взоров страны отдаленного Севера: об этих странах не могли ничего рассказать ни «отец научной географии» Эратосфен 17 (III в. до н. э.), утраченный труд которого мы знаем главным образом по Страбону (нач. I в. н. э.), ни сам Страбон, для которого вся Сибирь была необъятной снежной пустыней. Эратосфен упрекает Геродота за то, что он «называет гипербореями тот народ, у которого борей вовсе не дует», так как здесь должен разуметься «народ, обитающий на крайнем севере», но, насколько мы можем судить по цитатам Страбона, он и сам знает об этих краях не больше, чем Геродот. В северовосточном углу Индии, где среднеазиатский горный хребет, по его представлению, вдается в океан, Эратосфен помещает мыс Тамарос, на северо-запад от которого тянутся неизвестные пределы Скифии; этот мыс, упоминаемый и у позднейших писателей, превратился, по-видимому, в тот баснословный мыс Табин, который мореплаватели XVI в. ожидали встретить к востоку от р. Оби и который исчез с европейских карт Сибири лишь в XVIII в.
Больше данных о Северной Азии мог сообщить Клавдий Птолемей, живший и писавший в Александрии во II в. н. э., но они появляются у него в такой неопределенной форме, что имеют малое значение 18. Существование длинной горной цепи, проходящей через весь азиатский материк и получившей у него название Имауса, Птолемей, согласно Эратосфену и Страбону, считает важнейшим фактом географии Азии; однако название тех областей Скифии, которые расположены на север от Имауса, ему плохо известны. Правда, Птолемей уже довольно точно знал течение Волги, называемой им именем Ра (в котором хотят видеть финское или «яфетическое» слово); она [XXIX] образуется, по его мнению, из слияния двух рек, так что ему не совсем безызвестен один из древнейших путей в Сибирь — р. Кама, которую он называет «восточной Волгой». Однако дальнейшее направление торговых караванов на восток, от участников которых Птолемей, вероятно, получил свои данные, шло все время по южным подножиям гор, отделяющих Сибирь от Средней Азии, и это было причиной того, что о Севере он имел самые темные слухи. Старая комментаторская традиция, быть может, находившаяся еще под влиянием того пиэтета к Птолемею, который создался в эпоху Возрождения, пыталась отыскать на его картах следы реальных географических очертаний Северной Азии, оправдывая и его странную номенклатуру 19, но эти попытки часто являются явной натяжкой. Так, например, некоторые исследователи в Риммийских горах видели Урал, в Норосских — его южные отроги, в Анарейских — Алтай, в Аланских — «Верхотурскую возвышенность, которая замыкает Сибирь с запада» и даже в Аузакских горах «отчетливо» узнавали «тот горный кряж, который тянется от истоков Селенги к северо-востоку, по направлению к Байкалу, хотя последнего древний мир не знает» 20; впрочем, им тут же приходилось делать некоторые оговорки. Так, например, Маннерт отмечает, что Птолемей, «приводящий названия всех рек, текущих на юг, ни слова не говорит о громадных реках, которые впадают в северный океан, — Тоболе, Иртыше (sic!), Оби или Енисее... Сибирь осталась для древних географов вполне незнакомой страной. Лишь одно-единственное и притом очень неопределенное указание говорит за то, что Птолемей мог слышать об Енисее... » 21. Столь же рискованными нужно считать и усилия комментаторов в определении подлинных названий тех народов, длинные списки которых Птолемей приводит в своем труде; большинство из них получило имена от гор, вблизи которых они живут, иные заимствованы из литературных источников; лишь немногие данные базируются на подлинных известиях. Как разгадать всех этих аланов, суобенов и аланорсов (в других ркп. агафир-сов), помещенных Птолемеем на Дальнем Севере, на всем протяжении материка Азии с запада на восток, конадипсов, т. е. «жаждущих в степях», — к югу от Урала, сквозь кочевья которых, вероятно, шла караванная дорога в Среднюю Азию, саммитов — у Риммийских гор и тибилков, сасонов и ястов? Как ни хотели бы современные этнографы угадать здесь то финские племена Приуралья (аорсы), то калмыков или киргизов (кахасы), в большинстве случаев это лишь пустые имена, лишенные реального содержания, плод домыслов и литературных комбинаций ученого александрийца.
Сколь ни скудными кажутся нам сейчас все эти сведения Птолемея о Северной Азии, но их не смог в древности увеличить более никто. Римляне интересовались больше югом и западом, чем востоком и севером: их легионы приносили новые данные из Феццана и Мавритании, из Германии, Галлии и Британии; римские всадники отправлялись уже сухим путем к морским берегам, где добывается янтарь, совершали экспедицию для открытия истоков Нила, моряки бороздили океан на запад от «геркулесовых столбов», торговцы приносили первые сведения о вендах-славянах, живших к востоку от германцев; горизонт расширялся, но в направлении, обратном азиатскому материку. Правда, поход Помпея в области между Черным и Каспийским [XXX] морями до Кавказского хребта доставил новый географический материал, хотя римляне понаслышке знали уже серов-китайцев, из страны которых шел в Рим драгоценней шелк; правда, посольство ко двору Клавдия с острова Цейлона разъяснило некоторые географические ошибки, а Павсаний (кон. II в. н. э.) мог уже подробно рассказать о шелковичном черве, но север Азии и даже Восточной Европы римлянам все же остался по-прежнему совершенно неизвестным. Как неясны еще очертания крайнего северо-восточного угла азиатского материка в представлении Помпония Мелы! Свои характеристики северных скифских племен и Мела, и Плиний (I в.) строят почти исключительно на старом геродотовском материале; поэты августовского века — Вергилий, Гораций, — говоря о северных скифах, примыкают к греческой идеализирующей традиции, следы которой мы найдем еще не только у Юстина, как указано было выше, но и у Валерия Флакка (II в.), вплоть до Арриана (III в.). Даже в наиболее поздних трудах римских историков интересующие нас области нисколько не просветляются от прочно окутавшего их мрака. Аммиан Марцеллин (IV в.), писатель, переживший начало нового периода истории, вторжение гуннов и натиск германцев, писавший свою «Историю» накануне распадения великой империи, вставил в свой труд ряд географических экскурсов; они, однако, основаны не на живом современном знании; над ними преобладает ученый, антикварный материал, собранный из разных источников и традиционных карт. Повторяя Плиния и Птолемея, он описывает скифов, «которые граничат с азиатскими сарматами»: «заброшенные в отдаленный угол земли, привычные к пустыне, они живут в далеко отстоящих друг от друга обиталищах и довольствуются скудным и бедным пропитанием». Более подробные сведения об этих кочевниках Дальнего Севера кажутся ему ненужными: «Эти пределы населяют различные народы, перечислять которые считаю излишним... Но следует отметить, что между этими народами, почти недоступными ввиду их чрезвычайной дикости и грубости, есть кроткие и благочестивые люди, каковы яксарты и галактофаги, о которых поминает поэт Гомер в следующих стихах:
Дивных мужей Гиппомолгов,
Бедных, питавшихся только млеком, справедливейших смертных... 22
(«Илиада», XIII, 5)».
Так, старая греческая легенда и теперь еще воскресала, когда писателю нечего было сказать нового: поэтическая цитата скрывала скудость реального опыта и ограниченность знания.
III
Византийцам Северная Азия также осталась совершенно неизвестной, несмотря на то, что ее торговля с Дальним Востоком была очень интенсивна. Подобно римлянам из азиатских глубин получали они большую часть драгоценных товаров, в которых нуждались жившие в роскоши ее правящие классы. Индия и Китай снабжали их пряностями и ароматами, жемчугом и слоновой костью. Но сами византийские торговцы не ездили в столь далекие [XXXI] страны. Сношения Дальнего Востока с бассейном Средиземного моря шли через посредников — персов, которые крепко держали в своих руках и сухопутную и морскую дороги. В посредничестве персов на юго-востоке, скифов — на север от Черного моря в торговых сношениях Византии нужно видеть одну из причин ее слабого знакомства с географией Азии; ни основание Трапезунда, ни торговля через Каспий, ни возвращение Херсонеса под византийскую власть не оказали на это почти никакого влияния. Однако немало и других причин способствовало тому, что в деле общего познания мира Византия не только не ушла вперед сравнительно с античной древностью, но даже подалась назад 23.
Христианизация греко-римского мира определила процесс медленного вырождения античной науки: философия превращалась в теологию, история и грамматика — в упражнения эрудитов; ученый зачастую становился трудолюбивым собирателем и комментатором того, что уже было высказано несколько веков назад. Падение науки в Византии резко сказывается уже к половине VII в. И если сила и своеобразие Византии были в развитии догматической и полемической литературы, то в области опытного исследования, лишенная критического дара, духа наблюдения и синтеза, она заявила себя несмелой и беспомощной. Это всецело относится и к науке землеведения. Византия не смогла выдвинуть ни одного крупного ученого-путешественника, вроде Страбона или Птолемея, который, подобно им, использовал бы богатый опыт торговых странствований в дальних краях, и познание земли остановилось здесь почти на той же ступени, на которой оно стояло еще в Греции и Риме. Но в построение космологических систем на византийской почве вскоре же вторглась христианская теология и догматика, вступившая в борьбу с языческим преданием. В VI в. египетский монах Косма Индоплаватель, прозванный так за свое путешествие в Индию, выступил уже горячим противником птолемеевской системы. По его учению, обитаемая Земля представляет четвероугольную плоскость, имеющую протяжение в длину (с востока на запад) вдвое более, нежели в ширину (с севера на юг). Вокруг нее обтекает океан, образующий четыре симметричных входа в Землю — Средиземное и Каспийское моря, Аравийский и Персидский заливы. Каспийское море, следовательно, и теперь еще рассматривалось как бухта Северного океана, поглощавшая значительную часть Северной Азии; тем самым и Сибирь все еще исчезала в волнах далекого неведомого моря, за которым на крайних пределах недостижимой земли, по учению Космы, подымалась громадная стена, закругляющаяся кверху и образующая небесный свод. По небу совершали свое движение небесные светила, но не вокруг земли, так как она сливалась с небом, а вокруг конической горы, находившейся на севере, от которой зависели перемены дня и ночи 24. Так создавалась христианская космология, сужавшая Землю с севера и завещавшая западному средневековью тот тесный и ограниченный мир, пределы которого вновь смогли быть раздвинуты только в эпоху Возрождения. Система Космы дожила в Византии до поздних времен, передалась на Запад и на Русь, где смогла удержаться вплоть до конца XVII в. Греческие мифы о стране блаженства, расположенной на Дальнем Севере, не меняя своей локализации, получали теперь новую окраску, [XXXII] превращаясь в христианский рай, расположенный за океаном. Новый легендарный туман обволакивал области Севера. С другой стороны, религиозный идеализм и слепая доверчивость к Писанию открывали широкий простор для развития фантастических сказаний о людях и животных, перешедших в Византию с александрийского востока и здесь исправленных по Библии и дополненных. После всего этого неведение и наивность патристической географии не покажутся удивительными; нужно вспомнить при этом еще о том духе аскетизма, шедшем из Византии в средневековую Европу, который способствовал самоуглублению, но объявлял грехом положительное знание.
Несмотря на свою склонность к фантастике, восточному мистицизму и созерцательному успокоению, византийцы, однако, были все же наследниками не только эллинистической, но и римской культуры. От римлян они усвоили сильную долю их трезвости и здравого смысла; они должны были оглядываться вокруг себя, пристально и зорко наблюдая за этническими и социальными сдвигами в своей империи. По своему политическому положению и культурным традициям византийцы были единственным в ту эпоху народом, который непосредственно заинтересован был в том, чтобы отчетливо разобраться в том хаосе народов и племен, волны которых целые века бились у северных и восточных границ государства и из которых все время вздымались все новые и все более грозные этнические массивы: это были готы и гунны, пестрые толпы тюрко-татарских и славянских племен, наконец и османы, на которых пал исторический жребий выкопать Византии могилу. На все беспокойные передвижения этих народов византийские хронисты спокойно взирали как бы с безопасных сторожевых постов империи, но все же порой отрывались от пересказа и комбинирования старых исторических сочинений, для того чтобы занести и о них кое-какие сведения в свои анналы. Все то, что византийские историки сообщили про германские, славянские или урало-алтайские племена, было несомненной новостью в литературе и может считаться их неотъемлемой собственностью. В этих сообщениях мелькают иной раз исторические имена и этнографические названия, так или иначе связанные с Южной Сибирью, Алтаем или предгорьями Урала, но они случайны, смутны и почти ни в чем не увеличили познания северных стран.
Византийские писатели — Зосим, Приск, Агафий Схоластик (VI в.) — рассказывают о кочевых народах урало-алтайской группы, о гуннах, аварах, сабирах, булгарах и происхождении татар; на страницах их хроник порою чувствуется движение варварских орд или слышатся отголоски дальних битв; но какую смутную и легендарную оболочку принимают эти известия под византийским пером! «Около этого времени (т. е. перед 465 г. н. э.), — пишет, например, Приск, — послали сарагуры посольство к восточным римлянам; это были племена, которые после битвы с савырами были изгнаны оттуда, где они жили; последние же, в свою очередь, были вытеснены аварами, а эти принуждены были к выселению народами, которые жили на берегу океана, но покинули страну, так как из океана поднялась туманная мгла и появились многочисленные грифы» 25. Как характерно здесь смешение реального события с античной сказкой! [XXXIII]
Историк готов Иордан (VI в.), пользовавшийся не только античной географией (Птолемей), но и преданиями своего племени, почерпнутыми из разнообразных северных источников, знает уже, по-видимому, и собольи меха, замечательные своим «черным отблеском», которые в его время вывозились из Югры, жившей за хозарами и булгарами; знает он, вероятно, и имя Югры, подобно другим финским племенам, живущим на запад от нее. В том месте, где Иордан дает роспись народов, покоренных Эрманарихом, иные угадывают имена Веси и Перми, но во всяком случае с полной достоверностью отождествляют Merens и Morens с мерей и мордвой, а в thiudos inaunxis видят заладожскую чудь 26. Эти известия, однако, единичны в литературе той эпохи. В других сочинениях византийской поры мы видим кое-какие просветы в еще более отдаленные области уже не Европы, а Азии, но и они остались случайными и не смогли быть использованы в чисто географических целях. Так, историки Менандр (VI в.) и Феофилакт Симокатта (VII в.) по официальным данным описывают путешествия византийских послов к восточным тюркам — одно к Дизабулу, другое к Турксанфу, и эти рассказы неожиданно проливают некоторый свет и на те исторические факты, о которых повествуют орхонские надписи. Эти путешествия — не легенда и не вымысел; мы понимаем и причины, заставившие византийцев отправиться в столь далекий путь: посольства стояли в непосредственной связи с изменениями перспектив византийской торговли с Дальним Востоком и возможным устранением посредничества в ней персов. Появление могущественного тюркского государства к северо-востоку от Персии, образованного алтайскими тюрками, — «тю-кю» китайских летописей, которые незадолго перед тем разгромили уйгуров, овладели бассейном р. Тарыма и подчинили себе Согдиану, было наруку тюркам; вскоре после того император Юстиниан оказал поощрение бежавшей на запад, к Кавказу, тюркской орде аваров, как их зовут византийские писатели, или вархонитов («уар-хунны» Феофилакта), как называли их сами тюрки, в том расчете, что в интересах империи будет взаимное истребление аваров и гуннских племен сабиров и утургуров 27. Сношения Византии с аварами послужили поводом к обмену посольствами между императором и владыкой тюркских племен. Византийское посольство с Земархом во главе отправилось на Восток в 568 г.; насколько непонятен и загадочен был его путь даже для современников посольства видно из того, что историки повествуют о нем в самых неопределенных выражениях. Из рассказа Менандра мы узнаем только, что путешествие Земарха к хакану приалтайских тюрков Дизабулу было продолжительным и трудным; ханскую ставку Орды Земарх нашел у подножия горы Эктаг, или Эктел, что, по Менандру, должно было значить 'Золотая гора'; имя это все еще представляет географическую загадку: в нем видят то Алтай, то одну из гор Тянь-Шаньского хребта 28. Впрочем, где бы она ни была, несомненно, что рассказ византийцев описывает края совершенно новые и неизвестные античному миру. Это своего рода пролог к тем известиям о Средней Азии и Дальнем Востоке, которые Марко Поло принесет в Европу семь столетий спустя; как и в его рассказе, в повествовании византийцев богатство и великолепие быта азиатского владыки принимают почти фантастические очертания; хакан принял их в палатке, обитой и [XXXIV] испещренной шелковыми покровами, сидя на ложе, которое было все из золота; на середине палатки стояли золотые сосуды, кропильницы и бочки, тоже золотые; на следующий день, в другом помещении послы видели деревянные столы, покрытые золотым узором и вызолоченное ложе, поддерживаемое золотыми павлинами... Эта пышность была, вероятно, самым сильным впечатлением путешествия: обо всем остальном источники умалчивают и вообще слишком скупы на описание самого пути. Одна маленькая подробность говорит за то, что в ставке повелителя тюрков византийцы могли видеть и представителей приенисейских народностей сибирского юга и так или иначе получить некоторое представление о далеких северных степях; Дизабул почтил Земарха пленной рабыней, родом из племени Керкис, т. е. киргизов. Семь лет спустя (в 575 г.) из Византии отправилось второе посольство на «Золотую гору», заехав по пути к одному из восьми властителей тюркской державы — Турксанфу 29. На самые последние годы VI в. приходится еще одно известие о сношениях Византии с азиатскими тюрками: Феофилакт Симокатта сообщает, что «великий восточный повелитель» прислал в 598 г. посольство к императору Маврикию с извещением о том, что он успокоил все внутренние раздоры в своей державе и покорил всех своих врагов; по этому случаю Феофилакт вставляет в свой рассказ историческую справку об утверждении господства тюрков на запад от «Золотой горы» 30. От начала VII в. у византийских писателей упоминаний об азиатских тюрках более не встречается.
Как ни важны были сведения об Азии, добытые во время сношений византийцев с восточными тюрками, но они не оказали никакого влияния на исправление ошибочных представлений об этой части света; даже Китай они представляли себе еще очень смутно: Феофилакт знает китайцев под именем таугастов, искажая, по-видимому, тюркское слово табгач, как китайцы называются в орхонских надписях, Прокопий и Феофан Византиец могут уже рассказать, как римляне вывезли из Китая шелковичного червя, у Лаоника Халкондила (XV в.) Китай назван монгольским именем Хатайя, но даже к этому времени никто из византийских эрудитов не смог еще отождествить этого имени ни с названием тциница (т. е. Сина), которое Косма в VI в. вывез из Индии, ни тем более с серами Птолемея. «Китай — это город на востоке от Гирканского (Каспийского) моря», — читаем мы в поздней византийской хронике почти накануне падения Константинополя 31. Тем более смутны представления византийцев о северных областях Азии. Открытия на Востоке европейцев прекратились на долгий период — вплоть до XIII в.
Нашествие на Византию арабов в VII в. ослабило ее экономическую мощь и сосредоточило ее внимание на более близких к ней областях; империя шаталась, а вместе с ней падала и византийская наука; хронистика также влачила тогда самое печальное существование. Своеобразный «ренессанс» (IX-XI вв.), совпавший в Византии с периодом нового подъема ее политического могущества и международного значения, принес некоторое оживление и в интересующей нас области, но Северная Азия и теперь еще не привлекала к себе ничьего любопытства. Между тем, возвращаясь вновь к изучению своих ближних и дальних соседей, византийцы могли бы увидеть теперь [XXXV] совершенно новую картину. К этому времени уже закончился процесс переселения мадьяров из «Великой Венгрии» Приуралья в Паннонию, и они даже начали забывать свою азиатскую прародину 32; в Северной и Восточной Европе возникли новые политические объединения; в Азии прочно утвердились арабы, и Ислам начал свое победоносное шествие на север материка. Кругозор византийцев был тогда, однако, значительно уже. Потребности дать отчет в своих силах и политическим заботам Константина Багрянородного (944— 955) мы обязаны важной в историческом отношении характеристикой всего северного варварского мира — от Венгрии до Урала («Об управлении империей»), но далее на северо-восток не проникла и политическая дальновидность византийского императора: востоком Европы, славянами, финнами, булгарами на Волге кончалась земля, которая могла представить какой-либо интерес. Три века спустя даже монгольские завоевания в Азии и Европе не пробудили в Византии большого любопытства; впрочем, ей было тогда уже не до них, шаг за шагом отступавшей перед османскими турками и быстро шедшей к своему закату; правда, имя монголов знает Георгий Пахимер, но Георгий Акрополит (XIII в.), у которого есть маловразумительный рассказ о вторжении монголов в Малую Азию, называет их скифами и татарами 33, у Никифора Григоры, византийского гуманиста эпохи реставрации империи при Палеологах (XIV в.), мы читаем следующие строки об образе жизни и нравах «татар»: «Есть очень многочисленный народ, живущий так далеко на севере, как никакой другой... как повествуют нам об этом старые писатели и как мы сами исследовали это, после долгих расспросов, насколько это было возможно. Именно их назвал Гомер именем млекоедов, бедных и справедливых людей, так как у них нет изысканной кухни и роскошного стола... » 34. Ссылка на «Илиаду» не случайна и приводит на память цитированные выше слова Аммиана Марцеллина. Обстановка сходна: и римский, и византийский историки писали ввиду своих быстро разрушающихся империй; мысль обращалась к легенде о праведной жизни бедных северных кочевников, словно отталкиваясь от картины погрязших в роскоши правящих классов государства, не сознающих еще своей неминуемой гибели; поэтому тот же Гомер своей характеристикой галактофагов ответил и сходным настроениям упрека и предостережения. Марцеллин говорит о скифах, Григора — о татарах, согласно более употребительной в его время этнографической терминологии, как писатели XVI-XVII вв. будут говорить о самоедах; но эта замена имени нисколько не меняет дела: перед нами не только пример живучей литературной традиции, но и достаточно характерное свидетельство того, что о кочевниках Сибири в XIV в. знали не больше, чем девять столетий назад.
