Луций Анней Сенека. НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ (Часть 3)

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты желаешь узнать, может ли мудрый помочь мудрому. - Ведь мы  го-

ворим, что мудрец преисполнен всяческим благом и достиг вершины; спраши-

вается, как можно принести пользу обладающему высшим благом. Мужи  добра

полезны друг другу: они упражняются в добродетелях и  поддерживают  муд-

рость такой, как она есть. Каждому нужен кто-нибудь, чтобы разговаривать

с ним, с ним заниматься изысканьями. (2) Опытные борцы упражняются  друг

с другом, музыканта наставляет другой, равный ему выучкой. Мудрому  тоже

нужно, чтобы его добродетели не были праздны; и как он сам не дает  себе

лениться, так же не дает ему этого и другой мудрец. (3) Чем мудрый помо-

жет мудрому? Подбодрит его, укажет случай поступить  благородно,  И  еще

поделится с ним мыслями, научит тому, что сам  открыл.  Ведь  и  мудрому

всегда будет что открыть, будет простор для вылазок духа.

   (4) Дурной вредит дурному, делает его хуже, подстрекая в нем  гнев  и

страх, потакая унынью, восхваляя наслажденья; и дурным людям хуже  всего

там, где сошлись пороки многих и негодность их слилась воедино.  Значит,

если заключать от противного, добрый полезен доброму. - "Чем?"  -  спро-

сишь ты. - (5) Он доставит ему радость, укрепит в нем  уверенность;  при

виде спокойствия другого каждому станет еще отраднее. Помимо этого, один

передаст другому знанье некоторых вещей: ведь мудрец знает не все, а ес-

ли бы и знал, другой может придумать кратчайшие пути и показать, по  ка-

ким из них возможно легко довести весь труд до конца. (6) Мудрец поможет

мудрецу, и, конечно, не только своими силами, но и силами того, кто  по-

лучает помощь. Он может сделать свое дело и покинутый на самого себя; но

даже бегуну полезен ободряющий зритель. Мудрец помогает  не  мудрецу,  а

самому себе, знай это. Лиши его собственных сил - и он ни на что не  го-

ден. (7) Так же точно можно сказать, что в меду нет сладости: это у про-

бующего мед язык и нёбо должны так приладиться к тому или другому вкусу,

чтобы он нравился, а не казался противным. Ведь есть и такие, кому из-за

болезненного изъяна мед кажется горьким. Нужно обоим быть такими,  чтобы

один мог принести, другой извлечь пользу.

   - (8) "Но раскаленное до последнего предела излишне нагревать; а дос-

тигшему высшего блага излишне помогать. Разве снаряженный всем, что тре-

буется, землепашец просит орудий у других? Разве воин, если у  него  до-

вольно оружья для боя, хочет вооружаться дальше? Так же и  мудрец:  ведь

он достаточно и снаряжен, и вооружен для жизни". - (9) Отвечаю  на  это:

даже раскаленное до последнего предела нуждается в заемном  жаре,  чтобы

остаться у этого предела. - "Но жар сам себя поддерживает". -  Те  вещи,

которые ты сравниваешь, не так уж похожи. Ведь жар всегда один, а польза

бывает разная. И потом к жару, чтобы он был горячим, не нужно  добавлять

жар, а дух мудреца не может оста ваться, как был, если рядом с мудрым не

будет подобных ему друзей, с которыми он мог бы делиться  добродетелями.

(10) Прибавь к этому, что все добродетели дружны  между  собою.  Значит,

есть польза в том, чтобы любить чужие, равные твоим, добродетели и чтобы

кто-нибудь любил твои. Само сходство отрадно, особенно когда схожее бла-

городно и когда сходствующие умеют и одобрить, и снискать одобренье.

   (11) Кроме того, никто не может с толком действовать на душу мудреца,

кроме мудреца, как никто не может разумно действовать на человека, кроме

человека. И как для того, чтобы действовать на разум, нужен разум, так и

для действия на совершенный разум нужен разум столь же совершенный.

   (12) Говорят, нам помогают и те, кто щедро дает нам вещи  промежуточ-

ные: деньги, милости, безопасность и прочее, что ценится или  необходимо

в повседневной жизни. Так скажут и о глупце, будто этим он помогает муд-

рецу. Но помогать - значит согласно природе  действовать  на  душу  пос-

редством добродетели, и своей, и того, на кого ты действуешь. Это не мо-

жет не быть на благо и самому помогающему: ведь заставляя другого упраж-

няться в добродетели, он упражняет и собственную. (13) Но пусть мы оста-

вим в стороне и само высшее благо и все ему способствующее, - все  равно

мудрые могут принести друг другу пользу. Найти другого мудреца  само  по

себе желательно для мудрого: ведь по природе благо дорожит благом, и че-

ловек добра привязывается душою к другому такому же, словно к самому се-

бе.

   (14) Но сам предмет наш требует перейти от этого вопроса к другому. -

Спрашивают, станет ли мудрец обсуждать свои дела,  призовет  ли  он  ко-

го-нибудь на совет. - Без этого ему не обойтись, едва только доходит  до

дел гражданских, домашних, так сказать, смертных. Тут чужой совет  нужен

ему так же, как бывает нужен врач, кормчий, ходатай, посредник в  тяжбе.

Значит, мудрец порой принесет пользу мудрецу и тем, что убедит  его.  Но

пригодится он и в делах великих и божественных, - тем, что будет, как мы

говорили, заодно с другом стремиться к честности, сольется с ним душою и

помыслами. (15) И потом, льнуть к друзьям, радоваться их поступкам,  как

своим собственным, - это согласно с природой. А не будь этого, мы  лиши-

лись бы и добродетели, которая сильна повседневным упражнением. Доброде-

тель же учит нас не тратить впустую настоящего, заранее думать  о  буду-

щем, советоваться с другими и не расслабляться душою, -  а  не  расслаб-

ляться и дать ей развернуться во всю ширь нам  легче,  имея  кого-нибудь

рядом. Значит, нам нужен друг или совершенный, или стремящийся и близкий

к совершенству. Совершенный принесет пользу, коль скоро общим разумением

легче найти решенье. (16) Говорят, человек зорче в чужих  делах,  чем  в

своих; это бывает с такими, кого ослепляет себялюбие, у кого страх отни-

мает способность разглядеть свою пользу. А в безопасности,  не  страшась

ничего, эти люди становятся здравомыслящими. Но есть  вещи,  на  которые

даже мудрецы глядят пристальней, когда дело  касается  других.  И  потом

мудрый дарит мудрому такую отрадную и благородную вещь, как единство же-

лании; а в единой упряжке можно создать самый прекрасный труд.

   (17) Я выполнил все, чего ты требовал, хоть оно и входило по  порядку

в число вопросов, которые я собираюсь охватить в книгах  о  нравственной

философии. Помни и о том, о чем я часто твержу тебе: все  это  -  упраж-

ненья для нашего остроумия, и только. Я то и дело возвращаюсь к  одному:

а чем мне это поможет? стану ли я от этого  мужественней,  справедливей,

воздержней? Мне пока еще не до упражнений: во враче я нуждаюсь. (18) За-

чем же ты учишь меня тому, что знать бесполезно? Наобещал  ты  много,  а

то, что я вижу, ничтожно '. Ты говорил, что я не  затрепещу,  даже  если

вокруг меня засверкают мечи, если острие прикоснется к  горлу;  говорил,

что я останусь безмятежен, даже если вокруг меня запылают  пожары,  если

внезапный вихрь подхватит мой корабль и будет бросать его по всему морю.

Дай же мне презирать наслажденье, презирать славу; потом ты научишь меня

распутывать запутанные узлы, разбираться в  двусмысленных  утвержденьях,

проникать взглядом в темноту, а сейчас учи необходимому. Будь здоров.

   Письмо СХ

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Шлю тебе привет из моей Номентанской усадьбы и желаю благомыслия,

то есть милости всех богов, которые всегда расположены и благосклонны  к

тому, кто сам к себе благосклонен. По нынешним временам тебе нужно отка-

заться от мысли, столь любезной некоторым, - будто каждому дан в  воспи-

татели бог, пусть даже не сановитый, а второразрядный, из числа  тех,  о

ком Овидий говорит; "бессмертные низкого званья" ). Но  я  хочу,  чтобы,

отказываясь от этого заблужденья, ты помнил одно: наши предки,  верившие

в него, были истинные стоики, - ведь они каждому давали либо гения, либо

Юнону2. (2) Позже мы посмотрим, есть ли у богов время быть  управителями

частных дел; а покуда знай: приписаны ли мы к богам или  брошены  ими  и

отданы фортуне3, - ты никого не сможешь проклясть страшнее, чем  пожелав

ему быть в гневе на себя самого. Нет причины накликать на того, кого  ты

считаешь достойным кары, вражду богов: они и так враждебны ему, даже ес-

ли он, по-видимому, преуспевает через их покровительство.  (3)  Присмот-

рись пристальней, что такое наши дела действительно, а не по названию, и

ты узнаешь, что большая часть бед - это удачи, а не беды. Как часто ста-

новилась причиной и началом счастья так называемая "невзгода"? Как часто

встреченное общими поздравлениями событие строит лишнюю ступень над про-

пастью и поднимает высоко вознесенного еще выше, как будто  оттуда,  где

он стоял, падать безопасно? (4) Но и в самом падении нет никакого зла, -

надо только разглядеть предел, ниже которого природа никого не сбрасыва-

ла. Исход всех дел, повторяю, близок, - одинаково близок и от того  мес-

та, откуда изгоняется счастливец, и от того, откуда выходит на волю нес-

частный. Мы сами увеличиваем расстоянье и удлиняем путь страхом и надеж-

дой.

   Если ты умен, мерь все мерой человеческого  удела,  не  преувеличивай

поводов ни для радости, ни для страха.  Чтобы  сократить  время  боязни,

стоит сократить и время радости. (5) Но почему я только убавляю это зло?

Ничего вообще ты не должен считать страшным! Все, что волнует нас и оше-

ломляет, - пустое дело. Никто из нас не разобрался, где  истина,  и  все

заражают друг друга страхом. Никто не отважился подойти ближе к источни-

ку своего смятения и узнать его природу, понять, нет ли в нем блага. По-

тому-то и верят поныне пустому заблужденью, что оно не  изобличено.  (6)

Так поймем же, до чего важно вглядеться внимательнее, - и станет очевид-

но, как кратковременны, как шатки, как безопасны причины нашей боязни. В

душе у нас и теперь та же путаница, какую видел Лукреций:

   Ибо как в мрачных потемках дрожат и пугаются дети,

   Так же и мы среди белого дня опасаемся часто.4

   Так что же, разве мы и впрямь не глупее любого ребенка, если страшим-

ся при свете? (7) Нет, Лукреций, это неверно, мы страшимся не при свете,

а сами разливаем вокруг тьму и не видим, что нам во  вред  и  что  -  на

пользу; всю жизнь мы проводим в бегах и от этого  не  можем  ни  остано-

виться, ни посмотреть, куда ставим ногу. Вот  видишь,  какое  безумье  -

этот безудержный бег в темноте. А мы, клянусь, только о том и стараемся,

чтобы нас отозвали попозже, и хоть сами не знаем, куда  несемся,  упорно

продолжаем мчаться тем же путем.

   (8) Но ведь может и посветлеть, если мы  захотим!  Есть  только  один

способ: усвоить знание всего божественного и  человеческого,  не  только

окунуться в него, но и впитать, почаще повторять усвоенное и  все  отно-

сить к себе, исследовать, что благо, что зло, а чему эти имена  напрасно

приписаны, исследовать, что есть честное, что есть постыдное,  что  есть

провиденье. (9) Но пытливость человеческого  ума  не  останавливается  в

этих пределах: ему хочется заглянуть и дальше  вселенной,  понять,  куда

она несется, откуда возникла, к какому исходу мчит все вещи их необычай-

ная скорость. Мы же оторвали душу от этого  божественного  созерцания  и

низвели ее до низменной убогости, чтобы она стала рабыней алчности, что-

бы, покинув мир и его предельные области и движущих всё властителей, ры-

лась в земле, искала, что бы еще выкопать на горе нам,  не  довольствую-

щимся лежащим перед глазами. (10) Все, что нам на благо, наш бог и роди-

тель поместил у нас под рукой и дал по доброй воле, не ожидая наших  по-

исков, а все вредное спрятал поглубже. Нам не на кого жаловаться,  кроме

как на себя: всё гибельное для нас мы сами вытащили на свет, вопреки во-

ле скрывшей его природы. Мы обрекли душу наслаждениям, - а потворство им

есть начало всех зол; мы предали ее честолюбию и молве и другим столь же

пустым видимостям.

   (11) Что же мне посоветовать тебе? Что ты должен делать? Ничего ново-

го: ведь не от новых болезней нужны нам лекарства. Прежде всего  ты  сам

для себя должен разобраться, что необходимо и что  излишне.  Необходимое

ты легко найдешь повсюду; лишнее нужно всегда искать,  тратя  всю  душу.

(12) Далее, тебе не за что будет так уж себя хвалить, если  ты  презришь

золотые ложа и посуду в самоцветах. Велика  ли  добродетель  -  презреть

лишнее? Восхищайся собой, когда презришь необходимое.  Пусть  ты  можешь

жить без царского убранства, - это не так уж много! Пусть тебе не  нужны

тысячефунтовые кабаны, языки заморских птиц и прочие чудовищные  выдумки

роскоши, пресытившейся целыми тушками и выбирающей из каждой  только  те

или другие части, - я буду восхищаться тобою,  когда  ты  презришь  даже

грубый хлеб, когда убедишь себя, что трава родится не только для  скота,

но, в случае необходимости, и для человека, когда узнаешь, что  молодыми

побегами деревьев тоже можно наполнить желудок, который мы набиваем цен-

ностями, словно он может их сохранить. Насытиться можно и без  прихотей.

Какая разница, что поглотило брюхо, которое все равно не удержит прогло-

ченного? (13) Тебе нравится видеть разложенным по блюдам все, что  можно

добыть на суше и на море; одно приятнее тебе, если  доставлено  к  столу

свежим, другое - если его долго откармливали и заставляли жиреть до  то-

го, что сейчас оно безудержно расплывается салом. Тебя радует наведенный

с великим искусством лоск, - а между тем, клянусь, все эти с трудом  до-

бытые и разнообразно приготовленные яства, едва попав в утробу,  превра-

тятся в одинаковую мерзость. Хочешь научиться, как  презирать  чревоуго-

дие? Взгляни, чем всё выходит!

   (14) Я помню, как Аттал к вящему  восхищению  всех  говорил:  "Долгое

время меня ослепляло богатство; я цепенел всякий раз, как видел там  или

здесь его блеск, и думал, что и скрытое от глаз подобно выставляемому на

обозренье. Но однажды на пышном празднестве я увидел все богатства  сто-

лицы, всё чеканное золото и серебро, и еще многое, что дороже  золота  и

серебра, и одежды изысканных цветов, привезенные не только  из-за  нашей

границы, но и из-за рубежей наших  врагов.  Тут  были  толпы  мальчиков,

прекрасных и убранством и наружностью, там - толпы женщин, словом,  все,

что выставила всевластная фортуна, обозревающая свои владения. (15) И  я

сказал себе: что это, как не разжигание и без того не знающих покоя  че-

ловеческих вожделений? К чему это бахвальство своими деньгами? Мы собра-

лись здесь учиться жадности. А я, клянусь, унесу отсюда меньше  вожделе-

ний, чем принес сюда. Я презираю теперь богатства не потому, что они  не

нужны, а потому, что они ничтожны. (16) Ты видел, вся эта  череда,  хотя

шла медленно и не густо, прошла за два-три часа? Так неужто нас  на  всю

жизнь займет то, что не могло занять и целого дня? И еще  одно  прибави-

лось: мне показалось, что богатства так же не нужны  владельцам,  как  и

зрителям. (17) С тех пор всякий раз, когда что-нибудь такое поразит  мой

взгляд, когда попадется на глаза блистательный дом, отряд лощеных рабов,

носилки на плечах красавцев-слуг, я говорю себе: "Чему  ты  удивляешься?

Перед чем цепенеешь? Все это - одно бахвальство! Такими вещами не владе-

ют - их выставляют напоказ, а покуда ими любуются,  они  исчезают.  (18)

Обратись-ка лучше к подлинным богатствам, научись довольствоваться малым

и с великим мужеством восклицай: у нас есть вода, есть мучная  похлебка,

- значит, мы и с самим Юпитером потягаемся счастьем! Но прошу тебя:  по-

тягаемся, даже если их не будет. Постыдно полагать все блаженство  жизни

в золоте и серебре, но столь же постыдно - в воде и похлебке". - (19) "А

как же, если их не будет?" - Ты спрашиваешь, где лекарство от нужды? Го-

лод кладет конец голоду. А не то какая разница, велики или малы те вещи,

которые обращают тебя в рабство? Важно ли, насколько велико  то,  в  чем

может отказать тебе фортуна? (20) Эта самая вода и похлебка  зависит  от

чужого произвола; а свободен не тот, с кем фортуна мало что  может  сде-

лать, но тот, с кем ничего. Да, это так; если  ты  хочешь  потягаться  с

Юпитером, который ничего не желает, - нужно самому ничего не желать".  -

Всё это Аттал говорил нам, а природа говорит всем5. Если ты  согласишься

часто об этом думать, то добьешься того, что станешь  счастливым,  а  не

будешь казаться, то есть будешь казаться счастливым самому  себе,  а  не

другим. Будь здоров.

   Письмо CXI

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты спросил меня, как назвать "софизмы" по-латыни. Многие пытались

дать им название, но ни одно не привилось; как видно,  сам  предмет  для

нас был неприемлем и настолько неупотребителен, что противились даже его

имени. Мне самым подходящим кажется то, которое употреблял Цицерон:  (2)

он называл их "изворотами"1, поскольку тот, кто им предался, только хит-

ро запутывает мелкие вопросы, ничего полезного для жизни не  приобретая,

не став ни мужественней, ни воздержней, ни выше духом. Зато всякий,  кто

занимается философией ради собственного исцеления, делается велик  духом

и неодолим, преисполняется уверенности и кажется тем выше, чем ближе по-

дойдешь. (3) Что бывает с большими горами, чья высота плохо видна  смот-

рящим издали, и только приблизившимся становится ясно, как вознеслись их

вершины, - то же самое, Луцилий, происходит и с подлинным философом, до-

казывающим свою подлинность делами, а не ухищрениями. Он стоит на возвы-

шении, всем видимый снизу вверх, и величье его - истинное. Он не обувает

высоких подметок и не ходит на цыпочках,  наподобие  тех,  кто  уловками

прибавляет себе росту, желая казаться выше, чем на самом деле. Он  дово-

лен своим природным ростом. (4) Да и как ему быть недовольным,  если  он

дорос до того, что фортуне к нему не дотянуться? Значит, рост  его  выше

человеческого и при любых обстоятельствах остается одинаковым, будет  ли

теченье жизни благоприятным или же  она  бурно  понесется  через  пороги

трудностей. Такого постоянства не дадут хитрые  извороты,  о  которых  я

только что говорил. Душа забавляется ими, но без пользы для себя, и низ-

водит философию с ее высот в низину. (5) Я не стану запрещать тебе иног-

да ими заняться, - но только тогда, когда  тебе  захочется  побездельни-

чать. В том-то и вся беда, что в них есть некая приятность, они держат в

плену душу, соблазненную видимостью тонкости, и не отпускают, хоть ее  и

зовет неодолимая громада дел, хотя всей жизни едва хватает на  то  одно,

чтобы научиться презирать жизнь. - "А не управлять ею?" - спросишь ты. -

Это дело второе; ведь только тот, кто презрел ее, сумеет хорошо  ею  уп-

равлять. Будь здоров.

   Письмо CXII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (I) Клянусь тебе, я и хочу образовать твоего друга, как ты желаешь, и

решил сделать это, - да он слишком тверд, чтоб воспринимать, или  вернее

- и это еще хуже - слишком мягок, чтобы воспринимать, и  сломлен  долго-

летними дурными привычками. Я хочу привести тебе пример из нашего ремес-

ла. (2) Не всякая лоза годна для прививки: та, что стара и  изъедена,  и

та, что не окрепла и гнется, либо не принимают привоя, либо его не пита-

ют, не дают срастись с собой, не перенимают его свойств и природы.  Поэ-

тому мы и делаем обыкновенно надрез над землею, чтобы, если лоза не  от-

ветит, попытать счастья вторично и сделать новую прививку под землею.

   (3) Тот, кого ты в письме поручал мне, не имеет  сил;  он  предавался

порокам и оттого подгнил и отвердел одновременно. Он не  может  ни  при-

нять, ни вскормить привой разума. - "Но ведь он сам жаждет!" - Не  верь!

Я не хочу сказать, что он тебе лжет; он сам  воображает,  будто  жаждет.

Роскошь ему опротивела, однако он скоро снова с нею помирится. - (4) "Но

он говорит, что такая жизнь ему в тягость". - Не спорю; а кому она не  в

тягость? Люди и любят, и ненавидят свою жизнь. Вынесем ему приговор тог-

да, когда он на деле докажет нам свою .ненависть к роскоши, а сейчас они

только в размолвке. Будь здоров.

   Письмо CXIII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты требуешь написать тебе, что я думаю о вопросе, так  часто  об-

суждаемом нашими: одушевленные ли существа -  справедливость,  мужество,

разумность и прочие добродетели. Такими тонкостями, Луцилий,  мы  только

одного и добьемся: всем покажется, будто мы заняты пустыми  упражнениями

ума и от нечего делать предаемся бесполезным рассуждениям.  Я  поступлю,

как ты требуешь, и изложу мненье наших. Но признаюсь, сам я сужу об этом

иначе. Есть вещи, которые пристали только носящим сандалии  да  короткий

плащ '. Итак, вот что занимало древних, или вот чем занимались древние.

   (2) Душа, бесспорно, одушевлена, поскольку и нас делает  одушевленны-

ми, и все одушевленные существа получили от нее имя. Добродетель же есть

не что иное, как душа в известном состоянии; значит, и  она  одушевлена.

Далее: добродетель производит действие, а это невозможно для того, в чем

нет самодвиженья; если же  самодвиженье,  присущее  только  одушевленным

предметам, есть в ней, то и она одушевлена. - "Но если добродетель  оду-

шевлена, то она обладает добродетелью". - А почему бы ей не обладать са-

мой собою? (3) Как мудрец все делает через добродетель, так и сама  доб-

родетель. - "Стало быть, одушевлены и все искусства, и всё, что мы дума-

ем, всё, что наш дух объемлет собою, и в тесноте нашего  сердца  обитает

много тысяч одушевленных существ, а каждый из нас - это множество  живых

существ, либо каждый содержит в себе множество их".  -  Ты  спрашиваешь,

что отвечают в опроверженье этого? Каждый из названных предметов одушев-

лен, но вместе они множеством одушевленных  существ  не  будут.  -  "Как

так?" - Я скажу тебе, если ты приложишь все свое  вниманье  и  сообрази-

тельность. (4) Отдельный одушевленный  предмет  должен  иметь  отдельную

сущность, а у этих всех душа одна; значит, быть  отдельными  они  могут,

быть множеством не могут. Ведь я - и человек, и живое существо, но ты не

скажешь, что нас двое. Почему? Потому что двое должны  существовать  по-

рознь, иначе говоря, должны быть отделены друг от друга, чтобы  их  было

двое. А что множественно внутри единого, то относится к одной природе и,

значит, существует как одно. (5) И душа моя одушевлена, и сам  я  -  су-

щество одушевленное, однако нас не двое. Почему? Потому  что  душа  есть

часть меня самого. Любой предмет может считаться отдельно, если  он  са-

мостоятелен, а где он - лишь член другого предмета, там его нельзя расс-

матривать как нечто особое. - "Почему?" - Я отвечу:  все  особое  должно

принадлежать самому себе и быть завершенным в себе независимым целым.

   (6) Я признавался тебе, что сам сужу об этом иначе. Ведь если с  этим

согласиться, то не одни добродетели окажутся  одушевленными  существами,

но и противоположные им пороки и страсти, такие как гнев, скорбь, страх,

подозренье. Можно пойти еще дальше: одушевленными будут все наши  мысли,

все сужденья, - а с этим уж никак нельзя согласиться. Ведь не  все,  что

исходит от человека, есть человек. - (7) "Что такое справедливость?  Не-

кое состояние души. Значит, если душа одушевлена,  то  и  справедливость

также". - Нет, она есть состояние души и некая ее сила. Одна душа  прев-

ращается во множество обличий, но не становится другим существом  всякий

раз, как совершает нечто другое; и то, что исходит от нее, не есть  оду-

шевленное существо. (8) Если и справедливость - одушевленное существо, и

мужество, и прочие добродетели, то перестают ли они порой  существовать,

а потом снова возникают, или же пребывают всегда? Добродетели  перестать

существовать не могут, значит, в одной душе теснится множество,  несчет-

ное множество живых существ. - (9) "Но их не множество, все они привяза-

ны к одному и остаются частями и членами одного и того же". - Значит, мы

представляем себе душу подобьем гидры со многими  головами,  из  которых

каждая сама по себе сражается, сама по себе жалит. Но ведь  ни  одна  из

этих голов не есть одушевленное существо, все они -  головы  одного  су-

щества; и вся гидра - одно существо. А в химере ни льва, ни змея  нельзя

назвать отдельными существами: они - части химеры и, значит,  отдельными

существами не могут быть.

   Из чего ты можешь сделать вывод, будто справедливость -  одушевленное

существо? - (10) "Она оказывает действие, приносит пользу, обладает дви-

жением, а обладающее им есть одушевленное существо". - Это было бы  пра-

вильно, если бы она обладала самодвижением; но справедливость движима не

самою собой, а душою. (11) Всякое живое существо до самой смерти остает-

ся тем же, чем появилось на свет; человек, покуда не умрет, остается че-

ловеком, лошадь - лошадью, собака - собакой, и перейти одно в другое  не

может. Справедливость - то есть душа в неком состоянии -  существо  оду-

шевленное. Что же, поверим! Далее, одушевленное существо  есть  и  храб-

рость - также душа в неком состоянии. Какая душа? Та же, которая  только

что была справедливостью? Одушевленные существа остаются, чем  были,  им

не дано превратиться в другое существо и положено пребывать в том же ви-

де, в каком они появились на свет. (12) Кроме того, одна душа  не  может

принадлежать двум существам, а тем более - многим. Если  справедливость,

мужество, умеренность и все прочие добродетели - одушевленные  существа,

как же может быть у них одна душа на всех? Нужно, чтобы  у  каждой  была

своя, - или же они не будут одушевленными существами. (13) Одна тело  не

может принадлежать многим существам, - это и наши  противники  признают.

Но что есть тело справедливости? Душа! А тело мужества? Опять-таки душа!

Не может быть у двух существ одно тело. - (14) "Но одна и та же душа пе-

реходит из состояния в состояние, становясь то справедливостью,  то  му-

жеством, то умеренностью". - Могло бы быть и так,  если  бы  душа,  став

справедливостью, переставала быть мужеством, став мужеством, переставала

бы быть умеренностью; но ведь все  добродетели  пребывают  одновременно.

Так как же могут они быть отдельными существами, если душа одна и не мо-

жет стать больше чем- одним существом? (15) И потом, ни одно  одушевлен-

ное существо не бывает частью другого, справедливость же - часть души и,

следовательно, не есть одушевленное существо.

   Мне кажется, я напрасно трачу силы,  доказывая  вещи  общепризнанные.

Тут скорее уместно негодование, а не спор. Ни одно существо не бывает во

всем подобно другому. Осмотри всё и вся: каждое тело имеет и свой  цвет,

и свои очертанья, и свою величину. (16) В числе причин, по которым  уди-

вителен разум божественного создателя, я полагаю и ту, что среди  такого

обилия вещей он ни разу не впал в повторенье: ведь даже на первый взгляд

похожее оказывается разным, если сравнить. Сколько создал  он  разновид-

ностей листьев - и у каждой свои особые приметы, сколько животных - и ни

одно не сходствует2 с другим полностью, всегда есть различия. Он сам  от

себя потребовал, чтобы разные существа были и не похожи, и не одинаковы.

А добродетели, по вашим же словам, все равны: значит, они не могут  быть

одушевленными существами.

   (17) Кроме одушевленного существа, ничто не  может  действовать  само

собою; но добродетель сама собою и не действует - ей нужен человек.  Все

существа делятся на разумных, как человек и боги, и неразумных, как зве-

ри и скоты; добродетели непременно разумны, но притом и не боги и не лю-

ди; значит, они не могут быть одушевленными существами. (18) Всякое  ра-

зумное существо, чтобы действовать, должно быть сперва раздражено  видом

какой-либо вещи, затем почувствовать побужденье двинуться, которое нако-

нец подтверждается согласием. Что это за согласие, я скажу. Мне пора гу-

лять; но пойду я гулять только после того, как скажу себе об этом, а по-

том одобрю свое мнение. Пора мне сесть - но сяду я только  после  этого.

Такого согласия добродетель не знает. (19) Представь  себе,  к  примеру,

разумность; как может она дать согласие: "пора мне гулять"? Этого приро-

да не допускает: разумность предвидит для того, кому принадлежит,  а  не

для себя самой. Ведь она не может ни гулять, ни сидеть; значит, согласия

она не знает, а без согласия нет и разумного существа. Если  добродетель

- существо, то существо разумное; но она не принадлежит  к  разумным,  а

значит, и к одушевленным существам. (20) Если добродетель - одушевленное

существо, а всякое благо есть добродетель, значит, всякое благо  -  оду-

шевленное существо. Наши это и признают. Спасти отца - благо,  внести  в

сенате .разумное предложение - благо, решить дело  по  справедливости  -

благо; значит, и спасенье отца - одушевленное существо, и разумно выска-

занное предложение - одушевленное существо. Тут дело заходит так далеко,

что нельзя не засмеяться. Предусмотрительно промолчать -  благо,  хорошо

поужинать - благо, значит, и молчанье, и ужин - одушевленные существа!

   (21) Право, мне хочется подольше пощекотать себя и позабавиться этими

хитроумными глупостями. Если справедливость и  мужество  -  одушевленные

существа, то они и существа земные. Всякое земное существо мерзнет,  хо-

чет есть и пить; значит, справедливость мерзнет,  мужество  хочет  есть,

милосердие - пить. (22) И еще, почему бы мне не  спросить,  каков  облик

этих существ? Человеческий, лошадиный, звериный? Если  они  припишут  им

круглую форму, как богу3, я спрошу: а что, жадность, мотовство,  безрас-

судство тоже круглы? Ведь и они - одушевленные существа. Если они их то-

же округлят, я опять-таки спрошу: а гулянье в меру  -  одушевленное  су-

щество? Им придется согласиться, а потом сказать, что и гулянье,  будучи

существом одушевленным, кругло.