IV
Следить за восточными источниками о Сибири не входит в нашу задачу. Укажем, впрочем, мимоходом, что о Северной Азии кое-что знали китайцы 35. До Европы все эти известия, конечно, не доходили. Лишь арабские географы в своих трудах поздно и с искажениями донесли на европейский [XXXVI] Запад легенды своих ранних купцов о «стране мрака» и о баснословных народах Дальнего Севера.
Арабская географическая наука возникла тогда, когда в Передней Азии поднялась мировая держава арабского халифата, а его богатые промышленные центры начали энергичные поиски новых рынков для сбыта предметов своего производства и получения сырья. Через посредство сирийцев она усвоила географические представления античного мира, при помощи персов — индусские, но вскоре же смогла значительно расширить их на основании самостоятельно добытых материалов. В VII в. арабы утверждают свое владычество в Закавказье и странах Ирана, в Армении и Персии; они прочно основываются на побережье Каспийского моря и расширяют свою территорию в северо-восточном направлении до Аму-Дарьи. В первые годы VIII в. им уже достаются богатые области Средней Азии — Балх, Бухара, Самарканд. Ширится арабская торговля, а вместе с ней растет и географическая наука, достигающая своего расцвета в IX и X вв. Составляются описания областей и городов обширного халифата, простирающегося теперь от Испании до Туркестана; благодаря торговым сношениям, сведения географов, однако, идут еще дальше — во все концы мира. Уже в эту пору арабам стал хорошо известен морской путь в Индию и Китай; на суше, кроме подробно описанной в литературе торговой дороги в Китай, были известны пути в Тибет и «к ставкам средне-азиатских кочевников на берегу Чу в Семиречье, на берегах Иртыша и верхнего Енисея в Сибири» 36. С другой стороны, арабские купцы ездили и на Волгу к булгарам, получая от них сведения о Приуралье, о стране башкиров, о туземных племенах Дальнего Севера.
Сколь ни обширны были все эти данные в сравнении с предшествующими им, собранными в Греции, Риме, Византии, как ни высоко поднялась тогда арабская наука в отношении методов своего исследования, но как только дело касалось Крайнего Севера Азии, арабские ученые делали странные ошибки и со слов путешественников примешивали к своим рассказам чудесные вымыслы. Быть может, и не должно было быть иначе: пока рассказы купцов доходили до ученых, они украшались легендами и прикрасами; в центрах арабской науки — под ярким солнцем Африки, в тенистых садах Испании — так трудно было представить себе угрюмую природу Дальнего Севера — снежные пустыни, реки, скованные льдом, темное небо полярной ночи. Кроме того, с распадением халифата ученые пользовались преимущественно старыми трудами IX и Х вв., не подновляя, а временами и запутывая в своих компиляциях, прежние данные. Именно эти поздние труды, ставшие в конце концов известными и в Европе, обеспечили там появление шедшей с семитского востока второй легендарной традиции о далеком Севере, значительно менее распространившейся, чем античная, но в оригинальном сплетении с последней, давшей на Западе тот своеобразный легендарный сплав, каким является представление об азиатском Севере в конце средних веков.
Одна из старых легенд, занесенная в Коран и тем самым канонизированная для всего мусульманского мира, говорила о страшных народах яджуджах и маджуджах, в которых нельзя не узнать библейских гогов и магогов; [XXXVII] она попала к арабам через посредство древнееврейской литературы и полуисторических романов эллинистического Египта об Александре Македонском. Местопребывание этих народов, неясно отмеченное в Библии, уже тогда было поводом для споров и ученых толкований. Сначала их помещали в плохо известных краях между Кавказом, Каспийским и Черным морями; сирийские и персидские легенды отодвинули их далее на восток, в Центральную Азию, — в том направлении, откуда обитатели Ирана могли ждать для себя наибольшей опасности. По мере расширения географических сведений, их отодвигали все далее к северу и поместили, наконец, за Алтаем и Уралом до океана, в пустынных областях Сибири. Такую локализацию легенда получила именно в арабской географической литературе 37.
Яджуджи и маджуджи помещены в Коране (гл. XVI, XVIII и XXI) где-то на Дальнем Севере за высокими горами. По другому преданию, известному уже из Иосифа Флавия и Псевдо-Каллисфена, слившемуся с первым и также занесенному в Коран, они сидят там как бы в заключении, за крепкой стеной с железными воротами, построенными Зюль-Карнейном, т. е. Александром Македонским, для ограждения народов прочих стран от их страшных вторжений. Они силятся разрушить стену и выбраться на свободу, но будут находиться там до тех пор, пока богу не будет угодно перед кончиной мира открыть им путь. Комментаторы Корана не скупятся на краски в изображении этих страшных чудовищ; мы узнаем здесь индусские сказки, занесенные в Грецию Ктесием и Мегасфеном и переработанные в Александрии в эпоху Птолемеев: у яджуджей и маджуджей по четыре глаза, два на лбу, два на груди; их тело покрыто шерстью, у некоторых уши свисают до плеч; они не говорят, но издают своим голосом звуки, похожие одновременно на змеиное шипение и птичий свист. Эти сказочные чудовища попали в список реально существующих племен, и арабские географы считали своим долгом упомянуть о них при описании «седьмого климата», т. е. самого северного края земли.
Широкое распространение в арабской литературе получил рассказ о поездке Селлама-толмача к стене, воздвигнутой Александром. Поездка эта якобы была совершена по повелению внука Гаруна-ар-Рашида, Халифа Васика (полов. IX в.), который видел во сне, что стена эта разрушилась. Опечаленный этим предзнаменованием близкой кончины мира, Халиф в 842 г. послал Селлама отыскать легендарную страну и убедиться в действительности этого сновидения. Селлам совершил это путешествие в сопровождении 50 спутников, употребив на это 28 месяцев. Сказание его — «рисалэ» — сохранилось у поздних историков: у Идриси (XII в.), Эбн-Эль-Варди, Али-Эфенди, Мирхонда, но в форме, возбуждающей значительные сомнения. Вопросы о том, куда именно добрался Селлам, к великой ли Китайской стене, отождествленной с легендарной постройкой Александра, или, например, к Алтаю или Среднему Уралу, и что за народ Эдкеш, якобы живущий по соседству с яджуджами, описал он в своем рассказе (иные готовы признать в нем остяков, другие — хакасов), едва ли когда-либо будут разрешены вполне удовлетворительно 38. Быть может, в конечном счете, этот рассказ представляет собою такой же географический авантюрный роман, как и знаменитые путешествия [XXXVIII] Абу-Долефа на Дальний Восток, отнесенные к Хв., но появившиеся уже на закате арабской культуры, когда странствования арабов стали реже и произведения Масуди и Ибн-Фадлана (оба Х в.) вызывали к себе позднее одобрение потомков и чисто литературные подражания 39. Для нас в данном случае важно другое: уверенность, что яджуджи и маджуджи действительно существуют, прочно державшаяся у арабов, и традиционная локализация их на севере Азии, к востоку от Уральских гор. Об этих народах арабы знали и из других более авторитетных источников. Ибн-Фадлан, отправленный из Багдада послом к волжским булгарам в 921—922 гг. и оставивший описание своей поездки, в котором, как известно, столь драгоценны для нас известия о русских, хазарах и башкирах, рассказывает со слов булгарского царя, что «за его страною, на расстоянии трех месяцев пути, живет народ по имени Вису, у которого ночь меньше часа». По мнению Лерберга, разделяемому и новейшими исследователями 40, в опровержение Френа, видевшего здесь финскую «Весь» — Вису, это Югра, населявшая область Северного Урала; с жителями этой страны булгары ведут немую торговлю, получая оттуда бобров, соболей и белок; за Вису же, далее на север, живет страшное племя великанов. Сам царь видел однажды такого человека: он был «высотой в 12 локтей, с головою величиной с большой котел, с носом — в пядь длиною, с громадными глазами и пальцами; вид его привел в ужас его и его людей; они заговорили с ним, но не получили никакого ответа: он только пристально смотрел на них». Царь взял его с собою и написал к народу Disur (Wisu?), чтобы получить от них сведения об этом человеке. «От них узнал он, что человек этот принадлежит к племени Яджуджей и Маджуджей, которые жили от них на расстоянии трех месяцев пути, отделенные морем; были же они людьми, подобными зверям». Еще географ Якут (нач. XIII в.) внес этот рассказ в свой знаменитый словарь (под словом Итиль), хотя и усомнился в его правдивости; аналогичные рассказы есть, однако, у писателей XII в. 41 Ал-Фарганий (IX в.) также упоминает яджуджей при описании северных стран: «Седьмой климат начинается на восток от севера страны Яджудж, затем проходит по стране турка, затем по берегам моря Друрждан (Каспийского)... Что касается (части земли), что по той стороне (дальше) этих климатов до конца обитаемой местности, о которой мы знаем, то она начинается на восток от страны Яджудж, затем проходит по стране Та газ газ». Видеть ли в последнем названии известие о тунгусах, как это предлагает Френ, или уйгурах, по мнению Рено, мифические яджуджи все равно оказываются совершенно точно приуроченными к Северной Сибири. Ибн-Хаукаль (X в.) и Ал-Истахри (X в.) говорят, что страна яджуджей граничит на севере с океаном; по Идриси (XII в.) и Ибн-Эль-Варди их страну ограничивает цепь гор, называемых Кокая, или Корнан, которые так круты, что нельзя на них взойти, а если как-нибудь и взберешься, то все равно не достигнешь вершины по множеству вечных снегов и густых туманов; горы эти тянутся от океана до пределов возделанной земли. Вот за этими-то горами, в которых можно разуметь Уральскую цепь, Яблоновый хребет или Алтай и долина которых кишит громадными змеями, гадами и зверями, в стране мрака, облаков и непроницаемой мглы живут яджуджи и маджуджи 42. [XXXIX]
В легендарной оболочке этих рассказов нам нетрудно сейчас отделить истину от вымысла: они представляют собой сплетение реальных данных с чисто литературными наслоениями; источник имени яджуджей и маджуджей уже был указан; другие подробности восходят к сирийским и еврейским редакциям «Александрии», повествующим, например, о «змеиных племенах» гога и магога, о стране, где нет ничего, кроме тьмы, где гады сторожат воду жизни, истекающую из-под божьего престола. И если арабские путешественники сами не бывали в этих легендарных местах 43, что разумеется усилило фантастический элемент их рассказов, то все же многие сделанные ими на основании расспросов наблюдения о северных краях безусловно верны: их сведения о торговле, природе, даже иные из сообщаемых ими географических имен имеют все признаки достоверности. Географы X в. — Истахри, Ибн-Хаукаль и Ал-Балхи — рассказывают о том, что черные соболи вывозились в Булгарию из страны Арта и оттуда шли в самые отдаленные места исламских земель; в «Золотых лугах» Масуди пишет, что из земли буртасов эти меха вывозились не только в ближайшие области, но даже «в страны Ифренджей», т. е. Западную Европу и арабскую Испанию; в Ховарезм привозились меха не только из проволжских стран, но и из страны тюрков, т. е., вероятно, Южной Сибири; Абу-Хамид-Эль-Андалуси, сам бывший в стране булгар, говорит, что там находят клыки, похожие на слоновые и белые как снег, т. е. Мамонтову кость 44; ряд арабских известий повествует о «немой торговле» булгар с сибирскими туземцами; климатические и природные условия также описаны очень правдоподобно; таковы, например, короткие дни и долгие ночи Дальнего Севера; в рассказе Ибн-Фадлана о «красном, как огонь, облаке», из которого исходили шум и голоса и в котором видны были как бы кони и люди, держащие луки, копья и мечи, нельзя не узнать северного сияния 45; даже «страна мрака», где, по словам Ибн-Батуты, «проводником служит собака, проходившая ее множество раз», имеет вполне реальные черты. Если прибавить к этому, что название Югры в весьма близкой форме упоминается у Казвини (XIII в.), что Масуди и Гурдези говорят об области «Каймак» на Черном Иртыше и что, наконец, поправки Френа к тексту Димешки как будто свидетельствуют, что в XIV в. арабы слышали о Тоболе 46, то можно будет признать, что природа и люди Северной Азии были арабам несколько известны.
Однако все эти реальные подробности не были поняты и усвоены европейцами, когда им стали доступны арабские географические труды. Иное дело — их легендарная часть: она показалась не только занимательной, но и вполне достойной веры. Сказания о чудовищных народах Северной Азии сопоставлены были с теми, какие средневековье унаследовало от древности и выправило по Библии: утопия о «праведных» кочевниках Севера уступила место легенде о запертых в дальних горах народах, которые придут некогда на Запад для всеобщего уничтожения в час кончины мира. Популярные западные версии «Александрии» способствовали распространенности веры в гогов и магогов, которыми много занималась и патристика 47. В арабских известиях о яджуджах и маджуджах увидели теперь новое свидетельство непогрешимого авторитета библейского предания, восходящего к словам [XL] пророка Иезекииля и указаниям «Апокалипсиса», а главное — более точное географическое определение их местопребывания. Для Иосифа Флавия это еще представители скифов за Мэотидскими болотами; отцы церкви — Исидор Севильский (V в.) и Блаженный Иероним (VIII в.) — тоже ищут их еще на границах Европы и Азии; гогов и магогов отождествляют с гуннами и сабирами, позднее с хозарами; теперь под воздействием арабов их отодвигают еще дальше на север, в великий простор Сибири. Вскоре монгольское нашествие еще раз освятило старое предание. На этот раз даже звуковое сходство имен Magog и Magol, Mongol ввело в заблуждение 48: во всяком случае, на европейских картах Сибири гоги и магоги дожили до конца XVII в., обозначая различные народности азиатского Севера.
Текст воспроизведен по изданию: Сибирь в известиях западно-европейских путешественников и писателей, XIII-XVII вв. Новосибирск. Сибирское отделение Российской академии наук. 2006.
V
Арабские географические труды долго были недоступны для европейцев. Европейская наука долго стояла еще на одном месте. Средневековый мир со всеми его «царствами», сокровищами и диковинками, целиком отраженный на наивных «картах мира» и в энциклопедиях, бесконечно повторяемый в скульптурных украшениях соборов, в миниатюрах готических рукописей, был тесен, прост и удобно обозреваем: средневековые мыслители и художники стали «великими провинциалами», не умевшими отойти от захолустных масштабов, возвыситься над кругозором, открывшимся с родной колокольни 49. Плохое состояние путей, опасности, на каждом шагу подстерегавшие путника, невежество и неосведомленность относительно всего, что переходило тесные границы замка, округи, провинции, — все это удерживало средневекового человека от попытки отправиться в далекие края. Но и тогда, когда он делал это, он плохо умел смотреть вокруг себя: христианство, заполонив умы, ослепило глаза для внешнего мира; можно ли, например, считать случайностью, что христианские миссионеры, так далеко проникавшие в Азию, не оставили нам никаких свидетельств о совершенных ими путешествиях 50? Лишь в XIII в. о необходимости познания самых отдаленных стран писал Роджер Бэкон в своем «Opus Majus». Поэтому знакомство с Дальним Севером и Востоком на Западе между V и XIII вв. было совершенно ничтожно. На Востоке сведения кончались Гангом, на Западе — Геркулесовыми столбами, но на Север почти не распространялись. Каспийское море все еще составляло залив Северного океана и в представлениях христианского мира вплоть до Рубрука (на картах же — до XIVв.) составляло северную границу Азии; берега его образовывали дугу, шедшую в Индию, срезая громадные области. Даже крестовые походы с их духом неугомонного, всеобщего перемещения вплоть до XII в. не оказали почти никакого непосредственного влияния на исправление ошибочных географических представлений. Важный шаг вперед сделан был лишь тогда, когда ок. 1140 г. христианские ученые при дворе норманнского владетеля Сицилии Рожера II познакомились с трудом араба Ид-риси: интересы двух наиболее предприимчивых народов средних веков — скандинавов и арабов, — странствующих воинов и торговцев столкнулись в научной области на южно-итальянской почве. По словам Идриси, Рожер [XLI] захотел узнать не только границы своих обширных владений, но и «географическое положение других стран, не подчиненных его власти»; «он хотел определить пространство и подразделение этих стран на свидетельствах писателей, которые изучали и разрабатывали географию», но имеющиеся сочинения не удовлетворили его; тогда он приказал разыскивать сведущих путешественников и опрашивать их, сличая их показания, кроме того, отлить из чистого серебра большой круг, на котором были бы отмечены сфера семи климатов, а также страны и области, соседние с морем или от него удаленные, заливы, моря и реки. «Для объяснения этого круга он велел составить книгу, в которой дано было полное описание городов и территории, природы и культуры населения, морей, рек, равнин и долин. В этой же книге должны были быть указаны породы хлебов, плодов и растений, какие произрастают в каждой стране. Здесь же указывались свойства этих растений, искусства и ремесла, какими занимаются жители, предметы ввоза и вывоза, все замечательное, что встречается в этих семи климатах, положение населения, его телесные особенности, его нравы, привычки, религия, одежда и язык». Этой работой и был занят Идриси, заимствовавший многое из арабских сочинений, в которых впервые точно описаны были мухаммеданские страны по всему неизмеримому халифату, от Пиренеев и Атлантического океана до границ Китая, и в которых и северным областям Азии уделено было некоторое место 51. Так открывалась европейцам арабская ученость; с течением времени они смогли также усвоить понимание арабских карт; кроме того, арабские переводы позабытых древних классиков, и прежде всего «Альмагеста» Птолемея, становились теперь понемногу доступны, хотя для понимания их не настало еще время. Дальнейший шаг вперед сделан был при дворе Фридриха II Гогенштауфена (ум. 1250), где также переводились арабские сочинения 52. В XIII в. арабские сведения о шестом и седьмом климатах, т. е. о Дальнем Востоке и Северной Азии, уже смог воспроизвести итальянский ученый Ристо-ро из Ареццо. Это было в эпоху, когда в хозяйственной жизни Европы происходили большие изменения: развивался торговый капитализм; разбогатевшие итальянские города сменили сарацин в Тирренском и Адриатическом морях и постепенно отнимали у Византии ее наиболее важные рынки; мало-помалу главные приморские города Италии обзавелись своими конторами во всех важнейших леванских портах. Ранние проявления такой же кипучей экономической деятельности мы замечаем также, кроме Италии, в некоторых городах южной Франции и в Каталонии 53... Торговая предприимчивость с надеждой взирала теперь на Ближний Восток, но вскоре ей открылись и более далекие восточные пределы мира.