   (23) Впрочем, не думай, будто я первым из наших стал говорить  не  по

предписанному, а по своему разумению. И между Клеанфом  и  его  учеником

Хрисиппом не было согласья в том, что такое гулянье. Клеанф говорит, что

это дух посылается руководящим началом4 к ногам, а Хрисипп - что это са-

мо руководящее начало. Так почему бы каждому, по-примеру самого  Хрисип-

па, не заявить о своей самостоятельности и не' высмеять все это множест-

во существ, которого и весь мир не вместит? (24) "Добродетели -  это  не

многие существа, но все же существа. Как' человек бывает поэтом и орато-

ром, оставаясь одним человеком, так и-добродетели - существа, но не мно-

гие. Душа справедливая, и разумная, и мужественная - это все одна  душа,

только состояние ее меняется-соответственно добродетелям". - (25) Ладно,

вопрос снят. Ведь и я покамест признаю душу  существом  одушевленным,  а

потом погляжу, какого суждения мне на этот счет держаться;  но  вот  что

деянья души суть одушевленные существа, я отрицаю. Не  то  и  все  слова

окажутся одушевленными, и все стихи. Ведь если разумная речь - благо,  а

благо - существо одушевленное, значит, и речь  тоже.  Разумные  стихи  -

благо, благо - одушевленное существо, значит,  и  стихи  тоже.  Выходит,

что" "Битвы и мужа пою" - одушевленное существо, только его  не  назовут

круглым, коль скоро оно о шести стопах5. - (26)  Ты  скажешь:  "Вот  уж,

право, занялся хитросплетеньями!" - А я лопаюсь со смеху, когда  вообра-

жаю себе одушевленными существами и солецизм, и варваризм, и  силлогизм,

и придумываю для них, на манер живописца, подходящие обличья.

   Вот о чем мы рассуждаем, нахмуря брови и наморщив лоб. Тут я не  могу

не сказать вместе с Цецилием6: "О глупости унылые!" Смешно все это! Луч-

ше займемся чем-нибудь полезным и спасительным для нас, поищем, как  нам

пробиться к добродетели, где ведущие к ней дороги. (27) Учи меня не  то-

му, одушевленное ли существо храбрость, а тому, что ни одно существо  не

бывает счастливым без храбрости, если не укрепит себя против всего  слу-

чайного и не усмирит в мыслях все превратности еще раньше, чем  испытает

их. Что такое храбрость? Неприступное укрепление, обороняющее человечес-

кую слабость; кто возвел его вокруг себя, тот безопасно  выдержит  осаду

жизни: ведь у него есть свои силы, свое оружие. (28) Тут я хочу привести

тебе изреченье нашего Посидония: "И не думай, будто оружье фортуны изба-

вит тебя от опасностей, - бейся твоим собственным! Фортуна  против  себя

не вооружит. Значит, даже" снаряженные против врага - против  нее  безо-

ружны". (29) Александр разорил и обратил в бегство и персов, и  гиркан7,

и индийцев, и все племена, сколько их есть на востоке вплоть до  Океана;

а сам, одного друга потеряв, другого убив8, лежал в  темноте,  один  раз

горюя о своем  злодеянии,  в  другой  -  тоскуя  об  утрате.  Победитель

стольких царей и народов поддался гневу и печали: ведь он старался  под-

чинить своей власти все, кроме страстей. (30) Какими заблужденьями одер-

жимы люди, которые жаждут распространить за море  свое  право  владения,

считают себя счастливей всех, если займут военной силой  множество  про-

винций, присоединив новые к старым, - и не знают, в чем состоит  безгра-

ничная богоравная власть! Повелевать собою - вот  право  величайшего  из

повелителей. (31) Пусть научат меня, сколь священна справедливость, блю-

дущая чужое благо и ничего не добивающаяся, кроме одного:  чтобы  ею  не

пренебрегали. Ей нет дела до тщеславия, до молвы:  она  сама  собой  до-

вольна. Вот в чем каждый должен убедить себя  прежде  всего:  "Я  должен

быть справедлив безвозмездно!" Мало того! Пусть убедит себя вот  в  чем:

"Этой прекраснейшей из добродетелей я рад буду пожертвовать всем!" Пусть

все помыслы отвернутся прочь от твоих собственных  выгод!  Нельзя  смот-

реть, будет ли за справедливое деяние награда помимо самой справедливос-

ти! (32) Запомни и то, что я говорил тебе недавно:  неважно,  многие  ли

знают о твоей справедливости. Кто хочет обнародовать  свою  добродетель,

тот старается не ради добродетели, а ради славы. Ты не хочешь быть спра-

ведливым, не получая взамен славы? А ведь тебе, клянусь,  придется  быть

справедливым и получить взамен поношенье! И тогда, если  ты  мудр,  тебе

будет отрадно дурное мнение, которое ты снискал добром. Будь здоров.

   Письмо CXIV

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты спрашиваешь меня, почему в те или иные времена  возникает  род

испорченного красноречия, как появляется в умах  склонность  к  тем  или

иным порокам, - так  что  иногда  преобладает  напыщенное  произнесение,

иногда - томное и протяжное, словно песня? Почему иногда нравятся  мысли

смелые и неправдоподобные, иногда - выражения недоговоренные и  загадоч-

ные, в которых приходится больше постигать умом, чем слухом? Почему была

пора, когда бессовестно злоупотребляли переносными значениями? - Причина

в том, о чем ты часто слышал и что у греков даже  перешло  в  пословицу:

"Какова у людей жизнь, такова и речь". (2) И если у каждого оратора  ма-

нера говорить похожа на него самого, то и господствующий род красноречия

иногда подражает общим нравам. Если порядок в государстве расшатан, если

граждане предались удовольствиям, то свидетельством общей страсти к  ним

будет распущенность речи, коль скоро она присуща не  одному-двум  орато-

рам, а всеми принята и одобрена. (3) Не может быть душа одного цвета,  а

ум другого. Если душа здорова, если она спокойна, степенна и  воздержна,

то и ум будет ясным и трезвым; развратят душу пороки - ум  станет  напы-

щенным. Разве ты не видел: у кого в душе томность, тот  волочит  ноги  и

двигается лениво; у кого душа порывиста и жестока, тот ускоряет  шаг;  у

кого душа охвачена неистовством или так похожим на неистовство гневом, у

того все телодвижения беспорядочны, тот не ходит, а мечется? Так  неуже-

ли, по-твоему, того же самого не будет и с умом, тем более что он слит с

душой воедино, ею создается, ей повинуется, от нее получает закон?

   (4) Как жил Меценат, известно настолько хорошо,  что  мне  нет  нужды

здесь об этом рассказывать: как он разгуливал, каким  был  щеголем,  как

хотел, чтобы на него смотрели, как не желал прятать свои пороки. Так что

же? Разве речь его не была такой же вольной и распоясанной, как он  сам?

Разве его слова - под стать его одежде, слугам, дому, жене -  не  должны

были больше всего удивлять? Он был бы человеком большого дарования, если

бы повел его правильным путем, если б не избегал быть понятным, если  бы

знал границы хотя бы в речи. Его красноречие -  ты  увидишь  сам  -  это

красноречие пьяного, темное, беспутное и беззаконное. Есть ли что позор-

нее? [Меценат, "О моем образе жизни"] (5) "По реке  вдоль  берегов,  что

лесами курчавятся, взгляни, как челны взбороздили русло, как,  вспенивши

мели, сад заставляют назад отбегать". Или это: "Завитки кудрявой женщины

голубит губами, - начинает, вздыхая, - так закинув усталую  голову,  бе-

зумствуют леса владыки". - "Неисправимая шайка: на пирах они роются жад-

но, за бутылкой обыскивают домы, и надежда их требует смерти". - "Гений,

который свой праздник } едва ли заметит, нити тонкого воска, и  гремучая

мельница, - а очаг украшают жена или мать". -  (6)  Разве  не  сразу  по

прочтении ты увидишь, что это тот самый, кто всегда расхаживал по Риму в

неподпоясанной тунике (даже когда он  замещал  отсутствовавшего  Цезаря,

пароль получали 2 от распоясанного полководца)? тот, кто и на суде, и на

ораторском возвышенье, и на любой сходке появлялся с закутанной  в  плащ

головой, оставляя открытыми только оба уха, наподобье богатых беглецов в

мимах? 3 тот. кто в разгар гражданской войны, когда город был в страхе и

все вооружились, ходил по улицам в сопровожденье двух скопцов  -  больше

мужчин, чем он сам? кто тысячу раз женился - и брал ту же самую жену?  4

(7) Эти слова, так беззаконно соединенные, так  небрежно  расставленные,

употребленные вопреки общепринятому смыслу, свидетельствуют о нравах  не

менее невиданных, извращенных и странных. Больше  всего  его  хвалят  за

незлобивость: он не касался меча, не проливал крови, и если чем  и  выс-

тавлял напоказ свое могущество, так только вольностью нравов. Но он  сам

подпортил эту свою славу затейливостью чудовищных речей. (8) По ним вид-

но, что он был изнежен, а не кроток.

   Это станет ясно любому, кто увидит его кудрявый слог, и  перевернутые

слова, и мысли, нередко величавые, но теряющие силу еще прежде, чем выс-

казаны до конца.

   Чрезмерное счастье вскружило ему голову; иногда в  этом  повинен  сам

человек, иногда - время. (9) Там, где счастье широко разливает страсть к

удовольствиям, роскошь начинается с заботливого ухода  за  телом:  потом

хлопочут об утвари; потом с усердьем занимаются домом,  стараясь,  чтобы

он был обширнее поместья, чтобы стены сверкали заморским мрамором, чтобы

кровля сияла золотом и штучным потолкам отвечали блеском плиты пола. По-

том изысканность распространяется и на обеды; тут ищут отличиться новиз-

ной блюд и переменой обычного их порядка: чем принято обед  заканчивать,

то подают сначала, что раздаривалось при входе,  то  дарят  при  выходе.

(10) Когда душа привыкнет гнушаться всем общепринятым, а обычное считать

слишком дешевым, - тогда ищут новизны и в речах, то вытаскивают на  свет

старинные забытые слова, то выдумывают новые или  переиначивают  общеиз-

вестные, то принимают за верх изящества частые и смелые переносы смысла,

которых стало так много в последнее время. (11) Есть такие, что обрывают

мысль, видя всю прелесть речи в недоговоренности, в том, чтобы дать слу-

шателю только намек на смысл. Но есть и такие, что каждую мысль тянут  и

не могут кончить. Есть такие, что не случайно подходят вплотную к пороку

(для всякого, кто отваживается на что-нибудь великое, это неизбежно), но

этот самый порок любят. Словом, где ты  увидишь,  что  испорченная  речь

нравится, там, не сомневайся, и нравы извратились. Как пышность пиров  и

одежды есть признак болезни, охватившей государство, так и вольность ре-

чи, если встречается часто, свидетельствует о падении  душ,  из  которых

исходят слова.

   (12) И не приходится удивляться, если испорченность речи благосклонно

воспринимается не только слушателями погрязнее, но и хорошо одетой  тол-

пой: ведь отличаются у них только тоги, а не  мнения.  Удивительнее  то,

что хвалят не только речи с изъяном, но  и  самые  изъяны.  Первое  было

всегда: без снисхождения не понравятся и самые великие. Дай мне  любого,

самого прославленного мужа - и я скажу тебе, что его век прощал ему и на

что намеренно закрывал глаза. Я укажу тебе много таких, кому  изъяны  не

повредили, и даже таких, кому они были на пользу, -  укажу  людей  самых

прославленных, которыми принято восхищаться;  кто  попробует  что-нибудь

исправить, тот все разрушит: изъяны здесь так неотделимы от  достоинств,

что потянут их за собою. (13) Прибавь к этому, что для речи нет  строгих

правил. Их изменяет привычка, господствующая среди граждан, а она никог-

да не задерживается долго на одном. Многие ищут слова в  далеких  веках,

говорят языком Двенадцати таблиц; для них и Гракх,  и  Красе,  и  Курион

слишком изысканны и современны, они возвращаются к Аппию и  Корунканию5.

Другие, наоборот, признавая только избитое  и  общепринятое,  впадают  в

пошлость. (14) И то и другое - порча, хотя и разного рода, - не меньшая,

право, чем желанье пользоваться только словами яркими, звучными,  поэти-

ческими, а необходимых и общеупотребительных избегать. По-моему, и то, и

другое неправильно. Один холит себя больше, чем нужно,  другой  небрежен

больше, чем нужно: один и на бедрах выщипывает волосы, другой  даже  под

мышками не выщипывает.

   (15) Перейдем к слогу. Сколько примеров всяческих погрешностей могу я

тебе привести! Некоторым по душе слог изломанный и шероховатый: где речь

льется плавно, там они нарочно приводят ее в беспорядок, не допуская  ни

одного заглаженного шва; что задевает слух своей неровностью, то им  ка-

жется мужественным и сильным. А у некоторых - не слог, а напев, до  того

мягко скользит их речь и ласкает уши. (16) А что сказать о таком  слоге,

где слова переставляются подальше и, давно ожидаемые,  появляются  перед

самою концовкой? Или о слоге медлительном, как у Цицерона, полого скаты-

вающемся с мягкими замедлениями, ни на  миг  не  отступающем  от  некого

обыкновения, размеряемом привычными стопами? И  у  высказываемых  мыслей

изъян может состоять не только в том, что они ничтожны, или  простоваты,

или бесчестны, или оскорбляют стыд чрезмерной дерзостью, но и в том, что

они цветисты, что произносятся впустую и звучат  громко,  но  никого  не

трогают.

   (17) Все эти изъяны вводятся в обиход одним - тем, кто  об  эту  пору

главенствует в красноречии; остальные ему подражают и заражают один дру-

гого. Так, когда был в силе Саллюстий, верхом изысканности считались не-

договоренные мысли, речи, прерывающиеся  раньше,  чем  ожидаешь,  темная

краткость. Аррунтий6, человек редкой  порядочности,  написавший  историю

Пунической войны, был саллюстианцем и очень усердствовал в этом. У  Сал-

люстия7 сказано: "Серебром сделал войско", то есть набрал его за деньги.

Это полюбилось Аррунтию, ион начал на каждой странице писать так  же.  В

одном месте он говорит: "Они сделали нашим бегство", в другом:  "Гиерон,

царь сиракузский, сделал войну", еще где-то: "Услышанное известие сдела-

ло так, что панормнтанцы сдались римлянам". (18) Я дал тебе  только  об-

разцы на пробу, а у него вся книга из этого состоит. Что у  Саллюстия  -

редкость, то у него попадается часто и чуть ли не постоянно,  и  не  без

причины: у Саллюстия такие реченья - случайность, Аррунтий отыскивал  их

нарочно. Видишь, что получается, когда за образец  берется  изъян.  (19)

Саллюстий сказал: "Воды повернули к зиме". Аррунтий в первой книге о Пу-

нической войне пишет: "внезапно погода повернула к  зиме",  и  в  другом

месте, желая сказать, что год был холодный, пишет. "Ведь год повернул  к

зиме". И еще в одном месте: "Он послал шестьдесят грузовых судов,  поса-

див на них только солдат и необходимое число моряков, так  как  северный

ветер повернул к зиме". Аррунтий не перестает совать эти слова куда  по-

пало. Саллюстий сказал где-то:

   "Среди междоусобиц он старался, чтобы молвы признали  его  честным  и

справедливым". Аррунтий не удержался и в первой же книге поставил: "Мол-

вы широко разгласили о Регуле".

   (20) Эти и подобные изъяны, перенятые через подражание, не будут при-

метами испорченной и падкой до наслаждений души; те, по  которым  можешь

судить о страстях человека, должны принадлежать только ему, от него  ро-

диться. У гневливого речь сердитая, у беспокойного - возбужденная, у из-

балованного - мягкая и плавная. (21) Ты видишь, чего добиваются те,  кто

выщипывает бороду, местами или всю целиком, кто  тщательно  выбривает  и

выскабливает губы, оставив и отпустив волосы на щеках и подбородке,  кто

надевает невиданного цвета плащ поверх прозрачной тоги, кто  не  захочет

сделать ничего такого, что осталось бы незамеченным, кто дразнит  людей,

лишь бы на него оглянулись, и согласен быть выруганным, лишь бы на  него

смотрели. Такова же речь Мецената и всех прочих, допускающих  ошибки  не

случайно, а заведомо и намеренно. (22) Причина тут  -  тяжелый  душевный

недуг. Как после вина язык начинает заплетаться не прежде,  чем  ум,  не

выдержав тяжести, подломится или изменит нам, так и этот род  речи  (чем

он отличается от пьяных речей?) ни для кого не в  тягость,  если  только

душа не пошатнулась. Поэтому лечить надо душу: ведь от нее у нас и  мыс-

ли, и слова, от нее осанка, выраженье лица, походка. Когда душа  здорова

и сильна, тогда и речь могуча, мужественна, бесстрашна; если душа рухну-

ла, она все увлекает в своем паденье.

   (23) Ежели царь невредим, живут все в добром согласье,

   Но лишь утратят его, договор нарушается 8. ..

   Наш царь - это душа; пока она невредима, все  прочие  исполняют  свои

обязанности и послушно повинуются; но стоит ей  немного  пошатнуться,  и

все приходит в колебанье. А стоит сдаться наслаждениям, тотчас сходят на

нет все ее уменья, вся деятельная сила, и за что она ни берется, все де-

лается вяло и лениво.

   (24) Если я уж взялся за это сравненье, то продолжу его. Наша душа  -

то царь, то тиран: царь, когда стремится к честному,  заботится  о  здо-

ровье порученного ей тела, не требует от него  ничего  грязного,  ничего

постыдного; а когда она не властна над собою, жадна,  избалована,  тогда

получает ненавистное и проклятое имя и становится тираном. Тут-то ею ов-

ладевают безудержные страсти, одолевают ее и  сперва  ликуют,  наподобье

черни, которой мало насытиться вредоносной раздачей и которая  старается

перещупать все, чего не может проглотить. (25) Но по мере того  как  бо-

лезнь все больше подтачивает силы, а удовольствия входят  в  плоть  и  в

кровь, одержимый недугом доволен и видом того, на  что  чрезмерная  жад-

ность сделала его негодным, и возмещает собственные наслажденья зрелищем

чужих, став поставщиком и свидетелем похотливых забав, которых сам  себя

лишил невоздержностью. Не так отрадно ему обилие услаждающих вещей,  как

горько то, что не всю эту роскошь он может пропустить через глотку и ут-

робу, что не со всеми распутными бабами и юнцами может переспать; он пе-

чалится, что упускает немалую часть своего счастья оттого, что тело  так

мало вмещает. (26) Разве безумье в том, мой Луцилий, что мы  забываем  о

неизбежности смерти? о собственной слабости? Нет, оно в другом: никто из

нас не подумает, что он только один! Погляди на наши кухни, сколько  там

бегает между очагами поваров: неужто, по-твоему, не покажется, что в та-

кой суматохе пища приготавливается не для одного брюха? Взгляни на  наши

винохранилища, на погреба, где собран урожай за много столетий:  неужто,

по-твоему, не покажется, что не для одного брюха  запечатаны  эти  вина,

выжатые во многих краях при многих консулах? Погляди, в скольких  местах

переворачивают землю, сколько тысяч пахарей пашет и  копает,  -  неужто,

по-твоему, не покажется, что не для одного брюха сеют и в  Африке,  и  в

Сицилии? (27) Мы будем здоровы, будем воздержны в желаньях, если  каждый

поймет, что он - один, если измерит свое тело и  узнает,  как  мало  оно

вместит и как ненадолго! Ничто так не способствует умеренности во  всем,

как частые мысли о краткости нашего века и ненадежности срока. Что бы ты

ни делал, не упускай из виду смерть! Будь здоров.

   Письмо CXV

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Мне не хочется, мой Луцилий, чтобы ты слишком  уж  тревожился  по

поводу слов и слога: у меня есть для тебя заботы поважнее.  Ищи,  о  чем

писать, а не как; старайся, что пишешь, то и думать, а что  думаешь,  то

усвоить и как бы запечатлеть собственной печатью. (2) Чья речь покажется

тебе придирчиво вылощенной, у того, так и знай, душа тоже занята  пустя-

ками. Великий муж говорит небрежней и уверенней; что бы он ни сказал, во

всем больше убедительности, чем тщательности. Ты знаешь  многих  молодых

людей с красивой бородой и прической, словно только что вынутых из  сун-

дука: от них не жди ничего мужественного, ничего основательного. Речь  -

убранство души: если она старательно подстрижена и подкрашена, и отдела-

на, то ясно, что и в душе нет ничего  подлинного,  а  есть  некое  прит-

ворство'. Стройность речи - украшенье не для мужчины.

   (3) Если бы нам дано было увидеть душу человека добра, -  какой  свя-

тостью, каким кротким величием светилась бы она! Как блистали бы в ней и

справедливость, и отвага, и воздержность, и разумность2, а кроме  них  и

скромность, и сдержанность, и терпимость, и щедрость и общительность,  и

(кто бы этому поверил?) редчайшее в человеке благо - человечность слива-

ли бы свое сиянье. А предусмотрительность, а  тонкость  вкуса,  а  самое

возвышенное из свойств - благородство - сколько бы они прибавили  красо-

ты, сколько степенности и величавости! Всякий сказал бы, что не одну лю-

бовь, но и почтенье внушает эта душа. (4) Если бы кто увидел  ее  лик  -

возвышенней и блистательней всех лиц, какие он привык видеть у людей,  -

разве он не остановился бы, не оцепенел, словно  встретив  божество?  Не

стал бы молча умолять, чтобы взгляд на нее не был сочтен за грех? а  по-

том, ободренный призывной кротостью лика, не приблизился бы, не  молился

бы коленопреклоненно, не созерцал бы долго, глядя снизу вверх - ибо  она

намного выше привычного для наших глаз роста, - в ее  пылающие  кротким,

но ярким огнем очи? не повторил  бы  наконец  изумленно  и  благоговейно

строки нашего Вергилия:

   (5) Как мне тебя называть? Ты лицом непохожа на смертных,

   Голос не так звучит, как у нас... Счастлива будь, кто б ты  ни  была!

Облегчи нам заботу! а

   И она снизойдет и облегчит заботу, если мы захотим чтить ее!  А  чтят

ее не жирными тушами зарезанных быков, не повешенным на стену золотом  и

серебром, не вкладом в храмовую казну, но волею к праведности  и  благо-

честью.

   (6) Всякий, повторяю, загорелся бы к ней любовью, если  бы  нам  пос-

частливилось ее увидеть; а теперь многое нам препятствует, либо  поражая

наш взгляд чрезмерным блеском, либо удерживая его темнотою. Но мы,  если

бы захотели освободить от всех преград зрение души, так же как мы очища-

ем лекарствами глаза и делаем их взгляд острее, - могли бы  раз  глядеть

добродетель даже в прячущем ее теле, даже сквозь бедность,  даже  сквозь

униженность и поношенье; мы  увидели  бы,  повторяю,  эту  красоту  даже

сквозь скрывающую ее грязь. (7) И наоборот, мы разглядели бы злонравие и

вялость горемычной души, даже если бы нам мешал яркий блеск,  излучаемый

богатствами, и бил в глаза лживый свет почестей и могущества. (8)  Тогда

бы мы и поняли, каким презренным вещам мы дивимся, словно дети, для  ко-

торых любая игрушка драгоценна. Ведь они и родителям, и братьям  предпо-

читают купленные за медные деньги бусы. "Какая разница между ними и  на-

ми, - говорит Аристон4, - помимо той, что мы сходим с ума из-за картин и

статуй и наша глупость обходится дороже?" Им доставляют удовольствие об-

катанные камешки с побережья, если они пестрые,  а  нам  -  разноцветные

пятна на огромных колоннах, привезенных из египетских песков или из  аф-

риканских пустынь и поддерживающих какой-нибудь портик или потолок  сто-

ловой, вмещающей целый город. (9) Мы восхищаемся стенами,  облицованными

тонкими плитами мрамора, и хотя знаем, что под ними скрыто, сами обманы-

ваем свои глаза. А наводя позолоту на кровли, разве не лживой  видимости

мы радуемся? Ведь знаем же мы, что под нею - неприглядное дерево! Но  не

только стены и потолки украшаются тонкою облицовкой; и у всех  тех,  кто

гордо шествует у тебя на виду, счастье облицовано. Вглядись - и узнаешь,

сколько зла скрыто под тонким слоем достоинства.

   (10) А та вещь,  которая  дает  работу  стольким  должностным  лицам,

стольким судьям, и стольких  делает  должностными  лицами  и  судьями  -

деньги! С тех пор как они в чести, ничему больше нет заслуженной  чести:

делаясь поочередно то продавцами, то товаром, мы спрашиваем  не  "какова

вещь", а "какова цена"? Смотря по мзде, мы верны долгу, смотря по мзде -

неверны. Мы следуем правилам честности, пока она сулит  нам  что-нибудь,

но тотчас перебежим к ее противникам, если понадеемся больше получить за

злодейства. (11) Родители приучили нас восхищаться золотом  и  серебром,

внушенная в нежном возрасте алчность, засев глубоко, растет вместе с на-

ми. К тому же весь народ, ни в чем не единодушный, сходится в одном:  на

деньги смотрят с почтеньем, близким желают побольше денег, деньги, слов-

но это величайшее достоянье человека, жертвуют богам, когда желают  уго-

дить им. Наши нравы дошли до того, что бедность стала проклятьем и  бес-

честьем, богачи ее презирают, бедняки ненавидят.

   (12) А тут еще поэты с их стихами: пуще распаляют они  наши  страсти,

восхваляя богатство как единственное украшенье и прелесть  нашей  жизни.

Им кажется, что даже бессмертные боги ничего лучшего ни дать,  ни  иметь

не могут.

   (13) Солнца высокий дворец поднимался на стройных колоннах,

   Золотом ясным сверкал..,

   Взгляни и на колесницу Солнца:

   Ось золотая была, золотое и дышло, и обод

   Вкруг колеса золотой на серебряных спицах держался.6

   И даже век, который они хотят представить самым лучшим, именуется  у

них золотым. (14) И у греческих трагиков представлены такие, кто  меняет

на барыш невинность, здоровье, доброе имя.

   Дан слыть мерзавцем - лишь бы богачом прослыть. . .

   Не спрашивают, кто да что, а "сколько есть?"..

   Кто чем владеет, во столько же и ценится. ..

   Такого нет, чем стыдно было б нам владеть...

   Богатым - жить хочу, а бедным - лучше смерть. . .

   Коль умирать - так тоже лучше с прибылью.. .

   Превыше блага для людей, чем деньги, нет:

   Ни наслажденье матери, ласкающей

   Детей, ни отца опека не сравнится с ним.

   И если лик Венеры так же сладостен,

   Ее недаром любят боги и смертные.8

   (15) Когда последние слова были произнесены,  все  зрители  как  один

вскочили, чтобы прервать эту трагедию Еврипида и прогнать  актера,  -  и

тогда сам Еврипид вышел на середину и попросил их  подождать  и  посмот-

реть, чем кончит этот поклонник золота. Беллерофонт в этой драме  попла-

тился карой, как любой из нас платится в своей драме. (16)  Жадность  не

бывает без кары, хотя она и сама по себе есть немалая кара.  Во  сколько

она обходится слез, во сколько трудов! Сколько горести доставляет ей же-

лаемое, сколько горести приобретенное!7 Прибавь еще ежедневные  тревоги,

чья мучительность соразмерна богатству. Владеть деньгами - большая  пыт-

ка, чем добывать их. Как стонем мы над убытками, которые и на самом деле

велики, и еще больше кажутся. И потом, пусть фортуна ничего не отнимает,

- для таких людей убыток все, чего они не заимели. - (17) "Но их-то  все

и называют богатыми и счастливыми и мечтают сравняться с ними  достояни-

ем". - Согласен, но что с этого? Кому живется хуже тех, которых  пресле-

дуют и горести, и зависть? Вот если бы мечтающие о богатствах  посовето-

вались с богачами, а искатели почестей - с честолюбцами, достигшими выс-

ших степеней! Тогда они изменили бы желанья, между тем как теперь,  пре-

дав проклятью прежние, тотчас же загораются новыми.  Нет  человека,  до-

вольного своим счастьем, даже если бы оно шло к нему в руки.  Все  недо-

вольны и своими замыслами, и успехами, всем кажется лучшим то,  от  чего

отказались.

   (18) Но это как раз и даст тебе философия  (ничего  важнее,  по-моему

нет): ты никогда не будешь раскаиваться. К такому прочному счастью,  ко-

торого никакая буря не поколеблет, не приведут тебя ни  складные  слова,

ни плавно льющаяся речь. Пусть слова текут как хотят, лишь бы строй души

не нарушался, лишь бы она была высока и не заботилась  о  чужом  мнении,

довольная собою как раз за то, за что другие недовольны, лишь бы  жизнью

поверяла свои успехи и о своем знании судила по тому, многого ли она  не

желает, многого ли не боится. Будь здоров.

   Письмо CXVI

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Часто спрашивают, довольно ли, чтобы страсти были умеренными, или

лучше не иметь никаких страстей.  Наши  изгоняют  страсти,  перипатетики

стараются их укротить. Я не вижу, почему умеренная тяжесть болезни может

быть целебной или полезной. Не бойся! Я не отнимаю у тебя ничего такого,

что ты отдал бы против воли; я буду сговорчив и снисходителен ко  всему,

что ты считаешь или необходимым для жизни, или приятным, или полезным  и

к чему стремишься, а избавлю тебя от порока. Ведь я, запретив тебе  жаж-

дать, разрешу хотеть, чтобы ты то же самое делал без страха по  твердому

решению, чтобы даже наслажденья твои были острей.  Разве  ты  не  будешь

чувствовать их полнее, ставши их повелителем, а не рабом?

   (2) Ты скажешь: "Но ведь естественно мучиться, тоскуя о друге: дай же

право плакать, когда столь праведна причина.  Естественно  быть  задетым

людскими мнениями, огорчаться, если они неблагоприятны; почему же ты  не

допускаешь этого благородного страха перед дурным мнением?" - Нет порока

без оправдания, начало всякого из них скромно  и  простительно,  -  зато

после он разливается широко. Позволь ему возникнуть - и ты не  покончишь

с ним никакими стараньями. (3) Всякая страсть вначале немощна,  а  потом

сама себя разжигает и набирается силы, разрастаясь: легче не пустить ее,

чем выгнать. Кто спорит с тем, что всякая страсть берется из некого  ес-

тественного истока? Заботиться о себе велела нам природа; начни потакать

этой заботе - и она превратится в порок. Наслажденье природа подмешала к

вещам необходимым, не затем, чтобы мы его домогались, но чтобы благодаря

этой прибавке стало приятнее для нас то, без чего мы не  можем  жить;  а

появится самозаконное наслаждение - и начинается сластолюбие. Так  будем

же при входе сопротивляться страстям, коль скоро, как я сказал, их легче

не впустить, чем заставить уйти. - "Но позволь хоть в какой-то мере  го-

ревать, хоть в какой-то мере бояться!"  -  (4)  Эта  мера  растягивается

очень широко! Ты уже и как захочешь, не остановишься.  Пусть  мудрец  не

столь бдительно стережет себя - для него это безопасно:  он,  когда  ему

угодно, положит конец и слезам, и наслаждениям; а нам  лучше  и  не  пы-

таться идти вперед, если вернуться так трудно. (5)  Мне  кажется,  очень

тонко ответил Панэтий одному юнцу на вопрос, может ли  мудрец  полюбить:

"Как будет с мудрецом, посмотрим; а вот нам с тобой до мудреца далеко, и

мы не должны допускать, чтобы над нами взяла верх страсть бурная и  нео-

бузданная, сама себя ставящая ни во что и отдающаяся во власть  другому.

Взглянут на нас благосклонно - мы пуще распаляемся от доброты; отвернут-

ся - нас раззадоривает надменность. Вредна и легкая любовь,  и  трудная:

легкостью она берет нас в плен, с трудностями заставляет  бороться.  Так

что лучше нам остаться в  покое,  зная  нашу  слабость.  Нестойкую  душу

нельзя вверять ни вину, ни красоте, ни лести, ни другим соблазни тельным

приманкам". (6) То же самое, что Панэтий говорил о любви,  я  скажу  обо

всех страстях. Насколько в наших силах, отойдем от скользкого места:  мы

и на сухом-то стоим нетвердо. - (7) Ты сейчас выставишь против меня  об-

щий упрек, всегда бросаемый стоикам: "Слишком много вы обещаете, слишком

суровы ваши наставленья! Мы - люди слабые и не можем  себе  отказать  во

всем! Мы будем горевать, но не очень, будем желать, но  умеренно,  будем

сердиться - а потом успокоимся". - Знаешь, почему мы этого не можем?  Не

верим, что можем! (8) А на деле, клянусь, все иначе!  Мы  защищаем  наши

пороки, так как любим их, и предпочитаем извинять их, а не изгонять.  На

это природа дала человеку довольно сил, - если мы соберем их и  напряжем

и пустим в ход не против себя, а себе в защиту. "Не хотим" - вот  причи-

на; "не можем" - только предлог. Будь здоров.

   Письмо CXVII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты доставишь мне много хлопот и, сам того не зная, вынудишь  ввя-

заться в долгую и докучную тяжбу, если будешь задавать мне хитрые вопро-

сы, в которых я не могу ни разойтись с нашими, не поссорясь с  ними,  ни

согласиться, не поссорясь с совестью. Ты спрашиваешь, верно ли такое ут-

вержденье стоиков: мудрость есть благо, быть мудрым - не благо. Сперва я

изложу мнение стоиков, потом решусь высказать и свое сужденье.

   (2) Наши считают, что благо  телесно,  ибо  благо  действует,  а  что

действует, то телесно. Благо приносит пользу, а, не действуя,  приносить

пользу невозможно; если же благо действует, значит, оно телесно.  По  их

словам, мудрость есть благо; следовательно, они не могут не признать  ее

телесной.

   (3) А быть мудрым - это, по их мнению, дело другое: оно лишь прилага-

ется к мудрости и бестелесно, а значит, и не  действует  и  не  приносит

пользы. - "Но как же мы говорим, что быть мудрым -  благо?"  -  Говорим,

имея в виду самое мудрость, от которой и зависит, мудр ли человек.

   (4) Теперь послушай, что отвечают на это некоторые, а потом и я начну

от них откалываться и перейду на другую сторону. - "Если так, то и  жить

блаженно - не благо". - Хочешь не хочешь,  а  приходится  отвечать,  что

блаженная жизнь - благо, а жить блаженно - не благо.  (5)  И  еще  нашим

возражают так: "Вы хотите быть мудрыми: значит, это принадлежит к  числу

вещей, которых надо добиться непременно. А все непременное - благо". - И

наши вынуждены калечить слова, добавлять к "непременному" два слога, че-

го не допускает наш язык. Но я, с твоего позволения, прибавлю их.  "Неп-

ременное есть то, к чему следует стремиться непременно, то есть благо; а

то, что достается нам по достижении блага, есть  непреминуемое:  его  не

добиваются как блага, но к достигнутому благу оно  прилагается  неминуе-

мо". - (6) Я думаю иначе и полагаю, что наши опускаются  до  этого,  так

как их связывает цепью прежнее утвержденье, а изменить его им нельзя. Мы

обычно придаем немалый вес всеобщим установившимся сужденьям, и если так

кажется всем, - это для нас доказательство истины.  Например,  существо-

ванье богов выводится, среди прочего, и из того, что мнение это  вложено

во всех людей и нет племени, до того чуждого  всех  законов  и  обычаев,

чтобы не верить в каких-нибудь богов. Когда мы рассуждаем  о  бессмертии

души, немалое подспорье для нас -  единодушие  людей,  либо  страшащихся

обитателей преисподней, либо их почитающих. И  я  воспользуюсь  всеобщим

убеждением: ты не найдешь никого, кто не считал бы,  что  и  мудрость  -

благо, и быть мудрым - благо. (7) Однако я не буду, по обычаю  побежден-

ных, взывать к толпе: начну сражаться собственным оружием.

   Если что-то прилагается к чему-то, оно находится либо вне, либо внут-

ри того, к чему приложено. Если оно внутри, - значит, оно столь  же  те-

лесно, как и то, к чему приложено. Ничто не может быть приложено - и  не

прикасаться, а что прикасается, то телесно. Если оно  вне,  то  может  и

расстаться с тем, к чему приложено; но что расстается, то обладает  дви-

жением, а что обладает движением, то телесно. (8) Ты  надеешься,  что  я

скажу: бег и бежать - одно и то же, так же как тепло и быть теплым, свет

и светить. Нет, я согласен, что это - вещи разные, но при этом -  одного

рода. Если здоровье принадлежит к вещам безразличным, то и быть здоровым

- также. Если к ним же принадлежит красота, то и быть красивым -  также.

Если справедливость - благо, то и быть справедливым - благо. Если  бесс-

тыдство - зло, то и быть бесстыдным - зло; тут, клянусь тебе, все  точно

так же, как с близорукостью: если она - зло, то и быть близоруким - зло.

Одно - так и знай! - не может быть без другого. Кто мудр,  тот  обладает

мудростью; кто обладает мудростью, тот мудр. И не . может быть сомнений,

что каково одно, таково и другое, - настолько, что многие считают и то и

другое одним. (9) Но лучше разберем вот что: поскольку всё есть или бла-

го, или зло, или вещи безразличные, то что же такое "быть  мудрым"?  Что

это благо - отрицают; что это зло - нельзя и подумать; значит,  остается

безразличное. Но мы называем "безразличным" или "промежуточным" то,  что

может достаться и хорошему, и дурному человеку: например, деньги, красо-

ту, знатность. А быть мудрым может только человек  добра:  значит,  быть

мудрым к разряду вещей безразличных не принадлежит. Но и злом  не  может

быть то, что никогда не достается на долю злым; значит,  быть  мудрым  -

благо. Чего нет ни у кого, кроме людей добра, то благо;  мудрыми  бывают

только люди добра, и, значит, это благо. - (10) "Но это лишь прилагается

к мудрости". - То, что ты называешь "быть мудрым", порождается  ли  муд-

ростью или порождает ее? Порождает ли, порождается ли, - все  равно  оно

телесно: ведь тело и то, что  производит  что-нибудь  само,  и  то,  что

чем-нибудь производится. А если так, то быть мудрым - благо, потому  что

для этого ему не хватало только одного:  телесности.  (11)  Перипатетики

считают так: быть мудрым - это то же самое, что мудрость, ибо  одно  без

другого не бывает. Неужели, по-твоему, есть мудрые кроме тех, кто  обла-

дает мудростью? И не всякий ли,  кто  мудр,  обладает,  по-твоему,  муд-

ростью? (12) Старые диалектики разделяли эти вещи, и от них такое разде-

ление пришло к стоикам. Я скажу, как у них получалось. Поле - это  одно,

а владеть полем - другое; и разве не так, если второе касается не  поля,

а его владельца? Точно так же мудрость это одно, а быть мудрым - другое.

Я думаю, ты согласишься: тот, кто владеет, и то,  чем  владеют,  -  вещи

разные; так и тут: владеют мудростью, а владеет  мудрый.  Мудрость  есть

наука жить и, стало быть, совершенство мысли, достигшей наивысшего и на-

илучшего. Что такое "быть мудрым"? Я не могу сказать: "Совершенство мыс-

ли", - нет, это то, что дается на  долю  обладателю  совершенной  мысли.

Итак, благомыслие - это одно, а быть благомыслящим - другое.

   - (13) "Есть тела разной природы: например, вот это - человек, это  -

конь; за ними следуют движения души, содержащие сведения о телах. В  та-

ких движениях есть нечто самостоятельное, отдельное от тел. Например:  я

вижу гуляющего Катона; чувства показывают мне это, душа им верит. То, на

что обращены и глаза, и душа, - тело. Но потом я говорю: "Катон гуляет",

- и то, что я говорю, бестелесно. Это - некое сведенье о  теле,  которое

одни называют "высказыванием", другие - "известьем", третьи  -  "речью".

Так же, говоря "мудрость", мы имеем в виду нечто телесное; а говоря  "он

мудр", мы высказываем нечто о теле. Но ведь далеко не одно  и  то  же  -

сказать "он" и сказать о нем". - (14) Допустим покамест, что не  одно  и

то же (я ведь еще не высказываю своего мнения). Разве это мешает и  дру-

гому быть другим, но благом? Немного раньше говорилось, что поле - одно,

а владеть полем - другое. Правильно: владеющий принадлежит к одной  при-

роде, владенье - к другой, владеет человек, владение его - земля.  Но  у

нас речь о другом: тут и владеющий мудростью, и она сама - одной  приро-

ды. (15) Там владенье - одно, владетель - другое, а здесь и владетель  и

владенье нераздельны. Полем владеют по праву, мудростью  -  от  природы,

поле может быть отчуждено и передано другому, мудрость неразлучна с вла-

деющим. Нельзя сравнивать вещи столь несхожие. Я  начал  было  говорить,

что предметы могут быть разными, но оба тем не менее - блага.  Например,

мудрость и мудрец - не одно и то же, но ты согласишься, что и то, и дру-

гое - блага. И как ничто не мешает мудрости быть  благом,  а  обладателю

мудрости - благим, так же ничто не помешает быть благом  и  мудрости,  и

обладанию мудростью; а обладать мудростью - это и есть быть мудрым. (16)

Я для того и хочу достичь мудрости, чтобы быть мудрым. Так что же, разве

не благо то, без чего нет и другого блага? Ведь вы  наверняка  говорите,

что мудрость, которая дается не для применения к жизни, не нужна. А  что

такое применять мудрость? Быть мудрым! Это в ней самое драгоценное,  без

этого она становится лишней. Если пытка - зло, то и быть  под  пыткой  -

зло; это настолько неоспоримо, что если отвергнуть второе, то  и  первое

не будет злом. Мудрость есть совершенство мысли, быть  мудрым  -  значит

применять к жизни совершенство мысли. Но может ли не быть благом  приме-

ненье того, что без применения само перестает быть благом? (17) Я спрошу

тебя, надо ли стремиться к мудрости. Ты скажешь, что непременно. Я спро-

шу, надо ли стремиться применить мудрость к жизни. Ты согласишься и ска-

жешь, что если тебе запретят это, мудрость тебе не нужна. А то,  к  чему

должно непременно стремиться, есть благо. Быть мудрым - значит применять

мудрость к жизни; так, говорить речь значит  пользоваться  красноречием,

видеть значит пользоваться глазами; выходит,  и  быть  мудрым  -  значит

пользоваться мудростью. К этому должно  непременно  стремиться;  значит,

следует непременно быть мудрым, а что следует непременно, то благо.

   (18) Я давно уже ругаю себя за то, что подражаю людям, которых  обви-

няю, и трачу слова, доказывая очевидное. Кто может сомневаться, что если

жара - зло, то и томиться от жары - зло, если мороз - зло, то и мерзнуть

- зло, если жизнь - благо, то и жить - благо? Все это  говорится  вокруг

да около мудрости и к ней непричастно, нам же  должно  оставаться  в  ее

пределах. (19) Даже если захочется отлучиться, в ней хватит  простора  и

для дальних странствий. Будем исследовать природу богов, и первичные ве-

щества светил2, и разнообразные пути звезд; будем доискиваться,  направ-

ляются ли все наши движенья их движеньями, оттуда ли приходит  побуждаю-

щая сила ко всем телам и душам, связано ли непреложным законом даже име-

нуемое случайным, поистине ли в обращениях мира ничего неожиданного, ни-

чего нарушающего порядок не происходит. Пусть это  далеко  от  улучшения

нравов, но возвышает душу и приближает ее к величию изучаемых предметов.

А то, о чем я рассуждал прежде, умаляет и унижает душу, при этом, вопре-

ки твоему мнению, не изощряя, а ослабляя ее. (20) Опомнитесь! Зачем рас-

точать старанья, столь .необходимые для другого, более важного  и  прек-

расного, на вещи, может быть, и не ложные, но наверняка бесполезные? Ка-

кая мне польза знать, вправду ли мудрость - одно, а быть мудрым  -  дру-

гое? Какая мне польза знать, что одно из них - благо? Что  же,  наберусь

дерзости, брошу жребий, загадав желанье, - и  пусть  тебе  выпадет  муд-

рость, а мне - быть мудрым! Ни ты, ни я не в проигрыше.

   (21) Лучше покажи мне дорогу, по которой приходят к мудрости.  Скажи,

чего я должен избегать, чего искать; какие занятия укрепят мне нестойкую

душу; как мне справиться с обилием зол; как отразить те беды, что врыва-

ются ко мне, и те, на которые я сам нарвался. Научи меня, как переносить

тяготы, самому не застонав, и счастье, никого не заставив  стонать,  как

не ждать последнего и неизбежного предела жизни,  а  бежать  из  нее  по

собственному решению. (22) По-моему, самое постыдное - это звать к  себе

смерть. Если ты хочешь жить, зачем звать ее? а  если  не  хочешь,  зачем

просить у богов того, что дано тебе от рождения? Ведь  установлено,  что

когда-нибудь ты умрешь и против воли; добровольная смерть - в твоих  ру-

ках. Одно для тебя неизбежно, другое дозволено. (23) На этих днях я про-

читал у одного, впрочем, красноречивого человека такое, право же, позор-

ное вступление: "О если бы мне умереть скорее!" Безум  ный!  Ты  просишь

того, что всегда при тебе. "О если бы мне  умереть  скорее!"  Ты,  может

быть, до старости дожил, восклицая так, - а что стояло у тебя  на  пути?

что тебя держало? Уходи, когда  заблагорассудится!  Выбери  любую  часть

природы и прикажи ей открыть перед тобою выход. Есть три стихии, которы-

ми управляется этот мир: вода, земля, воздух, - все они и источники жиз-

ни, и пути к смерти! (24) "О, если бы мне умереть скорее!" Что ты  назы-

ваешь "скорее"? На какой день назначаешь срок? Он может  прийти  раньше,

чем ты желаешь! Слова эти - человека, слабого душой, проклятьем своим он

ищет жалости. Кто желает себе смерти, тот умирать не хочет. У богов про-

си жизни и здоровья; а решишь умереть, - так в том и будет тебе прок  от

смерти, что перестанешь себе ее желать.

   (25) Вот чем следует заниматься, мой Луцилий,  вот  чем  образовывать

душу! Это и есть мудрость, это и значит быть мудрым, - а  не  пустыми  и

мелочными рассуждениями упражнять ненужное хитроумие!  Столько  вопросов

задала тебе фортуна, а ты, не решив их, занялся умствованьем! Глупо, ус-

лышав сигнал к бою, размахивать мечом в воздухе. Брось потешное оружье -

пора взяться за то, которым решается бой. Скажи, как добиться, чтобы ду-

шу не смущали ни печаль, ни ужас, чтобы сбросить бремя  тайных  вожделе-

ний. Будем делать дело! - (26) "Мудрость - благо, быть мудрым - не  бла-

го". Так мы и добьемся, что нам откажут в мудрости, что все наши занятия

будут высмеяны, ибо предмет их никому не нужен.

   А что бы ты сказал, узнав, что есть и такой вопрос: "Благо ли будущая

мудрость?" - Да разве можно хотя бы подумать, будто закрома предчувству-

ют будущий урожай, а детство постигает силу и крепость  будущей  юности?

Покуда мы больны, нам бесполезно будущее здоровье, и не восстановит  сил

после бега и борьбы отдых, который начнется через  много  месяцев.  (27)

Кто не знает, что предстоящее в будущем потому и не благо, что оно  лишь

будет? Ведь благо непременно должно приносить пользу, а  полезным  может

быть лишь насущное. Если что бесполезно, то оно и не благо; если  полез-

но, оно в настоящем. Я - будущий мудрец; вот когда я им стану, это и бу-

дет благом, но не раньше. Сперва должно быть нечто, а уж оно будет таким

или иным. (28) Как может быть, скажи, благом то, чего еще нет? А если  я

скажу тебе "это будет", - нужно ли тебе  дальше  доказывать,  что  этого

нет? Что приходит, то еще неизвестно, придет ли. Наступит весна, - но  я

знаю, что сейчас зима; наступит лето, - но я знаю,  что  лета  еще  нет.

"Это будет" - вот лучшее свидетельство тому, что этого нет. (29) Я наде-

юсь стать мудрым; но пока что я не мудр; обладай я этим благом, я  изба-

вился бы от этого зла. В будущем я стану мудрым; из этого тебе можно по-

нять, что я еще не мудр. Я не могу быть сразу и при будущем благе, и при

нынешнем зле. Они вместе не сходятся, и не бывает у  одного  человека  и

блага, и зла.

   (30) Оставим затейливые пустяки и поспешим к тому, что подаст нам по-

мощь. Никто, торопясь позвать повитуху к рожающей дочери, не станет  чи-

тать распоряженье об играх и их распорядок; никто, когда бежит на  пожар

собственного дома, не станет смотреть на игральную доску, чтобы  узнать,

как освободится взятый в плен камешек3. (31) А тебе,  клянусь,  со  всех

сторон приходят вести и о горящем доме, и о детях в опасности, и о роди-

не в осаде, и о расхищаемом добре; прибавь еще землетрясения,  кораблек-

рушенья и все, что только может нас пугать. И посреди всего этого у тебя

хватает времени заниматься вещами, годными только для удовольствия души?

Ты исследуешь, что такое мудрость и что такое быть мудрым? Тяжелая скала

висит у тебя над головой, а ты вяжешь и распутываешь узлы? (32)  Не  так

щедро и милостиво отпустила нам время природа, чтобы  мы  могли  тратить

его впустую! Взгляни, как много теряют даже самые  усердные:  часть  его

отнимает собственное нездоровье и нездоровье близких, часть - неизбежные

дела и дела государственные; часть жизни уделяем мы сну. Что пользы тра-

тить понапрасну большую долю этого времени, такого короткого, и  быстро-

течного, и уносящего нас? (33) Не забудь еще, что душа  легче  привыкает

забавлять себя, нежели лечить, и превращает в забаву  философию  -  свое

лекарство. Я не знаю, в чем разница между мудростью и "быть  мудрым",  -

знаю, что для меня неважно, знаю я это или нет. Скажи мне, разве я стану

мудрым от того, что усвою эту разницу? Почему ты стараешься занять  меня

словами о мудрости и не допускаешь до мудрых дел? Сделай  меня  храбрее,

сделай увереннее, сделай равным фортуне, сделай выше нее! В  моих  силах

стать выше, если к этому будет устремлено все, чему я учусь.  Будь  здо-

ров.

   Письмо CXVIII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Ты требуешь, чтобы я писал чаще. Подведем-ка  счет,  -  несостоя-

тельным окажешься ты. Мы уславливались, что твои письма будут первыми  -

ты пишешь, я отвечаю. Но не буду прижимист: я ведь знаю, что тебе  можно

поверить в долг, и все дам досрочно. При этом я не  буду  поступать  как

Цицерон, человек весьма красноречивый, который велел Аттику1, "даже если

не о чем будет говорить, писать все, что взбредет на ум". (2) Мне всегда

будет о чем писать, хоть я и не стану заниматься вещами, которыми запол-

няет свои письма Цицерон: кто выступил притязателем на должность и  хло-

почет о выборах, кто борется своими силами, кто чужими руками, кто домо-

гается консульства, полагаясь на Цезаря, на Помпея, на  свою  ловкость2;

какой несговорчивый ростовщик - Цецилий, от которого даже близкие не по-

лучат ни гроша иначе как из двенадцати процентов. Лучше заниматься свои-

ми, а не чужими пороками, разобраться в себе  и  посмотреть,  как  много

есть вещей, на которые мы притязаем, но не можем  собрать  голосов.  (3)

Вот что самое благородное, мой Луцилий, вот в чем безмятежность и свобо-

да: ничего не домогаться, а миновать площадь, где фортуна ведет  выборы.

Неужели, по-твоему, не приятно, - когда трибы созваны, когда притязатели

на должность трепещут от неизвестности на своих возвышеньях и один  обе-

щает деньги, другой действует через посредника, третий покрывает поцелу-

ями руки, до которых он, будучи избран, и дотронуться не захочет, и  все

в оцепенении ждут крика глашатая3, - стоять в стороне и смотреть на  это

торжище, ничего не покупая и не продавая? (4) А насколько больше радость

того, кто спокойно взирает не на консульские и не на преторские  выборы,

а на те великие, на которых одни хлопочут о годичных должностях,  другие

- о пожизненной власти, третьи - об удачном завершенье войны и  триумфе,

четвертые - о богатствах, те - о женитьбе, о детях, эти - о  своем  здо-

ровье и о здоровье близких. Сколь великой будет душа того, кто один  ни-

чего не станет домогаться, никого не захочет умолять и скажет: "Что  мне

до тебя, фортуна! Я не дам тебе власти надо мною. Я знаю, у тебя Катонов

проваливают, а избирают Ватиниев4, - и я ни о чем  не  прошу!"  Вот  что

значит взять фортуну в свои руки. (5) Вот о чем  мы  можем  писать  друг

другу, не боясь исчерпать этот предмет, - меж тем как на  нас  с  беспо-

койством смотрят тысячи людей, которые, чтобы добыть что-нибудь себе  же

на погибель, попадают из одной беды в другую и гонятся за тем и за  дру-

гим, чтобы вскоре от него же бежать или им погнушаться. (6) Кто, достиг-

ши, довольствовался тем, что представлялось ему покрывающим  с  избытком

все желанья? Счастье, вопреки общему мнению, не жадно, а слишком ничтож-

но, чтобы кого-нибудь насытить. Тебе кажется высоким то, от чего ты  да-

леко, а взойди наверх - и оно окажется низким. Пусть я буду лжецом, если

тебе и тогда не захочется взойти выше: то, что  ты  считал  вершиной,  -

только ступенька. (7) От незнания истины плохо всем. Люди мчатся, словно

вдогонку за благами, обманутые слухами,  а  потом,  достигнув  и  немало

выстрадав, видят, что достигнутое ими или дурно, или тщетно, или меньше,

чем они надеялись; а немалая часть людей дивится обманчивым издалека ве-

щам, и большое кажется толпе благом.

   (8) Чтобы такое не случилось и с нами, исследуем, что есть благо. Его

толкуют по-разному: один определяет его так, другой говорит о нем иначе.

Некоторые дают такое определенье: "Благо есть то, что  привлекает  души,

что зовет их к себе" На это сразу же возражают: а что,  если  оно  зовет

души им на погибель? Ведь ты знаешь, как много  зол  выглядит  соблазни-

тельно. Правда и правдоподобье отличаются друг от друга. Благо же непре-

менно сочетается с правдой: что не истинно, то не благо; а что привлека-

ет и заманивает, то правдоподобно,  оно  подкрадывается,  подзадоривает,

влечет. (9) Другие давали такое определенье: "Благо - это то,  что  зас-

тавляет желать себя, вызывает в душе сильное стремленье к себе". - И  на

это можно возразить так же: сильное стремленье вызывает в душе многое, к

чему стремятся себе на горе. Лучшее определение дают  те,  что  говорят:

"Благо - это то, что вызывает в душе стремленье к себе, согласное с при-

родой, и только потому заслуживает, чтобы его домогались". Что  заслужи-

вает домогательства, то честно, ибо и стремленье к нему совершенно. (10)

Но тут сам предмет напоминает мне, что уместно будет сказать о  различии

между благом и честностью. У них есть нечто единое и  неразделимое:  нет

блага, в котором не было бы доли честности, и что честно, то всегда бла-

го. А в чем же различие? Честность есть совершенное  благо,  завершающее

собою блаженство жизни, благо, через причастность которому и все  прочее

становится благом. (11) Вот что я имею в виду: военная служба, например,

или начальство над легионом, или право вершить суд - все это и не  благо

и не зло. Но когда обязанности эти исполняются  честно,  они  становятся

благами, переходят из разряда вещей безразличных в  разряд  благ.  Благо

делается благом в сообществе с честностью, честность и сама по себе бла-

го. Благо вытекает из честности, честность - сама себе  исток.  Нынешнее

благо могло когда-то быть злом; все, что честно, иначе как  благом  быть

не может.

   (12) Некоторые давали и такое определение: "Благо есть то,  что  сог-

ласно с природой". Слушай внимательно, что я скажу: все, что благо, сог-

ласно с природой, но не все, что согласно с природой, есть также и  бла-

го. Много вещей не противоречат природе, но они так  ничтожны,  что  имя

блага им не пристало. Они так легковесны, что заслуживают презрения,  из

благ же и самое малое его не заслуживает. Ибо пока оно ничтожно, оно  не

станет благом, а став благом, перестанет быть ничтожным. Как  распознать

благо? Оно в совершенстве согласуется с природой. - (13) "Ты не споришь,

что благо согласно с природой, ибо таково его качество, но  утверждаешь,

будто есть и не блага, согласные с природой. Как же может быть одно бла-

гом, другое нет? Как может быть разного свойства то, что обладает  таким

важным общим признаком, как согласие с природой?"  -  (14)  Может  из-за

своей величины. Не ново, что многое, вырастая, изменяется. Был  ребенком

- стал взрослым, и качество уже другое: ребенок  неразумен,  взрослый  -

разумен. Многое благодаря приросту делается не только больше, но и  дру-

гим. - (15) "Нет, что становится больше, не становится  другим:  нальешь

ли ты вино в бутылку или в бочку, - разницы нет, вино и там и там сохра-

няет свое качество; возьми от большого количества меда  немного  -  вкус

будет тот же". - Но твои примеры - совсем другого  рода:  у  этих  вещей

свойства сохраняются, хотя их самих становится больше. (16)  Есть  вещи,

которые от умножения не меняют ни рода, ни свойств, и  есть  такие,  что

после многих добавлений от последнего превращаются в нечто  другое,  ибо

оно-то и придает им новое, иное, нежели прежде,  качество.  Один  камень

создает свод - тот, который замыкает  наклонные  стены  и,  вклинившись,

связывает остальные камни. Почему больше всего делает  последнее  добав-

ленье, как бы ни было оно мало? Потому что оно не увеличивает, а  завер-

шает собою. (17) А некоторые вещи в постепенном движении избавляются  от

прежнего обличья и принимают новое. Если душа долго осматривает  что-ни-

будь и устает следовать за его величиной, мы начинаем называть эту  вещь

бесконечной, - а это совсем не то, что вещи, кажущиеся большими, но име-

ющие предел. Так же точно мы думаем, что такая-то вещь делится с трудом,

и с возрастанием трудности под конец обнаруживаем, что она  неделима;  а

от того, что движется еле-еле и с натугой, мы переходим к  неподвижному.

Таким же образом нечто было согласно с природой, - но возрастание  вели-

чины переводит его в другое качество, и оно становится благом. Будь здо-

ров.

   Письмо СXIX

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Никогда я, если найду что-нибудь, не жду, пока ты скажешь:  "Чур,

на двоих!" - а сам себе говорю это. Ты  спросишь,  какова  моя  находка?

Подставляй полу, здесь чистая прибыль! Я научу тебя,  как  в  два  счета

стать богачом, - а тебе об этом куда как хочется услышать, и недаром:  я

кратчайшим путем поведу тебя к величайшему богатству. Впрочем, тебе  ну-

жен будет заимодавец; чтобы начать дело, придется взять в долг; но я  не

хочу, чтобы ты брал через вторые руки, не хочу, чтобы посредники трепали

твое имя. (2) Я представляю тебе сговорчивого  заимодавца  -  того,  что

указан был Катоном: "Бери в долг у себя самого". Нам хватит любой малос-

ти, если все, чего недостает, мы будем просить у себя самих.  Знай,  мой

Луцилий: что не желать, что иметь - одно и то же. Итог и тут и там  оди-

наков: мучиться ты не будешь. Я не поучаю тебя хоть в чем-нибудь отказы-

вать природе: она упряма, одолеть ее нельзя, - все равно потребует свое-

го; но что выходит за ее пределы, то заемное, а не  необходимое.  (3)  Я

голоден, - надо поесть; а полбяной будет хлеб или пшеничный, это к  при-

роде касательства не имеет. Она хочет, чтобы мы насыщали  утробу,  а  не

ублажали. Мне хочется пить, - а какую воду - ту ли, что я  зачерпнул  из

соседнего озера, или ту, которую запечатал снегом, чтобы она была свежей

от заемного холода, - это к природе касательства не имеет. Она велит од-

но: утолить жажду; будет ли твой кубок из золота,  из  хрусталя  или  из

мурры, будет ли у тебя тибуртинская чашка1 или собственная горсть, - это

природе неважно. (4) В каждом деле смотри на цель - и откажешься от все-

го лишнего. Голод взывает ко мне, - я протяну руку к тому, что ближе ле-

жит, а он сам сделает вкусным все, что бы я ни взял. (5) Голодный  ничем

не гнушается.

   - "А что же будет у меня для  удовольствия?"  -  По-моему,  прекрасно

сказано: "Мудрец - самый неустанный искатель природного богатства". - Ты

скажешь: "Что ты угощаешь меня с пустой тарелки? Я приготовил было мешки

для денег, озирался, выбирая, в какое море мне пуститься  для  торговли,

какой взять откуп, какие ввозить товары.  Посулить  богатство,  а  потом

учить бедности, - это обман!" - Стало быть, того, кто ни в чем не  знает

недостатка, ты считаешь бедняком? - "Но этим он  обязан  себе  и  своему

терпению, а не фортуне". - Так ты не хочешь считать его  богатым  только

потому, что его богатство неисчерпаемо?  Что  больше:  иметь  много  или

сколько хочется? (6) Кто имеет много, тот желает еще больше, - а это до-

казывает, что он имеет меньше, чем ему хочется. А у кого  есть,  сколько

хочется, тот достиг цели, - чего никогда не дается богатству. Ты  потому

только считаешь, будто у них нет богатства, что их корысти ради не внес-

ли в смертные списки, что им корысти ради не подсыпали яду  ни  сын,  ни

жена? что во время войны им ничего не грозит? что в дни мира они свобод-

ны от дел? что ни владеть такими богатствами не опасно, ни распоряжаться

не трудно? - (7) "Но ведь мало есть у того, кто разве что не знает холо-

да, и голода, и жажды!" - Большего нет и у Юпитера! Иметь,  сколько  хо-

чется, никогда не мало, а меньше, чем хочется, - всегда мало. После  Да-

рия, после индийцев Александр Македонский беден. Разве я  лгу?  Ведь  он

ищет, чего бы присвоить, рыщет по неведомым морям, шлет в океан флот  за

флотом, взламывает, так сказать, запоры мира. Чего довольно самой приро-

де, человеку мало! (8) Нашелся один, кто, имея все, захотел еще. Вот  до

чего слеп наш ум, вот до чего легко каждый из нас, преуспев, забывает, с

чего начал! Он, не бесспорный владетель жалкого уголка2, достигнув  гра-

ницы земли и возвращаясь по захваченному им миру, был печален.