Для познания Северной Азии к этому времени Европа получила могущественный толчок: это было нашествие монголов. Их заметили на Западе только тогда, когда восточные части Европы уже тонули в водовороте их коней и всадников: до тех пор о них ничего не знали, несмотря на то, что к этому времени они успели уже наводнить всю Азию от берегов Тихого океана и до Черноморья, а их грозные передвижения до основания потрясли восточные государства. Однако Европу охватил суеверный ужас при первых известиях о нашествии монголов на Южную Русь; когда же вскоре после того они с [XLII] огромными силами вторглись в пределы Польши и Венгрии (1241), всеобщему сметению не было пределов; волна тревожных вестей о загадочном народе, вышедшем из азиатских глубин, прокатилась тогда по всему Западу, от Франции и Фландрии до Рима. Однако современные анналисты могли занести в свои хроники лишь самые скудные и однообразные известия о монголах — так неожидан был их приход и так немного могли сказать о них самые сведущие люди. «Они не знают никакого другого разговорного языка, кроме своего собственного, который никто больше не понимает, — пишет Матфей Парижский, — так как вплоть до самого последнего времени к ним не было никакого доступа, и сами они, в свою очередь, не показывались вне пределов своей страны». «Я думаю, что это потомки мадианитов, — записывает тот же анналист от русского беглеца, архиепископа Галичского Петра. — Они намерены покорить себе весь свет; полагают, что по божественному определению должны они в течение тридцати девяти лет опустошить вселенную. Думают и уверяют, что произойдет страшная борьба между ними и римлянами... ». В почти сходных выражениях об опустошении Венгрии рассказывают клерк Ивонн из Нарбонны (1243) в письме к архиепископу Бордосскому и Понс-де Обон (ок. 1242) к последнему из коронованных крестоносцев — Людовику XI 54. Европа не считала монголов за людей, она отказывала им в чести быть врагами или обычными неприятелями, описывая их с таким же чувством, с каким в бестиариях изображались апокалипсические звери и сказочные чудовища: ведь они пришли из тех стран, где по представлениям жили песиголовцы или люди с глазами и ртом на груди! Ничто не свидетельствует так отчетливо о безумном страхе, внушенном монголами даже в пределах наиболее западных стран, как призыв императора Фридриха II к новому крестовому походу против кочевников-завоевателей, обращенный к «Германии пылкой в боях, Франции, вскармливающей на своей груди неустрашимое воинство, Англии, могущественной своими воинами и кораблями, Криту, Сицилии, дикой Ибернии и холодной Норвегии».
После всего этого несколько неожиданным кажется то, что отрезвление от этого кошмара, по крайней мере в правящих кругах Европы, наступило очень быстро. Когда в 1242 г. Батый отступил из пределов Польши и Венгрии и внезапно двинулся в далекий обратный путь (к чему, как мы знаем сейчас, принуждала его долгожданная смерть в Монголии великого хана Угэдэя), в Европе не только перестали бояться нового вторжения монголов, но даже тотчас же решили использовать их в своих политических целях; один и тот же план вскоре созрел у светских и церковных властителей: пресечь завоевательные замыслы монголов обращением их в христианство и превратить их в военных союзников против Ислама, в котором не переставали видеть главную опасность, — таков был этот тонко обдуманный план; в реальность его верили тем более охотно, что самостоятельная борьба монголов против мухаммеданских государств Средней Азии могла рассматриваться как естественный пролог к грядущим войнам, в которых папскому двору, кроме монголов, должны были бы оказать поддержку и византийцы, и армяне, и франки в Палестине. Установление дружеских связей с монголами, от чего зависел весь успех предприятия, однако, могло иметь и другие выгоды: речь [XLIII] шла о той старой торговой дороге на Дальний Восток сквозь Среднюю Азию, которой пользовался эллино-римский мир, Византия и арабы, и причерноморский ключ к которой теперь находился в руках молодых итальянских торговых городов — Генуи и Венеции. Все это вызвало решение отправить к монголам послов для наведения предварительных справок и установления постоянных дипломатических сношений: два францисканских монаха, один итальянец — Плано-Карпини, другой фламандец — Рубрук, ездившие в Монголию, вернулись в Европу — первый в 1247, а второй в 1255 г.
Как характерно, что эти первые европейские легаты к монголам были родом из наиболее цветущих торговых стран тогдашнего Запада, в руках которых уже находилась торговля с Востоком — Левантом, как говорили тогда! Но все же это были пока еще только монахи, многими культурными традициями связанные с ранним европейским средневековьем. Это, конечно, отразилось и на их отчетах, в которых мы видим своеобразную смесь реального опыта с бесспорными вымыслами, ребяческой болтовни и трезвой мысли, веру в авторитет и уменье оглядываться вокруг себя, словом все то, что так характерно для этой эпохи первого пробуждения и наивной радости зарождающейся умственной работы. Им принадлежат и первые, еще краткие и глухие, известия о Сибири, полученные устным путем от монголов.
Сведения об Азии, доставленные Плано-Карпини и Рубруком в Европу, были очень свежи и новы, но, собирая их, они ни на минуту не забывали о целях своих миссий; поэтому они интересовались главным образом народами-властителями и оставили очень мало данных о подчиненных им или о самостоятельно живших племенах. Тем не менее у Плано-Карпини мы находим уже первое в европейской литературе упоминание о самоедах, правда, еще рядом с указанием на легендарных чудовищ. Рубрук, более трезвый и наблюдательный, чем его собрат по ордену, не так легко верит подобным вымыслам; но относительно Сибири он также дает слишком мало: лишь мимоходом говорит он о народе «керкис» и «оренгаях», преувеличивая слухи о дикости этих племен, особенно приенисейских киргизов.
Несколько более данных оставили нам купцы, вслед за монахами отправившиеся в далекие страны Востока, но уже не для обращения монголов в христианскую веру, но ради торговых целей. Из первых рассказов европейских путешественников к монголам буржуазия итальянских городов немедленно сделала свои выводы. Слухи о неистощимых сокровищах Восточной Азии не могли не возбудить алчность купцов, ходивших по Черному морю, и они сами устремились в далекие края. Пример смелого венецианца Марка Поло не остался без подражания. Заново устанавливалась постоянная торговая дорога в Китай; она шла через Тан (Азов) и Каффу (Феодосия), служившие как бы базисами для дальних путешествий на восток. Этим путем воспользовались не только венецианцы и генуэзцы, имевшие там многолюдные колонии, но и флорентийцы, торговля которых уже в XIII в. охватывала весь тогдашний мир. Менее чем полвека спустя после того, как пизанец Рустичиано записал рассказы Марко Поло в уединении генуэзской тюрьмы, флорентинец Франческо Бальдуччи Пеголетти мог уже закончить свой труд «Практика торговли» («Pratica della Mercatura», ок. 1340 г.) — интересное руководство [XLIV] для купцов, в котором описание путей в Китай через итальянские колонии Черноморья занимает далеко не последнее место 55.
Естественно, впрочем, что к себе притягивали в первую очередь богатые рынки Дальнего Востока с их драгоценными товарами, куда ездили по вековым путям, обеспечивавшим сравнительные удобства и относительную безопасность транспорта. Чисто коммерческий интерес к Северной Азии, все еще казавшейся безлюдной и бесплодной пустыней, был слишком слабым. Об этих отдаленных и мало знакомых краях и сейчас еще упоминали только при случае, мимоходом и вскользь; все эти упоминания тонули в том множестве сведений, которые путешественники сообщали о Монголии, Китае и Северном Тибете. Сибирь оставалась лишь страною ценного пушного сырья, добывавшегося, однако, купцами через посредников и не требовавшего личных поездок туда. В книге Марко Поло, дающего в общем важнейшие сведения об этих краях вплоть до XVI в., все это характерно подчеркнуто: охотники, живущие в «стране мрака», ловят много дорогих животных высокой цены, а купцам соседних народов, что покупают меха, «большая от этого выгода и прибыль»; но вот сибирский пейзаж и перспективы торговых странствований: «Есть такие места, где никакая лошадь не пройдет<... > тут большой лед и трясины, лошади там не пройти. И эта дурная страна длится на тридцать днищ». Лишь в «санях без колес», закутанного медвежьего шкурою, везут смелого путешественника собаки «по льду и грязи» «от стоянки к стоянке» в течение 13 дней. Такой рассказ поистине мог отбить всякую охоту побывать в этой негостеприимной стране. Ведь и Ибн-Батута, один из неутомимейших путешественников XIV в., отказался от задуманной поездки в «страну мрака» «по причине большого количества жизненных потребностей, необходимых для этого, и незначительной пользы». «Равнина Баргу», описанная Марко Поло, в которой узнают то Баргузинскую, то Барабинскую степь, представлялась венецианцу настоящей пустыней, пугающей своею дикостью и безлюдьем: «Нет там, знайте, ни мужчины, ни женщины, ни зверя, ни птицы». «Поэтому, — как справедливо замечает Миддендорф, — бездомных жителей Дальнего Севера не отваживались посещать ни миссионеры, ни торговые люди». Столетие спустя (ок. 1410 г.) баварскому солдату Гансу Шильтбергеру, пленнику золотоордынского хана, довелось быть участником одного из наездов Едигея в Сибирь, и в своей автобиографии он кратко описал полудикие сибирские племена, их религию и быт; Шильтбергеру известно уже и слово Сибирь (Ibissibur), но сведения его слишком кратки, а порою и маловразумительны. С таким скудным запасом данных о Сибири, добытых миссионерами, купцами, случайными людьми, Европа встретила новую историческую эпоху.
VI
Окончательное разложение феодализма, развитие городской культуры, новая экономика и новые социальные отношения вскоре привели к тому культурному перевороту, который получил название Возрождения. Он нашел свое выражение в росте индивидуализма и мирской точки зрения — в [XLV] противовес средневековой аскезе, — в усилении интереса к античному миру и вскоре же привел к замечательному расширению знаний в пространстве и времени.
«Дух странствия» тогда объял всех. Все пришло в движение. Начиналась великая борьба эгоистических интересов, непобедимая сила гнала толпы людей в неведомые моря и страны в поисках золота и удачи, неугомонный дух предприимчивости сказывался на самых разнообразных поприщах.
С увлечением разыскивали и изучали трактаты древних ученых. Из-под вековой пыли извлечены были и античные географические сочинения, а изобретение книгопечатания сильно способствовало их распространению. Первое издание Помпония Мелы напечатано в Милане в 1471 г.; Страбон на латинском языке вышел уже в 1469 г. и в течение нескольких лет перепечатывался в Риме и Венеции; вскоре вышел и «Полигистор» Солина. Одним из важнейших приобретений географической литературы этого времени был латинский перевод Птолемея: он был сделан еще в 1409 г., хотя и появился в печати позже всего остального (1475), но уже с половины XV и вплоть до конца XVI в. служил важнейшим руководством для географических исследований.
Два течения в культуре Возрождения — книжное увлечение античной наукой и огромный интерес к непосредственному опыту — не могли не столкнуться в области географических изучений и неизбежно должны были произвести сильное критическое движение в ученых умах. Если прибавить к этому, что далекие страны востока все ярче озарялись теперь фантастическим светом особой притягательности и что именно здесь в описании их сразу же должны были почувствоваться наиболее уязвимые места древних землеописателей, то знаменательными и важными по своим последствиям покажутся нам те затруднения, в которые должна была попасть гуманистическая наука. Мы нигде не находим указаний на то, чтобы гуманисты пользовались географическими трудами арабов; более того, еще в начале XV в. даже наиболее яркие места из рассказов средневековых путешественников не пользовались широким распространением: Марко Поло, например, долго не мог быть усвоен картографами; Пьер д'Эльи, епископ из Камбрэ, из книги которого «Образ мира» (1410) Хр. Колумб почерпнул знакомство с Аристотелем, Страбоном и Сенекой, ничего не знал о Марко Поло и ни словом не упоминает о Китае даже тогда, когда отстаивает мнения, заимствованные у Р. Бэкона относительно протяжения Азии. Поколение, которое начало забывать рассказы Поло, удовлетворяло свою страсть к чудесному в чтении фантастических странствований Мандевилля, представляющих лишь книжную компиляцию, обработанную в духе средневековых вымыслов. Обросший легендами скудный запас старых сведений об Азии стал теперь быстро пополняться новыми данными, шедшими с двух концов, — из античной литературы и из реального опыта путешественников. Ок. 1420 г. во Флоренцию прибыл Николо де-Конти, родом венецианец, проживший много лет на Дальнем Востоке. В его диковинных рассказах можно было увидеть обновление чудес, поведанных Марко Поло. Папа Евгений IV заставил Конти рассказать обо всем, виденном им, гуманисту Поджио Браччиолини, тому самому, неутомимой [XLVI] библиофильской страсти которого мы обязаны открытием Плавта, Цицерона и десятка других древних авторов. Поджио извлек из этих рассказов все, что мог и перевел их на латинский язык. Сведениями Конти на этот раз ревностно воспользовались космографы того времени; можно думать, что и Фра-Мауро (1459) для своей карты получил от Конти гораздо больше, чем этот путешественник открыл Поджио. Правда, контуры суши в северной и северо-западной частях Азии на карте Фра-Мауро не имеют еще ни малейшего сходства с действительностью: все огромное пространство, лежащее на восток от Урала, между пустынями Верхней Азии и Ледовитым океаном, изображено там лишь небольшим клином, занимавшим свободное место между «Пермией» и «Катаем» («Chatajo»), но что до Европы и, в частности, Италии уж и тогда доходили кое-какие сведения об этих отдаленных краях, видно из того, что здесь отмечена Sibir (это имя было уже и на так называемой «Каталонской карте» 1375 г.).
20 лет спустя, после того как один ученый гуманист записывал рассказы Конти, другой — Эней Сильвий — заносил в свою «Космографию» известия веронского монаха о путешествии «в азиатскую Скифию, неподалеку от Танаиса», а еще несколько позже третий — Юлий Помпоний Лэт — включал в свои комментарии к древним классикам слухи о Сибири и уграх Приуралья. Наука вплотную подходила к противоречиям античных данных сравнительно с наблюдениями новейших путешественников. Тот же Лэт, энтузиастичный поклонник античности, но и сам совершивший путешествие в Приазовье, уже освобождался от слепой доверчивости к книжным источникам и непоколебимой веры в авторитет античной науки: «Древние, — пишет он, — считали Танаис (Дон) границей между Азией и Европой совершенно напрасно: не зная мест, они думали, что эта река течет с Рифейских гор, а самые горы доходят до океана; все это ложно. Танаис начинается среди равнины и тотчас становится судоходным; Рифейские горы тянутся к востоку; близ океана их окружает широкая и просторная низменность, соединяющая Скифию с верхней Индией». «Верхней Индией» в лекциях Лэта по Варрону, по-видимому, называется Сибирь; это наименование внушено ему именно древними — Плинием и Помпонием Мелой, но как характерен в приведенной цитате дух смелой критики и сознание большей широты своего географического горизонта!
Вокруг аналогичных вопросов могли тогда завязываться уже и серьезные дебаты. Как типичен, например, тот жаркий спор, который в начале XVI в. разгорелся по поводу Рифейских гор, как ополчились на Меховского пламенные поклонники Птолемея за то, что польский ученый осмелился обвинить в ошибке «государя всех космографов»! Альберт Кампенский в своем «Письме к папе Клименту VII о делах Московии» (1523—1524 гг.), идя по следам Меховского, также не может надивиться «дерзости» древних географов, которые «без стыда и совести рассказывают невероятные вещи о Рифейских и Гиперборейских горах»; на той же ошибке вновь настаивает и Павел Иовий, даже в заглавие своей книги включая указание, что в ней демонстрируется «заблуждение Страбона, Птолемея и других, писавших о географии там, где они упоминают про Рифейские горы, которые, как положительно [XLVII] известно, нигде не существуют». Писатели еще долго удерживают классические названия и часто случайное звуковое сходство имен дает им повод к самым рискованным сближениям: Мюнстер, Бельфорэ в применении к Сибири воспроизводят географическую и этнографическую терминологию Геродота, свободно и некритически пользуются Плинием и Страбоном; Олеарий этимологизирует абиев, упоминаемых у Гомера, от р. Оби; Мейерберг в своем рассказе о Сибири пользуется птолемеевским термином «Скифия за Имаусом» и отождествляет Обь с р. Карамбиком, упоминаемой у Плиния, но восходящей еще к греческому источнику (Гекатей); то же отождествление мы находим и у Рейтенфельса (1673), который, кстати сказать, и в мысе Литармисе видит один из мысов Обского полуострова. Даже в XVIII в. еще не вполне отказались от заманчивости подобных сопоставлений: Страленберг в своей книге «Северная и Восточная часть Азии» (1730) в «острове Тазата», называемом Плинием, «в проливе к Северному океану» видел Новую Землю и производил это имя от р. Таз, текущей в Тазовскую губу; он же, отождествляя согласно традиции Карамбик с Обью, обосновывал это лингвистическим сближением латинских и татарских корней (от кара 'черный'); также и Гардвин (XVIII в.) видел Обь в Парапомисе Плиния 56. Следы подобных догадок мы найдем еще не только у Витсена, но и у Миллера, и Фишера. А сколько хлопот английским и голландским мореплавателям XVI—XVII вв. принес мыс Табин, опять-таки взятый у Плиния и П. Мелы, в котором еще в XIX в. для спасения античного географического авторитета хотели видеть то мыс Челюскин, то полуостров Таймыр!
Итак, влияние античной географии долго держалось в европейской науке землеведения. Но чем больше накоплялся непосредственный опыт, тем сильнее, конечно, сказывалось стремление освободиться от связывающих старых легенд и явных географических фикций. В предисловии к своей книге «Трактат о двух Сармациях, Европейской и Азиатской» (1517 г.) Меховский мужественно расстается с миром вымыслов, локализовавшихся в Восточной Европе и Северной Азии с давних времен; «многие авторы кропотливым трудом в тиши своих кабинетов составили описание земной поверхности, Сар-матию же обходили молчанием, как будто ее не было. Даже позднейшие писатели умалчивают о ней, а если говорят, то очень неясно. В особенности же недопустимо то, что они приводят всевозможные басни и вымыслы. Так, они утверждают, что за Сарматией, на берегах Северного океана расстилаются Елисейские поля, что там благодатный климат и вечно спокойная жизнь, что там испокон веков жители ненавидят старческую дряхлость и, чтобы избежать ее, добровольно бросаются со скал в океан и там погибают. Думают, что эти земли являются родиной амброзии, нектара и благовоний и что люди живут там как бы в раю; золота, которое умерщвляет душу человека, там без меры и числа, но грифы, страшные хищные птицы, нападают на людей и коней, поднимают их в воздух и низвергают, и тем препятствуют выкапывать и увозить золото... Все это вымысел: в действительности этого не существует ни там, ни в каком-либо другом месте» 57. Таково энергичное заявление новой эпохи; оно основано на трезвом реалистическом мировоззрении городской буржуазной культуры, противопоставляющем себя [XLVIII] средневековому идеализму и наивной вере в мир чудес. Греко-римская утопия о праведных скифах сдавалась в архив вместе с накопленными веками средневековыми диковинками; чувствовалась тяга к положительным, проверенным фактам, огромный интерес к опытному исследованию.
Подобные отзывы, которые мы все чаще слышим в литературе этой эпохи, в значительной степени определены были и новыми экономическими отношениями Европы, приведшими ее в конце XV в. в Москву; восточные окраины Московского государства не случайно вызывали к себе теперь пристальное внимание на Западе. В том любопытстве, с которым с этого времени стали следить за быстрым ростом в суздальской лесной области нового и еще мало известного северного государства, сыграли свою роль и его первые энергичные проявления независимости, и его начальные политические шаги в сношениях со странами Запада и кочевниками Востока. Но гораздо более важное значение имели покорение Византийской империи османскими турками (1453) и открытия европейских мореплавателей, искавших путей в «Китай» и Индию. Ближайшие соседи Московии — Германия, Польша, Скандинавские государства — искали случаев войти с нею в сношения или заключить политический союз. Католический мир пробовал найти в ней новую опору для противодействия завоевательным стремлениям мухаммеданства в Европе и добивался ее участия в замышляемом крестовом походе против Ислама. Монополия Испании и Португалии в восточной торговле заставляла европейские страны искать новых путей в сказочные земли Востока — морских и сухопутных. Ключ от тех и других был в руках московского великого князя. Так Московия силою вещей стихийно вовлекалась в сложную игру экономических интересов целой Европы, возбуждая к себе интерес дипломатов и ученых, торговых людей, художников, ремесленников и, наконец, просто авантюристов всякого рода, которых было так много в эту беспокойную эпоху. Для них всех вскоре открылись ворота московской столицы, и их шумная и пестрая толпа, все увеличивавшаяся в числе, скоро наводнила этот еще полуазиатский город. Брак Ивана III с византийской царевной (1472) поставил Москву в близкие отношения с Италией (связи с которой наладились, было, и раньше, в эпоху Флорентийского собора, 1437); вместе с Софией Палеолог ко двору прибыли итальянцы и греки; вслед за ними стали приезжать и другие иноземцы. Участились путешествия иноземцев во внутрь государства и вместе с тем усилился интерес к ее загадочным восточным окраинам. Сибирь медленно открывалась для европейского исследования 58.
VII
Приподнять завесу, скрывавшую северные азиатские земли от взоров Европы, предоставлено было именно Московскому государству. И хотя сведения о торговых путешествиях и военных походах русских на северо-восток медленно и с трудом проникали на Запад, но уже задолго до завоевания Сибири Ермаком европейцы располагали о ней кое-какими данными.
Быть может, уже результаты новгородских экспедиций в Югру и Заволочье стали известны на Западе в силу тех оживленных торговых сношений, [XLIX] какие в XI—XIII вв. существовали между Новгородом и Ганзейскими городами (Правда, у нас нет данных, которые позволили бы утверждать, что на Западе в те же годы уже прослышали о Югре и Приуралье, но это кажется тем более вероятным, что в фантастической оболочке, в которой первые вести об этих краях заносились в новгородские летописи, многое должно было быть далеко не чуждым и европейскому средневековью. Рассказ о «немой» меновой торговле с племенами уральских гор новгородский летописец применил к легенде о «поганых народах», заклепанных Александром Македонским, столь знакомой в то время на Западе, она вызывает в памяти и скандинавский миф о северных духах — римфурсах, отделенных от центральной части земли высокой стеной, которую они беспрестанно угрожают разрушить 59, можно сравнить также предание о падающих с неба белках, записанное в Ипатьевской летописи под 1114 г со слов «старых мужей», ходивших за Югру и Самоядь, с аналогичными рассказами, повсеместно распространенными на скандинавском Севере вплоть до XVI— XVII вв., когда они вызвали в Швеции даже несколько ученых исследований 60, русское сказание о гибели чуди, известное и лопарям, и самоедам, и даже енисейским юракам, — с западными легендами об «антских» людях 61. Исследователи все чаще говорят в настоящее время не только о заносах в новгородскую Русь западного легендарного предания, но и об обратной эпической волне, получая от западных купцов легенду о св. Брандане и островах блаженных, новгородцы могли отдавать им в обмен свои рассказы о Югре, как отдали в западный эпос «Илияса русского» вместе с Васильем Буслаевым в обмен на «поганого злого Дедрика» Бернского. В XI в. Адам Бременский, рассуждая о Веси и других финских племенах новгородского севера, применяет к ним старые сказки о песиглавцах и людях с лицом на груди, но делает при этом характерную ссылку «На Руси их часто можно видеть пленными» 62, несомненно, что в данном случае рассказы русских купцов и были источником его географических вымыслов, которым он лишь придал более традиционную, «классическую» форму. Еще в XVI в иноземный мореходец заинтересовался старой русской этнографической статьей, по-видимому, новгородского же происхождения, для тех же лет обмен опытом странствовании между иноземными купцами и русскими промышленниками засвидетельствован рядом иностранных и русских источников 63, поэтому нет ничего неправдоподобного и в том, что это могло случаться и раньше.). Ведь и в более древние времена Западная или, по крайней мере, Северная Европа через Русь получала азиатские товары, о чем, по словам Расмуссена, «говорит каждая страница скандинавской саги», а вместе с товарами шли и легендарные географические сведения о странах далекого Востока. Династические и культурные связи скандинавов с Древней Русью обеспечили им пути в Византию и в Поволжье, где они столкнулись с прикамскими булгарами, хозарами и арабами; теперь предания о богатствах «Биармии» влекли норманнских удальцов в том же направлении, куда в поисках пушнины для торговли с немецким «Заморьем» двигались и новгородские дружины 64. Вместе с «собольми и горностальми и черными кунами и песцы и белыми волкы», спрос на которые все возрастал на рынках немецкой Прибалтики, на Запад могли передаваться и рассказы о тех краях, где добываются эти драгоценные товары 65, и куда, забираясь все далее на Восток, непроходимыми «пропастьми, снегом и лесом» упорно шла новгородская колонизация.
Монгольское завоевание если и не совсем замкнуло Русь от Запада, то во всяком случае сильно ослабило их культурный взаимообмен; прежние центры ее транзитной торговли с Востоком переместились или потеряли былое значение. Русь сама превратилась теперь в часть огромной «Татарии», о путях куда говорили, как о слухе темном и загадочном. Еще для Марко Поло «Великая Россия» соседит со «страною мрака», о которой он знает лишь восточные предания. Для русских же завоевание сыграло совсем обратную роль: [L] оно открыло им просторы Азии, предоставив постоянный доступ на юго-восток, не только в среднеазиатские ханства, но также и в Индию; географический горизонт расширялся 66, постепенно захватывая и северные части материка, куда, вслед за ликвидацией татарского погрома и образованием нового государственного центра, должна была в конце концов направиться вторая волна русской колонизации. Как много могли бы узнать европейцы от русских в эти столетия распада прежней государственности и ослабления с ними торговых и культурных взаимоотношений! Русские исходили тогда всю Азию до самого Китая; в Батыевой столице Сарае было так много русских, что там в 1269 г. учреждена была русская епархия; монголы целыми тысячами приводили русских пленников в Китай, так что в начале XIII в. последних было много в гвардии богдыхана; между тем на Севере новгородцы все прочнее утверждались в своих заволочских колониях, постепенно осваивая обширный край и вступая порой в столкновения с вассалами Золотой Орды, которые оказывали сопротивление распространению их владений. Но в этот период, как мы уже видели, на Запад не проникало никаких известий об азиатском Севере. По путям европейских посольств в Каракорум шли только сведения о Средней Азии и отчасти о Дальнем Востоке; по указанным выше причинам Северная Азия выпадала из круга внимания; рассказы русских некому и незачем было слушать. В 1240 г. Матфей Парижский еще мог записать в свою хронику свежие вести о монголах от русского беглеца; позднее европейские легаты к монголам постоянно сталкивались с русскими по дороге в ханские ставки (Плано-Карпини пользовался русскими проводниками до Волги, у хана Гуюка встретил русского золотых дел мастера Козьму), но слушали только монголов.
Зато, когда возникло Московское государство и к нему возбужден был на Западе интерес, там быстро заметили и Сибирь. Уже в середине XV в. Москва предпринимает ряд походов на вогуличей, югричей и остяков; наиболее важные из них относятся к 1465, 1483 и 1499 гг. Поход 1483 г. приводит московское войско уже к низовьям Оби; по-видимому, именно этот поход и был причиной распространения на Западе слухов о новых землях 67. Николай Поппель, тотчас по возвращении своем в Германию, послал кого-то на северо-восток от Москвы, чтобы привезти оттуда человека из племени вогулов, «питающегося сырым мясом», и живого лося для германского императора Фридриха III. В 1492 г. явился в Москву некий Михаил Снупс с письмом к Ивану III от императора Максимилиана и эрцгерцога австрийского Сигизмунда с целью изучения России и совершения путешествия на восток до р. Оби. Великий князь, однако, не отпустил его из Москвы, ссылаясь на те опасности, которым путешественники подвергались в этом отдаленном крае. В ответной грамоте о Снупсе писали в Москве: «И просил нас про то, чтобы мы отпустили его до дальних земель нашего государства, иже есть под востоком на великой реце Оби, и мы его там не отпустили за великое расстояние далечего пути, занеже и наши люди, которые ходят тамо по нашу дань, и они проходят до тех наших земель с великим трудом за неудобность пути». Карамзин предполагал, что великий князь не позволил Снупсу ехать дальше, будто бы опасаясь его как [LI] соглядатая, другие исследователи, напротив, отнеслись с полным доверием к мотивировке ответной грамоты и полагали, что в Москве действительно опасались, «как бы человек императора германского не погиб среди невзгод далекого пути и среди враждебно настроенного населения зауральских земель»: «Сами русские еще не были полными хозяевами в зауральской стороне и располагали слишком неточными географическими и прочими сведениями об этом крае» 68 (Западных известий о путешествии Снупса, его замыслах и причинах неудачи, равно как и следов его реляций обо всем этом, вероятно, представленных им по возвращении из Москвы, сколько мне известно, не сохранилось. Аделунг высказал предположение, что «подлинное донесение Снупса находится в Вене или Инсбруке», но оно не подтвердилось. Проф. Otto Stoloz, директор исторического архива в г. Инсбруке и лучший в настоящее время знаток тирольской истории, по моей просьбе, любезно произвел тщательные поиски в этом архиве, но каких-либо следов имени Снупса в нем не нашлось, древнейший документ собрания, относящийся к России, датирован лишь 1514 г. и представляет собою письмо на русском языке к императору Максимилиану (Urkunde Nr. 6411): по мнению проф. Штольца, сведений о Снупсе нет и в других архивах Австрии; кроме того, вместе с проф. К. Бруннером он полагает, что Снупс был родом не из Инсбрука и даже, вероятно, не тиролец, о чем ясно свидетельствует его имя.). Однако еще через несколько десятков лет р. Обь стала уже фигурировать на европейских картах: она изображена первый раз на карте данцигского сенатора Антония Вида, составленной между 1537—1544 гг., и вскоре затем на копии ее у базельского космографа Себастьяна Мюнстера, мы видим здесь «Золотую бабу» с поклоняющимися ей «абдорами»; недалеко от устья какого-то притока Оби (по-видимому, Иртыша) на карте отмечен уже и город Сибирь 69. Хотя на карте Герберштейна 1549 г. Обь вытекает из огромного «Китайского озера», но зато у него является Урал под названием Пояса земли, впервые под собственным именем выступает Иртыш и города Тюмень и Тером (Иером) — будущее Верхотурье. Очевидно, как ни старалось московское правительство закрыть иноземцам все пути и способы для изучения северо-восточных окраин русского государства, это не удавалось: знакомство с ними все подвигалось вперед.
На первых порах европейские ученые ловили заезжих на Запад русских людей и там расспрашивали их обо всем, что их интересовало; затем они осмеливались заводить нужные беседы и в самой Москве, разыскивая и опрашивая очевидцев и бывалых путешественников; вслед за тем они делали попытки и самостоятельно проникнуть в Сибирь. Германия получила ранние известия о России еще в 1488 г. от Н. Поппеля, а с 1489 по 1492 г. от Юрия Траханиота, Халепы, Аксентьева, Кулешина, доктора Торна, Яропкина и Курицына 70; от русских военнопленных в Польше Матвей Меховский ок. 1517 г. смог разведать о Башкирии, Югре и местностях, лежащих северо-восточнее Уральского хребта; в 1519 г. эти данные император Максимилиан поручил проверить своим послам — Франческо да-Колло и Антонио де-Конти — и последним через посредство живущих в Москве иноземцев удалось завести знакомство с уроженцами югорской земли и раздобыть от них кое-какие нужные сведения; через несколько лет Павел Иовий в Риме записывал рассказы Дмитрия Герасимова об отдаленных народах, живущих у Северного океана; у Рамузио мы находим указание, что какой-то русский, показывая итальянскому ученому карту, объяснял, что по Ледовитому морю может быть [LII] можно проехать до островов и земель, где растут пряности, т. е. до Индии: «Это мог быть Василий Власий, возвращавшийся с кн. Ярославским-Засекиным из Испании, а если не он, то тот же Дм. Герасимов». В те же годы австрийский посол Сигизмунд Герберштейн переводит в Москве «Русский дорожник» с описанием путей на Печору, в Югру икр. Оби, «сохраняя и те названия местностей, какими они именуются у русских». Вскоре после того, как труд Герберштейна выходит в свет (1549), открывая новую эпоху в изучении Восточной Европы и быстро распространяясь по всему Западу в подлиннике и переводах, англичанин Рич. Джонсон буквально переводит, лишь с некоторыми пропусками баснословных подробностей, русскую этнографическую статью «О человецах, незнаемых в восточной стране», где говорится о самоедах, «молгонзеях» — юраках и других племенах, живущих по берегу студеного моря.
Характерно, что итальянцы все меньше принимают участия в исследовании этих стран и руководящая роль в этом отношении переходит сначала к англичанам, затем к голландцам и, наконец, к немцам. Это произошло не случайно. Открытие новых стран на крайнем Западе и Востоке повлекло за собой колонизацию заокеанских территорий и послужило толчком для мирового обмена. Глубокие хозяйственные изменения во всех странах были неизбежны. Открытие морского пути в Индию вызвало перемещение торговых центров и привело к крушению монополии в посреднической торговле арабов и итальянцев. Падение экономической мощи в Италии в эпоху Чинквеченто (XVI в.) обусловлено было рядом и других причин: «Завоевание Константинополя турками внесло много неожиданных трудностей в левантскую торговлю Италии. Открытие Америки и морского пути в Индию отдало дело снабжения европейских рынков пряностями в руки португальцев, испанцев, а потом и немцев. Войны, начавшиеся итальянским походом Карла VIII и кончившиеся отторжением королевства обоих Сицилии и Ломбардии, внесли разорение в страну» 71. Италия постепенно теряла руководящее значение в системе европейского капитализма, принадлежавшее до той поры ее двум наиболее мощным державам — Флоренции и Венеции; начиналась феодальная реакция; итальянская торговля замирала, все реже высылая своих торговых агентов на запад и восток. Рафаэль Барберини, ездивший в Москву при Иване Грозном (1565), смог рассказать о Сибири почти только то, что находится и у Герберштейна; А. Гваньини прожил большую часть жизни в Польше: отдаленный Север понемногу переставал занимать итальянцев; этому прибавилось то, что на итальянцев, как и на других католиков, все больше косились в Москве.
Португалия, сделавшаяся самостоятельным государством (1415—1512) и уже в начале XVI в. предпринимавшая смелые морские путешествия на Молуккские острова и в Китай, а затем и Испания, экономический и политический расцвет которой падает на XVI столетие, слишком захвачены были успехами своих открытий на западе, юге и востоке, чтобы заинтересоваться далекими северными морями. Северная Азия не представляла для них никакого интереса, тем более что и дипломатические сношения Испании с [LIII] Московским государством были случайны и редки 72; в эту пору Испания владела еще всеми нужными для своего процветания торговыми путями. Португальский пират Пинто (1544), попавший в Японию и Китай и встретивший там «московитов», о самой Московии имел весьма смутное представление; по-видимому, именно китайцы рассказали ему о далекой «стране Москобии», равно как и об «алеманах»; если, как предполагают, Пинто и знал уже кое-что о Сахалине, то Сибирь осталась ему неизвестной вполне 73. Можно привести здесь и другой любопытный пример: автор «Дон-Кихота» М. Сервантес для своей «северной повести» — «Персилес и Сехизмунда» — в поисках северного колорита обратился к «Истории северных народов» шведа Олая Магнуса и голландской книге Г. де-Фера о путешествии для открытия морского пути к устьям Оби и Енисея; испанской литературе север Европы и Азии остался совершенно неизвестным 74.
Иное дело — англичане и голландцы. С середины XVI в. начался ряд их настойчивых попыток проникнуть в Сибирь, и эти предприятия живо заинтересовали правительства этих стран и наиболее энергичные круги торговой буржуазии.
В Англии, шедшей чрезвычайно быстро по пути капиталистического развития, проблема экспорта и завоевания новых рынков сбыта уже к середине XVI в. стала важнейшей задачей. Английские компании «странствователей-купцов», занимаясь вывозом английского сукна, подражая Гамзе, учреждают коммерческие подворья за границей в целях развития своей торговли и устранения иностранного посредничества в ней. Предотвращая упадок экспорта, который неизбежно грозил бы стране экономическим кризисом в случае дальнейшего развития морского могущества соседней Испании, Англия ищет новых стран для установления с ними торговых сношений. Естественно, что первые экспедиции вновь учрежденного «Общества купцов, искателей стран, земель, островов, государств и владений, неизвестных и доселе не посещаемых морским путем» отправляются на северо-восток, в те области, которые не находятся в сфере влияния соперничающей с Англией морской державы. В 1553 г. три английских корабля, плывя по тому же пути, по которому много веков назад Охтере (Отер), обогнув Нордкап, достиг устья Двины или Мезени (890 г.), попадают в Белое море. Вскоре завязывается интенсивная торговля англичан с Россией при помощи специально учрежденной для этого «Московской компании». Английским купцам быстро удается добиться права монопольной торговли с Россией ими «открытым» путем, разнообразные привилегии, которые они то и дело получают в Москве, обеспечивают интенсивность коммерческих, а отчасти и культурных связей между государствами Ивана Грозного и Елисаветы. Одна цель оказалась, таким образом, достигнутой. Но вместе с тем англичане не оставляют мысли и о проникновении в Китай Северным морским путем, первая попытка к чему открыла для них Московию. Хозяйничая на Белом море, они одну за другой отправляют морские экспедиции на восток с разведочными целями, и хотя они и терпят при этом неудачи, но, вместо оказавшегося недоступным Китая, они открывают для себя Сибирь, которая также сулит немалые [LIV] торговые выгоды. Как ни ограничивает любопытство англичан московское правительство, но в деле изучения прибрежной полосы Северной Азии им вскоре же удается сделать замечательные успехи 75.
Английская торговля в России идет долго, правда, с временными перерывами и осложнениями; даже смутное время почти не отражается на ней; только английская революция 1648 г. дает чисто внешний повод к ее ликвидации. В действительности к этому времени голландцы уже совершенно вытесняют из Московии англичан 76. И для этого имелись весьма важные основания. Завоевав свою независимость от Испании, Нидерланды пережили могучий хозяйственный подъем. В первой половине XVII в. их торговый флот занял первое место в Европе, превратив эту торговую республику в центральные склады зернового хлеба, вина, леса, кораблестроительных материалов, наконец, и колониальных товаров. Они предпринимали дальние плавания, основывая заокеанские колонии и забираясь в Ост- и Вест-Индию. Недаром голландская «Ост-Индская компания» (1602) — торговое и арматорское предприятие — сделалась как бы прообразом всех европейских акционерных обществ XVIII в. Голландцы рано попадают и в Россию, причем их, как и англичан, особенно интересуют здесь окраины государства — Поморье, Волга и Каспий как пути на азиатский Восток. Еще в 1589 г. голландец Лука Энгельстадт представил нидерландским генеральным штатам записку, в которой рекомендовал, не смущаясь английской монополией, добиться заключения специального договора на право торга внутри русского государства. С тех пор число голландцев в Москве все более увеличивалось. Уже к началу 20-х годов XVII в. упадок английской торговли за счет голландской сделался вполне очевидным: в 1618 г. в Архангельский порт пришло, например, только 3 английских, но 30 голландских кораблей, в 1635 г. — 1 английский и 11 голландских. «Если не представится какого-нибудь случая, то компания их (англичан) рухнет еще в этом году», — предсказывал И. Масса еще в 1619 г., и он ошибся только на несколько лет. Мало-помалу и в деле изучения России, в частности и Сибири, англичане должны были уступить первенство голландцам.
Число немцев в России — военнопленных, купцов, мастеров — также все возрастало, особенно усилившись после того, как в Москву хлынула волна эмиграции из немецких земель, разоренных 30-летней войной (в кон. XVII в. их уже насчитывалось здесь свыше 18 000). Следует еще раз напомнить, что и немцы, и шведы, и датчане имели сюда сравнительно легкий доступ как протестанты; нуждаясь в иноземной технической силе, Москва закрывала глаза на вероисповедные различия, однако к католикам, особенно после смутного времени, все еще оставалась глухая неприязнь и упорное недоверие; отчасти в силу и этой причины завязавшиеся было в конце XVI в. через Беломорским путь торговые сношения Москвы с Францией вскоре почти совершенно сошли на нет. Через посредство англичан и голландцев, а с конца XVII в. и немцев, Европа и получила главным образом новые географические данные о Сибири. Легко видеть, что торговые интересы руководили всеми разведочными предприятиями иноземцев в России; это определяет некоторую специфическую односторонность их известий; тем не менее они оказались чрезвычайно важными и для географической науки. [LV]
VIII
Спутник Ченслора Стефен Бёрро, возвратившись в Англию, принял поручение компании вновь отправиться в северные моря для открытия путей на восток; в надежде пробраться к Оби, летом 1566 г. он достиг Канина Носа, Югорского Шара, Новой Земли, Вайгача и Карских Ворот. Путешествия Берро вызвали к себе большой интерес, впервые ознакомив англичан с самоедами и рассказами русских о сибирских берегах. В те же годы Ант. Дженкинсон, замышляя сухопутное путешествие в Китай, выхлопотал себе проездную грамоту через русские земли и смог добраться до Бухары (1569 г.), а через несколько лет съездил и в Персию, оставив записки и карту. Освоившись в Архангельске, англичане вскоре же стали пытаться морем и сушей пробиться на восток: по поручению А. Марша, русские мореходы в 1584 г. предприняли путешествие к Оби за пушниной; вскоре Фрэнсис Черри сам ездил на северо-восток, добравшись, по-видимому, до Северного Урала. В эпоху смуты, пользуясь разрухой, безвластием и ослаблением контроля, англичане попробовали завязать непосредственные сношения с такими северными центрами, как Пустозерск, с целью добраться оттуда и в Сибирь; об этом мы знаем из известий Джосиаса Логана и В. Персглоу, которые в 1611 г. смогли описать путь к Оби через Югорский Шар и получить сведения об Енисее, Пясине и Хатанге, а может быть даже и об Амуре. Рич. Финч тогда же успел собрать данные не только о Енисее и только что основанном Туруханском «зимовье», но и единственные в своем роде известия о расселении в приенисейском крае тунгусов, остяков и кетов. Джон Меррик тотчас же по возвращении И. Петлина из путешествия в Монголию и Китай смог достать и отправить в Англию его отчет об этом. Все это очень скоро смогло сделаться достоянием науки и побудить к дальнейшим исследованиям; большинство английских известий, не исключая даже самых кратких и малозначительных сообщений, частных писем и случайных записок, напечатал Рич. Гэклейт в своем знаменитом труде и его продолжил С. Перчез. Из этих книг теперь полными руками смогли черпать и ученые-географы, и составители карт, как, например, Меркатор, и популяризаторы науки, как, например, Д. Мильтон, и беллетристы: еще в начале XVIII в. к ним обращался Д. Дефо при обработке второй части своего романа «Робинзон Крузо» (1719), в которой он заставил своего героя проехать Сибирь по дороге из Китая в Архангельск.