   (9) Деньги никого не сделали богатым, - наоборот, каждого они  делают

еще жаднее до денег. Ты спросишь, в чем тут причина?  Кто  имеет  много,

тому становится по силам иметь больше. Одним словом, можешь взять  любо-

го, чьи имена называют заодно с Крассом и Лицинием3, и вывести на среди-

ну; пусть принесет свое имущество и подсчитает, что имеет и на что наде-

ется; он беден, если верить мне, а если поверить тебе,  то  может  обед-

неть. (10) А тот, кто сообразуется с требованьями природы, не только  не

чувствует, но и не боится бедности. Впрочем, знай,  что  сократить  свое

добро до естественной меры крайне трудно: тот, кого мы называем  близким

к природе, кого ты именуешь бедняком, что-нибудь лишнее да  имеет.  (11)

Богатство ослепляет толпу и привлекает к себе взгляды, если из дому  вы-

носят много денег, если крыша у него  щедро  позолочена,  если  отборная

прислуга бросается в глаза  или  красотой  и  ростом,  или  платьем.  Но

счастье таких богачей смотрит на улицу; а тот, кого  мы  избавили  и  от

толпы, и от фортуны, счастлив изнутри. (12) Ведь что до тех, у кого хло-

потливая бедность ложно присвоила имя богатства, то  они  вроде  больных

лихорадкой, про которых говорят: "у него лихорадка", - а между  тем  как

раз он у нее во власти. Но говорим мы и так: "его треплет лихорадка";  и

тут нужно говорить так же: "его треплет богатство".

   В одном я хочу тебя вразумить, - в том, в чем любых вразумлений мало:

мерь все естественными желаниями, которые можно удовлетворить или  зада-

ром, или за малую цену. И не смей примешивать к желаньям пороки! (13) Ты

спрашиваешь, каким должен быть стол, на каком серебре подавать, надо ли,

чтобы все прислужники были одного роста и без бороды.  Но  ведь  природе

ничего, кроме пищи, не нужно!

   Разве, коль жажда тебе жжет глотку, ты лишь к золотому

   Тянешься кубку? Голодный, всего, кроме ромба, павлина,

   Будешь гнушаться? 4

   (14) Голод не тщеславен, ему довольно, если его утолят, а чем  -  ему

нет дела. Остальное - муки злосчастной жажды роскоши: это она  доискива-

ется, как бы ей, наевшись, снова захотеть есть, как ей не  наполнить,  а

набить брюхо, как вновь возбудить  жажду,  напившись  первыми  глотками.

Прекрасно говорит Гораций, что жажде нет дела,  в  какой  чаше  и  сколь

изящною рукою подана вода. А если ты считаешь важным, кудряв ли мальчик,

протягивающий тебе питье, и блестит ли кубок, - значит, ты пить  не  хо-

чешь. (15) Помимо прочих даров получили мы от природы и этот, наилучший:

необходимое не приедается. Выбирать можно только между лишними вещами. -

"То некрасиво, это никем не ценится, а вон то оскорбляет мой взгляд".  -

Великий создатель мира, предписавший нашей  жизни  законы,  сделал  так,

чтобы мы были здоровы, а не избалованы. Для здоровья все есть,  все  под

рукой; для баловства все добывается с трудом и  муками.  (16)  Так  вос-

пользуемся этим благодеяньем природы, полагая его в числе  величайших  и

наибольшей ее заслугой перед нами будем считать данную  нам  способность

не пресыщаться тем, чего мы желаем по необходимости. Будь здоров.

   Письмо СХХ

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Твое письмо блуждает с одного вопроса на другой, но  потом  оста-

навливается на одном и требует на него ответа:  "Откуда  берется  у  нас

знание блага и честности?" - Многие считают, что благо и честность - ве-

щи разные, мы же только отделяем одно от другого. Вот что я имею в виду.

(2) Некоторые полагают, будто благо - это то, что полезно, то есть  при-

лагают это имя и к богатству, и к лошади, и к вину, и к обуви - до  того

дешевым становится у них благо, до таких низин опускается. Честным назы-

вают они все, в чем присутствует неукоснительное выполненье долга:  пре-

данную заботу об отцовской старости, помощь другу в  бедности,  отважный

поход, разумное и умеренное предложение в сенате. (3) Мы тоже не считаем

благо и честность за одно, хотя они едины. Без честности  нет  блага,  а

что честно, то непременно благо. В чем между ними разница, я говорил  не

раз и считаю излишним повторять. Скажу одно: нам не кажется  благом  то,

чем можно воспользоваться во зло, - а ты сам видишь, как часто  злоупот-

ребляют богатствами, знатностью, могуществом.

   Теперь вернусь к тому, о чем ты просишь сказать: откуда у нас впервые

берется знание блага и честности. (4) Природа не могла научить нас:  она

дала нам семена знания, но не само знание. Некоторые  утверждают,  будто

мы напали на это знание случайно; однако невозможно  поверить,  чтобы  у

кого-нибудь перед глазами вдруг возник образ добродетели.  Нам  кажется,

что он создается благодаря наблюдению и сравнению часто совершаемых пос-

тупков; наши полагают, что и честность и благо  постигаются  посредством

аналогии. Это слово, коль скоро  латинские  грамматики  дали  ему  права

гражданства, не следует, по-моему, осуждать и высылать на  родину,  и  я

буду пользоваться им не только как  принятым,  но  и  как  общеупотреби-

тельным. (5) Вот что такое эта аналогия. Узнав, что есть здоровье  тела,

мы подумали, что есть и некое здоровье духа. Узнав о телесной  силе,  мы

сделали вывод, что есть и крепость духа. Нас поразили милосердные, чело-

вечные, смелые поступки, мы увидели в них совершенство и восхитились им.

Но под ними скрывалось множество пороков,  таившихся  под  блистательной

внешностью некоторых поступков, - и мы этих пороков  не  заметили.  Ведь

природа велит преувеличивать все достойное хвалы, и всякий  видит  славу

большей, чем она есть. Вот откуда и взяли мы образ величайшего блага.

   (6) Фабриций отверг золото царя Пирра: он мог  презреть  царские  бо-

гатства - и это было для него ценней любого царства. И он же, когда врач

Пирра пообещал дать царю яд, предупредил Пирра, чтобы тот опасался  коз-

ней. Не дать богатствам победить себя, не побеждать  ядом  -  для  этого

нужна равная высокость духа! Мы восхищаемся величием мужа, не прельстив-

шегося ни посулами царя, ни посулами погубить царя, мужа, верного благим

примерам и - самое трудное! - на войне чуждого преступлений,  верившего,

что есть вещи, которые не дозволено делать даже врагу, и в крайней  бед-

ности, которую он сделал лучшим своим украшением,  гнушавшегося  золотом

не меньше, чем ядом. "Живи моим благодеяньем, Пирр, - сказал он, - и ра-

дуйся неподкупности Фабриция, прежде так печалившей тебя!"  (7)  Гораций

Коклит1 один перегородил узкий мост и приказал отрезать  сзади  путь,  -

лишь бы ему самому не дать дороги врагам! И он сопротивлялся их натиску,

покуда не затрещали сорванные мощным обвалом брусья. Тогда он  оглянулся

и, убедившись, что принял на себя опасность и спас от опасности отчизну,

сказал: "Пусть, кто хочет, гонится за мной этим путем!" Тут он кинулся с

моста, но, равно заботясь о том, чтобы сохранить  в  быстрине  потока  и

жизнь, и оружье, не бросил украшенных недавней победой меча и щита;  так

и вернулся он к своим, невредимый, словно прошел по мосту. (8) Эти и по-

добные им деянья и являют нам образ добродетели.

   Я прибавлю такое, что может показаться странным:  иногда  зло  делало

виднее красоту честности, и прекраснейшее ярче блистало рядом  с  безоб-

разным. Ты ведь знаешь, что есть пороки, смыкающиеся с добродетелями,  а

самое постыдное, самое пропащее похоже порой на  должное  и  правильное.

Так расточитель прикидывается щедрым, хотя между умеющим  одарять  и  не

умеющим беречь - разница огромная. Есть, я повторяю, немало людей, кото-

рые не раздают, а разбрасывают; я не назову, мой Луцилий,  щедрым  того,

кто враг своим деньгам. Равнодушие притворяется уступчивостью,  наглость

- смелостью. (9) Такое сходство заставило нас быть внимательней и разли-

чать близкое по внешности, но не тождественное по сути. Наблюдая просла-

вившихся великими деяньями, мы начали примечать, ктр  совершил  его  му-

жественно и благородно, ничуть не колеблясь, - но всего лишь однажды.  И

увидев одного храбрым на войне и робким на форуме, другого - мужественно

сносящим бедность, но трусливо - поношение. мы стали  хвалить  поступок,

но презирать  человека.  (10)  А  третьего  мы  видели  благосклонным  к

друзьям, терпимым к врагам, безупречным и добросовестным в делах частных

и государственных; видели, как во всем,  что  приходится  выносить,  ему

хватает терпения, а везде, где нужно действовать, - разумности;  как  он

раздает щедрой рукой, когда нужно оделить многих,  как  он  настойчив  и

упорен, когда нужно трудиться, и силою духа одолевает усталость тела.  К

тому же он всегда одинаков, и верен себе в каждом поступке, и  хорош  не

по намеренью, а потому что усовершенствовал свой нрав и не только  может

поступать как должно, но и не может поступать иначе. И  мы  поняли,  что

перед нами образец совершенной добродетели. (11) Ее мы разделили на час-

ти; оказалось, что следует обуздать желания,  подавить  боязнь,  разумно

заботиться о предстоящих делах, раздать все, что должно быть отдано;  мы

постигли, что такое воздержность, мужество, разумность,  справедливость,

и определили, в чем долг каждой из них. Но из чего мы поняли, что  такое

добродетель? Нам показали ее присущие такому мужу  последовательность  и

красота, и постоянство, и согласие во всех делах, и величие,  превзошед-

шее все виденное нами. Отсюда же мы поняли, что такое  блаженная  жизнь,

текущая без бурь и зависимая лишь от собственной воли. (12) Как это ста-

ло нам ясно? Я скажу. Никогда тот достигший совершенной добродетели  муж

не проклинал фортуну, никогда не печалился, принимая  удары  случая,  но

считая себя гражданином мира и солдатом, переносил все труды, словно ему

приказал начальник. Что бы ни стряслось, он принимал все  не  с  негодо-

ваньем, как беду, насланную враждебным случаем, а как нечто  ему  самому

порученное. "Каково бы оно ни было, - говорил он, - но  оно  мое;  пусть

оно трудно, пусть тягостно, - будем и в этом деле усердны".  (13)  И  не

могло не стать ясно, сколь велик тот, кто ни от каких невзгод не  засто-

нал, ни разу на свой рок не пожаловался; многих он заставил понять,  ка-

ков он, и блистал ярко, словно свет во мраке, а своей кротостью, и  мяг-

костью, и справедливостью во всех делах божественных и  человеческих  он

привлек к себе все души. (14) Собственная его  душа  была  совершенна  и

поднялась до крайних своих пределов, так что выше нее был только дух бо-

га, частица которого и излилась в эту смертную грудь. А она  никогда  не

бывает более божественной, чем в то время, когда думает о  своей  смерт-

ности, знает, что человек затем и рожден, чтобы выполнить труд жизни,  и

что это тело - приют не постоянный, а временный и даже  кратковременный,

который придется покинуть, едва хозяин сочтет тебя тягостным гостем.

   (15) Повторяю, мой Луцилий: главный признак души, явившейся свыше,  -

это если всё, среди чего она обитает, кажется ей низким и  тесным,  если

она не боится выйти вон. Ведь кто помнит, откуда он явился,  тот  знает,

"уда уйдет. Неужто мы не видим, как много неприятного мучит нас, как ма-

ло подходит нам это тело? (16) Мы жалуемся то на голову, то на  желудок,

то на грудь и горло; то нас мучат сухожилия, то нога, потом понос, потом

простуда; иногда крови мало, иногда - слишком много; со всех сторон  нас

донимают и гонят прочь. Так бывает со всеми, кто живет не у себя. (17) А

мы, получив в удел такое хилое тело, простираем  свои  замыслы  на  веч-

ность, надеемся на самый долгий срок, какой только случалось прожить че-

ловеку, и не довольствуемся никаким богатством, никаким могуществом. Что

может быть бесстыднее и глупее? Близким к смерти,  даже  умирающим,  нам

всего мало! А ведь мы с каждым днем все ближе к последнему, и каждый час

торопит нас туда, откуда нам суждено упасть. (18) Взгляни, как слеп  наш

ум! То, что считаю я будущим, происходит сейчас, и наибольшая часть  его

- все время, которое мы прожили, - уже позади.  Мы  заблуждаемся,  когда

страшимся последнего дня: ведь каждый день вносит долю  в  нашу  смерть!

Усталость - не от того шага, на котором мы падаем без сил: он только  ее

обнаруживает. Последний день лишь приходит к смерти, а идут  к  ней  все

подряд. Она уносит нас не сразу, а малыми долями.

   Потому-то великая душа, зная свою высшую природу, старается и на этом

назначенном ей месте нести службу честно и усердно и все вокруг  считает

не своим, а только взятым на подержанье, и пользуется им, подобно" заез-

жему и спешащему прочь гостю. (19) И если мы увидели в ком-нибудь  такую

стойкость, то как может не  возникнуть  у  нас  образ  души  необычайных

свойств, особенно когда постоянство, о каком  я  говорил,  доказало  нам

подлинность ее величия? Все истинное  остается  неизменным,  все  ложное

краткосрочно. Есть люди, которые бывают попеременно то Ватиниями, то Ка-

тонами; то для них Курий2 недостаточно строг, Фабриций недостаточно  бе-

ден, Туберон недостаточно скромен и невзыскателен, - то они  богатствами

бросают вызов Лицинию, обедами - Апицию, удовольствиями - Меценату. (20)

Первый признак больной души - колебания и непрестанное метанье от показ-

ной добродетели к искренно любимым порокам.

   То вдруг двести рабов у него, то не больше десятка,

   То о царях говорит и тетрархах высокие речи,

   То вдруг скажет: "Довольно с меня, был бы стол, хоть треногий,

   Соли простая солонка, от холода грубая тога!"

   Дай ты ему миллион, как будто довольному малым, -

   И в пять дней в кошельке ничего! 3

   (21) Многие таковы, как описанный здесь Горацием Флакком, никогда  не

похожий на самого себя и всегда бросающийся из стороны в сторону. Я ска-

зал "многие", - нет, почти что все. Нет таких, чтобы день ото дня не ме-

няли и замыслы, и желания: то хочется иметь жену, то любовницу; то  меч-

тают царствовать, то стараются быть услужливей раба;  то  надуваются  до

того, что все их ненавидят, то сжимаются и становятся ниже тех, что  ле-

жат на земле; деньги то швыряют, то гребут.  (22)  Этим-то  изобличается

безрассудство души: каждый раз она другая, непохожая на себя, - а ничего

позорней, по-моему, нет. Поверь мне, великое дело - играть  всегда  одну

роль. Но никто, кроме мудреца, этого не делает; все прочие многолики. То

мы покажемся тебе бережливыми и степенными, то расточительными  и  тщес-

лавными. Мы то и дело меняем личины и берем противоположную  той,  какую

сбросили. Так потребуй от себя одного: каким. ты показал  себя  вначале,

таким оставайся до конца. Сделай так, чтобы тебя хвалили, а не сможешь -

так хоть чтобы узнавали. А то порой о человеке, с которым виделись  вче-

ра, по праву можно спросить: "Кто это?" Так мы меняемся! Будь здоров.

   Письмо CXXI

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Я вижу, ты станешь спорить со мною, когда я изложу тебе сегодяяш-

ний вопрос, на котором мы уже достаточно долго останавливались. Ты снова

воскликнешь: "Какое касательство все это имеет к нравам?"  -  Восклицай,

что хочешь; я же сперва представлю тебе и  других  твоих  противников  в

этой тяжбе - Посидония и Архидема1 (пусть-ка и они держат ответ), а  по-

том скажу так: не все относящееся к нравам воспитывает добрые нравы. (2)

Одно нужно человеку для питания, другое -  для  упражнения,  третье  для

удовольствия, четвертое - чтобы его одеть, пятое -  чтобы  обучить.  Все

это имеет касательство к человеку, хоть и не все делает его лучше.  И  к

нравам одно причастно так, другое - иначе. Одно их исправляет и  улучша-

ет; другое исследует их природу и происхожденье. (3) Когда  я  исследую,

почему природа произвела человека, почему предпочла его прочим живым су-

ществам, - неужели, ты думаешь, я далеко отхожу от нравов? Неверно  это!

Откуда ты узнаешь, какие нравы нужны, если не отыщешь, что для  человека

лучше всего? если не будешь наблюдать его природу? Только тогда ты  пой-

мешь, что тебе нужно делать и чего избегать, когда усвоишь,  что  должен

ты своей природе. - (4) "А я хочу усвоить, как мне меньше желать, меньше

бояться! Избавь меня от предрассудков; объясни, как пусто  и  легковесно

то, что зовется счастьем, - ведь к нему так легко приставляется еще один

слог!" - Я исполню твое желание, ободрю тебя на пути к добродетели, буду

бичевать пороки; пусть меня сочтут не знающим в этом ни удержу, ни меры,

- я не перестану преследовать злонравие, обуздывать  неистовые  страсти,

умерять наслажденья, готовые перейти в муки, перебивать молитвы. Почему?

Да потому что самые большие беды мы сами себе вымаливаем, и в чем сейчас

нас утешают, с тем поначалу поздравляли.

   (5) Покуда позволь мне разобраться в вопросе,  на  первый  взгляд  от

всего этого далековатом. Он гласит: "Ощущают ли все  животные  состояние

своего тела?" Что это так, более всего явствует из той ловкости и склад-

ности, с какой они двигают своими членами,  словно  обучены  таким  дви-

женьям. Каждое животное свободно владеет любой частью тела.  Ремесленник

легко действует орудиями, кормчий корабля умело поворачивает  руль,  ху-

дожник, хоть перед ним и множество разных красок,  быстро  замечает  те,

что нужны ему для передачи сходства, и рука его  и  взгляд  легко  снуют

между воском 2 и произведением. С тем же проворством и животные  владеют

своим телом. (6) Мы дивимся на умелых плясунов, - до  чего  послушны  им

руки, способные выразить любую страсть и любой предмет, так что их быст-

рые телодвижения поспевают за словами 3. Но то, что дало им учение,  жи-

вотным дает природа. Ни одно из них не переставляет с  трудом  конечнос-

тей, все владеют своим телом без помех. Рожденные для этого,  они  сразу

же становятся подвижны, они всё умеют с первого  мига  и  появляются  на

свет обученными всему. - (7) "Но ведь животные так складно двигают всеми

частями тела только  потому,  что,  двигайся  они  иначе,  им  стало  бы

больно". - По-вашему выходит, они двигаются правильно по  принужденью  и

от страха, а не по своей воле; но это неверно. Когда их заставляет необ-

ходимость, они неповоротливы, а ловки, только когда двигаются по  своему

почину. Нет, уж никак не страх перед болью принуждает их  к  проворству,

коль скоро они стремятся к естественному движению даже через силу,  воп-

реки боли. (8) Если ребенок, задумав встать и приучаясь держаться на но-

гах, начинает пробовать силы, он тотчас же падает, но всякий раз с  пла-

чем встает, покуда, упражняясь наперекор боли, не  добьется  того,  чего

требует природа. Некоторые животные с твердой спиной, если  их  перевер-

нуть, корчатся и сучат ногами, покуда кто-нибудь их не поставит, как по-

ложено. Черепаха, лежа на спине, никаких мук не испытывает,  но  желание

принять естественное положение не дает ей покоя, и она не перестает  вы-

тягиваться и барахтаться, пока не встанет на ноги. (9) Значит,  чувство-

вать состоянье тела дано всем, и отсюда - такая свобода в движении  всех

членов; нет животного, которое владело бы своим телом с неловкостью  но-

вичка, - и этим лучше всего доказывается врожденность их уменья.

   - (10) "Но вы утверждаете, что состояние - это такое или иное отноше-

ние руководящего начала души к телу. Как понять ребенку такое путаное  и

тонкое определение, которое и вы сами с трудом выговариваете? Все живот-

ные должны были бы родиться диалектиками, чтобы понять эти вещи,  темные

и для большинства носящих тогу". - (11) Твое  возражение  было  бы  пра-

вильно, если бы я утверждал, будто животные постигают определение состо-

яния, а не само состояние. А его легче постичь естественным образом, чем

выговорить. Ребенок не знает, что такое состояние, а свое состояние зна-

ет, и не знает, что такое живое существо, однако чувствует, что сам он -

живое существо. (12) Да и состояние своего тела он постигает  смутно,  в

самых грубых чертах. И мы тоже - знаем, что-у нас есть душа, но не  зна-

ем, что она такое, какова она, откуда берется,  где  находится.  Как  мы

ощущаем в себе душу, хотя и не знаем ни ее природы, ни  местопребывания,

так и все животные ощущают состояние-своего тела. Ведь не могут  они  не

чувствовать того, через посредство чего чувствуют все остальное, не  мо-

гут не чувствовать того, чему повинуются,. чем управляются. (13)  Всякий

из нас понимает, что есть нечто, заставляющее нас двигаться туда или сю-

да, но никто не знает, что это; всякий чувствует в себе некое усилие, но

что оно такое и откуда оно, не знает. Так и у детей, и у  животных  есть

ощущение руководящего начала собственной души, хотя и неясное, нечеткое.

(14) "Но вы говорите, что каждое животное прежде всего приспосабливается

к собственному состоянию; а поскольку главное в состоянии человека - ра-

зум, то человек приспосабливается к себе не как к живому существу, а как

к существу разумному. Человек тем и дорог себе, что он человек.  Но  как

же младенец может приспособиться к состоянию разумного  существа,  когда

он еще неразумен?" - (15) У всякого возраста - свое состояние: у младен-

ца одно, у мальчика другое, у старика третье.  Все  приспосабливаются  к

тому состоянию, в котором сейчас пребывают. У младенца нет  зубов  -  он

приспосабливается к этому состоянию; прорезались зубы - он  приспосабли-

вается к новому состоянию. Ведь и у злака, который станет урожаем на по-

ле и зерном, одно состояние, когда он нежен и едва всходит  из  борозды,

другое - когда он окрепнет и поднимется и его верхушка, хоть  и  мягкая,

уже несет свой груз; третье - когда он пожелтел и готов для тока, и  ко-

лос у него твердеет; какого состояния он достигнет, то и поддерживает  и

сообразно ему принимает облик. (16) Младенчество, детство, юность,  ста-

рость - возрасты разные; но я, бывший я младенцем, и ребенком, и юношей,

остаюсь самим собою. Так же, хотя состояние у каждого все  время  стано-

вится другим, приспособление к своему состоянию всегда  одинаково.  Ведь

природа заставляет меня видеть не мальчика, или юношу,  или  старика,  а

меня самого. Поэтому младенцем я приспосабливался к младенческому состо-

янию, а не к будущему юношескому. И если младенцу  предстоит  вырасти  и

перейти в другое состояние, это не значит, будто то, в котором он рожда-

ется, противоестественно. {17) Живое существо прежде всего  приспосабли-

вается к самому себе: ведь должно же быть некое средоточье,  к  которому

устремлено все остальное. Я ищу наслаждений; для кого? для себя! Значит,

я забочусь о себе. Я избегаю боли; ради кого? ради себя! Значит, я забо-

чусь о себе. Если я все делаю, заботясь о себе, значит,  забота  о  себе

для меня превыше всего. Это присуще всем животным, и не прививается  им,

а дается от рождения. ^18) Природа взращивает свое потомство и не  поки-

дает его; но поскольку самая надежная опека есть опека  изблизи,  каждый

поручен самому себе. Поэтому, как я говорил в прежних письмах, даже  не-

окрепшие животные, едва вышедшие из материнской утробы  или  появившиеся

как-нибудь иначе, уже знают, что  им  враждебно,  и  избегают  грозящего

смертью; даже тени пролетающей хищной птицы пугаются те, что  служат  ей

добычей. Всякое животное, входя в жизнь, знает страх смерти.

   - (19) "Но как новорожденное животное может понимать, что спасительно

и что смертоносно?" - Прежде всего спрашивается, понимает ли, а не каким

образом понимает. А понимание у него есть, как явствует из того, что они

делают не больше и не меньше, чем делали бы, понимая. Почему  курица  не

бежит ни от павлина, ни от гуся, и бежит от еще  неведомого  ей  и  куда

меньшего ястреба? Почему цыплята кошек боятся, а собак не боятся?  Ясно,

что у них есть знание того, что им вредно, собранное не на опыте, - мно-

гого они ведь остерегаются, и не испытав на себе. (20) И еще,  чтобы  ты

не подумал, будто все это случайно: они и не боятся, чего не следует,  и

никогда не забывают об осторожности и внимании; все бегут от гибели оди-

наково. И потом они не становятся тем боязливей, чем дольше живут. Отсю-

да ясно, что они пришли к этому не на опыте, а благодаря врожденной люб-

ви к себе и к собственной безопасности. Опыт приходит поздно и учит раз-

ному; природа дает знание сразу и всем одинаковое. (21) Если ты  настаи-

ваешь, я скажу, как всякое животное доходит до понимания того,  что  для

него гибельно. Оно ощущает, что состоит из плоти, и когда чувствует, что

может резать, жечь, рвать плоть, какие животные вооружены и  могут  вре-

дить, составляет себе понятие обо всем враждебном и  опасном.  Две  вещи

связаны между собою: всякое животное приспосабливается к  тому,  как  бы

сохранить себя, и одинаково идущего впрок ищет, а наносящего ущерб избе-

гает. Естественны и эта тяга ко всему полезному, и отвращение  ко  всему

враждебному: и то и другое появляется без  подсказывающего  размышления,

без намерения, как все, чему учит природа. (22) Разве ты  не  видишь,  с

каким тонким искусством пчелы строят себе жилища? какое между ними  сог-

ласие в разделении работ? Разве ты не видишь, что никому из смертных  не

сравниться с пауком в тканье? Сколько стоит трудов расположить нити так,

чтобы одни шли прямо и держали остальное, другие шли по кругу, в середи-

не чаще, к краям реже, и сделать так, чтобы они, словно тенета,  удержи-

вали маленьких тварей, на погибель которым  протянуты?  (23)  Этому  ис-

кусству не-учатся, - с ним рождаются. Поэтому одно  животное  не  бывает

искусней другого. Ты можешь видеть, что у всех пауков паутина одинакова,

во всех ячейках сот одинаковы углы. Что преподает нам наука, то и неоди-

наково, и ненадежно; что раздает природа, всем достается поровну. А  она

больше всего учит самосохранению и всему, что для  него  нужно;  поэтому

все животные начинают учение вместе с жизнью.  (24)  Нет  ничего  удиви-

тельного, если они от рожденья наделены тем, без чего бы  родились  нап-

расно. Первые орудия, данные им природой для выживанья, - приспособленье

и любовь к себе. Они, если бы не хотели, и не могли бы уцелеть,  и  хот"

сама эта воля не спасла бы их, без нее ничто бы не служило им во  спасе-

ние. Ты не найдешь ни одного, которое бы собою не дорожило и пренебрега-

ло. Даже бессловесным и тупым скотам, как бы ни  были  они  неуклюжи  во

всем прочем, хватает ловкости и вниманья, чтобы жить.  Ты  сам  увидишь,

что даже те из них, что для других бесполезны, для своей  пользы  ничего

не упустят. Будь здоров.

   Письмо CXXII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) День уже пошел на убыль и стал на шаг  короче,  однако  дает  до-

вольно простора тем, кто, так сказать, встает вместе с ним; еще добрей и

щедрее он к тем, кто дожидается его и видит первый луч. И  стыдно  тому,

кто лежит в полусне, когда солнце высоко, чье бодрствованье начи  нается

в полдень, - да и это для многих все равно что встать до  рассвета.  (2)

Есть и такие, что превращают ночь в день и поднимают отяжелевшие от вче-

рашнего хмеля веки не раньше, чем приблизится тьма. Говорят, что у  тех,

кого природа, по словам Вергилия, поселила под нашими краями, перевернув

вниз головой,

   Чуть лишь задышат на нас, запыхавшись, кони Востока,

   Там зажигает, багрян, вечерние светочи Веспер1

   И такой же порядок у людей, у которых перевернута не страна, а жизнь.

Есть и в нашем городе антиподы, которые, как говорит Марк Катон  2,  "не

видали ни восхода, ни заката". (3) Неужели, по-твоему, знают,  как  надо

жить, не знающие, когда жить? И они еще боятся смерти,  после  того  как

погребли себя заживо, зловещие, словно ночные птицы! Пусть проводят ночи

за вином, среди благовоний, пусть коротают время извращенного бдения  за

пиром из множества перемен, - все равно они не пируют, а самим себе  от-

дают последний долг. Впрочем, и мертвых поминают днем.

   А для занятого делом, клянусь, день не бывает слишком долгим! Продлим

себе жизнь! Ведь и смысл, и главный признак ее - деятельность.  Сократим

же хоть ненамного ночь в пользу дня! (4) В темноте держат птиц,  откарм-

ливаемых для пира, чтобы они легче жирели в неподвижности; и  так  же  у

тех, кто в праздности позабыл обо всех упражнениях, ленивое тело  пухнет

и в сумраке заплывает жиром. Поэтому так мерзки на вид тела обрекших се-

бя жить в темноте. Цвет их лиц подозрительней, чем у побледневших от бо-

лезни: томные и расслабленные, они бледны как мел, и плоть у них  заживо

становится как у мертвецов. Но это, я бы сказал, наименьшая из  их  бед.

Насколько же темнее у них в душе! Она уставилась в себя самое, окутанная

сумраком, и завидует слепым. Ведь не для темноты есть у нас глаза!

   (5) Ты спросишь, откуда такая извращенность в душах, чтобы  гнушаться

днем и переносить всю жизнь на ночь. Все пороки сражаются против  приро-

ды, все отходят от должного порядка: наслаждаться всем извращенным - та-

кова цель сластолюбия, и не только свернуть с прямого пути, но и  отойти

как можно дальше или пойти в обратную сторону. (6) А те, по-твоему,  жи-

вут не вопреки природе, кто пьет натощак, чтобы принять вино  в.  пустые

жилы, и приступают к еде пьяными? А этот порок, такой  частый  у  юнцов,

старающихся стать сильнее: они пьют на самом пороге бани, среди  скинув-

ших платье, и не пьют, а пьянствуют, чтобы потом соскабливать пот,  выз-

ванный обильным и горячим питьем? Пить же после обеда или  ужина  пошло,

так делают деревенские отцы семейств, не  знающие,  что  такое  истинное

наслажденье. Чистое вино приятно, когда не смешивается с пищей и свобод-

но расходится по жилам; опьяненье на пустой желудок - верх удовольствия.

(7) Или, по-твоему, живут не вопреки природе те, кто меняется одеждой  с

женщинами? Не живут вопреки природе те, кто старается, чтобы  отрочество

блистало и за пределами должного срока? Есть ли что-нибудь более  жесто-

кое и более жалкое? Он никогда не станет  мужчиной,  чтобы  дольше  быть

утехой для мужчины! Но если ради этой гнусности у него  пришлось  отнять

его пол, почему бы не отнять и возраст? (8) А  разве  не  живут  вопреки

природе те, что хотят роз среди зимы, кто с помощью горячей  воды  ловко

создает подложное тепло и в стужу  выращивает  лилию,  весенний  цветок?

Разве не вопреки природе живут насаждающие на башнях  плодовые  сады?  У

кого на крышах домов и вышках колышутся леса, пустив корни  там,  докуда

они едва ли доросли бы вершинами? Не живут ли вопреки природе и те,  кто

закладывает основания бань среди моря и полагает, что их купанье  недос-

таточно изысканно, если в стенки горячего бассейна не бьют волнами бури?