Не менее важными для географической науки оказались и те известия, которые доставили в Европу голландские путешественники. Брюссельский уроженец Оливье Брюнель, служивший у Строгановых, ездил в Сибирь и потом поделился своими наблюдениями и дальнейшими замыслами открытия новых стран с Меркатором. Нидерландский купец Б. Мушерон долго лелеял мысль о снаряжении экспедиции для открытия северо-восточного прохода, чтобы разрешить ту задачу, с которой не могли справиться англичане, и по его совету нидерландское правительство в 1594 и 1595 гг. отправило туда корабли Баренца и К. Ная. Хотя и они не достигли цели, но, подобно англичанам, голландцы смогли все же собрать интересные сведения о плавании русских промышленников вдоль сибирских берегов до Оби и «Гилисси», т. е. [LVI] Енисея. И опять-таки собранные ими данные тотчас же смогли попасть в научный оборот: обе экспедиции описаны в книгах Геррита де Фера (1598) и Яна фан-Линсхотена (1601). А еще через 10 лет в Амстердаме появилось уже «Описание страны самоедов в Татарии» И. Массы (1612), написанное на основании материалов, не без труда добытых в Москве, и содержавшее в себе первый исторический очерк завоевания русскими Сибири и описание путей, ведших туда из Москвы. Исторически с этими первыми голландскими исследованиями Сибири связаны и работы Н. Витсена, приезжавшего в Россию в 1664 и 1665 гг., а затем в течение 30 лет путем переписки и расспросов неутомимо собиравшего разнообразные материалы о Сибири; они увидели свет на пороге нового века (1692; изд. 2-е, 1705) в обширной энциклопедии, или хрестоматии, «Северная и Восточная Татария», открывшей новую эпоху в деле изучения европейцами Сибири.
Для XVII в. меньшее, чем английские и голландские, но все же очень крупное значение имели также труды немецких, датских путешественников, непрерывно расширявших запас сведений о Сибири и наполнявших европейское представление о ней более или менее достоверным фактическим материалом.
Энергичные попытки ознакомления с Сибирью иноземцев не могли не обратить на себя внимание московской власти. Действительно, уже с ранних времен мы видим с ее стороны самые серьезные намерения воспрепятствовать такому ознакомлению: на всякую, даже косвенную, попытку в этом направлении в Москве смотрели с подозрительностью и опаской. А. Маршу в 1584 г. запретили поездку к Оби и отняли купленные там его русским комиссионером меха. Когда английский посол И. Боус в том же году потребовал, чтобы царь открыл англичанам приморские пристани устьев Печоры, Оби, Енисея (Исленди-реки), то последовал ответ, что «тому статись невозможно», так как в этих краях водятся соболи и кречеты, товары слишком дорогие, чтобы их отпускать в английскую землю и Московскому государству «как без того быти». Из договора Б. Мушерона с Зеландскими штатами видно, что он понес значительные убытки в России, после того как здесь распространилась молва о его географических изысканиях: ему запрещено было торговать в России; полагают даже, что «агенты Мушерона, добывавшие сведения о северо-восточных краях, возбудили подозрение московского правительства и были высланы из России». Такой же политики московское правительство придерживалось и в XVII в. Лишь, пользуясь смутою, смогли англичане пробраться и на Печору, и в «Пермский край». Но с восстановлением твердой власти их вновь водворили на старые места и крепко закрыли Поморье от любопытных иноземных взоров. В 1616 г. в Москве получено было письмо тобольского воеводы Куракина, который высказывал опасения, что «немцы» воспользуются морской дорогой от Архангельска до Мангазеи для торговли с сибирскими инородцами; в ответ на это последовал «торговым и промышленным людям всех городов и ясачным самоедам и татарам» крепкий наказ; «чтобы немецких людей на Енисей и в Мангазею никого не пропускали, и с ними не торговали и дорог им ни на какие места не указывали». Когда в 1615 г. в Карской губе снова появились «немецкие люди» — [LVII] голландская экспедиция под командой Корн. Босмана, — московское правительство, получив об этому сведения, снова подтвердило прежние запрещения 77.
Неудивительно, что иностранцы и в самой Москве с великим трудом и опасениями собирали нужные им данные о Сибири. Об этом пишет, например, Масса: по его словам, только дружба с несколькими придворными обеспечила ему успех, однако «они могли поплатится за это жизнью, так как русский народ чрезвычайно недоверчив и не терпит того, чтобы открывали тайны его страны».
Получение необходимых сведений требовало энергии, изворотливости, настойчивости, связей, а главное денег; последние зачастую открывали все. Еще Герберштейн смог достать и перевести «Русский дорожник», вероятно, официального происхождения. Умудрялись доставать даже карты. Чертеж Сибири П. Годунова (1667) в следующем же году по его составлении мог скопировать швед Клас Прютц, бывший в Москве с посольством Кронемана, «настолько хорошо, — по его собственным словам, — насколько это было возможно сделать с плохо сохранившегося оригинала, данного мне лишь на несколько часов кн. Иваном Алексеевичем Воротынским, с тем, чтобы я его только посмотрел, но отнюдь не вычерчивал»; ту же карту скопировали швед Эрик Пальмквист и немец А. Шлейсинг в 1690 г. 78 Интересную карту Сибири скопировал и иезуит Ф. Авриль по оригиналу, хранившемуся в Посольском приказе и потом утерянному, а в одной из московских «канцелярий» ему удалось достать даже записки Николая Спафария, ездившего с официальным поручением в Китай (1675—1677); здесь Авриль нашел весьма важное для него описание шести дорог из Москвы в Китай. «Все это, — замечает Пирлинг, — по московским понятиям должно было оставаться государственной тайной. Сам Спафарий, когда его назначили приставом к Де-ла-Невиллю в 1689 г., охотно рассказывал про Китай, но точных данных не давал, якобы из опасения батогов». Другой иезуит — Франциск Эмилиан, миссионер в Москве, — рассказывая в письме о самоуправствах одного из сибирских воевод, прибавляет: «Я имел все это дело из канцелярии (за деньги ведь можно иметь все), но у меня не было переводчика, который мог бы списать это» 79.
Конечно, у заезжих в Московию иностранцев находились и другие, более легальные способы для увеличения своих познаний: сталкиваясь с бывалыми людьми или приезжими в Москву туземцами далеких сибирских окраин, они расспрашивали их и записывали полученные ответы в свои дневники и отчеты. Барберини «разговаривал и даже ел с двумя охотниками, которые были при дворе, по случаю привоза своей обычной дани государю» и, если верить ему, именно от них записал рассказ о лукоморцах; Флетчер беседовал с самоедами; Олеарий, ожидая своей очереди на аудиенцию к царю, «пустился в разговор» с самоедами, приехавшими в Москву для той же цели: «Они говорили откровенно и понятно, отвечая на вопросы вполне достаточно, так как они хорошо понимали русский язык, на котором я обращался к ним через моего переводчика». Еще больше получали иноземцы от русских промышленников и торговых людей, которые в простоте сердца охотно [LVIII] делились с ними своими знаниями, видимо, и не подозревая, какое те сделают из этого употребление. «Лодейник» Лошак, простосердечно обещавший Стефену Бёрро, в случае благоприятной погоды, сопровождать английский корабль до Оби; письмо русских промышленников к А. Маршу и его русский служащий по имени Богдан, которого за грехи хозяина отправили в Москву, заключили в тюрьму и там «высекли, продержав долгое время»; собеседники Фрэнсиса Черри, от которых он слышал многие рассказы о восточных краях и которых считал «великими путешественниками»; «Абрам Михайлович» — таможенный чиновник г. Сургута, посвятивший английского купца в таможенные обороты этого города; некий Филат, сообщивший тому же англичанину все то, что он знал о тунгусах — все это яркие примеры того значения, какое для иностранцев в деле познания Сибири имели русские сообщения. Логан, рассказывая о рыбных богатствах Оби, замечает: «Но местные жители и русские не хотят, чтобы мы туда ехали». И между тем его дневники полны рассказов этих самых русских. Все они, сами того не зная, творили великое дело созидающейся географической науки. Лишь редко, уже на исходе XVII в., мы встретим у русских, сообщающих иностранцам сведения о Сибири, не проявление корысти или наивного легкомыслия, а попытку сознательного содействия восстановлению географической истины. Ф. Авриль рассказывает о встрече в Москве в 1689 г. с русским воеводой И. А. Мусиным-Пушкиным, который предложил французскому иезуиту свою теорию о причинах сходства туземцев американских островов с жителями р. Колымы и которого последний характеризует как «одного из умнейших людей, каких только видал я, в совершенстве знающего все земли за Обью, так как он долго был интендантом в канцелярии сибирского приказа» («... intendant de la chancellerie du departement de la Siberie... ») 80. К подобным же помощникам науки следует причислить многочисленных русских корреспондентов Витсена: московский живописец Станислав Лопуцкий шлет Витсену в Амстердам новую карту русского севера 81; от «некоего господина, проживавшего в Архангельске», Витсен получает «описание самоедов Новой Земли», из Соликамска — сведения о путях из Сибири, из Тобольска — сообщение «относительно русского христианства в Китае и про калмыцкого государя Бушухту-хана»; из Селенгинска в 1686 г. ему пишут письмо про проезд через Байкал; даже из Мангазеи присылают «известие о самоедах». «Корреспонденты Витсена принадлежат к самым разнообразным слоям русского общества, начиная от самых высоких сфер. Описание некоторых областей Сибири было для него написано "одним знатным русским боярином, объехавшим их в 1689 г. "; от думного дьяка А. Виниуса, заведывавшего Сибирским приказом, он получал официальные документы, вроде статейных списков И. Ф. Байкова и Ф. А. Головина, "Сказки" Владимира Атласова или грамоты китайского императора Кан-Си» 82.
Корреспондентами Витсена и других европейских ученых и писателей были, однако, не только русские, но и иноземцы; помимо иностранных купцов это были «иноземцы на русской службе», которые наводнили Россию в XVII в. Нельзя не учесть и их важной роли в деле распространения на Западе известий о Сибири. Таких иноземцев можно разбить на несколько категорий: [LIX] военнослужащие, пленные и ссыльные, «техническая интеллигенция» вроде «рудознатцев» и врачей.
Еще в XVI в. в эпоху счастливых для Москвы войн Ивана Грозного с Литвой, Ливонией и Швецией и в столице, и по другим городам появилось много «пленных немцев» и «литвы», «которых можно было купить, как продажную военную добычу и обратить в крепостную зависимость». За скупкой полонных людей ездили и Строгановы в Москву и Ярославль, и в результате к ним попали «полонские люди немцы и литвяки», по купчим «иманые и купленые» 83; неудивительно, что, снаряжая Ермака в поход за Урал, Строгановы в подмогу его дружине, по словам сибирских летописей, «своих людей даша им, немец и литвы триста человек» 84; немало иноземцев было, вероятно, и в позднейших регулярных войсках, ведших борьбу за овладение Сибирью; так, еще в 1635 г. литовцы и немцы были посланы против бурят 85. В 1633 г. в Тобольске при 552 чел. служилых было 170 иноземцев — литвы, поляков, черкес и немцев; в 1661 г. московское правительство послало в Тобольск многих европейских офицеров, «приказав из городовых служилых людей тобольского разряда устроить пехотный тысячный полк и другой рейтарский пятисотный» 86. Конечно, еще больше иноземцев было среди «полоняников», сосланных в Сибирь; были поляки, литвины, «немцы цесарской земли», немцы ливонские и шведские, даже «один француженин»; в конце 90-х годов XVII в. ссыльных иноземцев в Тобольске было так много, что, по словам Ю. Крижанича, он получал от них там даже заграничные газеты 87. То же наблюдалось и в других городах; так, например, в состав населения Томска в 1623 г. в большое количество пленных поляков и литовцев входило несколько человек и «немцев» 88. Еще в 1607 г. в Сибирь сосланы были 52 немца, и среди них «лекарь Фидлер, не исполнивший обещания, данного царю Василию Шуйскому, отравить Болотникова, защищавшего Тулу» 89. Все эти иностранцы порою делились и на Западе своими сибирскими впечатлениями; так, Иоганн Арнольд Бранд, доктор прав и профессор университета в Дюисбурге, ездивший в Москву в 1673 г. вместе с бранденбургским посольством Иоахима Скультетуса, получил там рукописное описание Сибири от некоего Альбрехта Доббина, «родом из Ростока, который был капитаном шведской службы, затем приехал в Москву и в той же должности отправлен царем в Сибирь, где он провел семнадцать лет» 90. «Я слышал от одного немца, бывшего в ссылке в Сибири и наезжавшего иногда в Югорию, что югры говорят на собственном наречии», — замечает Мейерберг в 1663 г. Интересное описание путешествия в Тобольск в 1666 г. оставил нам и какой-то неизвестный пока по имени немецкий офицер на русской службе; общеизвестно то замечательное «Повествование о Сибири», которое написал бывший в ссылке в Тобольске Юрий Крижанич по поручению датчанина Гильдебранда фон Горна (1680). «Описание Вайгачского пролива» дошло до Витсена «в письме одного служилого человека из верхненемецких земель, который, состоя на службе их царских величеств, побывал в тех местах»; из Лондона ему прислали «Сибирский дорожник», составленный «на английском языке одним военачальником на службе их величеств» 91. Родес доносит шведской королеве Христине о присылке 200 стрельцов Францбекову (т. е. Фаренсбаху, назначенному в [LX] 1648 г. якутским воеводой): «Идет также слух, что решились отправить туда несколько чужестранных офицеров для их предполагаемого путешествия в Америку и чтобы продолжить полное овладение богатой страной, открытой упомянутым Францбековым» 92. Эти примеры можно было бы еще увеличить. Рядом с военными и ссыльными стоит группа иностранных инженеров, мастеров горного дела и врачей, которые также навещали Сибирь или даже подолгу жили в ней. В конце XVII в. «рудознатцев» отправляли «для сыскивания золотых и серебряных руд» в самые различные местности — в Верхотурье, в Тобольск и в Китайский острог 93; о них рассказывает Ю. Крижанич, а один из сохранившихся документов эпохи дает весьма характерную картину из жизни таких рудознатцев, которые, как видно из дел, чувствуя, что в них есть большая нужда, держали себя в Сибири весьма непринужденно: когда послан был из Москвы в Сибирь «для опыта и плавления серебряные руды Михаиле Селин да с ним рудознатный мастер Крестьян Дробыш с товарищи» и «для переводу языка» капитан Калус, первый из них бил челом царю, что Дробыш и Риман «государеву серебряному делу не радеют», а последний «толмачит не в правду», «оба ехали они дорогой мешкотно, с большим прохладом в городех, и дорогою стояли... проводников били и увечили, а на Шуйском яму застрелили из пищали до смерти ямщика, и людем своим табаком торговать велели... у крестян баранов в деревнях имали и по курам стреляли»; он же, Селин, при всем этом «молчал за неволю», чтобы «их, иноземцев, не рассердить» и «делу порухи не учинить» 94. Н. Оглоблин напечатал также весьма любопытную в бытовом отношении «челобитную доктора-немца об отпуске из Сибири» (1702 г.) 95.
Количество иноземного, но уже до известной степени русифицированного населения Сибири, сыгравшего такую громадную роль в деле ее культурного строительства, еще, к сожалению, не учтено, но достаточно здесь назвать хотя бы Дорофея Афанасьевича Траурнихта — этого «немецкого воеводу» («... ein teutscher Woiwode... ») Якутска, как его называет Г. Ф. Миллер 96, или «московского списка дворянина» Афанасья Ивановича Бейтона — мужественного защитника Албазина, который, по словам того же Миллера, был «vom Geburt ein Preussischer oder Polnischer Edelmann», наконец и Андрея Виниуса, московского переводчика и позднее думного дьяка Сибирского приказа 97. Всем им также принадлежит хотя бы косвенная роль в деле передачи на Запад сведений о Сибири. Упоминать ли, наконец, об иноземцах, в звании русских послов ездивших в Китай и составивших быстро распространившиеся в Европе записки, — Спафарии, Елизаре Исбранте? Это были уже предшественники ученых-иностранцев XVIII в. — Мессершмидта, Миллера, Гмелина и Палласа, которым суждено было открыть Сибирь для разностороннего и подлинно-научного исследования.
IX
Так шло изучение Сибири иностранцами вплоть до XVIII в. — при многообразной форме посредничества русских людей — прямыми и окольными путями. В передаче на Запад географических данных об этой стране так или [LXI] иначе принимало участие и московское правительство, и все общество допетровской эпохи снизу доверху — от промышленников и «охочих людей» до знатных бояр, не гнушавшихся общества чужеземцев или падких на денежные награды дьяков московских приказов. Добытые сведения попадали в западную литературу, являлись новыми вкладами в науку землеведения, их использовали при исправлении карт Азии. Значение русских открытий для географического кругозора эпохи подчеркнуто уже давно 98; быстрое освоение русскими громадной территории доныне повергает в изумление исследователей, но они при этом подчеркивают чисто стихийный характер русской экспансии к Тихому океану, которая при культурной отсталости совершавшего освоение «новых землиц» населения не могла будто бы играть никакой цивилизующей роли и принести ощутительные результаты для научной мысли 99. Мы видели, что это не совсем так. Иностранные известия, сохранившие нам имена и рассказы о деяниях русских «охочих людей», рисуют несколько иную картину: не говоря уже о важной роли их посредничества, мы чувствуем в них порою вполне сознательных наблюдателей и рассказчиков, которые знали много больше, чем хотели передавать, и которым недоставало лишь «книжной» культурности, чтобы использовать свои сведения так, как это сделали за них иностранцы. Быть может, именно поспешность освоения новых земель, требовавшая максимальной деловой активности, отвлекала их от изучения и описания того громадного края, в который они входили, однако, плененные своеобразием его людей и природы. «На сем же камени растяху деревие различное: кедри и певга и прочая; в них же жительство имеют зверие розличнии, ови подобии на снедение человеком, ови же на украшение и одеяние риз... Много же и сладкопесневые птицы, паче же и многоразличные травные цветы...; реки тамо бысть пространные и прекрасные зело, в них же воды сладчайшие и рыбы различные множество; на исходящих же сих рек дебрь плодовитая на жатву и скотопитательные места, пространна зело<... >. Горы высокие, дебри непроходимые, утес каменный яко стена стоит и поглядеть — заломя голову; в горах тех обретаются змии великие, в них же витают гуси и утицы, вороны черные и галки серые, орлы и соколы, кречеты и лебеди и иные дикие», — пишет Аввакум. «В том же Сибирском царстве живут люди розноязычни. Первие татаровя, также вогули-чи, остяки, самоедь, лопане, тунгусы, киргизы, калмыки, якуты, мундуки, гвиляги, гарагили, имбаты, зеншаки, сымцы, аринцы, моторцы, тогинцы, сиянцы, чаландасцы, камасирцы, и их много разноязычных людей в том великопространном сибирском царстве... » 100. Многое поражало в Сибири русского пришельца, а он все дальше шел на восток и за ним не могло поспеть и любопытство иноземцев; уже к середине XVII в., менее чем через столетие после походов Ермака, русские дошли до Тихого океана, а в конце того же столетия уже искали за восточным морем «большую землю» — Америку, которая, действительно, и была вскоре найдена сперва подштурманом Федоровым и геодезистом Гвоздевым (1732), а затем Берингом и Чириковым (1741). На границе Аляски и Канады русские встретились с англосаксонцами. Только теперь, со времени отправленных в Сибирь Петром географических экспедиций, могло начаться планомерное изучение завоеванных краев. [LXII]
Итак, именно русские открыли европейцам Северную Азию через посредство иноземцев, бывавших в Москве. Какое значение имеют их известия для науки? Они интересны для нас с разнообразных сторон; они зафиксировали такие факты, о которых молчат русские источники, явившись тем самым важнейшим материалом для истории и исторической географии; они осветили далекие северные просторы, оказав самое значительное влияние на развитие познания земли. Но все же они несколько односторонни: иностранный интерес к Сибири зачастую не был бескорыстным проявлением любознательности, и это не могло не оставить на них своеобразного отпечатка.