(9) Однажды начавши желать того, что противно заведенному  природой  по-

рядку, под конец совсем от него отходят. Светает; пора спать! Все затих-

ло; теперь займемся упражненьями, отправимся гулять, позавтракаем!  Бли-

зится рассвет; время ужинать! Нельзя делать так же, как весь народ: идти

в жизни проторенным путем и пошло и низко! Долой день для  всех!  У  нас

будет свое особое утро.

   (10) Они для меня все равно что мертвецы: разве жизнь при  факелах  и

свечах - не те же похороны, и вдобавок преждевременные? Я помню  многих,

которые в одну и ту же пору жили так, и среди них - Атилия Буту, бывшего

претора; когда он растратил огромное состояние и признался Тиберию,  что

обеднел, тот сказал: "Поздно же ты проснулся!" (11) Монтан Юлийd,  снос-

ный поэт, известный дружбой с Тиберием и  ее  охлаждением,  читал  перед

слушателями поэму. Он очень любил слова "восход" и "закат", всюду  совал

их. Когда кто-то, рассердившись  на  читавшего  весь  день,  отказывался

впредь ходить на его чтения, Натта Пинарий 4 сказал: "А у меня не  будет

лучшего случая показать мою щедрость, и я готов слушать его с восхода до

заката". (12) И когда Монтан произнес такие стихи:

   Феб начинает уже воздымать свой пламенник жаркий,

   Сея алеющий свет, а печальная ласточка утром

   Корм начинает носить болтливым птенцам, возвращаясь

   То и дело к гнезду и всех оделяя из клюва...

   Вар, римский всадник из окружения Марка Виниция5, ловец хороших  обе-

дов, которые он зарабатывал злоязычьем, воскликнул: "Бута дремать. начи-

нает!" (13) А потом, когда Монтан прочитал:

   Вот уже пастухи загнали стада свои в хлевы,

   Ночь начинает уже тишиною окутывать земли

   Спящие.. .

   тот же Вар сказал: "Что он говорит? Уже ночь?  Пойду  приветствовать"

Буту!" Эта его вывернутая наизнанку жизнь была известна всем и  каждому,

хотя в то время, повторяю, многие жили как он.

   (14) А причина этому - не какая-то особая приятность, которую некото-

рые находят в ночи, а неприязнь ко всему общепринятому; вдобавок, нечис-

той совести свет в тягость; и еще, кто и желает и презирает  все  смотря

по тому, дорого или дешево оно куплено, те совсем уж  гнушаются  даровым

светом. Далее, любители удовольствий хотят, чтобы,  пока  они  живы,  их

жизнь стала предметом общих толков, и если о них молчат,  они  полагают,

что стараются впустую. Им плохо каждый раз, когда молва не заметит како-

го-нибудь их поступка. Многие проедают имущество, у многих есть любовни-

цы, и чтобы твое имя не затерялось среди всех, мало роскошничать, - нуж-

но сделать что-нибудь особенное. В городе, где все так заняты, о простом

беспутстве не заговорят. (15) Я слышал, как Педон Альбинован6,  остроум-

нейший рассказчик, вспоминал о Спурии Папинии, чей дом  стоял  ниже  его

дома: "Слышу в третьем часу ночи удары бичей; спрашиваю, что он  делает,

отвечают: ведет расчеты. В шестом часу  ночи  слышу:  сильнейший  вопль;

спрашиваю, что это; отвечают: пробует голос. В восьмом часу ночи спраши-

ваю, что значит этот стук колес; отправляется на  прогулку,  -  отвечают

мне. (16) Перед рассветом - беготня, зовут слуг, виночерпии и повара су-

етятся. Спрашиваю, что такое? Говорят, что вышел из бани, потребовал ме-

дового питья и полбяной похлебки". - А на вопрос: "Что же, обед  занимал

у него весь день?" - был ответ: "Ничуть не бывало: жил он очень  умерен-

но, и если что и тратил, так только ночи". А тем, кто называл этого  че-

ловека жадным и скаредным, Педон говорил: "Можете еще назвать его ночным

зверем". (17) Ты не должен удивляться, обнаружив у пороков столь  стран-

ные черты: пороки бесчисленны и многолики, установить  их  разновидности

невозможно. Прямой путь один, окольных много, и они еще петляют то  так,

то этак. То же самое и нравы людей: кто следует природе, у тех нрав поч-

ти одинаков, - покладистый и свободный; а у извращенных нравы  не  схожи

ни между собою, ни с нравами всех прочих. (18) Но главная  причина  этой

болезни, по-моему, в том, что они гнушаются общепринятым образом  жизни.

Как отличаются они от всех и одеждой, и изысканностью обедов, и изящест-

вом повозок, так же они хотят выделяться и выбором времени. Кто  грехами

добивается дурной славы как награды, тому  обычные  грехи  не  нужны.  А

ее-то и ищут все, кто, так сказать, живет наоборот. (19) Вот почему, Лу-

цилий, нам и нужно держаться дороги, указанной природой, и с нее не  ук-

лоняться. Тем, кто идет ею, все легко и просто; кто старается идти в об-

ратную сторону, для тех жить - все равно что грести против течения. Будь

здоров.

   Письмо CXXIII

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Утомленный дорогой, не столько долгой, сколько трудной, я  прибыл

к себе в Альбанскую усадьбу глубокой ночью. Здесь ничего не готово  -  я

один готов. Приходится вытянуть усталое тело на ложе. Медлительность по-

варов и пекарей меня не сердит, ибо я говорю самому себе:что легко  при-

нимаешь, то и не тяжело; не стоит негодовать ни на что, если ты  сам  не

преувеличил повода своим негодованием. (2) Мой пекарь не испек хлеба,  -

но хлеб есть у смотрителя усадьбы, у домоправителя, у издольщика.  -  Ты

скажешь, что хлеб у них плох. - Подожди - и станет хорош. Голод  превра-

тит его для тебя в самый тонкий пшеничный. Не нужно только есть,  прежде

чем голод не прикажет. Подожду и я и не сяду за стол раньше, чем не  по-

лучу хорошего хлеба или перестану брезговать плохим. (3) Необходимо при-

выкать к малому. И время, и место даже для тех из нас, кто богат и  всем

обеспечен, порою мешают получить желанное1. Никто не  может  иметь  все,

чего захочет, - зато всякий может не хотеть того, чего не имеет, и с ра-

достью обойтись тем, что под рукой. Кроткий и привыкший  терпеть  дурное

обращенье желудок - немалый залог свободы.

   (4) Трудно измерить наслажденье, доставляемое мне тем, что  усталость

моя проходит сама собою. Мне не нужно ни бани, ни  притираний,  никакого

лекарства, кроме времени. То, что сделал со мною труд,  исправит  покой.

Скромный ужин тут будет для меня приятнее вступительного пира. (5)  Ведь

я неожиданно испытал свою душу, а такое испытание и  проще  и  надежнее.

Когда человек подготовится и заставит себя быть терпеливым, тогда не так

ясно, какова его подлинная стойкость; самые верные доказательства -  те,

которые он представил без  подготовки,  если  смотрел  на  трудности  не

только равнодушно, но и кротко, если не вспылил и не затеял ссоры;  если

сам себе восполнил отсутствием желанья все, чего не получил; если думал,

что и того, и этого не хватает не ему, а его привычке. (6)  Ведь  только

не имея некоторых вещей, мы узнаем, что многие из них нам и не нужны. Мы

пользовались ими не по необходимости, а потому что они у нас были.

   А как много вещей мы приобретаем потому только, что другие их  приоб-

ретают, что они есть у большинства! Одна из причин наших бед -  та,  что

мы живем по чужому примеру и что не разум держит нас в порядке,  а  при-

вычка сбивает с пути. Чему мы и не захотели бы подражать,  если  бы  так

делали немногие, за тем идем следом, стоит всем за  это  приняться  (как

будто, чем чаще что-нибудь делается, тем оно честнее),  и  место  истины

занимает для нас заблужденье, едва оно станет всеобщим.  (7)  Все  путе-

шествуют так, чтобы впереди них мчалась нумидийская конница  и  двигался

отряд скороходов; стыдно, если никто не будет сгонять встречных прочь  с

дороги, если столб пыли не будет оповещать всех, что едет порядочный че-

ловек. У всех есть мулы, чтобы возить сосуды из хрусталя и мурры и  чаши

чеканки знаменитых мастеров; стыдно, если кому-нибудь покажется, что вся

твоя поклажа не боится тряски. Всех мальчишек везут,  вымазав  им  лица,

чтобы нежная кожа не пострадала от солнца или  стужи;  стыдно,  если  во

всей их толпе будет хоть один без мази на здоровом лице.

   (8) С такими надо избегать разговора: они-то и заражают нас пороками,

передавая их от одного к другому. Кажется, что худший род людей -  пере-

носчики чужих слов, а на самом деле это переносчики пороков. Их разговор

приносит величайший вред: даже если он не действует сразу, то  оставляет

в душе семена, и за нами, даже когда мы с этими людьми расстанемся,  не-

отступно следует зло, которое взойдет потом. (9) Как слушав  шие  музыку

уносят с собой в ушах переливы сладкого напева, который мешает  сосредо-

точить мысли на важном, так и слова льстецов и хвалителей порока остают-

ся в нас и после того, как мы перестаем их слышать. Нелегко прогнать  из

души их сладкий звук: он с упорством преследует нас и время  от  времени

возвращается. Поэтому нужно закрывать уши еще прежде, чем услышишь злов-

редный голос: а когда соблазнитель уже начал говорить, ты же  согласился

слушать, он наглеет все больше. (10) И в конце концов  дело  доходит  до

таких разговоров: "Добродетель,  философия,  справедливость  -  все  это

треск пустых слов. Есть только одно счастье: угождать жизни, есть, пить,

свободно распоряжаться имуществом. Это и значит жить, это и значит  пом-

нить о том, что ты смертей. Дни текут, проходит невозвратимая жизнь. Что

же мы колеблемся? Что толку быть мудрым и навязывать  воздержность  воз-

расту, который и может наслаждаться, и требует наслаждений, и скоро ста-

нет не годен для них? Зачем забегать вперед смерти  и  самому  запрещать

себе2 то, что она отнимет? У тебя нет ни любовницы, ни мальчика, которо-

му даже любовница позавидует; каждый день ты выходишь трезвым;  обедаешь

ты так скромно, будто должен давать ежедневную запись расходов  отцу  на

одобренье. Это значит не жить, а смотреть, как живут другие. (11)  Какое

безумие - быть распорядителем имущества  твоего  наследника,  отказывать

себе во всем, чтобы большое наследство превратило твоего друга во врага!

Ведь чем больше он получит, тем  сильнее  порадуется  твоей  смерти.  Не

ставь и в грош всех этих унылых и нахмуренных цензоров чужой жизни, вра-

гов своей собственной, этих всеобщих опекунов! Не сомневайся в том,  что

предпочесть: хорошую жизнь или добрую славу!" (12)  Таких  голосов  надо

избегать не меньше, чем тех, мимо которых Улисс не хотел проплыть  иначе

как связанным3. У них та же сила: они уведут прочь от отчизны,  от  род-

ных, от друзей, от добродетели и сделают так,  что  несчастный  постыдно

разобьется о постыдную жизнь 4.

   Насколько лучше идти прямым путем и прийти к тому, чтобы только чест-

ное и было тебе приятно. (13) Мы и  сможем  достичь  этого,  если  будем

знать, что есть два рода вещей: одни нас привлекают, другие  отпугивают.

Привлекают богатства, наслажденья, красота, почести,  всё  вкрадчивое  и

улыбчивое; отпугивает труд, смерть, боль, поношенье, скудная  пища.  Нам

нужно упражняться, чтобы не бояться второго и не желать  первого.  Будем

же сопротивляться и тому и другому: от заманчивого отступать,  на  враж-

дебное нападать. (14) Разве ты не видишь, что под гору  и  в  гору  идут

по-разному? Кто идет под уклон, откидывается назад,  кто  взбирается  на

кручу, тот нагибается вперед. А переносить свой вес вперед на  спуске  и

назад при подъеме - это, мой Луцилий, все равно, что потворствовать  по-

рокам. Путь к наслажденьям ведет вниз, к трудностям и тяготам приходится

взбираться: так будем тут помогать своему телу, а там его сдерживать.

   (15) Ты думаешь, я утверждаю, будто для нашего слуха  пагубны  только

те, кто расхваливает наслажденье и внушает страх перед болью, сам по се-

бе ужасный? Я считаю вредными для нас и тех, кто под видом стои  ческого

учения поощряет наши пороки. Вот что они болтают: "Только мудрец и  уче-

ный умеет быть любовником. И в искусстве есть и  пить  с  сотрапезниками

мудрец понимает больше всех и только один к нему и пригоден.  Исследуем,

до какого возраста юноши могут служить для любви". (16) Пусть  греческим

обычаям это позволено, а мы лучше будем слушать другое: "Никто не стано-

вится превосходным мужем случайно: добродетели  нужно  учиться.  Наслаж-

денье - вещь и низменная, и ничтожная, не имеющая никакой цены, общая  у

нас с бессловесными животными, ибо на нее слетаются даже самые  малые  и

презренные твари. Слава и пуста, и  непостоянна,  она  подвижнее  ветра.

Бедность - зло только для того, кто ее не приемлет. Смерть не есть  зло.

- Ты спросишь, что она такое? - Единственное, в  чем  весь  род  людской

равноправен. Суеверие есть самое безумное из заблуждений: оно  страшится

тех, кого должно любить, и оскорбляет тех, кого чтит.  Какая  разница  -

отрицать ли богов или бесчестить их?" - (17) Вот что следует  выучить  и

даже заучить. Философия не должна поставлять оправдания для пороков. Не-

чего и надеяться на выздоровленье тому больному, которого врач  поощряет

к неумеренности. Будь здоров.

   Письмо СXXIV

   Сенека приветствует Луцилия!

   (1) Много могу передать старинных тебе наставлений.

   Если ты прочь не бежишь и забот не чуждаешься мелких1.

   Ты-то прочь не бежишь, и никакие тонкости тебя не  отталкивают,  вкус

твой слишком тонок, чтобы заниматься только2 самым большим. А так как  я

одобряю твое обыкновенье все мерить пользой и знаю, что  ты  терпеть  не

можешь одного, - чтобы величайшая тонкость ни к чему не вела, - то  пос-

тараюсь и сейчас не допустить этого.

   Вопрос таков: чувством или рассудком постигается благо? С ним связано

и утвержденье, что в бессловесных животных и младенцах  нет  блага.  (2)

Кто ставит выше всего наслажденье, те считают благо чувственным; мы  же,

приписывающие благо душе, -  умопостигаемым.  Если  бы  о  благе  судили

чувства, мы бы не отвергали никаких наслаждений: ведь все они заманчивы,

все приятны, - и наоборот, не шли бы добровольно  на  страданье,  потому

что всякое страданье мучительно для чувств. (3) Далее, не заслуживали бы

упрека слишком уж приверженные наслаждениям и больше всего боящиеся  бо-

ли. Мы же порицаем предающихся обжорству и похоти и презираем  тех,  кто

из боязни боли ни на что не отваживаются и теряют мужество. Но в чем  их

грех, если они повинуются чувствам, которым вами же отдано право  судить

о благе и зле и решать, к чему стремиться, а от чего  отказываться.  (4)

Ведь ясно, что лишь разум властен выносить приговор о жизни,  добродете-

ли, о честности, а значит и о благе и зле. А они поручают судить о самом

лучшем самой грубой из наших способностей,  так  как  приговор  о  благе

должно выносить чувство, тупое и близорукое, куда менее проворное у  че-

ловека, чем у других животных. (5) Что если кто-нибудь захочет различить

мелочи не глазами, а на ощупь? А ведь из всех внешних чувств  зрение  по

своей тонкости и внимательности - самое для этого подходящее, оно позво-

лило бы различить благо и зло. Вот видишь, в каком неведенье истины пре-

бывает и как низводит на землю все высокое и божественное тот, кто судит

о высшем благе и зле на ощупь.

   - (6) "Но ведь как всякая наука, всякое искусство должны возникнуть и

вырасти из чего-то очевидного, постижимого чувствами, так и начала и ос-

нования блаженной жизни - в очевидном и доступном чувствам.  И  вы  сами

говорите, что блаженная жизнь берет начало в очевидном". - (7) Мы  назы-

ваем блаженной жизнь, согласную с природой; а что согласно  с  природой,

то видно сразу же и явственно, как и все  совершенное.  Однако  то,  что

согласно с природой, что дается тотчас после рождения, я называю не бла-

гом, а началом блага. Ты же даришь младенчеству высшее благо  -  наслаж-

денье, чтобы новорожденный начинал с того, к чему приходит зрелый  чело-

век. (8) Если бы кто-нибудь сказал, будто плод,  скрытый  в  материнской

утробе, неведомого еще пола, не имеющий завершенного облика, уже причас-

тен благу, - все ясно увидели бы его заблужденье. А  велика  ли  разница

между только что начавшим жить и тем, кто скрыто обременяет  материнское

чрево? Оба они одинаково созрели для понимания блага и зла,  и  младенец

не больше способен воспринять благо, чем способно дерево или  бессловес-

ное животное. А почему нет блага ни в дереве, ни в  бессловесном  живот-

ном? Потому что нет разума. Потому же нет блага и в младенце: ведь  и  у

него разум еще отсутствует. Он придет к благу, только когда войдет в ра-

зум.

   (9) Есть существа неразумные, есть еще  неразумные,  есть  обладающие

разумом, но несовершенным. Ни в одном из них нет блага: его  приносит  с

собою разум. В чем различие между названными мною разрядами?  Неразумным

благо не достанется никогда; кто неразумен до поры, те не могут покуда и

обладать благом; у тех, чей разум  несовершенен,  блага  нет,  но  может

быть. (10) Потому я и говорю, Луцилий: благо пребывает не во всяком теле

и не во всяком возрасте; оно так же далеко от младенчества, как  послед-

нее от первого, как совершенство от начала; значит, его нет и в  нежном,

едва крепнущем теле. Как оно могло бы в нем быть? Да не  больше,  чем  в

семени! (11) Если ты говоришь: "Мы знаем некое благо и в деревьях,  и  в

посевах", - то оно не в первых ростках, только что пробившихся из земли.

Есть благо в пшенице - но не в полных млечного сока стеблях, не в мягком

колосе, едва выпроставшемся из-под листика; оно возникает только  тогда,

когда лето довело зерно до положенной спелости. И как все в природе  яв-

ляет свое благо, только созрев до конца, так и благо человека есть  лишь

в том человеке, чей разум уже достиг совершенства. (12) Что это за  бла-

го? Я скажу: это душа свободная и возвышенная, все  подчиняющая  себе  и

сама ничему не  подчиненная.  Такое  благо  младенчеству  недоступно,  и

детству нельзя на него надеяться, и юности едва ли можно. И хорошо  еще,

если старости удалось достичь его ценою долгих и упорных стараний. А ес-

ли это так, значит, благо умопостигаемо.

   - (13) "Однако ты сам сказал, что есть благо и у дерева, и  у  травы;

выходит, благо может быть и у младенца". - Подлинного блага нет ни у де-

рева, ни у бессловесных животных;  их  благо  нельзя  назвать  благом  в

собственном смысле. - "А что же это?" - То, что согласно с природой каж-

дого из них. Благо никак не может выпасть на долю бессловесному животно-

му: благо принадлежит лучшему и более счастливому роду существ. Где  нет

места разуму, там нет и блага. (14) Есть четыре рода  существ:  деревья,

животные, люди, боги. Последние два обладают разумом, и, значит, они од-

ной природы, а разница между ними та, что боги бессмертны, люди смертны.

Благо одних довела до совершенства сама природа, - я имею в виду  богов;

благо других - то есть людей - совершенствуется их  усилиями.  Остальные

существа совершенны в своем роде, а это не есть подлинное  совершенство,

коль скоро разум в них отсутствует. Только то подлинно  совершенно,  что

совершенно в согласии со всеобщей природой, а всеобщая природа  разумна;

остальные могут быть совершенны только в своем роде. (15) Значит, у  них

не может быть и блаженной жизни, и того, что ее создает; создает же бла-

женную жизнь благо; у бессловесных животных нет того, что  создает  бла-

женную жизнь, - следовательно, у бессловесных животных нет блага.

   (16) Бессловесное животное чувством постигает  настоящее,  о  прошлом

вспоминает тогда, когда встречает нечто напоминающее о нем чувствам: так

лошадь вспоминает дорогу, когда подведена к ее началу, в стойле же у нее

нет никаких воспоминаний о дороге, даже множество раз пройденной. Третье

время - будущее - бессловесным животным недоступно. (17)  Как  же  может

показаться совершенной природа тем, кто не знает прошлого? Время состав-

ляется из трех частей: прошедшего, настоящего и грядущего. Животным дано

только самое краткое и быстро пролетающее - настоящее;  воспоминанья  .о

прошлом у них редки и вызываются только видимым в  настоящий  миг.  (18)

Значит, благо, принадлежащее совершенной природе, не может быть  в  том,

что по природе несовершенно; а не то, если оно  есть  у  существ  другой

природы, значит, есть оно и у посевов. Я не отрицаю,  и  у  бессловесных

животных есть сильное и пылкое влечение ко всему, что кажется  согласным

с природой, но порывы этого влечения беспорядочны и смутны. Благо же  не

бывает ни беспорядочным, ни смутным. - (19) "Как так?  Неужели  движения

животных беспорядочны и неуклюжи?" - Я бы сказал, что они двигаются бес-

порядочно и неуклюже, будь им по природе доступен  порядок;  а  так  они

двигаются сообразно своей природе. Беспорядочно же то, что могло бы  со-

вершиться и по порядку. Беспокойно то, что могло  бы  быть  безмятежным.

Порок есть только там, где могла бы быть добродетель.  Движения  бессло-

весных животных таковы от природы. (20) Но, чтобы не держать тебя  слиш-

ком долго, я скажу: и у бессловесного животного бывает некое благо,  не-

кая добродетель, некое совершенство, но не благо, добродетель  и  совер-

шенство в безусловном смысле. Они достаются на долю не только  существам

разумным, которым дано знать, почему, до какой степени  и  как.  Поэтому

благо есть только у того, у кого разум.

   (21) Но ты спросишь, к чему ведет все это рассуждение, чем оно  может

быть полезно твоей душе? Я отвечу: оно делает ее и  сильнее  и  проница-

тельнее и, коль скоро она хочет чем-либо заниматься, не дает  отойти  от

занятий благородных. Оно полезно хотя бы тем, что велит  помедлить  рву-

щимся к злу. И еще вот что я скажу: больше всего пользы я принесу  тебе,

показав, в чем твое благо, отделив тебя от бессловесных животных  и  по-

местив рядом с богами. (22) Зачем ты упражняешь и копишь телесные  силы?

Природа щедрее отпустила их скоту и диким зверям. Зачем ты  холишь  свою

наружность? Что бы ты ни делал, красотою ты уступаешь  многим  животным.

Зачем ты так тщательно укладываешь волосы? Распустишь ли ты их  на  пар-

фянский лад, соберешь ли узлом, как германцы, будут ли они у  тебя  тор-

чать, как у скифа, - все равно у любого коня будет грива гуще твоей, и у

любого льва - красивее твоей. Сколько бы ты  ни  упражнялся  в  быстроте

ног, все равно не сравнишься с зайцем. (23) Так не  хочешь  ли,  оставив

все, в чем непременно будешь побежден, потому что  тратишь  силы  не  на

свое дело, вернуться к твоему собственному благу? В чем оно? В том, что-

бы исправить и очистить душу, которая соперничала бы с богами  и  подня-

лась выше человеческих пределов, видя все для себя только в себе  самой.

Ты - разумное существо! Что же есть твое благо? Совершенный разум!  При-

зови его к самой высокой цели, чтобы он дорос до нее,  насколько  может.

(24) Считай себя блаженным тогда, когда сам станешь источником всех сво-

их радостей, когда среди всего, что люди похищают, стерегут,  чего  жаж-

дут, ты не найдешь не только, что бы предпочесть, но и чего бы захотеть.

Я дам тебе короткое правило, оно поможет тебе оценить себя и  почувство-

вать, достиг ли ты совершенства. Ты тогда будешь владеть  своим  благом,

когда поймешь, что несчастнее всех счастливцы. Будь здоров.

   ПРИЛОЖЕНИЕ

   С. А. Ошеров

   СЕНЕКА. ОТ РИМА К МИРУ

   Философское мировоззрение есть сам дух личности человеческой... Это -

не биография, не душа с ее страстями и страданиями, ие колеблющийся отк-

лик, то радостный, то болезненный, на события дня и на полночные  мысли.

Это - стержень самой души и биографии.

   Густа Шлет. Философское имровеаэревие Герцена.

   По своему философскому мировоззрению Сенека был  стоиком,  и  стоиком

достаточно правоверным. Говорить о развитии этого мировоззрения нелегко,

так как  в  своей  стоической  основе  оно  не  менялось,  и  в  поздних

"Нравственных письмах к Луцилию" нередко повторяются вещи,  сказанные  в

трактатах, датируемых более ранними годами1. Зато хорошо известна  внеш-

няя биография Сенеки: его имя часто встречается у историков, где он выс-

тупает отнюдь не свидетелем, а участником важнейших событий эпохи,  хотя

при первом же упоминании и Тацит, и Светоний2 говорят, что Сенека  успел

прославиться научными занятиями и речами. По этой причине образ его стал

как бы двоиться в глазах потомства.

   Жизнь Сенеки, полную взлетов и  падений,  определяющихся  перипетиями

столичной политики, трудно согласовать с образом философа-моралиста и со

многими собственными его писаниями. Бесполезно  рассуждать  о  том,  что

толкало Сенеку в гущу политики: честолюбие и корыстолюбие, в которых его

часто обвиняли современники и потомки и которым он, по  всей  видимости,

действительно не был чужд, либо доктринерское  убеждение,  что  философ,

став рядом с властителем, способен принести пользу  людям.  Живые  черты

облика Сенеки утрачены и невосстановимы. Но можно попытаться понять  ос-

новное противоречие жизни Сенеки, исходя из  исторической  ситуации,  из

мироощущения философа, каким оно видится в его сочинениях, и из традиции

того учения, к которому он примыкал.

   И если мы внимательно вглядимся в те положения, в которые ставила Се-

неку история, и соотнесем с ними его сочинения, то легко будет убедиться

в одном: почти каждый трактат был ответом на очередной вопрос,  заданный

жизнью, - и ответ этот давался не столько другим, сколько самому  себе3.

"Ты", к которому обращен трактат, - это почти всегда и "я" автора. Между

жизнью и философией протягиваются силовые линии и возникает  напряжение,

которым отличается философствованье Сенеки в лучших  его  работах.  Там,

где проблема пережита им, он уходит от бесконечного  варьирования  одной

мысли, от скучного разбора всех возможных случаев, от примеров,  избитых

в сотнях риторических упражнений. Напряженная связь с жизнью была  необ-

ходимым стимулом к подлинному творчеству для Сенеки-писателя4.

   Но связь с жизнью предполагает определенное отношение к ней. Жизнеот-

ношение Сенеки формировалось под воздействием не только запросов дня, но

и глубоких традиций, без знания которых нельзя понять ни его  жизненного

поведения, ни его философствования.

   1. Традиции

   В своем жизнеотношении Сенека был писателем  и  римлянином  -  и  это

главное. Первое предполагает пристальное внимание к жизни. Второе - ощу-

щение нормы, более ценной, чем жизненная прагматика. Как писатель Сенека

был обостренно зорок к конкретным ее проявлениям, к их  характерности  и

порой гротескности (вспомним хотя бы анекдоты - в пушкинском смысле сло-

ва - в "Письмах к Луцилию": о Кальвизии Сабине (п. XXVII), о  чревоугод-

никах Апиции и Публии Октавии (п.XCV и др.).  Как  писатель  Сенека  был

склонен к скрупулезному анализу индивидуальной психологии -  собственной

прежде всего. Но писательская пристальность взгляда знаменует более  ак-

тивный интерес к жизни, большую меру ее приятия.  Действительно,  Сенека

не был так ригористичен в своем осуждении действительности, как  некото-

рые стоики, например Эпиктет, так замкнут на себе, как Марк Аврелий.

   Однако нежелание отвернуться от  жизни  еще  не  означает  бездумного

растворения в ней, нравственного безразличия ко всяким ее проявлениям  -

того, что выражалось у современников Сенеки в стремлении "плыть по тече-

нию" и вело к  безоглядному  раболепству  перед  принцепсом,  к  доноси-

тельству, к полному забвению моральной нормы. Ощущение "нормы жизни" бы-

ло искони присуще римлянину, он всегда поверял наличные "нравы" неким их

эталоном (чаще всего этот эталон именовался "нравы предков"). Это ощуще-

ние нормы было всегда присуще и римской литературе. Оно есть у  Катулла,

полемически противопоставившего традиционным ценностям гражданской общи-

ны новые, неофициальные ценности. Оно есть у Петрония,  рисующего  такое

разложение нравов, при котором преданы забвению самые естественные  зап-

реты. Даже у Марциала, всем своим творчеством  воплотившего  принцип  (а

вернее беспринципность) "растворения в потоке жизни",  это  ощущение  не

утрачено до конца. Тем более у Сенеки ощущением нормы  определяется  сам

взгляд на жизнь. Каждая схваченная им жизненная деталь ценна  постольку,

поскольку в ней отражается отступление от нормы, "порча нравов"  (специ-

фически римское понятие нравов органически входит в  его  философию).  А

нежелание отворачиваться от жизни приводит к тому, что писательство ста-

новится средством явить людям норму и воспитать их: по столь же исконно-

му убеждению римлян, нравы исправимы. Талант художника Сенека -  даже  в

трагедиях - подчиняет задачам моралиста.

   Однако, унаследовав от староримской традиции убежденность в существо-

вании нравственной нормы, Сенека не мог механически воспринять от  отцов

и дедов саму эту норму. Для римской традиции средоточием всех  ценностей

- и прежде всего нравственных - было государство, точнее  -  гражданская

община5. Только как ее член может осуществить себя человек, единственным

полем приложения его сил и средством выявления высоких моральных качеств

может быть государственная деятельность. Цицерон писал: "Ни в одном деле

человеческая добродетель не приближается к могуществу богов так же,  как

в основании новых государств и в сохранении основанных"6. Долг гражданс-

кий неотделим от долга нравственного: оба эти понятия  слиты  в  римском

термине "officium", которым определялась совокупность обязанностей граж-

данина. Добродетель (virtus - мужество) проявляется в подвигах, соверша-

емых на благо республики, которая платит за них общим признанием - "хва-

лою" и "славой". Завет служения республике передан предками, и выполняю-

щий его есть "vir bonus" - доблестный муж, идеал человека и гражданина.

   Для римлян не было утопическим государство, в  котором  мог  осущест-

виться этот идеальный порядок вещей. Более того, не только Цицерону,  но

и многим современникам Сенеки, даже младшим,  казалось,  что  идеал  был

осуществлен в Римской республике прошлых веков, погубленной ростом внеш-

него могущества Рима и накоплением богатств, - т. е. в переводе на  нашу

систему исторических понятий, превращением Рима из города-государства  в

мировую державу. В период кризиса  города-государства  и  присущего  ему

республиканского уклада государственной жизни  -  во  время  гражданских

войн I в. до н. э. - это поняли Саллюстий, Цицерон  и  некоторые  другие

прозорливые их современники. Но даже они не в силах были  понять  объек-

тивную необходимость замены старых форм  государства  иными,  способными

интегрировать не только гражданскую общину города на семи холмах,  но  и

все завоеванные им провинции. Убеждение в том, что идеал  -  в  прошлом,

что все подлинные ценности связаны лишь с республикой,  оставалось  нас-

только всеобщим, что Август, учредитель новых, по сути монархических по-

рядков, должен был, маскируя свой переворот, действовать именем "респуб-

лики", провозгласить ее восстановление и сохранить основы  ее  конститу-

ции.

   На краткий миг в это поверили - поверили, например, Вергилий и  Гора-

ций, чья молодость совпала с гражданскими войнами, чей талант бил добро-

вольно отдан делу примирения традиционной системы ценностей с новым  по-

рядком вещей. Свести концы с концами не удалось даже им, а для следующе-

го поколения идеал служенья государству совсем поблек. Овидий говорит об

отказе от государственной деятельности с гордостью7.

   Но распространение политического индифферентизма - лишь одна из  сто-

рон реакции на установление нового режима, получившего у историков  наз-

вание "принципата". Чем больше принципат обнаруживал черты самовластья и

даже деспотизма, тем чаще взоры людей, не утративших  интереса  к  делам

гражданским, обращались назад,  к  республиканскому  прошлому.  Конечно,

республиканцы из числа сенаторов, стоявшие в оппозиции к империи,  пони-

мали, что республика изжила себя, - и причины этому искали там  же,  где

когда-то, в пору гражданских войн, Саллюстий: в росте внешнего могущест-

ва и богатства и в порче нравов. Об этом прямо  писал  Лукан,  племянник

Сенеки, в поэме "Фарсалия", посвященной гражданским войнам8. Но  тот  же

Лукан с редкой выразительностью нарисовал политический  идеал  республи-

канской оппозиции: Рим - это сенат; один из сенаторов так и говорит:

   Мы - вершина всему, в пускай далеко занесет нас

   Рок, но высшая власть неразлучна останется с нами

   . . . Никогда с переменою места Наше сословие прав не теряло своих.9

   Эта узкая точка зрения не давала возможности ни охватить взглядом ог-

ромные пространства империи, ни заглянуть в будущее и увидеть, что, нап-

ример, решение Клавдия о даровании некоторым галльским народам права из-

бираться в сенат есть не  просто  ущемление  этого  "воплощающего  госу-

дарство" совета, а закономерный шаг в том направлении, куда  развивалась

история... Оставалось восхвалять былую республику, - что, впрочем,  было

также гражданским актом (за него при Тиберии был наказан смертью историк

Кремуций Корд)10, - или участвовать в заговорах, бессильных -  даже  при

успехе - вернуть Рим к прежней форме правления (как было в январе 41 г.,

когда заговорщики убили Калигулу). Вся система традиционных нравственных

ценностей оказывалась оторванной от жизни, неприложимой к  деятельности.

Для подтверждения этих ценностей нужна была иная санкция,  -  которой  и

искали сенаторы-республиканцы в стоической философии.

   Сенека ничуть не хуже их понимал, что принципат не есть восстановлен-

ная республика, что возврата к прежнему нет. Но это прежнее и  не  имеет

для него того обаяния, что для них. Коль скоро нравы именно при  респуб-

лике пали так низко (доказательству этого посвящено в "Письмах  к  Луци-

лию" письмо XCVII), значит, форма правления не может быть  гарантией  их

чистоты и потому не так уж важна. Обсуждая, прав ли был Брут, убив Цеза-

ря, Сенека вступает с республиканцами в прямую полемику: "По-моему, хоть

во всем прочем был он великим мужем, в этом деле он весьма заблуждался и

действовал не по учению стоиков, - или убоявшись слова "царь", хотя наи-

лучшее состояние государства - при справедливом царе, или надеясь на бу-

дущую свободу там, где столь велика была награда и за господство,  и  за

рабство, или полагая, будто возможно вернуть государство к прежнему виду

и после утраты прежних нравов и быть равенству гражданских прав и незыб-

лемости законов там, где на его глазах столько  тысяч  людей  сражались,

решая не о том, быть ли им в рабстве, а о том, у кого" (Благ., II, 20, 2

- 3)11 11. Утратив добрые нравы, государство не могло не утратить  преж-

него уклада и, чтобы не распасться (Мил., I, 4, 2),  должно  было  обра-

титься к единоличной форме власти. Отныне, отчужденное от  граждан,  оно

воплощено в одном человеке, который так "навязал  себя  республике,  что

разделить их стало невозможно, кроме как погубив обоих" (сказано о Цеза-

ре - Мил., I, 4, 3).

   Итак, единовластие для Сенеки не только неизбежность, но и,  при  из-

вестных условиях, наилучшая форма государства. Отсюда для него  вытекают

два вывода: первый - практический: служение принцепсу  вовсе  не  обяза-

тельно несовместимо с моралью. Второй - философский: коль скоро  та  или

иная форма государства оказывается преходящей, обреченной на крушение12,

то не с нею должна быть связана вечная и непреходящая система  моральных

ценностей.

   Где же взять их? - Во всяком случае не  там,  где  ищет  большинство.

Слепая приверженность традициям есть такая же разновидность веры в чужие

мнения, как и беспринципный прагматизм, выше всего  ставящий  признанные

толпою блага: успех, богатство, наслаждения. Между тем человек ничего не

должен принимать на веру, но до всего доискиваться разумом. "Одного надо

добиваться прежде всего: чтобы мы не шли, как овцы,  вслед  за  вожаками

стада, направляясь, не куда следует идти, а куда идется... Наилучшим  мы

считаем то, что принято по общему согласию и чему видим больше примеров,

и живем мы не по разуму, а по чужому подобию. .. Вредно неотступно  сле-

довать за шедшими впереди, и покуда каждый предпочитает верить, а не су-

дить, мы и о жизни не судим, а все принимаем на веру. Нас опрокидывает и

валит в пропасть переданное нам через множество рук  заблуждение,  губит

чужой пример" (Бл. ж., I, 3 - 4). Это стремление к ответственному  инди-

видуальному выбору позиции, требование определяемого разумом отношения к

жизни, во-первых, выделяло Сенеку из среды оппозиционеров,  застывших  в

своей приверженности старому, и, во-вторых, прокладывало пропасть  между

ним и беспринципными  ловцами  успеха,  властолюбцами  и  сластолюбцами,

воспринимавшими любую моральную норму как преграду...

   Вместе с тем эта высокая оценка разумного суждения не вела  Сенеку  к

крайностям, до которых доходил порой рационализм греков, к  провозглаше-

нию человека "мерой всех вещей". Слишком сильно было  у  Сенеки  римское

ощущение, что норма отвечает объективной истине; следовательно, ее-то  и

должно найти разумное суждение. И в этом ищущий должен опираться на опыт

"людей сведущих, исследовавших предстоящий нам путь" (Бл. ж., I, 2). Лю-

ди эти - философы, чье учение способно дать знание истинного блага.

   Сделать это обещали все три самые влиятельные этико-философские школы

эпохи эллинизма: киники, эпикурейцы и стоики. Все они соглашались в том,

что знание истинного блага делает жизнь человека блаженной. Но,  рожден-

ные в эпоху крушения полиса - греческого города-государства, - они пред-

лагали утратившему свое привычное место в  гражданской  общине  человеку

разные пути к "евдэмонии" (термин, который Сенека пытался передать своим

термином "блаженная жизнь"). Если внутри полиса каждый, радея о  счастье

целого, тем самым заботился и о собственном счастье, то теперь он должен

был сам искать линию жизненного поведения, обеспечивающего  "евдэмонию".

Киники, видевшие ее в умении ограничиться удовлетворением одних лишь на-

сущнейших естественных потребностей, и эпикурейцы, усматривавшие  "евдэ-

монию" в безмятежности и отсутствии страданий, таким образом изымали че-

ловека из всех социальных связей; у стоиков дело обстояло иначе.

   Свою этику основатели древней стой (как и Эпикур) строили  на  фунда-

менте натурфилософии. Переняв у киников13 идею счастья как жизни соглас-

но природе, они переосмыслили ее, создав новое учение о природе и  чело-

веке. В основе природы лежит "логос" - разум, разлитый во всем  сущем  и

обеспечивающий неодушевленным предметам "устойчивое состояние", растени-

ям - "произрастание", животным - "самодвижение", а в людях и богах  выс-

тупающий как разум в собственном смысле. Следовательно, "жить по  приро-

де" для человека значит "жить по разуму", а нравственная  цель  -  через

усовершенствованье  этой  природы  прийти  к  "добродетели".  Но,  соот-

ветственно разумной природе человека, совершенная добродетель  есть  со-

вершенное знание, или мудрость. Путь, указываемый стоиками, совпадал  со

стремлением Сенеки прийти к нравственной норме через разумное суждение и

знание.

   Из стоического понимания природы человека  возникает  идеал  мудреца.

"Евдэмонию" мудрецу обеспечивает знание единственного истинного блага  -

все той же добродетели14 - и понимание того, что  все  внешнее  не  есть

благо. Каждый поступок истинного мудреца направлен к этому благу и опре-

деляется термином "правильное деяние". Следовательно,  если  даже  некие

действия направлены к благу ближних, этого мало, чтобы отнести их к чис-

лу "правильных". Деянье воина, жертвующего  жизнью,  богача,  раздающего

богатства, если оба не имеют  в  виду  самосовершенствованье,  не  будут

"правильными". В этом - глубокий индивидуализм идеала мудреца. Но, буду-

чи человеком, мудрец должен делать и то, что не исходит из  совершенного

знания и не имеет своей целью добродетель: например  есть,  пить,  забо-

титься о здоровье. Такие действия, не противоречащие высшей природе  че-

ловека и отвечающие всей его природе, получают название "подобающие".  К

их числу древние стоики относили и выполнение обязанностей перед другими

людьми.

   Зенон и его преемники охотно  повторяли  аристотелевское  определение

человека как "йом RO\'.V.-KOV" - "существа, живущего в гражданском сооб-

ществе", а потом и расширили его, назвав человека  "№оу  xo'.vovixov"  -

"существо, живущее в сообществе". Естественность для  человека  жизни  в

сообществе стоики доказывают наличием языка, врожденным чувством приязни

к себе подобным, которые близки нам и равны уже в силу того, что они лю-

ди15. Таким образом, человек  оказывается  согражданином  всех  людей  -

гражданином мира (само слово хоз^ото/^тт^ создано  стоиками).  Вместе  с

тем как существо разумное человек входит в один разряд с богами, и  воз-

никает "сообщество богов и людей", обитель  которого  -  не  полис,  го-

род-государство, и не земной круг, а вселенная. "Город говорится в  двух

смыслах: это и жилище, и объединение населяющих его людей и граждан; по-

добно этому и вселенная есть как бы  город,  объединяющий  людей  и  бо-

гов..., ибо вселенная именуется обителью богов и людей"16.  "Космополит"

оказывается "гражданином вселенной". Космополитизм стой и ее  индивидуа-

лизм - это две стороны одной медали; в обоих отразился дух времени - эл-

линистической эпохи с ее огромными державами и их распыленными,  разноп-

леменными подданными.

   Стоики не отворачивались от государства, подобно киникам  или  эпику-

рейцам, но с высоты "вселенского града" могли по-новому взглянуть  и  на

эту малую общность людей. Зенон, по традиции написавший  "Политию",  ут-

верждал, что мудрец будет сообразоваться с государственным  устройством,

заведет семью и выполнит обязанности гражданина. Его преемники пошли еще

дальше. Земное государство, рассуждали они, есть лишь слепок вселенского

"града", управляемого мировым разумом; значит, важно не  государственное

устройство как таковое, а соответствие его мировому разуму. И если  муд-

рец поможет достичь такого соответствия, это будет для него  "подобающим

деяньем", и он не преминет сделать это, пока ничто ему не  препятствует.

Отсюда - связь самих древних стоиков со спартанским реформатором Клеоме-

ном, с македонским царем Антигоном Гонатом, учеником Зенона. Отсюда же -

прямой путь к основателю средней стой Панэтию и началам  римского  стои-

цизма (середина II в. до н. э.).

   Панэтий изменил учение древних стоиков о "подобающих деяньях". Причи-

ной этому был во многом контакт с римской элитой  того  времени  и  даже

расчет на нее. Сблизившись с эллински образованной римской  аристократи-

ей, группировавшейся вокруг Сципиона Африканского Младшего ("кружок Сци-

пиона"), Панэтий воспринял сложившуюся в Риме этико-политическую  систе-

му. В духе этой системы Панэтий признал наряду с самодовлеющей  доброде-

телью мудреца ценность практических добродетелей, вроде римской  virtus,

а "подобающие деянья" провозгласил обязанностью всех людей, и мудреца  в

том числе. Так понятие "подобающего" отождествилось с  римским  "долгом"

(officium), а мудрец приблизился  к  римскому  "доблестному  мужу"  (vir

bonus).

   Соприкосновение с римской гражданственной этикой необходимо было  Па-

нэтию, чтобы преодолеть, хотя бы отчасти, индивидуализм древней  стой  и

ее доктринерскую оторванность от жизни. Но и Сципиону с друзьями, стояв-

шим на той вершине внутреннего и внешнего  расцвета  республики,  откуда

завиднелся ведущий вниз склон17, нужны были для их  этики  иные,  нежели

освященность ее традицией, основания, соотнесенные с личностью  каждого.

Эти рационалистические основания и предлагала им средняя стоя. Если  вы-

полнять свой долг перед республикой значит не  только  следовать  завету

отцов, но и поступать в соответствии с разумной  природой  человека,  то

нужно быть упорным в этом даже вопреки внешнему неуспеху  и  непризнанию

граждан (что случалось все более часто с нарастанием социальных конфлик-

тов). И вот линия идет от Панэтиева ученика Рутилия Руфа, в годы  своего

наместничества в провинции боровшегося со  злоупотреблениями  откупщиков

из всаднического сословия, а после осуждения судьями из того же сословия

стойко сносившего изгнание, к стоику Катону Утическому, спокойно пережи-

вающему провалы на выборах и вопреки духу времени до последнего  дыхания

отстаивающему дело республики, и далее -  к  стоической  республиканской

оппозиции первых десятилетий империи: к современнику Сенеки Тразее  Пету

- автору панегирического жизнеописания Катона - и к воспитанным им моло-

дым стоикам - Гельвидию Приску, изгнанному Нероном и казненному при Вес-

пасиане, Арулену Рустику, намеревавшемуся во время суда над Тразеей  за-

щищать его и почти 30 лет спустя  казненному  Домицианом  за  похвальное

слово Тразее и Гельвидию. И Рутилий, и Катон, и даже  остававшийся  рес-

публиканцем при Нероне Тразея Пет активно участвовали в  государственной

жизни. В Риме стоическая философия не только не была теоретической осно-

вой гражданской пассивности, но, наоборот, оказывалась стимулом  к  дея-

тельности.

   Однако судьба Катона, а вслед за тем судьба еще одного стоика - цеза-

реубийцы Марка Брута - ясно показали, что есть и другая сторона  пробле-

мы. Если идея служения государству как долга не только гражданского,  но

и нравственного и даже "естественного" связана лишь с определенным типом

государства, то его крушение есть и крушение нравственной основы  жизни.

Поиски выхода из тупика вели к переоценке иных, внегосударственных  сфер

деятельности - всего того, что римская традиция охватывала словом  otium

- досуг. Проблема вставала не только перед  стоиками,  -  но,  вероятно,

именно стоицизм с его предписанием индивидуального нравственного  совер-

шенствования мог дать наиболее приемлемый ответ. И вот Цицерон,  отстав-

ленный от дел при диктатуре Цезаря, заявляет, что "смысл и  учение  всех

наук, которые указывают человеку верный путь в жизни, содержится в овла-

дении тою мудростью, которая у греков зовется философией", и при изложе-

нии ее охотно прибегает к стоическим положениям18.

   Младшие современники Цицерона пошли еще дальше. Учитель учителей  Се-

неки, Квинт Секстий Нигр, вместе с сыном основавший в  Риме  философскую

школу и создавший учение, "новое и исполненное  римской  силы"  (Изыск.,

VII, 32, 2), в котором стоицизм сочетался с киническими и  даже  пифаго-

рейскими идеями, отверг предложение Цезаря войти в сенат и остался част-

ным лицом даже при Августе, "восстановившем республику". Увлеченный  его

примером, целиком отдался философии уже завоевавший успех оратор  Фабиан

Папирий, один из наставников Сенеки. Младший  современник  Сенеки  стоик

Мусоний Руф, подвергавшийся преследованиям и при Нероне, и при Веспасиа-

не, также отказался от официальной карьеры и был профессиональным учите-

лем философии. А параллельно с ними действовала целая толпа уличных  фи-

лософов-проповедников, перемешавших кинические и  стоические  догматы  и

обращавшихся к бедноте и рабам. Впрочем, отдельные из них были приняты и

у сенаторов, например Деметрий, которым так восхищается Сенека.  Вообще,

иногда Сенека поглядывает на людей этого склада  не  без  зависти:  ведь

именно они исполняют "истинный долг" (Кр. ж., 14, 5). Но сам он до  поры

идет своим путем. В течение четырнадцати лет он остается в гуще придвор-

ных интриг, почти восемь лет направляет императорскую политику;  тактика

уступок и компромиссов порой приводит к действиям, никак не согласующим-

ся с проповедуемой им моралью; его неслыханное обогащение вызывает общие

нарекания. И все же Сенека разительно отличается от обычных приспешников

Агриппины или Нерона. Каждый свой шаг, каждый поступок он так или  иначе

стремится осмыслить, соотнести с избранным идеалом, с моральной  нормой,

а значит, ни на миг не теряет чувства внутренней ответственности за  со-

вершаемое. Так возникают те напряжение и страстность,  которые  отличают

лучшие философские работы Сенеки.

   2. Жизнь и философия

   Сам выбор политической карьеры не был для Сенеки бесконфликтным.  Та-

кая карьера была вполне обычна для его сверстников; на этот же путь тол-

кала его и семейная традиция. Отец Сенеки, соименный младшему сыну-фило-

софу, происходил из испанского города Корду бы (Кордовы), где в 4 г.  до

н. э. родился и сам Сенека. Провинциал Луций Анней Сенека Старший был не

только римским всадником, но и настоящим римлянином  старого  закала,  -

благочестиво уверенным в справедливости богов, в былом величии  Рима,  в

преимуществе практической деятельности над философией, заниматься  кото-

рой он не дал своей жене Гельвии, матери Сенеки. Подлинной его  страстью

была риторика: в молодости он побывал в Риме,  слышал  самых  выдающихся

ораторов своего времени, запомнил благодаря феноменальной памяти19  мно-

жество декламаций видных ораторов эпохи Августа и на старости лет  запи-

сал их для сыновей; эти "Свазории" и "Контроверсни" дошли до нас, в  от-

личие от исторического труда, также написанного им в  старости.  В  нем,

несмотря на явную приверженность республике, Сенека Старший тем не менее

признавал закономерность изменения строя: ведь "состарившаяся" ко време-

ни гражданских войн республика не могла обойтись без "царствующего  пра-

вителя" как "без опоры", чтобы не распасться20. Поэтому он  не  стоял  в

активной оппозиции к режиму, сам выполнял при  Августе  административные

обязанности и мечтал о политической карьере для сыновей, - хотя,  "хваля

этот путь и побуждая к нему", понимал, что он  "почетен,  но  опасен"21.

Ради детей он и перебрался в Рим. И действительно, старший его сын Анней

Новат, получивший по усыновлению имя Галлион22, успешно прошел всю лест-

ницу общественных должностей и достиг консульского  ранга.  Зато  второй

сын, Анней Мела, предпочел остаться частным лицом и вырастил своего сына

Лукана в духе преклонения перед республикой.

   Младший сын увлекся философией с юности. Под влиянием учителей: Соти-

она и Фабиана Папирия, вышедших из школы Секстиев, а  также  близкого  к

пифагорейству Аттала - Сенека неукоснительно  следует  строгим  правилам

воздержания, составлявшим важнейший элемент  учения  Секстиев23.  Сенека

сам рассказывает о привычках, которые удержал с той поры до старости,  о

причинах отказа от вегетарианства и о той роли, которую  сыграл  в  этом

отец (п. CXIII, 14 - 23). Но, судя по всему,  влияния  отца  хватило  на

большее: ему удалось направить рвение пылкого юноши по другому руслу  и,

пробудив его честолюбие, заставить его "вернуться к государственной жиз-

ни", вместо того  чтобы  стать  профессиональным  наставником-философом.

Впрочем, первые же успехи Луцня Аннея Младшего были прерваны тяжелой бо-

лезнью; она чуть было не довела его до самоубийства, от которого удержа-

ла его только привязанность к отцу (п. LXXVIII, 2). Для излечения Сенека

на много лет уезжает в Египет. Здесь он пишет некоторые свои  естествен-

нонаучные сочинения, не дошедшие до нас (например, "О стране  и  обрядах

египтян"). Долгая отлучка расширила взгляд Сенеки, пробудила его интерес

к иному, неримскому укладу жизни...

   По возвращении успехи возобновились:  Светоний  говорит  о  "расцвете

славы" Сенеки при Калигуле24. Уже не столь молодой, но быстро  наверсты-

вающий упущенное писатель и оратор получает первую государственную долж-

ность, входит в сенат. Там одна из его речей вызвала такую зависть Кали-

гулы, что тот распорядился убить Сенеку; спасло его только вмешательство

какой-то из императорских наложниц, сказавшей, что слабый здоровьем ора-

тор и так скоро умрет25. Это был первый гром над головой Сенеки; видимо,

он всей фактурой своей личности слишком выделялся из среды раболепствую-

щего сената. А первая гроза разразилась в 41  г.,  когда  по  инициативе

Мессалины он был обвинен в прелюбодеянии с опальной племянницей  Клавдия

Юлией Ливиллой. Сенаторы требовали смерти для  своего  слишком  уж  ярко

блиставшего сотоварища, и самому Клавдию пришлось ходатайствовать о  за-

мене казни ссылкой (Полиб., 13, 2 - 3). Местом ссылки была избрана  Кор-

сика; только в двух городах на острове  жили  римляне,  да  и  то  почти

сплошь отставные солдаты, которые никак не могли составить компанию сто-

личному жителю и философу. Потому не удивительна жалоба, высказанная Се-

некой в одной из эпиграмм:

   Здесь только двое всего - ссыльный да ссылка - живут.

   Сперва Сенека пал духом. Его написанное в изгнании "Утешение к  Поли-

бию", влиятельному вольноотпущеннику, содержит слишком много  комплимен-

тов принцепсу, чтобы не быть ходатайством о помиловании. Однако позже он

ободрился и вновь предался научным  занятиям,  увлеченный  больше  всего

наблюдением небесных светил. Об этом пишет он сам в утешительном  посла-

нии к матери Гельвии (Гельв., 8, 6). И автор приписываемой Сенеке траге-

дии "Октавия" заставляет философа вспоминать время ссылки в таких словах

(ст. 881 ел.):

   Уж лучше жить мне на скалистой Корсике,

   Как прежде, вдалеке от глаз завистливых,

   Где сам себе принадлежал мои вольный дух.

   Всегда досуг имел я для излюбленных

   Занятий. Наблюдать мне было радостно Красу небес...

   Удаление из столицы,  созерцание  мира-космоса  изменяли  перспективу

взгляда, сдвигали масштабы в земном мире. Ссылка с новой остротой поста-

вила перед Сенекой вопрос об отчизне и чужбине, о Риме и мире. Представ-

ление о круге земель как едином обиталище человеческого рода  в  умозри-

тельном виде было почерпнуто им из  стоического  учения;  теперь,  после

двух долгих отлучек из столицы, оно наполнилось  конкретным  содержанием

пережитого опыта. Люди непрестанно меняют  место  под  солнцем,  гонимые

бедствиями, войнами, а чаще просто недовольством настоящим и надеждой на

будущее.

   Ощущение безграничности мира и бесконечности человеческих  странствий

Сенека с особой силой выразил в пророческих словах хора в  "Медее"  (ст.

369 сл.):

   Для странствий новый положен предел,

   На новых землях встают города,

   Ничто не осталось на прежних местах,

   Стал торным путем весь мир...

   Пролетят века, и наступит срок,

   Когда мира предел разомкнет Океан,

   Широко распахнется простор земли

   И Тефиса явит нам новый свет,

   Отодвинув за Фулу последнюю грань.

   Это пророчество - лишь последний вывод  из  наблюдений  над  реальным

строем жизни бескрайней империи, где путешествия и долгие, иногда  длив-

шиеся всю жизнь отлучки на чужбину давно стали явлениями  повседневными.

Но большинство людей - от правителя провинции, который не мог продолжать

карьеру в Риме, не отбыв срок наместничества, до легионера, сражавшегося

в Армении или в Парфии, - ощущали себя прежде всего римскими гражданами.

Сенека идет наперекор этой центростремительной тенденции.  Для  него  за

практическими  причинами  человеческих  странствий  кроется   врожденное

свойство души, чья материя причастна материи  вечно  движущихся  светил.

Что считать родиной, если из-за всеобщих странствий почти нигде не найти

аборигенов, если и самый Рим основан пришельцами и даже на неприютной  и

незаманчивой Корсике столько раз менялись народы (Гельв., 6 - 8)?

   И природа души, и историческое происхождение племен  -  все  отрывает

человека от клочка земли, где он родился. "Пусть мы проедем из  конца  в

конец любые земли - нигде в мире мы не найдем чужой нам страны: отовсюду

одинаково можно поднять глаза к небу" (Гельв., 9, 1). Ибо созерцание ве-

личия мира есть первый подлинный долг человека,  несоизмеримый  со  всем

тем, что у большинства принято звать долгом.

   Как в годы молодости, перед Сенекой  вновь  встал  вопрос  о  сравни-

тельной ценности "государственной жизни", от которой его насильно  отор-

вали, и жизни созерцательной, - то есть долга перед государством и долга

перед самим собой, поскольку лишь философия ведет к истинному благу. От-

вет на него философ дал в трактате "О краткости жизни", который  принято

считать написанным в последние годы ссылки. Римская  традиция  связывала

понятие долга (officium) лишь с обязанностями перед государством; жизнь,

посвященная философии, литературе, науке, определялась  словом  "досуг".

Сенека сохраняет эту терминологию, но в корне меняет соотношение ценнос-

тей. Выполнение долга перед государством ничего не приносит, кроме  тре-

вог и волнений, оно отнимает всякую возможность обратить взгляд на себя.

Это доказывает пример даже таких людей, как Цицерон или Август,  непрес-

танно мечтавший о "досуге". Что же говорить о наших днях,  когда  "долг"

обязывает только к одному: во время утренних визитов не пропустить  при-

хожей хотя бы одного из могущественных людей? - Нет, "без спешки  испол-

нять истинный долг можно лишь тем, кто захочет каждый день быть  в  тес-

нейшей близости к Зенону, к Пифагору, к Демокриту и  другим  зачинателям

благих наук" (Кр. ж., 14, 5).

   Время корсиканской ссылки - период  наибольшего  удаления  Сенеки  от

традиционно-римских воззрений. Он до такой степени ощутил себя философом

и гражданином мира, что собирался в случае  помилованья  отправиться  из

Рима в Афины и заниматься одной лишь философией. Однако намеренье так  и

осталось намереньем.

   Помилованье пришло в 48 г., когда Мессалина была убита, а женою Клав-

дия стала Агриппина, сестра Ливиллы и мать Домиция Агенобарба - будущего

императора Нерона. Она добилась возвращения Сенеки из ссылки, выхлопота-

ла для него высокую государственную должность  и  предложила  ему  стать

наставником ее сына, "чтобы такой наставник вел к возмужанию  отрочество

Домиция и чтобы его же советы шли на пользу ее надеждам на власть:  ведь

полагали, что Сенека в память о благодеянии предан Агриппине и,  оскорб-

ленный несправедливостью, враждебен Клавдию"26. Последний расчет не  оп-

равдался: никто из историков не говорит об участии Сенеки в интригах Аг-

риппины, закончившихся отравлением Клавдия и воцарением Нерона. Но, при-

нимая место наставника, Сенека, безусловно, шел на компромисс  с  собою,

так как не мог не понимать планов Агриппины, будущей участи  Британника,

родного сына Клавдия, а может быть, и опасностей,  ожидавших  его  само-

го27. Так или иначе, положение его стало двойственным, жизнь разошлась с

начертанной им самим и как будто уже окончательно избранной  программой.

Как раскололись официальная и неофициальная линия его  поведения,  видно

хотя бы из того, что после обожествления убитого Клавдия он написал  для

Нерона надгробное восхваление почившему и в то же время сочинил на  него

язвительнейшую сатиру "Отыквление"28.

   Но только ли честолюбие и корыстолюбие толкнуло Сенеку на такой путь?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно пристально взглянуть на то, что Се-

нека, оказавшийся ближайшим советником воцарившегося в 16 лет принцепса,

делал и писал в первые пять лет его правления (конец 54 - 59 г.),  кото-

рые принято считать счастливой эпохой принципата. С самого начала Сенека

употребил свое влияние на то, чтобы обуздать властную жестокость  Агрип-

пины, которая первым делом поспешила расправиться с двумя своими против-

никами. "Она бы пошла в убийствах и дальше, не воспротивься  ей  Афраний

Бурр и Анней Сенека. Они, наставники императорской юности, и, что  редко

между властвующими сообща, согласные между собой, одинаково вошли в  си-

лу, хоть и разными средствами: Бурр - тщанием в делах военных и строгими

нравами, Сенека - наставлениями в красноречии и  мягкостью  без  угодни-

чества. Они помогали друг другу, чтобы легче было удержать  пребывавшего

в опасном возрасте принцепса, дозволив ему, если он пренебрежет доброде-

телью, некоторые наслаждения"29.

   Ценою компромиссов Бурру и Сенеке удалось добиться многого.  Если  не

считать династического убийства Британника, до 59 г. Рим забывает о кро-

вопролитии. Возрастает власть сената, о чем так мечтала  республиканская

оппозиция, достаточно открыто подававшая там голос. Проводятся  финансо-

вые мероприятия, имеющие целью отделить государственную казну от личного

имущества императора. Объективно необходимые и прогрессивные устремления

принципата к тому, чтобы превратить провинции из ограбляемых завоеванных

областей в органические составные части единой империи, находят система-

тическое выражение в судебных процессах над  наместниками,  виновными  в

корыстных злоупотреблениях. Космополитические веянья носились в воздухе,

но что у Нерона приняло  форму  несколько  карикатурного  эллинофильства

(достаточно вспомнить его "гастрольное турне" по Греции!), то  у  Сенеки

на уровне практическом выражалось в разумных  политических  мерах.  Была

предпринята и попытка положить конец  политическим  нравам,  сложившимся

при Тиберии, Калигуле и Клавдии, прежде  всего  -  покончить  с  доноси-

тельством. К суду привлечен был Суиллий, при Клавдии - самый  грозный  и

самый продажный обвинитель. Однако именно эта мера вызвала больше  всего

нареканий против Сенеки: слишком многие опасались судьбы Суиллия.