Конечно, они далеко не равноценны, хотя каждое известие интересно и характерно в своем роде. Большинство из них принадлежит торговым людям, дипломатам посольств или случайным людям на русской службе. Ученые среди них встречались редко (Герберштейн, Олеарий, Коллинз, Витсен); перед каждым стояла чисто практическая цель. Отсутствие в Сибири дорог, затруднительность сообщения привлекали особое внимание к водным путям как к главным артериям транспорта; неудивительно поэтому, что гидрографические данные стоят в этих известиях почти всегда на первом месте. Далее шли вызванные теми же торговыми надеждами известия экономического порядка — условия сибирских рынков, перспективы сбыта товаров и получения ценного пушного и рыбного сырья; последнее открывало интерес к области зоологии, природных и климатических условий края; у Коллинза (1670), в связи с полученным им естественно-историческим образованием и специфическими интересами его как медика, мы находим уже попытку дать более или менее цельную характеристику флоры и фауны Сибири. На последнем месте, однако, всегда стоял человек: его замечали не так охотно, а иногда и с досадой — отчасти это стоит в связи с поздним развитием антропологии и этнографии как науки. Эпоха великих географических открытий вплотную поставила человека перед загадкой происхождения рас и эволюцией культурного развития. Однако еще не скоро европейцы смогли отказаться от чувства культурного превосходства над туземными племенами Америки, Африки и Азии для объективной оценки и непредвзятой точки зрения 101. Это столь же явственно сказывается и в приводимых известиях европейцев о туземных племенах Сибири: они однообразны и часто мало интересны. Авторы нередко ограничиваются самыми шаблонными отзывами: сибирские жители составляют «варварское и дикое племя»; это люди «дикие и даже совершенно варвары»; лишь изредка проглядывает стремление объяснить, почему в них больше «звериного, чем человеческого»: «Поскольку леса заполняют эти земли, люди стали одичалыми и озверелыми». Шлейсинг дает уже самую отрицательную характеристику как туземного, так и русского населения в Сибири. Среди всех этих высокомерных отзывов, основанных не столько на собственных наблюдениях, сколько на оценках предшествующих писателей, попадаются, однако, очень любопытные указания, которые с пользой для себя используют историк и этнограф: таковы, например, английские известия о расселении туземных племен по Енисею, этнографический этюд Флетчера о самоедах с зачатками антропологического анализа, рассказы Массы о тунгусах, другие голландские и английские известия о самоедах и др. Анонимный [LXIII] путешественник в Тобольске в 1666 г. приводит в своем сочинении уже довольно подробные этнографические описания тобольских татар, бухарцев, калмыков, вникая в их внешний быт (одежда, жилище, пища) на основании систематически производившихся наблюдений. Естественно, что характеристика языка сибирских туземцев должна была особенно затруднять иностранцев; лингвистические изучения в Европе только начинались 102; поэтому в этом отношении все приводимые известия не дают почти никакого материала. Мы находим в них самые неопределенные данные, вроде, например, свидетельства, что «княжество Сибирь» говорит «особым языком» или что туземцы «не владеют общепонятной речью», «лишены способности членораздельной речи» и т. д. В отдельных случаях подчеркивается разнообразие языков, на которых говорят в Сибири или даже различие языков в пределах одного и того же этнографического целого (интересно указание А. Доббина на три различных племени остяков, «из которых одно почти не в состоянии понять другое»); попытки сообщить отдельные туземные слова или определить их смысл еще явно неудачны. И в этом случае анонимный путешественник в Тобольск дает гораздо больше, чем остальные источники, так как он приводит небольшие словарики «пермских» и «татарских» слов на основании собственных записей. Конечно, чем ближе подвигаемся мы к XVIII в., тем разнообразнее и обширнее становятся рассказы иностранцев о Сибири. В общем же все приводимые нами источники дают несомненно богатый и очень разнохарактерный материал, ценность которого можно учесть лишь в специальных исследованиях.
В XVIII в. Гмелин писал, что к тому времени Северная Азия оставалась еще «погруженной для географов в глубокий мрак». Этот вывод должен быть теперь несколько ограничен; в действительности во многих отношениях она сделалась им известна значительно раньше, пусть медленно, но неуклонно превращаясь из страны легенды и вымысла в страну вполне реальных географических очертаний и постепенно наполняясь все более богатым содержанием, которое нельзя игнорировать при современном изучении Сибири.
Текст воспроизведен по изданию: Сибирь в известиях западно-европейских путешественников и писателей, XIII-XVII вв. Новосибирск. Сибирское отделение Российской академии наук. 2006.
Комментарии
1. Бартольд В. История изучения Востока в Европе и России. — Изд. 2-е. — Л., 1925. — С. 391. Ср.: Миддендорф А. Путешествие на север и восток Сибири. — СПб., 1860. — Ч. 1, отд. 1. -С. 29.
2. Клингер В. П. Сказочные мотивы в истории Геродота // Университетские известия. — Киев, 1902. — № 11. — С. 87—88; 1903. — № 3. — С. 199-200. Реальную основу этой легенды пытался, однако, подчеркнуть еще В. Н. Татищев (История российская. — М., 1768. — Кн. 1. — С. 105—106): «Сия басня мню от того сложена, что для трудности перехода [через Урал] <... > мало в ту страну ходили, а особливо зимою для множества снегов проход кроме лыжей был неудобен <... >. И как люди тамошние в то время не выходили, то сложили, якобы они все то время спят. Сию басню Плиний шестимесячным днем утвердить прилежал <... > и может у калмык южных гор от Сибири Алтай шестимесячные от того названы».
3. Клингер В. П. Указ. соч. - С. 199.
4. Tomaschek W. Kritik der aеltesten Nachrichten iiber den Skythischen Norden // Sitzung-sberichte der Philosophisch-historischen Classe der Kayserl. Akademie der Wissenschaften. — Wien, 1888. - Bd 116. - S. 780-815; Bd 117. - S. 1-70; Мищенко Ф. Известия Геродота о внескифских землях России // ЖМНП. — 1896. — № 12. — С. 103-124; Matzat H. F. Ueber die Glaubwuerdigkeit der geographischen Angaben Herodots ueber Asien // Hermes. — 1882. — Bd 6; Браун Ф. А. Разыскания в области гото-славянских отношений. — СПб., 1899. — С. 84—85, 87—88; Marquart I. Osteuropaеische und ostasiatische Streifzuege. — Leipzig, 1903. — S. 54. А. И. Покровский (Геродот та Аристей // Юбклейний зб. на пошану Д. I. Багалiя. — Киiв, 1927. — С. 323—340) значительно ограничил смелые догадки Томашка. Отдельные замечания см. в статье: Hennig R. Der Araxes des Herodot — die Wolga // Petermanns Mitteilungen. - 1929. - H. 7-8. - S. 169-174.
5. Heeren A. H. L. Ideen ueber die Politik, den verkehr und Handel der vomehmsten Volker der Alten Welt. — Gottingen, 1824. — Th. 1, abt. 2. — S. 264; Мищенко Ф. Указ. соч. — С. 118-119; GlagischA. Die Hyperboreer und die alten Chinesen: Eine historische Untersuchung. — Ostrowo, 1866.
6. Такое мнение высказано недавно в статье: Hennig R. Ein Kapitel zur Klasstellung antiker Wirtschaftsgeographie // Rheinisches Museum. — 1930. — Bd 72. — S. 328 ff. Весьма убедительную критику основных положений Р. Хеннига представил проф. Б. В. Варнеке в докладе, читанном на секции археологии ВСОРГО в Иркутске в мае 1931 г. и, к сожалению, еще не напечатанном. В. Н. Татищев (Указ. соч. — С. 106) заметил об аримаспах: «Дионисий Периегет вымыслил сие о самоедах, яко для стреляния из лука один глаз жмурят, которое Мартиньер в Лексиконе географическом правильно за басню почел». Еще недавно А. П. Чулошников (Очерки по истории казак-киргизского народа. — Оренбург, 1924. — С. 14) писал о тюрках: «Несомненно ими были аримаспы Аристея, жившие севернее исседонов и еще в VIII в. [!] предпринимавшие походы <... > в бассейн Тарима и в горную область Алтая, где под "грифами", охранителями золота <... > они, конечно, встречались <... > ни с кем иным, как с промышленной народностью чудью [!]». Б. Лауфер (Laufer) в лейденском журнале «T'oung Pao» (Vol. 9. — Р. 452) выводит имя аримаспов из монг. aram-dak.
7. Соболевский А. И. Русско-скифские этюды // Изв. ОРЯС. — 1921. — Вып. 26. — С. 32—33. Другие этимологии Рифейских гор см. ниже; о грифах в греческой литературе и искусстве см.: Клингер В. П. Указ. соч. — С. 163 и след.
8. Ростовцев М. И. Скифия и Боспор: Критическое обозрение памятников литературных и археологических. — Л., 1925. — С. 16-17.
9. Minns E. Scythians and Greeks. — Cambridge, 1913. — Ch. 9. Выводы автора о связи скифского «звериного стиля» с Сибирью, впрочем, ограничены М. И. Ростовцевым (ЖМНП. - 1913. - № 11. - С. 183).
10. Соболевский А. И. Указ. соч. — Т. 27. — С. 289. Сходное мнение высказал и М. К. Фаст (О скифском вопросе // Тр. XIII Археологического съезда. — СПб. — Т. 1. — С. 105): «Гиппократ имеет в виду не южнорусский, а североазиатский край».
11. Brenner О. Nord- und Mitteleuropa in den Schriften der Alten. — Munchen, 1877. — S. 23-28.
12. Клингер В. П. Указ. соч. — С. 89; Латышев В. В. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе. — СПб., 1904. — Т. 2, вып. 1. — С. 55 и след.
13. Riese A. Die Idealisierung der Naturvoelker des Nordens in der griechischen und roemischen Literatur. — Frankfurt a. M., 1875. — S. 7. Ср.: Ростовцев М. И. Указ. соч. — С. 89 и след.
14. Бартольд В. История... — С. 41 и след.
15. Ростовцев М. И. Указ. соч. — С. 87-88.
16. Плиний рассказывает, что Патрокл проехал из Индии Восточным и Северным океаном в Дирканское (Каспийское) море, заставляя его, таким образом, открыть северо-западный проход, но из Страбона мы знаем, что Патрокл лишь считал возможным такое путешествие; это мнение разделял и Страбон (Neumann K. J. Die Fahrt des Patrokles auf dem kaspischen Meere // Hermes. — 1884. — Bd 14. — S. 180-181). Анализ сведений Страбона о Северной Азии: Cuno J. Forschungen im Gebiete der alten Voelkerkunde. — Berlin, 1877. — Bd 1. — S. 114 f. О причинах этого ошибочного представления о Каспийском море существуют различные догадки; см., напр.: Sieglin und Philipp. Berliner Philologische Wochenschrift. — 1915. — S. 1216; по мнению Парча (Partsch) (Ztschr. der Gesellschaft fur Erdkunde zu Berlin. — 1918. — H. 1. — S. 70), наличие в нем тюленей способствовало мысли, что оно соединяется с океаном.
17. Дитмар Б. География Эратосфена // Землеведение. — 1929. — Т. 31, вып. 4. — С. 273-296.
18. Bunbury E. A History of ancient Geography. — London, 1883. - Vol. 2. — P. 596, 597.
19. Mannert K. Geographie der Griechen und Romer: der Norden der Erde. — Leipzig, 1820. - S. 483 f.
20. Ibid. - S. 484-485.
21. Ibid. - S. 486.
22. Аммиан Марцеллин. История / Пер. Ю. А. Кулаковского. — Киев, 1907. — Вып. 2. — С. 188; Ростовцев М. И. Указ. соч. — С. 82-83.
23. Dieterich К. Byzantinische Quellen zur Laender- und Voelkerkunde (5—15 Jahrh.). — Leipzig, 1912. — Bd 1: Einleitung.
24. О теории Космы: Kretschmar К. Die physische Erdkunde im christlichen Mittelalter // Geographische Abhandlungen / Hrsg. von A. Penck. — Bd4, h. 1, — S. 41—46; Winstedt E. O. The Christian Topography of Cosmas Indicopleustes. — Cambridge, 1909. — P. 128 sq; Marinelli G. Die Erdkunde bei den Kirchenvatern // Deutsch von L. Neumann. — Leipzig, 1884. — S. 44—53.
25. Dieterich K. Op. cit. — Th. 2. — S. 133.
26. Веселовский A. H. Русские и вильтины // Изв. ОРЯС. — 1906. — Вып. 3. — С. 121-122; Тиандер Ф. Поездки скандинавов в Белое море. — СПб., 1906. — С. 41, 72. Вопросу о познаниях Иордана о Восточной Европе недавно посвятил статью J. Mikkola — «Die Namen der Volker Hermanarichs» (Finno-Ugrische Forschungen. — 1922. — Bd 15).
27. Кулаковский Ю. К истории Боспора Киммерийского в конце VI в. // Византийский временник. — 1901. — Вып. 8. — С. 10-12.
28. О путешествии Земарха и других византийских известиях: Chavannes Ed. Documents sur les Tou-Kiue (Turcs) occidentaux // Сб. тр. Орхонской экспедиции. — СПб., 1896. — Вып. 6. — С. 233—235. «Эктаг» означает не «Золотую гору», как полагал Менандр, но, вероятно, «Белую гору», под которой чаще всего подразумеваются Алтайские Белки (см.: Bury // The English Historical Review. — 1897. — Т. 12. — P. 426; Клеменц Д. Древности Минусинского музея. — Томск, 1886. — С. 71—72; Толстой И., Кондаков Н. Русские древности в памятниках искусства. — СПб., 1900. — Вып. 3. — С. 7—9). Ср.: Берг Л. Аральское море. — СПб., 1908. - С. 4-6. L. Cahun (Introduction a l'histoire de l'Asie. - Paris, 1896. - P. 58) полагает, что византийцы произвели это название от древнего турецкого корня эк, эги, что значит 'высокий'.
29. Риттер К. Землеведение Азии. - СПб., 1867-1879. - Т. 3. - С. 178; L. Cahun (Op. cit. — P. 115) признал в этом несомненно искаженном византийцами имени имя племени Turkech, или Тургаш, как транскрибирует его Л. Ф. Радлов в своем издании Орхонских надписей. О границе области киргиз в VI в. см.: Бартольд В. Киргизы: Исторический очерк. — Фрунзе, 1927. — С. 10—11; Чулошников А. П. Указ. соч. — С. 27.
30. Кулаковский Ю. Указ. соч. — С. 12—13.
31. Dieterich К. Op. cit. - Th. 1. — S. 20, 22, 23; Бартольд В. История... — С. 51.
32. Византийские известия о праистории Венгрии собраны: Schonbaum H. Die Kenntnis magyarischer Geschichtsschreiber von der altesten Geschichte der Ungam von der Landnahme. — Berlin; Leipzig, 1922. В венгерских хрониках очень неясно говорится о p. Togora, которая течет «пустынными лесами и болотами, мимо снежных гор, где солнце светит в туманах» и наконец вливается «в Северное море» (Симон из Кезы). В «Венской иллюстрированной хронике» у Туроца та же река называется Thogata. Гунфальфи видит здесь воспоминание венгров об Иртыше, который, по Кастрену, называется у остяков Тангат, или Тлангатль (см.: Hunfalfy. Ethnographie von Ungarn. — Budapest, 1877. — S. 185; Marquart J. Op. cit. — S. 59—60; Ляскин Г. Сочинения Константина Багрянородного о фемах и о народах. — М., 1899.
33. Летопись Г. Акрополита // Византийские историки / Пер. И. Троицкого. — СПб., 1863. — С. 63—64; здесь же и выписка из Н. Григоры.
34. Dieterich К. Op. cit. - Th. 2. - S. 24-25.
35. Бартольд В. История... — С. 191.
36. Там же. — С. 34.
37. Marinelli G. Op. cit. — S. 23 f, 28—32. Цитаты из Иосифа Флавия, Иеронима, Про-копия и т. д. см.: Uhlemann М. Ueber Gog und Magog. Sep. — Abdr. — S. 1, a. — S. 266—267. Еврейские писатели о Гоге и Магоге до Мухаммеда: Beer // Ztschr. der deutschen und morgen-landischen Geschichte. — Bd 9. — S. 785-793; Marquart J. Op. cit. - S. 281-282. Ср.: Веселовский А. Н. Южно-русские былины // Сб. ОРЯС. — СПб., 1885. — Вып. 36. — С. 175, 178—179. — Прим.; Опыты по истории развития христианской легенды // ЖМНП. — 1875. — №4. — С. 551-552, 558; Византийский временник. — 1897. — Вып. 4. — С. 551-552, 558. Ср.: Yule H. The Book of ser Marco Polo. — London, 1903. — T. 1. — P. 56-57; BovenschenA. // Ztschr. der Gesellschaft fur Erdkunde zu Berlin. — Bd 23. — S. 300—301; Boemer J. Wer ist Gog und Magog // Ztschr. fiir wissenschaftliche Theologie. — 1867. — Bd 40; Peschel O. Ursprung und Verbreitung einiger geographischen Mythen im Mittelalter // Deutsche Vierteljahrsschrift. — 1854. — H. 2. — S. 257—350; Heinemann-Vogelstein. Adnotationes quaedam ex litteris orientibus petitae ad fabulas quae de Alexandra Magno circumferuntur. — Vratislav, 1865. — P. 27—46: «Fabula de vallo in Gog et Magog extructo de Alexandra et Dulcarnaino».
38. Пантусов Н. Как далеко простирались сведения арабских географов в глубь Средней Азии // Изв. О-ва архивоведения, истории и этнографии при Казан, ун-те. — 1909. — Т. 25, вып. 5. — С. 93—105; автор, согласно с Штюве (Stuewe. Die Handelszuege der Araber <... > durch Afrika, Asien und Osteuropa. — Berlin, 1836. — S. 359 ff.), видит здесь указания на Алтай, в противоположность д'Осону, который полагал, что Селлам пробрался к Уралу. В названии Эдкеш Штюве видит остяков, Дегинь и Френ считают их уйгурами, Риттер (Op. cit. — Bd 1: Erdkunde. — S. 1127) — хакасами; о стене Зюль-Карнейна см. также труд де Гуэ, названный у нас ниже. Прочая литература: Бартольд В. История... — С. 61.
39. Marquart J. Op. cit. — S. 89—90; Григорьев В. Об арабском путешественнике X в. Абу-Долефе и странствовании его по Средней Азии // ЖМНП. — 1872. — Ч. 163. — С. 23.
40. Fraehn C. M. Ibn-Foslans und anderer Araber Berichte ueber die Russen. — SPb., 1823. — S. 218; Вестберг Ф. К анализу восточных источников о Восточной Европе // ЖМНП. — 1908. — № 1. — С. 410; Хвольсон Д. А. Известия о хозарах, буртасах, болгарах и русских Ибн-Даста. - СПб., 1869. - С. 188-189.
41. Fraehn C. M. Op. cit. - S. 227-228.
42. Пантусов Н. Указ. соч. — С. 101.