   Но Сенека не был бы Сенекой, если бы не попытался теоретически осмыс-

лить свою политическую деятельность, найти ей оправдание с точки  зрения

нравственной нормы исповедуемого им стоицизма. Не будучи убежденным рес-

публиканцем, Сенека принимал взгляд древних стоиков,  согласно  которому

монархия при справедливом царе может быть  залогом  благоденствия  госу-

дарства. Именно тут, как казалось Сенеке, и открывается выход. Исправить

нравы "толпы" нельзя - об этом говорили и стоическое учение, и  наблюде-

ние жизни. В то же время старый стоический парадокс гласил, что  "только

мудрец умеет быть царем". Если у власти окажется "мудрец", то он и будет

тем "справедливым царем", который обеспечит государству "наилучшее  сос-

тояние". И когда принцепсом стал шестнадцатилетний  воспитанник  Сенеки,

тому показалось, что идеал достижим. Спустя год после  воцарения  Нерона

Сенека обратился к нему с трактатом "О милосердии", в  котором  начертал

образ идеального государя (или, что то же, мудреца у власти - Мил.,  II,

5, 5) и противоположный ему образ тирана. Благодаря основной добродетели

властвующего - разумному милосердию (отличному от неразумного  сострада-

ния!) - он находит должную меру между мягкостью и строгостью,  необходи-

мой для обуздания порочной толпы; так достигается основная цель  -  исп-

равляются нравы, а благодаря этому воцаряется единодушие в государстве и

любовь к принцепсу. Правда, последнему приходится больше обуздывать  се-

бя, нежели подданных, и "вершина величия" превращается в рабство  (Мил.,

I, 8, 4). Такое самоограничение естественно для  мудреца,  -  но  Сенека

сохраняет достаточное чувство реальности, чтобы не верить в  мудреца  на

престоле, как и в чувство  ответственности  властвующего  перед  богами,

людьми и законами, которое приписывается Нерону (Мил., I, 7, 1 и 1,  4).

Поэтому он доказывает необходимость милосердия также и соображениями вы-

годы. Никакие запоры и крепостные стены не охранят царствующего так  на-

дежно, как любовь подданных (Мил., I, 11, 4). После красноречивого  опи-

сания беспричинной жестокости как главнейшего порока тирана такое  сооб-

ражение должно напомнить о мече, поразившем Калигулу30, о  яде,  которым

извели Клавдия. ..

   Едва ли Сенека, вопреки прямым утверждениям в трактате, надеялся, что

легковесный, склонный к актерству Нерон будет поистине "справедливым го-

сударем". Явные опасения звучат в обращенных к нему словах:

   "Это было бы трудно, будь твоя доброта не природной, а заемной и вре-

менной: ведь никто не может долго носить маску" (Мил., I, 1, 6).  Расчет

- жизненный, а не высказанный в книге - был на другое. Сенека давно  уже

понял, что при новом режиме служить можно  только  лицам  ("могуществен-

ным"), а не делу (Кр. ж., 2, 4 - 5). Так может быть, на этот раз  служба

одному человеку может превратиться в служение людям? - И вот  начинается

цепь интриг с целью ограничить влияние Агриппины, череда уступок порокам

Нерона - тем, которые не так уж важны для дел государства...

   Первое время эти компромиссы по видимости оправдывали себя.  Ощущение

их оправданности пагубно влияет на поведение самого Сенеки: он принимает

от своего воспитанника бесчисленные подарки, его богатства  растут  нас-

только, что все громче становятся разговоры о  несоответствии  проповеди

Сенеки и его поступков. Правда, Тацит вкладывает эти  обвинения  в  уста

доносчику Суиллию31, - но у обвинявших в  руках  были  факты,  и  Сенеке

пришлось защищаться. Его апологией стал трактат "О блаженной жизни". Од-

нако значение книги выходит далеко за пределы простой самозащиты. Это  -

самая  решительная  попытка  Сенеки  примирить  стоическую  доктрину   и

действительность. Только мудрец в силах осуществить идеальную норму  по-

ведения, пишет Сенека, но ведь ни он сам, ни даже основатели стои не мо-

гут быть названы мудрецами. Они, как и все люди, погружены в жизнь с  ее

заботами и требованиями, связаны с людьми, опутаны  обязанностями  перед

близкими, перед государством. Как же при этом сберечь нравственную  чис-

тоту? - Нужно сохранять всегда и во всем  сознание  нравственной  нормы.

Это сознание - оно же совесть32 - и отличает человека нравственного (фи-

лософа) от толпы, полностью порабощенной заботами о богатствах,  власти,

наслаждениях. Но не только ради приближения к идеалу необходимо сознание

нормы: оно противостоит беспринципному растворению в потоке жизни еще  и

потому, что в самой повседневной практике оно укажет путь и к сохранению

внутренней свободы, и к служению другим людям. Так оно поможет тебе сде-

лать твое богатство полезным для всех, научив тебя щедрости и  благодея-

ниям. . . Понятие совести как осознанной разумом и в то же время пережи-

той чувством нравственной нормы было введено в стоицизм Сенекой.  Именно

оно позволяло ему сохранить живую связь  с  действительностью,  уйти  от

доктринерской беспочвенности. И оно же было опорным камнем его противос-

тояния беспринципному прагматизму, тому вульгарному "приятию жизни", ко-

торое сводилось к стремлению получить любой ценой как можно больше  нас-

лаждений, как можно больше благ.

   Но во главе подобных "жизнелюбцев" стоял сам Нерон. Поэтому  политика

уступок неминуемо уводила Сенеку все дальше и дальше от  осознаваемой  и

прославляемой им нравственной  нормы.  Противоречие  достигло  кризисной

остроты в момент убийства Агриппины. С точки зрения политической  пользы

Сенека должен был приветствовать уничтожение этой женщины, всегда боров-

шейся с ним за влияние на Нерона и при этом  делавшей  ставку  на  самые

низменные инстинкты сына; с точки зрения здравого смысла Сенека понимал,

что, противодействуя убийству, предотвратить его не  сможет,  а  остатки

влияния на Нерона потеряет. И вот он вынужден не только  санкционировать

матереубийство, но и написать для Нерона послание к  сенату,  в  котором

Агриппина обвинялась в покушении на сына. "В итоге ропот шел уже не про-

тив Нерона, чья чудовищность превосходила любые пени, а  против  Сенеки,

облекшего в писаную речь признанье в преступлении"33.

   Вопреки всему, Сенека медлит уйти, несмотря на пример,  поданный  ему

Тразеей Петом, все больше удалявшимся от дел, несмотря на потерю влияния

и неизбежность скорой отставки. Что удерживало его: жажда ли власти, как

утверждали недоброжелатели, надежда ли хоть в  чем-то  обуздать  Нерона,

или страх перед опасностью слишком резкого  разрыва  с  ним,  -  сказать

трудно. Лишь в 62 г. после смерти  (или  убийства)  Бурра  Сенека  хода-

тайствует об отставке и хочет вернуть Нерону все полученные от него  бо-

гатства. Нерон отказывается принять их обратно. Но Сенека "отменяет  все

заведенное в пору прежнего могущества: запрещает сборища приветствующих,

избегает всякого сопровождения, редко показывается на улице,  как  будто

его удерживает дома нездоровье либо занятия философией"34.

   Новая жизненная ситуация заставляет Сенеку по-новому рассмотреть воп-

рос об "otium" - "досуге" - и обязанностях перед государством.  За  пять

лет служения сообществу людей, именуемому государством, так  много  было

сделано, - и все сделанное рушилось. Ставка на Нерона  оказалась  битой:

принцепс становился как бы живым воплощением самого явления нравственной

безответственности, эгоистической агрессивной безудержности35. Стоило ли

делать все, что было сделано, не правильнее ли было удалиться  в  Афины,

отдаться философии?

   - Нет, - отвечает Сенека в трактате "О спокойствии души". Деянье  ос-

тается для него истинным поприщем добродетели, и прежде всего деяние  на

благо государства. "Вот что, я полагаю, должна делать добродетель и тот,

кто ей привержен: если  фортуна  возьмет  верх  и  пресечет  возможность

действовать, пусть он не тотчас же бежит, повернувшись  тылом  и  бросив

оружие, в поисках укрытия, как будто есть место, куда не доберется пого-

ня фортуны, - нет, пусть он берет на себя меньше обязанностей и с  выбо-

ром отыщет нечто такое, чем может быть полезен государству. Нельзя нести

военную службу? Пусть добивается общественных должностей. Приходится ос-

таться частным лицом - пусть станет оратором.  Принудили  к  молчанию  -

пусть безмолвным присутствием помогает гражданам. Опасно даже  выйти  на

форум - пусть по домам, на зрелищах, на пирах  будет  добрым  товарищем,

верным другом, воздержным сотрапезником. Лишившись обязанностей  гражда-

нина, пусть выполняет обязанности человека!.. Так что самое лучшее - со-

четать досуг с делами, если деятельной жизни мешают  случайные  преграды

либо состояние государства; ведь никогда не бывает все настолько  недос-

тупно, чтобы не осталось места для честного деянья" (Сп. д., 4, 2  -  3,

8). Под такою тирадой мог бы подписаться Цицерон! Нигде римская сущность

Сенеки не сказалась так ясно, как здесь. Несмотря на отчетливо ощущаемую

полемику со стоической оппозицией, ясно видно, что Сенека растет из  тех

же корней, что она, и в нем тоже живет дух Катона.

   Но вот отставка стала неизбежной  (или  уже  произошла),  вынужденный

"досуг" сделался реальностью. И Сенека в третий  раз  обсуждает  вопрос,

который трактовал в диалогах "О краткости жизни" и "О спокойствии души";

он пишет книгу "О досуге" (от нее дошел фрагмент). Иногда  считают,  что

содержащееся в ней прославление досуга свидетельствует о  некоем  перес-

мотре позиций. Действительно, теперь Сенека отстаивает право мудреца  на

досуг - в споре с  основателями  стой,  посылавшими  его  в  гущу  госу-

дарственных дел (Дос., 1, 4; 2, 1; 3, 1). Конечно, основным правилом ос-

тается предписание Зенона, которого держался и сам Сенека:

   "Пусть он (мудрый) берется за дела государства, если этому  ничто  не

мешает" (Дос., 3, 2). Но человек имеет право на  досуг,  и  не  отслужив

свой срок. На первый взгляд, Сенека возвращается к  положениям  трактата

"О краткости жизни". Но там он делал упор на долг человека  перед  самим

собою - теперь же на первое место выдвигается долг перед людьми.  Испол-

нять этот долг учит пример отцов стоической философии, которые "выносили

законы для всего рода человеческого, а не для одного государства" (Дос.,

6, 4). Эта "государственная" терминология - не просто  метафора.  Еще  в

трактате "О спокойствии души", в цитированной главе, говорилось  о  том,

что, выполняя обязанности человека, мы не запираемся в стенах одного го-

рода, но выходим на простор мира, и он становится нам отчизной (Сп.  д.,

4, 4). Теперь эта стоическая идея становится жизненной опорой для самого

обреченного на досуг автора: "Два государства (res publicas) объемлем мы

душою: одно поистине общее (publica), вмещающее богов и людей, где мы не

глядим на тот или на этот угол, но ходом солнца измеряем  пределы  нашей

гражданской общины, и другое, к которому мы приписаны рождением... Этому

большему государству мы можем служить и на досуге, - впрочем,  не  знаю,

не лучше ли на досуге" (Дос., 4, 1 - 2. Та же мысль - п. LXVIII. 2)36.

   Но что это за служение? Это - философия, она  же  созерцание  величия

всего сотворенного богом. "Мы имеем обыкновение говорить: высшее благо -

жить согласно природе; но природа родила нас и для созерцания сущего,  и

для деятельности" (Дос.. 4, 2). Отныне, ведя созерцательную жизнь, Сене-

ка по-прежнему служит сообществу людей - но уже не  римской  гражданской

общине, выродившейся в толпу рабов тирана, а вселенскому "сообществу бо-

гов и людей". Для его граждан он законодательствует, создавая обобщающие

философские труды: трактаты "Изыскания о природе",  "О  благодеяниях"  и

книгу итогов - "Письма к Луцилию".

   Но уход Сенеки в частную жизнь не обезопасил его  от  Нерона.  Сенека

это понимал и прямо писал, что безопасности не может гарантировать  даже

"досуг" (п. XIV, 15); он превосходно  отдавал  себе  отчет  в  том,  что

"казнь за научные занятия", которую Сенека-отец называл "делом  новым  и

невиданным", стала обычной. Но и Нерон ощущал, что сама личность  учите-

ля, всегда воплощавшая для него норму и запрет и по традиции сопоставля-

емая всеми с новым (а вернее - истинным) обликом  бывшего  воспитанника,

есть некая преграда на его пути. По осторожно передаваемому Тацитом слу-

ху, Нерон пробует против Сенеки яд, доносчики пытаются связать имя Сене-

ки с аристократической оппозицией, возглавляемой Писоном. И когда  раск-

рыт был заговор Писона - заговор, не  имевший  положительной  программы,

составленный людьми, которых объединяли более всего личная  ненависть  к

принцепсу и страх перед ним, - Нерон, несмотря на почти доказанную  неп-

ричастность Сенеки, не может упустить случая и приказывает  своему  нас-

тавнику умереть. Философ вскрыл себе вены вместе с женою, которую пытал-

ся сперва удержать от самоубийства. "У Сенеки, чье стариковское тело бы-

ло истощено скудной пищею, кровь шла медленным током, и он взрезал  жилы

еще и на голенях, и под коленями. Обессилев от жестокой боли, он,  чтобы

его страдания не сломили духа жены и чтобы самому при виде ее мук не по-

терять терпеливости, убедил ее перейти в другую комнату. И  в  последние

мгновения он призвал писцов и с неизменным красноречием поведал им  мно-

гое, что издано для всех в его собственных словах и что я считаю  лишним

искажать пересказом". Мы не знаем этих последних  слов  Сенеки.  Он  сам

уготовил себе гибель, когда, связав себя с Нероном, на пути уступок  пы-

тался сохранить "любовь к чистой совести" (Бл. ж., 20,  5).  Но  оконча-

тельные выводы его философствования показали, что, не сумев на  практике

примирить философию как нравственную норму и служение  сообществу  людей

как наличному государству, в теории Сенека нашел выход из этого противо-

речия и снял его.

   3. Итоги

   Итоговые труды Сенеки ("Изыскания  о  природе",  "О  благодеяниях"  и

"Письма к Луцилию") отличаются от предшествующих трактатов прежде  всего

размерами - и это не случайность: ведь в них философ решает уже не  одну

проблему, с особой остротой поставленную перед ним жизнью, но  стремится

дать свод этических правил, - свод законов  для  рода  человеческого.  С

этим намерением связано и то центральное место, которое занимает  в  них

этика. Даже свои естественнонаучные исследования Сенека подчиняет  мора-

листической задаче; о чем бы ни писал он в "Изысканиях о  природе"  -  о

молнии и громе, о землетрясениях, о водах и ветрах, - он желает  одного:

через знание избавить человека от страха  смерти.  "Коль  скоро  причина

страха - незнанье, то не  стоит  ли  нам  познать,  чтобы  не  бояться?"

(Изыск., VI, 3, 4).

   В "Письмах к Луцилию" - "Нравственных письмах"! - Сенека  почти  пол-

ностью ограничивается областью этики. Он отвергает изощренную диалектику

и логику древней стой - все эти "греческие глупости" (п. LXXXII, 9): они

не помогут человеку найти верный путь в жизни  и  подменяют  решение  ее

вопросов мудрствованьем по их поводу (п. XXV, XXXII, XXXIII и  др.).  Не

увлекает Сенеку и материалистическая натурфилософия стоиков: он, правда,

ее не отбрасывает, кроме  некоторых  крайностей  (таких,  например,  как

ученье об одушевленности добродетелей37 - п. CXIII), но если и  излагает

где-нибудь ее положения, то как затверженный урок, без внутреннего учас-

тия (п. CXXI). Зато этика разработана Сенекой со скрупулезной  полнотой.

Наверное, все вопросы, трактованные им раньше, вошли в  "Письма"  в  том

или ином виде (иногда даже - почти в тех же выражениях, с теми же  срав-

нениями - например, п. XCIV, 73 - Сп. д., 10, 5); и в конечном итоге  из

мозаики писем слагается система стоической этики в истолковании  Сенеки,

- логическая и  стройная,  вопреки  кажущейся  разорванности  изложения.

Вместе с тем система эта разомкнута, открыта в  жизнь.  Любая  житейская

мелочь становится отправной точкой для рассуждения, любой жизненный факт

- от походов Александра Великого до непристойной сплетни о неведомом нам

современнике - может служить примером. Жизненно конкретен и адресат пос-

ланий - заваленный делами прокуратор Сицилии, - и их отправитель,  стра-

дающий от городского шума, путешествующий из усадьбы в усадьбу,  превоз-

могающий болезнь, вспоминающий молодость... Вместе с тем текучее  разно-

образие жизни входит в письма как некий негативный  фон  для  незыблемой

нормы, т. е. философии, целительницы душ, "науки жизни", призванной  су-

дить ее и дать ей законы. Сборник писем к другу становится сводом  стои-

ческой морали.

   Первое, что вычитывается  из  "Писем  к  Луцилию",  -  это  программа

нравственного самоусовершенствования, равно предназначенная для адресата

и отправителя. Определяют ее - в полном согласии с письмом XCV - осново-

положения стоической доктрины. Цель се - "блаженная жизнь", то есть сос-

тояние полной независимости от внешних обстоятельств (все они, по учению

стоиков, суть "вещи безразличные"). Достигает "блаженной жизни"  мудрец,

он же - "vir bonus"; но традиционный римский нравственный идеал  переос-

мысляется у Сенеки в стоическом духе. Vir bonus - уже, пожалуй, не "доб-

лестный муж" старых времен, но скорее "человек добра". Точно  так  же  и

добродетель - virtus, - если где и сохранила связь с мужеством, с воинс-

кой доблестью, то лишь в многочисленных сравнениях жизни с военной служ-

бой. Да и от гражданской доблести в сенековской  "virtus"  осталось  ма-

ло38; хрестоматийные римские герои - Муций Сцевола, Деции, Регул, Фабри-

ций - выступают как носители стоических добродетелей: презрения к смерти

и боли, воздержности. Основное содержание их подвигов - служение Риму  -

выпадает из поля зрения Сенеки. Более того, в "Письмах" досуг признается

необходимым условием для нравственного совершенствования  (п.  XXVIII  и

многие другие). И если для  староримского  "доблестного  мужа"  наградой

непременно мыслилась слава, знаменующая признание  среди  сограждан,  то

сенековский "человек добра" пренебрегает ею как похвалой людей  неразум-

ных и ищет лишь "признанья" равных себе (п. CII). Вообще же  награда  за

добродетельный поступок - в нем самом (вспомним стоическое понятие "пра-

вильное деянье"), ибо такой поступок отвечает разумной природе человека,

- в отличие от противоположных ей страстей. Для  достижения  добродетели

нужно не ограничивать страсти, как учат перипатетики, а совершенно иско-

ренять их, - и благодаря этому можно достичь полной независимости от ми-

ра, то есть бесстрастия.

   Во всех этих наставлениях Сенека лишь повторяет на свой лад  стоичес-

кую доктрину. Однако порой знание человеческой психологии,  анализ  пос-

тупков и побуждений, характерный для Сенеки-писателя, толкают его к зна-

менательным отступлениям от стоических верований. Так, с одной  стороны,

Сенека принимает положение о разумном характере добродетели: чтобы стать

добродетельным, нужно понять, в чем благо. Но если для  греческой  этики

со времен Сократа "познать добродетель" и значит "стать добродетельным",

если Зенон учил, что человек стремится к тому, что  считает  благом  "по

закону природы" (это разумное стремление и именуется волей),  то  Сенека

понимает, что одного знания добра недостаточно.. "В душах,  даже  далеко

зашедших во зле, остается ощущение добра, и они не то что не ведают  по-

зора, но пренебрегают им" (п. XCVII, 12). Следовательно,  воля  к  добру

должна быть активной, она не даруется природой, и потому ее роль возрас-

тает: "Желание стать добродетельным - полпути к добродетели" (п.  XXXIV,

3). А направить нашу волю к добру должна еще одна  нравственная  инстан-

ция, причастная скорее чувствам, чем разуму: это совесть, "бичующая злые

дела" (п. XCVII, 14), но не тождественная страху наказанья. Отсюда ясно,

что проповеднику добродетели нужно взывать не только к разуму,  но  и  к

совести, воздействовать не одною логикой, но волновать (п.  CVIII,  12).

На фоне рационалистической психологии древних стоиков, признававших вся-

кое побужденье лишь видоизменением "руководящего", т. е. разумного,  на-

чала души39, такие новшества не только меняли весь стиль  философствова-

ния, но и заставляли заново решать проблемы, казалось бы, уже  решенные.

Прежде всего, момент воли, то есть ответственного выбора жизненного  по-

ведения, вступал в противоречие со стоическим фатализмом, учением о роке

как о неразрывной и непреодолимой цепи причинно-следственных связей. Че-

ловеку, по мнению древних стоиков, остается только одна свобода:  добро-

вольно принять волю рока. "Человек подобен собаке, привязанной к  повоз-

ке; если собака умна, она бежит добровольно и этим довольствуется,  если

же она садится на задние лапы и скулит, повозка тащит  ее".  Для  выбора

места не остается.

   Чтобы снять противоречие, Сенека, также признающий, что "причина цеп-

ляется за причину" (Пров., 5, 7) смещает акцент, выдвигает вперед другое

стоическое понимание рока - как воли миросозидающего логоса или, что  то

же, божества40. В отличие от человеческой воли,  эта  божественная  воля

может быть только  благой  (п.  XCV,  49):  бог  величайший  благодетель

(Благ., I, 1, 9 и в других местах), слуга своих слуг (п.  XCV,  48),  он

заботится о людях (п. ХС, 18) и воля его есть провидение.

   Но отношение Сенеки к жизни было достаточно критическим, чтобы тотчас

же встал вопрос о совместимости благого провидения и людских  страданий.

Ответ на него Сенека старался дать в трактате "О провидении" (его приня-

то считать написанным одновременно с письмами). Бог посылает страдание с

тем, чтобы закалить человека добра в испытаниях, и в этом он подобен лю-

бящему отцу, а не ласковой матери (Пров., 2,  5).  Только  в  испытаниях

можно выявить себя ("Ты великий человек? А откуда мне  это  знать,  если

судьба не дает тебе случая показать твою добродетель?" - Пров., 4, 2), а

значит, и доказать людям ничтожность невзгод. "У бога то  же  намеренье,

что у мудрого мужа: обнаружить, что все желанное для толпы, все страшное

для нее, - не благо и не зло" (Пров., 5,1). Так возникает решение  проб-

лемы судьбы-провидения и свободы воли: самый благой выбор - это  приятие

воли божества, пусть даже суровой:

   "Великие люди радуются невзгодам, как храбрые воины - битве"  (Пров.,

4, 4). И не к образу собаки, привязанной к повозке, прибегает Сенека,  а

вспоминает стихи самого благочестивого из древних стоиков -  Клеанфа,  -

истово утверждающие радостное приятие воли богов (п.CVII, 11).

   Как часть божественной  воли  человек  добра  воспринимает  и  смерть

(Пров., 5, 8; то же - п. XXX и др.). В этом -  лучшее  лекарство  против

страха смерти, той из человеческих страстей,  против  которой  Сенека  в

"Письмах к Луцилию" борется с наибольшим упорством41.  Смерть  предуста-

новлена мировым законом и потому не может быть безусловным  злом.  Но  и

жизнь сама по себе не есть безусловное благо: она ценна постольку,  пос-

кольку в ней есть нравственная основа. Об этом Сенека писал  уже  давно:

обжора Апиций, промотавшись, принял яд - самое полезное из всего, что он

проглотил за свою жизнь (Гельв., 10, 9 - 10).

   Та же этическая скала ценностей позволила Сенеке решить  и  вопрос  о

добровольной смерти. Когда-то Платон запретил человеку покидать пост, на

который поставили его боги. Когда-то Зенон,  сломавший  ногу,  увидел  в

этом волю призывавших его богов и ушел из жизни. Спустя несколько  деся-

тилетий после Сенеки Эпиктет в перекличке с Зеноном напишет:  "Если  ты,

(боже), послал меня туда, где жить в согласии с природой человеку невоз-

можно, я покину эту жизнь, не из непокорности, а потому что ты сам подал

мне сигнал к отступлению"42. Сенека стоит посредине между Платоном и Зе-

ноном. Нельзя уходить из жизни под влиянием страсти (п. XX 1У, 24 -  25,

XXX, 15). Разум и нравственное чувство должны подсказать,  когда  самоу-

бийство являет собой наилучший выход. И критерием, который философ пыта-

ется найти, оказывается все та же этическая ценность жизни, определяемая

возможностью исполнять свой нравственный долг. Как бы ни  угнетали  тебя

болезни и старость, ты не вправе уходить из жизни, пока твоя жизнь нужна

близким (п. CIV, 3), пока ты можешь выполнять долг перед  ними  и  перед

своею природой: "Я не покину старости, если она сохранит меня в  целости

- лучшую мою часть: а если она поколеблет ум, если будет отнимать его по

частям. .. я выброшусь вон из трухлявого, готового рухнуть строения" (п.

LVIII" 35). Но вместе с тем, если  не  останется  возможности  исполнять

свой долг человека, самоубийство не только допустимо, но и оправдано.  А

возможность эта исчезает тогда, когда  человек  оказывается  под  гнетом

принуждения, лишается свободы. Поразительные примеры рабских самоубийств

(п. LXX) наглядно доказывают утвержденье, что "к свободе повсюду открыты

дороги, короткие и легкие... Никто не может навязать нам жизнь, и  мы  в

силах посрамить нужду" (п. XII, 10)  Принуждение,  неотвратимость  казни

рабство - вот те крайние явления в наблюдаемой философом жизни,  которые

даже смерть делают одною из обязанностей мудреца (п. 1-ХХ, 5)

   В вопросе о самоубийстве Сенека потому расходится с правоверным стои-

цизмом, что наравне с долгом человека перед собою ставит долг перед дру-

гими. При этом в расчет берутся даже такие незначительные для стоика ве-

щи. как любовь, привязанность и прочие  эмоции  (п.  CIIV,  4).  Вообще,

нравственные основы человеческого общежития занимают  Се-неку  -  отныне

законодателя вселенского государства - ничуть  не  меньше,  чем  правила

нравственного совершенствования отдельного человека. Впрочем, и  первое,

и второе неразделимо друг с другом: "Связаны польза личная и общая,  не-

отделимо достойное стремлений (т. е нравственная норма - С О.)  от  дос-

тойного похвалы (т.е. признания окружающих. - С. О.)" (п. VI, 10).  Если

же "достойное стремлений" не может снискать. общего признания, если  со-

общество людей единодушно лишь в заблуждениях и пороках (такое сообщест-

во именуется у Сенеки "толпою"), то подлинное общежитие вообще невозмож-

но. Среди современников Сенеки убеждение в том, что "нынешний век" поро-

чен и что порча нравов погубила Рим, было всеобщим. Сенека идет  дальше:

он стремится показать, что  порочность  каждого  делает  невозможным  не

только государственное, но любое объединение людей. Самое обычное побуж-

дение порочного человека по отношению к другому - погубить его; к  этому

подстрекают своекорыстная надежда, зависть, ненависть, страх, презренье.

И здравый смысл - практическая мораль - учит не иметь  "ничего  примеча-

тельного, способного распалить чужую алчность", "не  похваляться  блага-

ми", "никого не задевать", быть кротким и никому не внушать страха, "по-

меньше разговаривать с другими, побольше с собою" (п. CV, 1 - 6). Но не-

ужели этот свод правил, отлично резюмируемых  Эпикуровым  девизом  "живи

незаметно" и ведущих к взаимной разобщенности людей, был для Сенеки пос-

ледним словом в его этике человеческих отношений?

   К счастью, нет. Мы уже видели, что кроме эмоций, которые  в  XX  веке

были бы названы агрессивными, Сенека признает и другие:  любовь,  привя-

занность к ближним. И это не уступка рационалиста минутной  умиленности,

не дань традиционно-римскому культу семьи, какую Сенека отдал в  "Утеше-

нии к Гельвии". Нет, чувство приязни к людям, согласно  Сенеке,  естест-

венно и заложено в нас природой: "Все что ты видишь, в чем  заключено  и

божественное и человеческое, - едино: мы только  члены  огромного  тела.

Природа, из одного и того же нас сотворившая и к одному предназначившая,

родила нас братьями. Она вложила в нас взаимную любовь, сделала нас  об-

щительными, она установила, что правильно и справедливо, и по  ее  уста-

новлению несчастнее приносящий зло, чем претерпевающий,  по  ее  велению

должна быть протянута рука помощи" (п. XCV, 52). Это - основа  конститу-

ции стоического вселенского государства или той "большей республики" Се-

неки, которой служит человек добра. В ней все равны, ибо всем  досталась

душа - частица божества, а высокой она может быть и у римского всадника,

и у раба (п. XXXI, 11). Не родословная, а величие души и делает человека

благородным, "ибо она из любого состояния может подняться выше  фортуны"

(п. XLVI, 5), которая одна только и делает человека всадником или рабом.

А если так, то нет нужды освобождать всех рабов: те из них,  что  благо-

родны духом, сами возвысятся над рабством либо, если оно станет  невыно-

симым, обретут свободу через смерть. Равенство в духе - вот  что  важнее

для вселенского государства, чем конкретное социальное действие.

   Но между безотрадной панорамой реальных человеческих отношений  с  их

следствием - разобщающей моралью - и радужной теорией равенства  в  духе

пропасть слишком велика, чтобы Сенека не ощущал ее. Философ,  пытавшийся

служить людям через службу государству, узнавший на этом пути  и  горечь

компромисса, и боль от бесплодности усилий, не может, как бы ни  был  он

разочарован в деятельности, не искать основ человеческого общежития  ме-

нее умозрительных, чем равенство в духе. И он нс только ищет. но и нахо-

дит их. Это - милосердие и благодеяние. Первое есть обязанность, налага-

емая на нас уже тем, что все мы люди: "Человек - предмет для другого че-

ловека священный" (n.XCV,33). Но того же требует и  жизненная  практика.

Если мы хотим этой добродетели от правителя государства, то и сами долж-

ны обладать ею по отношению к стоящим ниже - прежде всего  к  рабам  (п.

XLVII, 11). И далее аргументация в письме точно та же, что в трактате "О

милосердии": мягкость с рабами есть условие безопасности для  владельца,

позволь рабам говорить за столом, - и они будут молчать, когда твой  об-

винитель станет допрашивать их под пыткой.

   Вопрос о благодеяниях Сенека разбирает в большом  трактате  под  этим

названием, написанном одновременно с письмами. Благодеянья для него ста-

новятся универсальным принципом отношений во вселенском граде, последней

из социальных связей, на которую Сенека возлагает надежды. Пример  людям

подают боги, ничего не требующие взамен своих даров  -  и  дарующие  нам

все. "Разве мало дала природа, дав нам себя?" (Благ., IV, 43). Точно так

же для человека всякое благодеянье  есть  тот  добродетельный  поступок,

награда которого - в  нем  самом.  Такие  поступки  не  только  благоде-

тельствуют, но и совершенствуют обе стороны: "Он неблагодарен? Но мне он

этим не нанес обиды. Ведь это я, давая, получил пользу от благодеянья. И

по такой причине я буду делать не только не ленивее,  но  усерднее.  Что

потерял я на нем, то возмещу на других.  Но  и  его  я  снова  облагоде-

тельствую, как хороший земледелец, который заботой и обработкой побежда-

ет бесплодие почвы... Давать и терять - не это свойственно великой душе.