43. Г. Якоб (Jakob G. Der nordisch-baltische Handel der Araber im Mittelalter. — Leipzig, 1887. — S. 110) пишет о Сибири: «Wahrend <... > zweifelhaft bleibt, ob dieses Land von Arabem selb st betreten wurde, ist es ziemlich gewiss, dass es ihrem Handel nicht verschlossen blieb» — «Хотя и <... > сомнительно, что арабы сами посещали эту землю, можно почти с уверенностью утверждать, что для их торговли она не была закрыта». По некоторым арабским известиям, чужеземные купцы доходили только до булгар, булгарские же — до Югры и, может быть, до Ледовитого моря (см.: Notices et extraits des manuscripts... — Т. 131. — P. 284 sq.; Хвольсон Д. А. Указ. соч. — С. 190, 192; Савельев П. С. Мухаммеданская нумизматика в отношении к русской истории. — СПб., 1847. — С. LXVII и след.).
44. Гаркави А. Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. — СПб., 1870. - С. 193, 199-201, 271; Хвольсон Д. А. Указ. соч. - С. 161, 163-165, 183-184.
45. Гаркави А. Я. Указ. соч. — С. 66-89; Вестберг Ф. Указ. соч. — С. 410; Зап. ВОРАО. — 1903. — Вып. 13. — С. 270. Кроме Ибн-Фадлана Вестбергу известен еще один арабский писатель, именно — компилятор Димешки (XIV в.), писавший о северном сиянии: «Совсем возле Ледовитого моря <... > по ночам видны сияния, и происходят они не от звезд и не от огня». О немой торговле с туземцами см. свидетельства Андалуси, Абу-л-фиды, Казвини (Хвольсон Д. А. Указ. соч. — С. 186—189).
46. Fraehn С. М. Op. cit. - S. 240; Jacob G. Op. cit. - S. 110.
47. Литературу см. выше, прим. 37. См. также: Meyer P. Alexandre le Grand dans la litterature francaise. — Paris, 1886. - P. 382-380 sq.
48. См. еще у Марко Поло: «Et се est le lieu, qe nos applon de se en nostre pais Go-go et Magogo; mes il l'apeillent Ung et Mungul». «Мунгалы суть, — пишет еще Н. Спа-фарий, — о которых пишется в Библии Гог и Магог, потому что они называют себя ма-голь» (Путешествие Спафария / Изд. Ю. В. Арсеньева. — СПб., 1882. — С. 128). С татарами гогов и магогов сопоставляет «славянский текст Мефодия, русские летописи под 1223— 1224 годами, письмо Фридриха к Генриху III и Жуанвиль, Ринкольф de Monte Crucis» и др. (Веселовский А. // ЖМНП. - 1875. - № 4. - С. 313-314, 322).
49. Бицилли П. М. Салимбене: Очерки итальянской жизни XIII в. — Одесса, 1916. — С. 300 и след. Ср.: Wuttke И. Zur Geschichte der Erdkunde im letzten Drittel des Mittelalters. — Dresden, 1871. - S. 5.
50. Marinelli G. Op. cit. — S. 19.
51. Шакк А. История норманнов в Сицилии. — СПб., 1896. — С. 174—176.
52. Richthofen F. von. China: Ergebnisse eigner Reisen. — Berlin, 1877. — Bd 1. — S. 633.
53. Schaube A. Handelsgeschichte der romanischen Volker des Mittelmeergebiets bis zum Ende des Kreuzzuges. — Munchen; Berlin, 1906.
54. Свод западных известий о монголах см.: d'Ohsson. Hostoire des mongols. — La Haye; Amsterdam, 1834. — T. 2. — P. 110—186; Strakosch-Grossmann. Der Einall der Tataren in West-Europa. — Berlin, 1910. Европейские представления о монголах анализированы в работе И. Пальфи «О татарах в Европе XIII в. » (Palfy J. A tatarok es а 13 czazadi Europa. — Budapest, 1928); о появлении татар говорят летописи Австрии, Германии и даже Англии (ср.: Кулик А. О походе татар в 1223 г. по Нейбургской летописи // Учен. зап. АН. — 1852. — Т. 1, вып. 2. — С. 760 и след.). Русский перевод рассказа епископа Петра из «Chronica major» Матвея Парижского: Филарет. Обзор русской духовной литературы. — Изд. 3-е. — СПб., 1884. — С. 62—64; Савченко СВ. Письма магистра тамплиеров к Людовику Святому о вторжении татар в Западную Европу // Унив. изв. — Киев, 1919. — № 1—4. — С. 1—6; Каррутерс. Неведомая Монголия. — Пг., 1914. — С. 321-323.
55. Friedmann E. Der mittelalterliche Welthandel von Florenz in seiner geographischer Ausdehnung. — Wien, 1912 (к книге приложена карта пути в Китай из Азова на основании книги Б. Пеголетти); Ковалевский М. М. Венецианская и генуэзская колонии в Тане в XIV в. II Тр. XII Археологического съезда. — М., 1905. — Т. 2. — С. 109—174. О сношениях Венеции с Кипчаком между 1381 и 1400 г. см.: Silberschidt M. Das orientalische Probem zur Zeit der Entstehung des tuerkischen Reiches nach venezianischen Quellen. — Leipzig; Berlin, 1923. Много материала по вопросу о торговых сношениях генуэзцев с монголами и их соперничестве с венецианцами см. в кн.: Bratianu G. I. Recherches sur le commerce genois dans le mer Noire au XIII siecle. — Paris, 1929; автор высказывается, между прочим, против легенды о древности генуэзской колонии в Каффе; первые известия о ней относятся лишь к 1281г.
56. Возражения на все эти домыслы см. у В. Н. Татищева (Указ. соч. — Т. 1. — С. 157, 159, 191). Ср.: Замысловский Е. Герберштейн и его историко-географические известия о России. - СПб., 1884. - С. 64-70.
57. Все это взято Меховским главным образом у Плиния. В. Н. Татищев (Указ. соч. — С. 156, 141) замечает, однако: «Сие о Сибири частью можно сказать: древние обыватели остяки, тунгусы и вогуличи, их справедливости и беззавистному нраву довольно удивиться нельзя <... > что же о здравии, долгоденствии и кончине положил, оное басни». Интересную параллель античным сказаниям представляет самоедская сказка, записанная С. Г. Писаховым на Новой Земле, о счастливом крае, где нет вражды и злобы: «Если пройдешь льды, идя все к северу, и перескочишь через стены ветров кружащих, то попадешь к людям, которые только любят и не знают ни вражды, ни злобы. Но у тех людей по одной ноге, и каждый отдельно они не могут двигаться, но они любят и ходят, обнявшись, любя. Когда они обнимутся, то могут ходить и бегать, а если они перестают любить, сейчас же перестают обниматься и умирают. А когда они любят, они могут творить чудеса... » (На Северной Двине // Сб. Архангельск, о-ва краеведения. — Архангельск, 1924. — С. 46). Ср. рассказы о людях Севера, не имеющих суставов, но бегающих быстро, которые, упав, не могут подняться без посторонней помощи. О подобных людях рассказывает Плано-Карпини. См. приложенную к настоящей книге транскрипцию «Иркутского фрагмента». См. также мою статью: Сказания иностранцев о России и ненецкий эпос // Сов. этнография. — 1935. — № 4-5. - С. 153-159.
58. Ср.: Платонов С. Ф. Москва и Запад в XVI-XVH вв. — Л., 1925.
59. Изв. О-ва архивистов, историков и этнографов при Казан, ун-те. — 1909. — Т. 25, вып. 5. — С. 103. — Прим. О летописной русской легенде см.: Мартюшев A. M. Коминарод в первый период его исторической известности // Коми-му. — 1928. — №2. — С. 34—41.
60. Барсов Н. П. Очерки русской исторической географии. — Варшава, 1873. — С. XXVIII.
61. Веселовский А. Н. Из местных преданий: Анты и Чудь // Сб. ОРЯС. — 1883. — Т. 32. — С. 80—86; Он же. Русские и вильтины в саге о Дитрихе Бернском // Изв. ОРЯС. — 1906. — Кн. 3. — С. 17—19. Впрочем, по мнению некоторых исследователей, сказание о самопогребении чуди создалось в Западной Сибири во второй половине XVII в. (см.: Шмидт А. В. О чуди и ее гибели // Зап. Урал, о-ва любителей естествознания. — 1927. — Т. 11, вып. 2. — С. 49-54).
62. Ляскоронский В. Этнография по Адаму Бременскому. — Киев, 1883. — С. 27—29; Schluter. Adams von Bremen geographische Vorstellungen vom Norden // Hansische Geschichts-blatter. — 1910. — S. 555—570; Weinhold R. Die Polargegenden Europas nach Vorstellungen des deutschen Mittelalters // Sitzungsberichte der Wiener Akademie der Wissenschaften. — Bd 8, H. 4. — S. 790—791; К. Тиандер (Указ. соч. — С. 47) полагает, что кинокефалы Адама Бременского — лопари.
63. Ср.: Соколов М. И. Неизвестное русское сказание начала XVII в. легендарно-географического характера // Землеведение. — 1894. — № 2. — С. 95—98. В 1605 г. «поморенин» Афанасий «сказывал про многие морские дивные чудеса, а про иные слыхал <... >. И ездил он по морю на морских судах 17 лет и ходил в темную землю, и тамо тьма стоит, что гора темная <... >. А за темную землю ездил Немчин Белогород, и там царство сильного Антрупского царя» и т. д. «Белогород» — это Иван де Валь (Девах) Белобород, антверпенский (г. Антропа) купец, торговавший в России.
64. Arne T. I. La Suede et l'Orient. — Upsala, 1914; Щепкин Е. Н. Древнейшие сношения Швеции с Востоком // Ист. изв. - 1917. - № 1. - С. 14-24; Бороздин И. // ЖМНП. - 1916. -№ 10. — С. 320—324. См. также: BuggeA. Die nordeuropaischen Verkehrswege im fruhen Mittelaiter und die Bedeutung der Wikinger fur die Entwicklung des europaischen Handels // Vierteljahrsschrift fur Social- und Wirtschaftsgeschichte. — 1909. — Bd4. — S. 286 ff.; Schroder F. R. Scandinavien und der Orient im Mittelaiter // Germanisch-romanische Monatsschrift. — 1920. — Bd 8. — S. 208 f.; Смирнов Л. П. Вользкий шлях i стародавнi Руси. — Киiв, 1928. — С. 14 и след.; Тиандер К. Ф. Указ. соч.
65. Меха составляли одну из важнейших отраслей торговли Новгорода с Западом еще в XII в. (Hausmann R. // Baltische Monatsschrift. - 1904. - Bd 58, H. 10. - S. 194-215; H. 11. -S. 257-291; а также: Тр. XV Археографического съезда. — 1911. — Т. 1. — С. 101-102). На Западе удерживались русские названия мехов (см.: Stieda W. Revaler Zollbuecher und Quit-tungen des 14. Jahrhunderts. — Halle, 1887. — S. CXI—CXII). О меховой торговле Руси с Западом см. еще: Иконников B. C. Опыт русской историографии. — Киев, 1908. — Т. 2. — С. 159, 616-617.
66. Вернадский Г. В. О движении русских на восток // Научно-исторический журн. — 1913. — № 1. — С. 55—56; Он же. Против солнца: Распространение русского государства к востоку II Русская мысль. — 1914. — № 1. Ср., впрочем: Бартольд В. История... — С. 171. О Руси и русских в китайских летописях монгольского периода см.: Духовная беседа. — 1863. — № 27. — С. 368, 370; Вост. сб. — 1875. — Т. 1. — С. 47; Православный собеседник. — 1886. — № 1. — С. 260—281; Русь и Асы на военной службе в Китае Ц Живая старина. — 1894. — Т. 4, вып. 1. — С. 65—73. Об имени Киева в китайских летописях см.: Beazley R. The Text and Versions. — London, 1903. — P. 284.
67. В рассказ, заимствованный из книги Павла Иовия, неизвестный венецианец вставляет рассказ о том, что Иван IV разбил вогуличей и вел продолжительную войну с Югрой, и это может быть принято за действительный факт (Огородников В. Донесение о Московии второй половины XVI в. — М., 1913. — С. XIII—XIV).
68. Памятники дипломатических сношений с державами иностранными. — СПб., 1851. — Т. 1. — С. 108—114; Adelung Fr. von. Kritisch-literarische Uebersicht der Reisenden in Russland. — SPb., 1846. — Bd2. — S. 157—158; Оксенов А. Слухи и вести о Сибири до Ермака II Сиб. сб. — 1887. — Вып. 4. — С. 220—111; Сборник, издаваемый студентами С. -Петербургского университета. — СПб., 1857. — Вып. 1. — С. 88-89; Karge P. Kaisers Friedrich III. und Maximilian I. ungarische Politik und ihre Beziehungen zu Moskau, 1486—1506 // Deutsche Zeitschrift fuer Geschichtswissenschaft. — Bd 9. — S. 259 f. Против мнения Оксенова, защищающего официальную версию отказа Снупсу, говорит то, что «когда смелый турист просил по крайней мере разрешения возвратиться в Австрию через турецкие или польские владения, ему в этом было отказано, и он должен был пуститься в обратный путь тою же дорогою, какою прибыл в Москву, т. е. через Лифляндию и Германию» (Брикнер А. Россия и иностранная печать в XVI—XVII ст. // Русские ведомости. — 1895. — № 72). И. Х. Гамель (Зап. АН. — 1865. — Вып. 8. — С. 35) полагает, что Снупс хотел отправиться на Обь с чисто образовательной целью, чтобы «осмотреть тамошний край в географическом и вообще ученом отношении». Предположение Е. Замысловского (Герберштейн... — С. 69. — Прим.), что Снупс просился туда, потому что «слышал о соседстве этих земель с китайским царством», совершенно неправдоподобно. Характерна одна подробность: в грамоте Сигизмунда сказано было, что Снупс послан «земли видети и чюдных речей смотрити, которые тамо есть и могут быти, о которых нам часто всказывают».
69. Замысловский Е. Чертежи сибирских земель XVI—XVII столетий // ЖМНП. — 1891. — № 6. - С. 333-335.
70. Гaмель И. Х. Указ. соч. - С. 34-35.
71. Дживелегов А. Очерки итальянского Возрождения. — М., 1929. — С. 7—8.
72. Шмурло Е. Россия и Испания в последнюю четверть XVI в. // Россия и Италия. — Пг., 1915. - Т. 3, вып. 2. - С. 301-302.
73. О португальце Пинто см. ниже, в гл. о Кильбургере.
74. Larsen К. Cervantes' Vorstellungen vom Norden // Studien zur Vergleichenden Litera-turgeschichte. — 1905. — Bd. 5. — S. 273—296. Картина в книге де Фера (о последней см. ниже), изображающая неожиданную встречу голландских моряков с русскими промышленниками, приветливо их встретившими, вероятно, послужила источником рассказа о короле Кратиле и о дружеской встрече его людьми Персилеса с товарищами. Об этом ничего не говорит Д. К. Петров в своей статье об этом романе Сервантеса (ЖМНП. — 1903. — № 10. — С. 304-326).
75. Литературу об англо-русских торговых сношениях см. ниже; список, разумеется, не полон, но он и не стремится к тому, чтобы быть исчерпывающим.
76. Любименко И. Московский рынок как арена борьбы Голландии и Англии // Русское прошлое. — 1923. — Вып. 5. — С. 3—13. Кроме работ о русских торговых сношениях с Нидерландами, указанными ниже, см. еще: Кордт В. Русское зерно на голландском хлебном рынке в 30-е гг. XVII в. // Техника, экономика и право. — Киев, 1925. — Т. 1. Об «английском вкладе» в изучение европейцами России см. статью: Lubimenko I. England's Part in the Discovery of Russia // Slavonic Review. — 1927. — T. 6. — P. 104—118. В другой статье того же автора дана характеристика последовательности изучения России народами Запада (Le rele comparatif des differents peuples dans ladecouverte et ladescription de la Russie // Revue de synthese historique. — 1929. — № 142—144). Между 1335 и 1486 г. Россию изучают итальянцы, потом австрийцы (1486—1553), далее англичане (1543—1600), затем голландцы, шведы, поляки, немцы и т. д. Конечно, установление хронологических границ отличается при этом большой условностью.
77. Возможно, впрочем, что и позже некоторым «иностранным купца в отдельных случаях все же удавалось проникнуть в Сибирь если не лично, то при посредстве своих промышленников»: на это указывали московские торговые люди в своих челобитных 1627 и 1635 гг. В первой говорится, что «в Сибирь голанские немцы торговые и тезики своих промышленников посылают»; во второй это известие повторено лишь буквально; опрошенные по этому поводу представителями московской власти авторы челобитья (1635 г.) сказали: «Кого торговые немцы в Сибирь для промыслу мяхкие рухляди посылают, того они именно сказать не ведают» (Базилевич К. В. Коллективные челобитные торговых людей и борьба за русский рынок в первой половине XVII в. // ИАН / Отд. общественных наук. — 1932. - № 2. - С. 96-97).
78. Кордт В. Материалы для истории русской картографии. — Киев, 1906. — Сер. 2, вып. 1. — С. 23—26; Берг Л. С. История русской географической науки. — Л., 1929. — С. 22; Чечулин Н. Д. Новые труды по древней русской картографии // ЖМНП. — 1906. — № 9. — С. 214-215.
79. Письма и донесения иезуитов о России конца XVII и начала XVIII в. — СПб., 1904. - С. 37.
80. Voyage en divers etats d'Europe et d'Asie. — Paris, 1692. Авриль не называет имени и отчества этого смоленского воеводы; указываю их предположительно (Иван Алексеевич?) по справке у Н. Барчукова (Списки городовых воевод и т. д. — М., 1902. — С. 211).
81. См. мою статью «Один из русских корреспондентов Ник. Витсена» в сборнике «С. Ф. Ольденбургу к 50-летию научно-общественной деятельности» (Л.: Изд. АН СССР, 1934. - С. 51-60).
82. Бахрушин СВ. Очерки по истории колонизации Сибири в XVI и XVII ст. — М., 1928. -С. 181.
83. Введенский А. А. Служащие и работные люди у Строгановых в XVI и XVII вв. // Труд в России: Исторические сборники. — Л., 1924. — С. 59—60; к сожалению, статья не затрагивает вопроса о служащих, занятых в торговле Строгановых; напомним, однако, О. Брюнеля (см. у нас ниже).
84. Сибирские летописи. - СПб., 1908. - С. 10, 98, 263.
85. Гессен Ю. Труд пленных в Московском государстве // Русское прошлое. — 1923. — № 2. — С. 68—69. Ср.: Оглоблин Н. Н. Обзор столбцов и книг Сибирского приказа. — М., 1900. — Ч. 3. — С. 61—63; Он же. Заговор томской Литвы // Чтения в О-ве Нестора-летописца. - 1894. - Кн. 13.
86. Словцов П. А. Историческое обозрение Сибири. — СПб., 1885. — Ч. 1. — С. 100-101.
87. Белокуров С. А. Юрий Крижанич в России. — М., 1906. — С. 113.
88. Томск в XVII веке: Материалы для истории города / Изд-во Горохова. — Томск, б. г. - С. 166.
89. Андриевич В. К. История Сибири. — СПб., 1886. — Ч. 1. — С. 137; источник этого известия не указан. В «Архиве П. М. Строева» (Пг., 1917. — Т. 2. — С. 512—513) напечатан указ 1620 г. об отправке в Тобольск двух немцев — Анца Локмана и Матюшки, «что был немецкий поп» (ср. у нас ниже).
90. Ф. Аделунг (Kritisch-literarische Uebersicht... — Bd 2. — S. 352) полагает, что рукописные заметки Доббина о Сибири не отысканы, однако он ошибается; они напечатаны полностью три раза: один раз на немецком и два раза на голландском языке, на что уже указали П. Кеппен (Bibliographia zoologica rossica. — SPb., 1905. — Bd 1. — S. 418) и В. Кордт (Чужоземнi подорожнi. — Киiв, 1926. — С. 131). Впервые их напечатал по подлинной рукописи Доббина J. Chr. von Hennin в приложении к изданным им путешествиям Арнольда Бранда (Reisen durch die Mark Brandenburg, Preussen, Churland etc. — Wesel, 1702); ниже приводится полный русский перевод сочинения Доббина по этому изданию.
91. Бахрушин СВ. Указ. соч. — С. 181-182.
92. Курц Б. Г. Состояние России в 1650—1655 гг. по донесениям Родеса. — М., 1915. — С. 85. Любопытно, что еще Петр I велел найти в Сибири шведов, знакомых с мореходством, которых хотел послать в Обдорск, где бы они выстроили корабль для поездки на Камчатку (Голиков И. И. Деяния Петра Великого. — СПб., 1834-1847. — Ч. 4. — С. 274; Muller G. Fr. Sammlung russischer Geschichte. — SPb., 1763-1764. — Bd 3. — S. 101).
93. Заозерский А. И. Царь Алексей Михайлович в своем хозяйстве. — Пг., 1917. — С. 159. Ср. также: Пуцилло М. П. Указатель делам и рукописям, относящимся до Сибири. — М., 1879. - С. 19 (1629 г.), 20, 21 (1628 г.), 44 (1675 г.), 53-54 (1697 г.) - присылка рудознатцев в Томск по совету Н. Витсена.
94. Дополнения к Актам историческим. — СПб., 1848. — Т. 6, № 24; Кулишер И. М. История русского народного хозяйства. — М., 1925. — Т. 2. — С. 246.
95. ЧОИДР. - 1904. - Т. 1.
96. Muller G. Fr. Sammlung... - Bd 1. - S. 202.
97. Андрею Виниусу многим обязана сибирская картография. Рейтенфельс пишет (1671—1673), что Виниус «начертил не так давно в главных чертах путь из Москвы на географической карте» (ЧОИДР. — 1906. — Т. 3. — С. 98). По мнению И. П. Козловского (Первые почты и первые почтмейстеры в Московском государстве. — Варшава, 1913. — Т. 1. — С. 202, 226, 239), чертеж этот составлен Виниусом ок. 1667 г.; во всяком случае интересно, что им смогли впоследствии воспользоваться иностранцы. Ф. Дукмейер (Duckmeyer F. Korbs Diarium und Quellen, die es erganzen. — Berlin, 1909. — Bd 1. — S. 128—132, 248) приводит из Амбергского архива интересные данные о дружеских отношениях Виниуса и австрийского посла в Москве в 1698 г., Хр. Гвариента, из которых видно, что «Виниус препроводил ему карту всей Сибири и не пожелал издавать ее иначе, как посвятив ему». Чертежные работы Семена Ремезова также связаны с распоряжениями Виниуса.
98. Oppel A. Terra incognita. — Bremen, 1891; Heawood E. A History of geographical Discovery in XVI and XVII centuries. — Cambridge, 1912.
99. Так, например, у Фрэнка Ходдера (Holder F. Russian Expancion at the Pasific. — Cleveland, 1914).
100. Сибирские летописи. — СПб., 1908; Попов А. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. — М., 1869. — С. 401.
101. Thies К. Entwicklung der Beurteilung und Betrachtung der Naturvoelker. — Dresden, 1899. — S. 17—19; Кагаров Е. Нарис icтopii етнографii // Етнографичнiй вiснiк. — 1927. — Ч. 3. — С. 7—22. Джоффруа Аткинсон в своей книге (Atkinson G. Le relations de voyages du XVII siecle et revolution des idees. — Paris, 1927) подчеркивает важное значение путешествий XVII в. для развития идей в XVIII в.
102. Benfey Th. Geschichte der Sprachwissenschaft. — Muenchen, 1869. — S. 221 ff. Аделунг (Adelung J. Chr. Mithridates oder Allgemeine Sprachkunde. — Berlin, 1809) приводит материалы относительно первого знакомства европейцев с языками Сибири. О позднем развитии урало-алтайского языкознания см.: Donner О. Die uralaltaische Sprachen // Finnisch-ugrische Forschungen. - 1901. - Bd 1. - S. 128-129.
ЯКОВ РЕЙТЕНФЕЛЬС
JACOBUS REUTENFELS
(1672-1673)
Сведения о Якове Рейтенфельсе скудны и довольно сбивчивы. По одним данным он был сын польского вельможи, по другим — уроженцем Курляндии (Пирлинг П. Новые материалы о жизни и деятельности Якова Рейтенфельса // ЧОИДР. — 1906. — №4. — С. 1-24; статья вошла в его «Исторические статьи и заметки» (СПб., 1913. — С. 174 и след.). Ср. еще: P. Pierling. Saxe et Moscou, Un medecin diplomate.— Paris, 1893.— P. 113-115).
Известно, что он некоторое время жил при дворе герцога Тосканского Козьмы III, не занимая никакой должности, и в благодарность за гостеприимство составил для него свои «Сказания о Московии». Чьямпи цитирует [313] Бьянкини (Bianchini), который в своей истории о тосканских герцогах сообщает о нем следующее известие: «Из числа ученых чужеземцев, облагодетельствованных нашим великим герцогом, должно назвать Якова Рейтенфельса, поляка, бывшего несколько лет (около 1675 г.) при Тосканском дворе, который, быв обласкан там, написал книгу "De rebus moscoviticis" и поднес ее, при отъезде своем обратно в Польшу, великому герцогу» (Giampi. Bibliographia critica delle antiche reciproche corrispondenze etc. — Firenze, 1842. — Vol. 3. - P. 28).
Адам Селлий в своей «Литературной записке» (Schediasma literarium etc.) называет его курляндцем, что подтверждает свидетельство напечатанного у Пирлинга доклада кардинала Распони (12 ноября 1674 г.), в котором есть, между прочим, такие слова: «Яков Рейтенфельс, уроженец Курляндии, заявляет, что он в течение своего двухлетнего пребывания в Московии наблюдал, ради небольшого своего сочинения, которое он намерен издать, отношение [московского] правительства и частных лиц к католической вере». Это свидетельство, кроме того, подтверждает, что во время пребывания своего в Риме в 1674 г., кроме отдельных докладов о России, сочиненных им для доклада папской курии, он трудился над более обширным сочинением о Московском государстве, которое сам же намеревался выпустить в свет. В Риме он был, между прочим, близок с иезуитом А. Кирхером, известным в то время ученым, ориенталистом и археологом. Вскоре мы встречаем его во Флоренции при дворе Козьмы Ш. «Когда, каким образом и в качестве кого попал Рейтенфельс в Москву и сколько он пробыл в ней, — замечает А.И. Станкевич, — в точности не известно, но несомненно, что он не был <…> послом от герцога Тосканского к царю Алексею Михайловичу в 1670 г. и вообще никогда и нигде не занимал никакой официальной должности» (ЧОИДР. — 1905. — № 3. — С. 1—6). Нужно думать, однако, что он, как это утверждает и кардинал Распони, провел в Москве около двух лет; он был здесь уже в 1670 г. и уехал не раньше весны 1672 г. Время обработки его сочинения: 1674—1675 гг. Рейтенфельс «неоднократно просит в предисловии снисхождения и объясняет это тем, что его сочинение писалось им во время скитаний, среди тревог и забот».
Отсюда обычно заключали, что Рейтенфельс постоянно записывал все виденное и слышанное и что, живя в Риме и особенно у Тосканского герцога, он только собрал в одно целое свои отдельные записи. «Сказания» Рейтенфельса были изданы в 1680 г. под заглавием «De rebus Moschoviticis ad Serenissimum Magnum Hetruriae Ducem Cosmum Tertium. Patavii MDLXXX». Вольный перевод его появился в Нюренберге в 1687 г.
В русском переводе несколько отрывков из латинского подлинника даны были И.П. Тарнава-Боричевским: Извлечения из сказания Я. Рейтенфельса о состоянии России при царе Алексее // ЖМНП. — 1839. — Т. 23, № 7, отд. 2. — С. 1—54; ср. еще: Журн. для воспитанников военно-учебных заведений. — 1840. — Т. 24. — С. 292—353; полный перевод с падуанского издания 1680 г. дал А. Станкевич в «Чтениях в Обществе истории и древностей» (1905. — № 3; 1906. — № 3). Приводимый отрывок взят из этого перевода, из 12-й главы IV книги, озаглавленной: «О Казани, Астрахани и Сибири» (ЧОИДР. — 1906. — [314] № 3. — С. 201—202). Ср. еще: Корд В.А. Чужоземнi подорожнi по схiднiй Европi — Киiв, 1926. — С. 134; Минцлов. Обзор дневников, записок и т.д. — Новгород, 1911. — Вып. 1. — С. 322. Пирлинг (Saxe et Moscou. — P. 113-115) напечатал также резюме этого сочинения, представленное Рейтенфельсом в Коллегию пропаганды в 1672—1674 гг. под заглавием «Brevis ad iter moschoviticum maniductio».
Сведения Рейтенфельса о Сибири не отличаются ни обстоятельностью, ни особой достоверностью. Как «собранные в Москве» они могли бы заключать в себе несколько несомненно интересных подробностей. Однако сопоставления этих известий с другими показывают, что все они, вероятно, заимствованы Рейтенфельсом из литературных источников, например из Герберштейна, Гваньини, Олеария и др.; рассказ о крае за р. Пясидой почти буквально повторяет то, что находим уже у И. Массы и других писателей о местностях восточнее р. Оби. Географические названия у Рейтенфельса искажены до неузнаваемости, догадки о том, как именовалась Сибирь у древних писателей, не очень удачны.
В сочинении Рейтенфельса помимо приводимых ниже обрывков есть еще несколько упоминаний о Сибири. Так, например, говоря о торговых сношениях с Китаем, он замечает, что «многие области Московии могли бы с великой выгодою пользоваться этими многочисленными торговыми сношениями, если бы можно было в точности расследовать тот северный путь в Китай вокруг Новой Земли, которым тщетно до сей поры пытались проплыть англичане, голландцы [батавы] и датчане. Совершать это дело может всего легче сам царь, у которого оно, так сказать, в руках, ибо ему известна и подчинена вся та северная полоса, простирающаяся далеко по ту сторону Оби, до самого Татарского моря» (Рейтенфельс. Указ. соч. — № 3. — С. 132). В главе 8-й («О главнейших озерах, реках, лесах и горах») Рейтенфельс рассказывает следующее о р. Обь: «Обь или Карамбик (Carambicis), которую русские называют Нярен (Niaren), вытекает из какого-то Китайского озерца, протекает мимо многих диких народов и соединяется широким устьем с океаном у мыса Литармиса (Lytarmis)».
Это место прекрасно характеризует спутанность географических познаний его времени, когда не умели еще критически отнестись к известиям, полученным от античных писателей, и согласовать их с теми, которые добыты были путешественниками нового времени. Имена Карамбика и мыса Литармиса взяты Рейтенфельсом, вероятно, у Плиния, который в свою очередь заимствовал их из греческого источника. Так, у Гекатея из Абдеры (жил в первой половине III в. до н. э.) мы находим указание на то, что гиперборейцы живут в Северном океане, на о-ве Elixoia, находящемся против устья р. Карамбика; неподалеку, на материке, расположен и мыс Литармис, около которого оканчиваются Рифейские горы. Известия эти повторены у Плиния, а также у Стефана Византийца (Brenner О. Nord- und Mitteleuropa in den Schriften der Alten. — Miinchen, 1877. — S. 39—41, 104—106). Отождествив согласно установившейся традиции Рифейские горы с Уралом, Рейтенфельс принял на веру и другие античные известия (видя в Карамбике Обь, а в мысе Литармисе - один из мысов Обского [315] полуострова) и воспользовался античной терминологией для пояснения некоторых новых географических данных: известия Плиния соединены у него с заимствованными из Герберштейна («Обь вытекает... из Китайского озерца»), имя же Niaren восходит к одному из европейских известий о западном береге Обского полуострова, называвшемся по «Книге Большого чертежа» Няромским, Нярмским, и к упоминаниям находящейся здесь реки Niarontza, Naramsy, Naramsey.
В главе 16-й IV книги, описав ряд живущих на русской территории туземных племен, Рейтенфельс, между прочим, пишет: «...кроме этих есть еще много других, более диких из диких, подчиненных России племен, около Тюменцев и до самой Бактрии и Китая, но я не имею ни возможности, ни желания пускаться в дальнейшее расследование о них, так как распределение их на земной поверхности совершенно неизвестно. Прибавь (читатель) к названным еще область Лукоморье, с которою граничат дружеские с русским народом грустинцы (Grustini) и серпоновцы (Serponovci), живущие близ Китайского озера, из которого вытекает Обь и которым индийцы привозят на продажу разные товары и драгоценные камни. Лукоморцы, по образцу самоедов, спускаются зимою на жительство внутрь земли, а раннею весною снова выходят на солнечный свет и про них то Гваньини и рассказывает, что они, подобно ласточкам и лягушкам, ежегодно умирают и воскресают» (Указ. соч. — № 3. — С. 209).
Таким образом, несмотря на ожидаемый интерес этого сочинения, оно, по крайней мере в той части, которая касается Сибири, представляет компиляцию и не дает ничего самостоятельного.
Сибирь, некогда царство гуннов, а ныне обширнейшая русская область, широко раскинулась около реки Яика1 (Jaicik). У Плиния она, кажется, называется Аваримоном (Abarimon), откуда вышла большая часть аваров (Abares) и саберов 2 (Saberi), как их преимущественно называют греческие писатели. В ней находятся, как неверно рассказывает невежественная старина 3, быстро двигающиеся люди, с загнутыми к коленям подошвами (конечно, от громадных деревянных лыж или сандалий, которыми они пользуются очень искусно). Сюда отправляются для охоты, особого рода тупыми стрелами, на скифских соболей, в ссылку и заключение преступники со всей Московии 4, и здесь находится единственный во всем мире рынок драгоценных мехов. Зато хлеб или какие-либо плоды здесь почти нигде не растут, кроме разве тех, которых русские с величайшим трудом выращивают на небольших полях. Городов и населенных укрепленных мест в настоящее время, говорят, имеется здесь до сотни, тогда как столько же лет назад 5 таковых не было ни одного. Главнейшие из них суть: Тобольск, столица и местопребывание наместника (Vice-regis sedes), Верхотурье (Veigateria), Туринск (Japlanim), Тюмень (Tinna), Березов (Bressaia), Манган6 (Mangan), Шуйск (Sviskogorod), Тара (Таrа), Нарымск7 (Niarinskoia), на реке Оби, Невьянск (Novinskoia) и Томск (Тоmа), уже с более мягким климатом и очень короткой зимою. От этих мест русские в самое недавнее время, как мы слышали в Москве 8, доходили до реки Пясиды (Pisidam), очень широкой, которую они, однако, не отважились перейти, хотя с противоположного берега они, по их рассказам, слышали звон колоколов, а на самой реке видели корабельные паруса 9, очень [316] похожие на индийские или китайские. Те же лица гораздо раньше, иным путем, ведомые татарами и тунгусами, перешли реку Енисей, более крупную, нежели Обь, и сообщают, что живущие по этой реке, близ огнедышащих гор, люди безобразны благодаря зобу, который висит у них под подбородком, клохчут при разговоре и шипят, и ведут гнуснейший образ жизни в гнуснейших лачугах 10, присовокупляя, что Енисей, затопляя ежегодно, наподобие Нила, землю, делает ее плодородною и производящею вес новые породы цветов и плодов. Раньше всех открыл Сибирь некий разбойник 11, содержавшийся в Москве, который, дабы заслужить себе свободу и сохранить жизнь столь важным открытием, повел русских туда, поддерживаемый только шестьюстами солдат. Быть может, он и раньше, занимаясь разбоем по Казанскому царству, ушел в пределы Сибири, во избежание расставленных ему ловушек. Достойно, право, изумления, что такая горсть людей овладела таким громадным пространством земли. Что же, поистине, еще более удивительно, так это то, что и живущие далее племена подчинились царю не потому, что были покорены военного силою, но по убеждениям купцов и исключительно в надежде на выгоду в будущем от торговых сношений с московитами.
Комментарии
1. Сибирь... широко раскинулись около реки Яика]. Местоположение Сибири Рейтенфельс определяет согласно Герберштейну, который полагает ее в Приуральской области и отмечает, что «в ней берет начало река Яик».
2. большая часть аваров и саберов]. Рейтенфельс путает аваров и сабиров византийских известий, к имени которых Шафарик и еще Патканов возводили слово Сибирь. Рейтенфельс, несомненно, начитанный в античной литературе, как это указано уже и во введении, широко пользовался античной географической терминологией, применяя ее к новым географическим данным. В первой главе своего сочинения он перечисляет различные скифские племена Европы и Азии, встречающиеся у античных писателей, и, подыскивая для них новые названия, заключает, что абии (Abii) жили у р. Оби (Obii); то же находим и у Олеария.
3. как неверно рассказывает невежественная старина]. Объяснение легенды о людях с загнутыми к коленям подошвами Рейтенфельс, вероятно, берет из Олеария.
4. Сюда отправляются для охоты... преступники со всей Московии]. О достоверности указания, что ловлею соболей в Сибири занимаются ссыльные.
5. столько же лет назад], т.е. за 100 лет перед тем.
6. Туринск, Тюмень, Березов, Манган]. Слово Japlanim А.И. Станкевич переводит в своем издании 'Пелым(ь)', что мне кажется совершенно неверным. Написание Japlanim я принимаю за типографскую ошибку, вм. Japhamm, как в свою очередь ошибочно назван в одном из изданий Массы, — Japansin, Япанчин, т.е. Туринск. Что ошибка Рейтенфельса произошла именно под влиянием Массы, показывает и ошибочное написание им следующего имени: Тinпа. А. Станкевич воспроизводит в своем переводе название Типа, не объясняя, какой город имеется здесь в виду. Однако в том же издании Массы, где мы имеем написание Japhanim вм. Japansin, стоит также Tinne, в котором нетрудно увидеть Тюмень. Березов (Bressaia), кажется, правильно истолкован Станкевичем, название же Mangan он вновь воспроизводит по-русски без объяснения; не следует ли здесь видеть Мангазею?
7. Нарымск] Название Niarin skoia Станкевич почему-то переводит Нерчинск, тогда как сведения Рейтенфельса о сибирских городах не простираются далее Западной Сибири и, наконец, в тексте прямо сказано: «...на реке Оби». Конечно, следует перевести Нарымск, Нарымский острог, что я и исправляю в помещаемом переводе Станкевича наряду с другими необходимыми поправками; по правдоподобному объяснению С.В. Бахрушина (Историк-марксист. — 1936. — Кн. 5. — С. 150), «под Novinskoia у Рейтенфельса надо понимать Невьянскую слободу»; здесь же находим очень удачное разъяснение происхождения названия Sviscogorod, которое А. Станкевич истолковал как Шуйск; дело в том, что такого города в Сибири не существует: «Между тем, — пишет СВ. Бахрушин, — разъясняется этот небывалый город довольно просто. Это название нужно соединить с предшествующим ему названием Mangan, которое все комментаторы правильно толкуют как Мангазея, — получится Mangansviskogorod, т.е. Мангазейский город».
8. русские в самое недавнее время, как мы слышали в Москве]. Весь этот рассказ об экспедициях на р. Пясину (Pisidam), несмотря на ссылку Рейтенфельса «...как мы слышали в Москве», вероятно, есть не что иное, как пересказ известия И. Массы. За это, помимо сходства подробностей обоих рассказов (например, упоминания Нила), говорит также и то, что, как указано было выше, русские экспедиции на Пясину относятся к первым годам XVII в.; след этой реки нанесен был на европейскую карту уже в 1612 г., а рассказы Логана и Персглоу вместе с сочинением Массы напечатаны были в сборнике Перчаса Непонятно поэтому указание Рейтенфельса, что русские «в самое недавнее время» доходили до Пясины и что он сам слышал об этом в Москве; вероятнее всего, что последние слова должны были замаскировать заимствование известия из литературного источника.
9. видели корабельные паруса]. В переводе А. Станкевича: «...видели корабли», в подлиннике, однако: vela 'паруса'; так и следовало перевести, потому что речь идет именно о сходстве парусов с индийскими, а не о сходстве кораблей в целом. У Массы ясно сказано: «...паруса были квадратные, подобно индийским, как мы предполагаем».
10. в гнуснейших лачугах]. В подлиннике: «Mapalia», что обозначает также 'подвижные на колесах наметы или кибитки'. Таким образом, можно было бы перевести также: «...в юртах». Упоминание зоба (базедовой болезни) у жителей Приенисейского края и других гористых местностей Сибири мы находим также у некоторых других иностранных писателей; оно соответствует истине.
11. Раньше всех открыл Сибирь некий разбойник]. Ермак. Этот рассказ также, по всем вероятиям, заимствован у Массы, который тоже не называет имени Ермака.
(пер. П. Станкевича)
Текст воспроизведен по изданию: Сибирь в известиях западно-европейских путешественников и писателей, XIII-XVII вв. Новосибирск. Сибирское отделение Российской академии наук. 2006.
© текст - Станкевич А. 1905 © сетевая версия - Тhietmar. 2008 © OCR - Abakanovich. 2008 © дизайн - Войтехович А. 2001 © РАН. 2006
Вернуться назад
|