Терять и давать - вот что ей свойственно" (Благ., VII, 32, 1). Таким  же

нравственным долгом перед самим собою является и благодарность за благо-

деяние. Пусть мудрецу, как и богу, неважно, найдет ли он  ее,  зато  она

благодетельна для самого благодарящего. Но всего важнее в  такой  взаим-

ности то, что благодеянье и благодарность за них образуют самую прекрас-

ную связь между людьми. Страсти и пороки антисоциальны,  они  "разобщают

людей", "раскалывают согласье между ними" (Благ., VII, 27, 3). Наоборот,

"благодеянье - это то,  что  более  всего  связывает  человеческий  род"

(Благ., I, 4, 3). Ради этой-то всеобщей связи и нужно учиться  оказывать

и принимать благодеянья и благодарить за них (для чего и  написан  трак-

тат). Ведь если благодеянье оказано нехотя, или с  унижением  просящего,

или случайно, - оно и не заслуживает благодарности, и связи между людьми

не возникает. Значит, самое главное - не объем благодеяния, а готовность

к нему, добрая воля, приветливость, словом, не "вещь",  а  "дух".  Точно

так же и питаемой в душе благодарности довольно, чтобы достойно ответить

на благодеяние. Так в  неразрывную  цепь  благодеяний  и  благодарностей

включаются богатые и бедные, рабы и хозяева, боги и люди. "Дух"  стирает

социальные грани в новом человеческом сообществе.

   Потерпев крах в государственной деятельности, разочаровавшись в  воз-

можности отвечающего нравственным нормам сообщества людей  внутри  госу-

дарства,  Сенека  тем  не  менее  не  хочет  замыкаться  в  высокомерном

"бесстрастии" мудреца, закрывшего глаза на  порочный  мир  либо  благоде

тельствующего ему самим явлением своей  добродетели.  Из  двух  идеалов,

предлагаемых стоей, его душе римлянина был ближе идеал человеческой общ-

ности, хотя бы в форме "вселенского града".  Как  римлянин,  он  пытался

иногда обосновать необходимость такого сообщества прагматически  -  сла-

бостью отдельного человека перед лицом природы. Как моралист,  он  искал

таких нравственных основ общежития, которые были бы доступны  всем  сог-

ражданам по человечеству. Как человек своей эпохи, все больше забывавшей

о городе-государстве, он не видел свой идеал осуществленным в прошлом (в

отличие от Цицерона), не верил в его осуществление в римском государстве

при наличном его состоянии, разделяя "всеобщее убеждение  что  из  этого

положения нет выхода", что "основанная на военном господстве императорс-

кая власть является неотвратимой необходимостью". И опять-таки как чело-

век своей эпохи он искал новых основ человеческого сообщества в  "духе",

пролагая путь к Августинову граду божию, к христианским писателям после-

дующих веков.

   4. Философия и стиль

   Среди благодеяний, которые человек  может  оказать  человеку,  Сенека

мыслит величайшим одно: если мудрый или дальше ушедший по пути к мудрос-

ти обратит неразумного к философии и поведет его вслед за собой  к  бла-

женной жизни. Наставничество представлялось всей античности неотъемлемым

долгом знающего: еще Гесиод посвятил свой дидактический эпос брату  Пер-

су, а Лукреций свою  философскую  поэму  -  Меммию.  Образ  Сократа,  не

столько поучающего собеседника, сколько вместе с ним отыскивающего исти-

ну, определил собой жанр философского диалога. Однако уже у Платона диа-

лог становится, по сути дела, монологическим: знающий Сократ, хоть и  не

увещает непосредственно, но направляет мысль собеседника в нужную сторо-

ну и приводит его к однозначному ответу. Мы  не  можем  проследить  весь

путь превращения диалогичности в формальный прием, но в конце этого пути

видим "Тускуланские беседы" Цицерона, где поучающий "М."  (Марк  Туллий?

Magister - наставник?) рассуждает вне всякой зависимости  от  поучаемого

"А." (Аттик? audiens - слушающий?). "Диалогами" по традиции,  идущей  от

античности, именовались и трактаты Сенеки (всегда кому-нибудь адресован-

ные), но в них следы диалога можно усмотреть только в редких и  безлично

вводимых словами "он скажет" возражениях, - по сути дела, лишь  излагаю-

щих мнения профанов или иных философских учений и служащих  поводом  для

опроверженья. Такие "реплики" в той же роли нередки и в "Письмах к Луци-

лию".

   С началом эллинистической эпохи, когда целью философствования  сдела-

лась мораль, когда отыскание причин и следствий всего  сущего  сменилось

увещанием жить согласно тому или иному своду правил, важнейшую приобрело

роль поученье. Первая и естественнейшая его форма - живая беседа -  была

тем более важна, что предполагала замену отношений, определяемых  местом

человека в гражданской общине, отношениями внеофициальными:  друзей-еди-

номышленников внутри кружка, учителя среди группы учеников. Устная фило-

софская беседа-проповедь - диатриба - оставалась живым жанром на  протя-

жении многих столетий, - прежде всего как "низовой жанр",  в  устах  тех

кинических и стоических проповедников, которые обращались к толпе бедня-

ков и рабов на улице, на площади. Мало того, этот жанр с его ориентацией

на жизненные примеры, на легко запоминающиеся сентенции  вместо  сложной

логики, с его доверительной интонацией оказался не только весьма  живуч,

но и агрессивен. "Пересекая жанровые  перегородки,  по  всей  литературе

эпохи ранней империи проходит влияние ... диатрибы. Форма диатрибы,  вы-

шедшая из рук киников... и ставшая к этому времени универсальной  формой

популярного моралистического философствования, оказывается надолго  важ-

нейшим ферментом всего литературного развития в  целом:  ареал  усвоения

приемов диатрибы простирается от  римской  сатиры  до  раннехристианской

проповеди. Родовые черты диатрибы - установка на критическое отношение к

миру, стремление к острой постановке радикальных этических вопросов и  к

бескомпромиссному их решению, перевес откровенной дидактичности над про-

чими элементами литературного целого... напряженная и суховатая, но в то

же время живая и раскованная интонация, обыгрывание живого "присутствия"

оппонирующего автору слушателя (читателя) - все это в своей совокупности

определяет лицо целой историко-литературной эпохи"43. Собственно, каждая

из  перечисленных  исследователем  черт  может  быть  легко  замечена  в

"Письмах к Луцилию": ведь форма, избранная Сенекой - письмо, будучи и  в

житейской практике заменой непосредственной беседы, в литературе  оказы-

вается естественной ее ипостасью.

   Поучающие и советующие письма писали еще  Платон  и  Исократ,  однако

именно для эллинистической философии письмо стало важнейшим  жанром.  Мы

знаем о существовании писем киника Кратета;  однако  истинным  классиком

этого жанра был Эпикур. Правда, мы не можем судить, были ли письма  Эпи-

кура, адресованные его ученикам, предназначены самим автором  для  расп-

ространения и публикации, но как бы то ни было, эти письма были "литера-

турным фактом" - и именно с той функцией, о которой  -  применительно  к

другой эпохе - говорил Ю. Тынянов: письмо становится жанром  литературы,

когда нужно подчеркнуть неофициальность, интимность высказывания в  про-

тивовес закрепленным в литературе высоким жанрам44. После Эпикура "фило-

софические письма" писали его ученики, из стоиков наверняка - Панэтий  и

Посидоний. Все эти письма утрачены, и судить о степени их влияния на Се-

неку невозможно. Но одно можно сказать твердо: за "Письмами  к  Луцилию"

стоит большая литературная традиция, и Сенека, обращаясь к другу,  в  то

же время вполне осознанно создавал литературное произведение.

   Сенека сам разбирает вопрос о том, каким следует быть поучению  фило-

софа. По его мнению, оно должно быть доступным (без  чрезмерных  тонкос-

тей), легко запоминающимся (чему немало способствует  стихотворный  раз-

мер), но главное - "поражающим душу". Эмоциональное  воздействие  -  вот

главное средство философа-наставника:  "Донимай  их  (слушателей),  жми,

тесни, отбросив всяческие умозренья, и тонкости, и прочие забавы  беспо-

лезного умствования. Говори против алчности, говори  против  роскоши,  а

когда покажется, что польза есть, что души слушателей затронуты, наседай

еще сильнее" (п. CVIII, 12).

   Но античность  обладала  уже  богатым  запасом  приемов  такого  воз-

действия. Его накопила риторика. Античные теоретики даже выделяли  "сим-

булевтический" ("убеждающий") род ораторской прозы. Само собой  понятно,

что и в своих письмах, которые относятся  к  убеждающему  роду,  Сенека,

прошедший хорошую школу риторики, увлеченный ею  как  таковой  (вспомним

хотя бы письма С, CXIV), воспользовался всеми выработанными ею средства-

ми воздействия. Из них Сенека предпочитает,  пожалуй,  два:  антитезу  и

"метаболу" - смену тона. Эффектные противопоставления то и дело  подчер-

кивают контрастность мира, несоответствие его реальности той норме,  ко-

торая проповедуется. А метабола - изящный переход от живо  изображенного

"примера" к эмфатической морализующей декламации по его поводу, от  иро-

нии к негодованию, от рассказа к поучению - не позволяет читателю пресы-

титься повторениями,  многократными  подходами  к  одному  выводу,  воз-

действует на чувство, - чего и искал Сенека. При этом, несмотря  на  бо-

гатство интонаций, в своем слоге Сенека отдает дань риторической моде на

короткие, "рубленые" фразы45, что, впрочем, не только  создает  единство

стиля, но служит и более важным целям.

   При всем этом неверно видеть в Сенеке только "ритора от философии": в

его разработке жанра "поучающего письма" есть свои  особенности,  и  они

куда интереснее и важнее для понимания "Писем", чем их риторическое оде-

яние. Первую из этих особенностей не назовешь иначе, как разомкнутостью.

Прежде всего, подобно подлинным письмам, они разомкнуты в жизнь-  Сенека

заботливо и искусно стилизует это свойство. Он как бы  и  не  собирается

рассуждать, а только сообщает другу о себе: о своей болезни, об  очеред-

ной поездке, встрече с тем или иным знакомым.  Так  главным  примером  в

системе нравственных правил становится сам "отправитель  писем",  а  это

придает увещаньям убедительность пережитого опыта.

   Иногда Сенека отвечает на вопросы Луцилия, - и это позволяет ему  без

видимой логической связи с предыдущим ввести новую тему.  Точно  так  же

естественно входит в письмо любое  жизненное  событие:  горе  Либералиса

после пожара Лугдунской колонии, цирковые игры, посещение лекции филосо-

фа или усадьбы Сципиона. И любое может стать поводом,  отправной  точкой

для рассужденья.

   Во-вторых, письма разомкнуты и формально. Редко какое из них посвяще-

но одной теме. Чаще Сенека переходит от темы к теме, потом как бы  спох-

ватывается: "Вернемся к нашему предмету", - потом вновь отвлекается, ис-

кусно поддерживая напряженный интерес читателя. Короткие фразы не  выст-

раиваются в периоды, где синтаксическое подчинение ясно обнаруживает ло-

гику причинно-следственных связей. Нередко читатель сам  должен  восста-

навливать связь, угадывать отсутствующие звенья, - пока наконец, по всем

правилам риторики, броская сентенция не подытожит сказанного и не  отме-

тит конец темы. "Сенека не только пытается вывести некую истину логичес-

ки, рационально-наглядным путем, но и дает ей самой по себе ярко  сверк-

нуть. Сенека прячет систематичность, отдавая предпочтение увлекательнос-

ти непосредственного озарения перед рациональным пониманием и явно пола-

гая, что первое проникает глубже".

   Но и подведя к некоей истине, Сенека не закрывает тему. Чаще всего он

возвращается к начатому в другом письме, напомнив о  нем  либо  отсылкой

назад ("как мы уже говорили"), либо повторением каких-либо слов или даже

ключевой сентенции (вспомним, как часто  он  твердит  "нет  блага  кроме

честности"). Так возникает своего рода "лейтмотивная техника", объединя-

ющая письма в группы и позволяющая легче проследить развитие одной темы.

И вместе с тем такое ее дробление помогает опять-таки избежать  логичес-

кой последовательности и систематичности. Письма остаются как  бы  фраг-

ментарными, и это еще больше способствует впечатлению  жизненной  досто-

верности и дружеской доверительности высказыванья. К тому  же  и  каждая

отдельная истина приобретает больший вес, чем она имела бы в  логической

цепи, и внимание читателя остается в постоянном напряжении.

   Разделенные  темы  и  лейтмотивы  связывают  группы  писем  в   некие

единства; однако и тут  нет  прямолинейно-логического  развития:  Сенека

часто повторяется, резюмирует, вновь приходит новым путем к  уже  выска-

занному выводу, словом, делает все, чтобы система стала незаметной. Этой

же цели служат письма, тематически не связанные не только с окружающими,

но, казалось бы, и со всем сборником (все письмо CXIV  -  об  ораторском

искусстве, большие экскурсы в письмах LXXIX - об Этне и LXXXVI - о пере-

садке олив).

   И все же "Письма к Луцилию" - единое произведение не только по мысли,

но и композиционно. Это целое начинается разомкнуто - "Так  и  поступай,

мой Луцилий", - ответ на сообщение друга, звено в цепи  долгой  перепис-

ки... Мы не знаем, кончалось ли оно так же разомкнуто:  конец  "Писем  к

Луцилию" утрачен. Внутри же сборника сделано все, чтобы ощущение разомк-

нутости, бессистемности сохранилось. Однако в этой  бессистемности  есть

система, и подчинена она последовательным этапам обращения Луцилия  (по-

нимай - всякого читателя) в стоическую веру.

   Начинает Сенека с того, что делится своим горьким опытом  и  советует

другу, не в пример ему самому, освободить время  (п.  I),  не  разбрасы-

ваться - хотя бы в чтении (п. II), словом - научиться принадлежать само-

му себе ради "обращения к лучшему"; что есть лучшее, покуда не уточняет-

ся (п. VI, 1). Этим общим  предпосылкам  самосовершенствованья  посвящен

первый десяток писем, и здесь же "завязываются" важнейшие темы, пронизы-

вающие книгу: тема ничтожности  внешних  благ,  необходимости  дружеских

связей между людьми, лживости мнений  толпы.  Далее  уточняются  условия

движения к мудрости: это - следованье  благим  примерам  (п.  XI),  пра-

вильное отношение к старости и смерти (п. XII), преодоление страха перед

фортуной (п. XIII, XIV), должная мера заботы о теле (п.  XV).  Все  это,

главным образом, частные наставления, касающиеся внешних благ и  жизнен-

ных невзгод. Кульминация - в письмах XVI - XVII с их  патетическим  "по-

буждением к философии", единственной освободительнице от гнета фортуны.

   Письма XVIII - XXX по-разному варьируют  прежние  темы:  презренья  к

смерти, необходимости досуга, тщеты всех дел, направленных вовне,  благ,

даруемых философией, - пока наконец письмо XXXI не вводит нового положе-

ния, из числа основных в стоической доктрине: добродетель есть знание. В

предыдущих письмах "еще преобладает мораль", т. е. конкретные  наставле-

ния по отдельным поводам; теперь Сенека обращается к этике, т. е.  стре-

мится "заложить общие основы морали, которой  руководствуется  индивид".

Среди множества писем, то варьирующих прежние, то просто ободряющих,  то

уводящих в сторону, все чаще попадаются посвященные  важнейшим  догматам

стой: разум есть основа мудрости (п. XXXVII), душа человека - божествен-

ной природы (п. XLI), все люди равны (п. XLIV). И моральные  предписания

следующих писем строятся уже на их основе: если  люди  равны  -  значит,

следует соответственно относиться к рабам (п. XL VII); если основа  доб-

родетели - разум, то незачем запутывать его софизмами (п. XLV -  завязка

одной из главных тем дальнейших писем). Письма L - LIII  посвящены  теме

пороков и образуют цельную группу; к этой же теме Сенека то и дело возв-

ращается в самых "личных" во всем корпусе письмах LIV - LVII. Наконец, в

письме LVIII он дает метафизическую базу всей намеченной прежде иерархии

ценностей, а в следующем - определяет место мудрости в ней.

   Маленькие письма LX - LXII лишь возвращают к тому, что уже говорилось

прежде. Затем большая группа писем (вплоть до п. LXXX) посвящена предме-

ту, о котором так естественно говорить после того, как ему было отведено

высочайшее в иерархии ценностей место: мудрости-добродетели. И лишь ког-

да это центральное понятие  стоической  этики  всесторонне  исследовано,

можно позволить себе по-новому говорить о сказанном прежде, излагать  те

или иные разделы стоического учения, заняться даже презираемой диалекти-

кой, высмеять ее нелепости и негодовать по поводу чрезмерного  увлечения

ею. Можно разбирать даже. каковы наиболее действенные средства "психаго-

гики" - искусства руководить душою человека, которое  с  такой  виртуоз-

ностью применил сам Сенека в письмах. Ведь главная задача выполнена: Лу-

цилий вслед за своим наставником обратился к философии, завершено воспи-

тание гражданина той вселенской "большей республики",  которая  виделась

Сенеке.

   ПРИМЕЧАНИЯ

   При переводе "Писем к Луцилию" были  использованы  следующие  издания

текста:

   L. Annaei  Senecae  Opera  philosophica,  quae  rocognovit...  M.  N.

Bouillet. Vol. Ill - IV.  Parisiis,  MDCCCXXVIII;  Seneca.  Ad  Lucilium

Epistulae morales, with an english translation by R. M. Gummer. Vol. I -

III. (The Loeb classical library). London - Cambridge  -  Massachusetts,

1943; L. Annaei Senecae Ad Lucilium epistularum moralium quae  supersunt

edidit Otto Hense. Lipsiae, Teubneri, MDCCCXCVIII. Однако переводчик  не

придерживался строго текста данных изданий и,  опираясь  на  критический

аппарат, везде, где возможно, отдавал предпочтение чтению рукописей. Эти

случаи в комментарии не оговорены. Основных рукописей  насчитывается  6,

они восходят ко времени от начала IX до XI века.

   В других случаях, когда избранный переводчиком вариант восходит к од-

ной из рукописей, отличающейся от других, или к  конъектурам  издателей,

не учтенным ни Булье, ни Гаммером, это указывается  в  комментарии.  При

этом учитывались исправления и конъектуры, предложенные в изданиях Эраз-

ма Роттердамского (1515 и 1529), Муре (1587), Юста Липсия (1607 и 1652),

Рукопфа (1800 - 1805), Швейгехойзера (1809), Гаазе (1852),  Бюхелера  (в

изд. Генэе), а также в трудах  Пинциана  (In  omnia  L.  Annaei  Senecae

scripta  Ferdinandi  Pinciam  castigationes,  1536),  Грутера   (Cruieri

Animadversiones ad Senecam,  1594),  Гроновия  (Cronouii  Ad  L.  et  M.

Annaeos Senecas notae, 1649), Мадвига  (Madvig.  Adversaria  critica  ad

scriptore" latinos, vol. 2, 1873), Герца (Certz. Studia  critica  in  L.

Annaei Senecae Dialogos, 1874).

   Разделение текста на параграфы, различное в старых и новых  изданиях,

произведено по изданиям Гензе и Гаммера.

   Полностью на русский язык "Письма  к  Луцилию"  переводятся  впервые.

Избранные письма к Луцилию были изданы в СПб., в 1893 г. в  переводе  П.

Краснова.

   Письмо I ' Ср. Гесиод. Работы и дни, 369: "У дна смешна бережливость"

*.

   Письмо III

   1 Ср. Плутарх. О братской любви: "Чужих надо, как  говорит  Феофраст,

не судить, полюбив, а любить, составивши сужденье".

   2 Помпоний - скорее всего, комедиограф, автор  ателлан  (комедий  ма-

сок), а также трагедий (I в. до и. э.). Однако приводимая Сенекой цитата

- не стихотворная.

   Письмо IV

   1 Претекста - тога с пурпурной каймой, которую римлянин  торжественно

снимал в день совершеннолетия и облачался в мужскую тогу без  украшений.

После этого родители вели его на Форум, а затем - на Капитолий, где  его

заносили в списки граждан. Возраст совершеннолетия в эпоху Сенеки  -  15

лет.

   2 Римляне обозначали год по именам избранных на этот год консулов.

   8 Гней Помпеи (106 - 47 гг. до н. э.) после  битвы  при  Фарсале  (48

г.), где он был разбит Цезарем, бежал в Египет и там был убит по приказу

евнуха Потина, советника малолетнего царя Птолемея Диониса. Марк Лициний

Красе (115 - 53 гг. до н. э.) во время парфянского похода был убит  вра-

гами, заманившими его на переговоры о перемирии.

   4 Гай Цезарь - император Гай Калигула (37 - 41 гг.). Своего любимца и

зятя Эмилия Лепида он казнил по обвинению в заговоре; сам был убит  сос-

тавившим против него заговор трибуном преторианцев Кассием Хереей.

   6 ... в чужих садах... - намек, раскрывающий автора цитаты - Эпикура.

По приезде в Афины из Лампсака Эпикур купил сад, где и основал свою шко-

лу. Слово "сад" часто употребляется древними для обозначения  эпикурейс-

кой школы.

   * Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, цитаты даны в пере-

воде составителя комментариев. Письмо V

   1 Гекатон (I в. до н. э.) - родосский философ-стоик, ученик   Панэтия,

автор сочинения "Об обязанностях".

   Письмо VI

   1 Ср. Гораций. Наука поэзии, 180 - 181 (пер. М. Гаспарова):

   То, что дошло через слух, всегда волнует слабее, Нежели то, что  зор-

ким глазам предстает необманно.

   (Здесь и далее стихи Горация цитируются  по  изданию:  Гораций.  Оды,

эподы,      сатиры, послания. М., 1970).

   2 Зенон из Китиона (ок. 336 - ок. 264 гг. до н. э.) - философ, сперва

- ученик киника Кратета, затем - основатель собственной школы, названной

по  месту  его  деятельности  -  афинскому  "Расписному  портику"  (stoa

itoixi>.'q) - стоической. Клеанф (331 - 251 гг. до н.  э.)  -  ближайший

ученик Зенона, после его смерти - руководитель стоической школы.

   8 Ошибка Сенеки: Аристотель родился спустя 15 лет после гибели Сокра-

та.

   * Метродор из Афин, Гермарх из Митилены, Полнен из Лампсака (конец IV

- начало III в. до н. э.) упоминаются в качестве учеников Эпикура  также

у Диогена Лаэрция (X, 15, 22). Метродор - ближайший ученик Эпикура,  ад-

ресат многих его посланий; умер раньше учителя у него на руках.  Гермарх

и Полиен, став последователями Эпикура, отказались первый -  от  занятий

риторикой, второй - математикой. Полиен умер при жизни Эпикура,  Гермарх

возглавил после смерти учителя школу по его завещанию.

   Письмо VII

   1 Во время гладиаторских игр давали два представления в день:  утрен-

нее - борьба со зверями, и полуденное - бой между гладиаторами. В проме-

жутке иногда разыгрывались мимы.

   2 Обычные пары - гладиаторы в полном вооружении. Любимые бойцы -  так

называемые postulatitii (от postulare - требовать), самые  прославленные

гладиаторы, которых

   выпускали на арену по требованию зрителей. 8 Мечами, факелами и  уда-

рами бичей на арену возвращали отступавших гладиаторов.

   4 Иногда на арене заставляли биться осужденных на казнь преступников.

   5 Марк Порций Катан Цензор (234 - 149 гг. до н. э.) - государственный

деятель, противник греческого влияния, прославившийся обличением роскоши

и испорченных нравов в Риме. Гай Лелий, прозванный Мудрым (II в.  до  н.

э.), - правовед и государственный деятель. Оба - обычные примеры "добрых

нравов" в римской моралистике.

   * Симмах ("Письма", IX, 105) приписывает это изречение Гераклиту.

   Письмо VIII

   1 При Тиберии право избрания должностных лиц было отнято у  народного

собрания и передано сенату (см. Тацит. Анналы, I, 15).

   2 Гогота - комедия с сюжетом из римской жизни, персонажи которой были

одеты

   в тогу. 8 Публилий Сир (I в. до н. э.) - автор мимов,  многие  цитаты

из которых составили

   сборники популярных изречений.

   * Обутые в сандалии - комические актеры; выступающие  на  котурнах  -

трагические актеры.

   Письмо IX

   ' Стильпон (IV в. до н. э.) - виднейший философ мегарской школы, раз-

рабатывавший по преимуществу этические вопросы и объявивший высшей целью

жизни "апатию". Один из учителей Зенона. 2 Этот термин может означать  и

отсутствие страданий, и - в языке стоиков - бесстрастие. Сенека приписы-

вает этому слову еще одно значение - нетерпеливость,

   8 В некоторых изданиях это место читается: "один или оба глаза".

   * Аттал (1 в. до н. э. - 1 в. н. э.) - философ-стоик, учитель Сенеки.

Сенека Старший ("Свазории", II, 12) характеризует его: "Муж  величайшего

красноречия, из философов, каких только видел наш век,  самый  тонкий  и

речистый".

   6 Перевод сделан по чтению &дной из рукописей. Во многих из них  пос-

ледняя фраза отсутствует.

   6 Хрисипп из Сол (ок. 280 - 206 гг. до н. э.) - ученик Клеанфа, окон-

чательно сформировавший стоическое учение. Написал 705 трудов, в которых

развил теорию познания. нарисовал идеальный образ мудреца и т. д. Диоген

Лаэрций писал о нем (VII, 7, 183): "Не было бы Хрисиппа, - не было бы  и

стой". От Хрисиппа пошли также  свойственные  стоикам  диалектические  и

терминологические сложности, на которые нередко нападает Сенека.

   т Хрисипп различал понятия "терпеть  нужду"  и  "иметь  потребность".

"Потребность" возникает в предметах, пользу которых человек энает и  без

которых не может обойтись. Терпеть нужду -  значит  испытывать  душевное

сокрушение из-за отсутствия  какого-либо  предмета,  независимо  от  его

пользы.

   8 По учению стоиков, мир должен погибнуть в огне.

   в Деметрий (337 - 283 гг. до н. э.) - один из "эпигонов" -  полковод-

цев, ведших войны за раздел и передел державы Александра Македонского  и

его наследников. За изобретение осадных машин был прозван Полиоркетом  -

разрушителем городов. Эпизод со Стильпоном пересказывает  также  Плутарх

("Деметрий", IX), по версии которого, Стильпон ответил Деметрию:  "Я  не

видел, чтобы кто-нибудь из твоих воинов унес мое знание".

   10 В некоторых  изданиях  далее  следует  слово  "воздержность",  от-

сутствующее в рукописях.

   п Изречение Публилия Сира.

   Письмо Х

   ' Кратет из Фив (2-я половина IV в. до н. э.) - философ-киник, ученик

Диогена. Раздав свое имущество, вел жизнь странствующего философа-пропо-

ведника. Его учеником был Зенон.

   2 Афинодор (I в. до н. э.) - философ-стоик, сначала - хранитель  Пер-

гамской библиотеки, затем (с 70 г.) живший в Риме, в доме Катона Утичес-

кого (см. прим. 2 к письму XIII).

   8 Молиться во всеуслышанье - одно из правил пифагорейцев.

   Письмо XI

   1 Ср. у Диогена Лаэрция (VII, 54) рассказ о кинике  Диогене,  который

сказал при виде покрасневшего юноши: "Верь в него: это  цвет  добродете-

ли!"

   2 Слова "или души" некоторые издатели нового  времени  опускают,  как

противоречащие общему смыслу учения Сенеки.

   8 Фабиан Папирий - один из учителей Сенеки, сперва оратор, затем  фи-

лософ, близкий к стоицизму.

   4 О понятии "человека добра" у Сенеки см. в статье, стр. 343 - 344.

   Письмо XII

   ' Гением римляне называли духа-покровителя каждого мужчины, вместе  с

ним рождавшегося и умиравшего.

   2 Прозвище Гераклита - Темный.

   8 Пакувия как командира легиона в Сирии в 19 г. н. э. упоминает Тацит

("Анналы", II, 79). Видимо, был впоследствии (до 32 г.) наместником этой

провинции.

   4 Вергилий. Энеида, IV, 654 (здесь и далее многочисленные  цитаты  из

Вергилия приводятся по изданию: Вергилий.  Буколики,  Георгики,  Энеида.

М., 1971. "Буколики" и "Георгики" цитируются в переводе С.  Шервинского,

"Энеида" - в переводе С. Ошерова). Письмо XIII

   1 Текст переведен по исправлению  Швейгехойзера.  Бюхелер  предлагает

другое исправление: "Мы отдаемся на волю уносящих нас ветров".

   2 Катан - Марк Порции Катон Младший (95 - 46 гг. до н. э.),  прозван-

ный Утическим. Философ-стоик и государственный деятель, страстный защит-

ник традиционной республики и противник Помпея и Цезаря в пору их союза.

С началом их вражды, после вторжения Цезаря в  Италию,  присоединился  к

Помпею, а после его разгрома пытался организовать сопротивление Цезарю в

Северной Африке. Потерпев неудачу, покончил с  собою  в  Утике  (Ливия),

бросившись на меч, а потом сорвав повязку со своей раны. Катон - любимый

герой писателей стоической оппозиции.

   Письмо XIV

   ' Сицилийское море - часть Средиземного моря у восточного берега  Си-

цилии. Харибда локализовалась в Мессинском проливе (между Сицилийским  и

Тирренским морем).

   2 Жреческие повязки - убор жреца во время священнодействий; жрец  был

лицом неприкосновенным.

   8 Сенека метафорически изображает позицию Катона в начале гражданской

войны (январь 49 г. до н. э.), когда тот категорически требовал от Цеза-

ря роспуска войск и поддерживал намерение Помпея  удалиться  в  Испанию,

также распустив легионы.

   4 Имеется в виду эпизод борьбы Катона против закона о раздаче земель,

предложенного Цезарем в год его консульства (59 г. до н. э.).  Ср.  Плу-

тарх. Катон, XXXIII:

   "Цезарь предложил еще один закон - о разделе почти  всей  Кампании...

Ему не противоречил никто, кроме Катона. Цезарь приказал  прямо  с  ора-

торского возвышения отвести его в тюрьму, но и тут Катон не пал духом  и

не умолк - напротив, по дороге в тюрьму он продолжал  говорить  о  новом

законе".

   6 Некоторые издатели принимают конъектуру Мадвига, предлагающего  чи-

тать это место так: "...надо ли мудрому стараться о делах государства".

   6 Перевод по конъектуре Гроновия.

   Письмо XV

   ' Ср. Гораций. Сатиры, II, 2, 77 - 78 (пер. М. Дмитриева):

   Тело, вчерашним грехом отягченное, дух отягчает И пригнетает к  земле

часть дыханья божественной силы.

   "Аристон остроумно уподобил атлетов колоннам в гимнасии, ибо они  та-

кие же гладкие и каменные. И Диоген-киник на вопрос, почему атлеты почти

что лишены чувств или разума, ответил: "Потому что состоят из свиного  и

бычьего мяса". Был и стих-пословица: "Желудок полон - тонким уж не будет

ум"" (Примечание Юста Липсия).

   2 Маслом атлеты умащали тело.

   8 Салии - коллегия жрецов Марса; ежегодное празднество их сопровожда-

лось бегом по городу с пением и пляской-прыжками. Само название коллегии

связывали со словом salire - "прыгать".

   4 Сукновалы, занимаясь чисткой шерстяной одежды, погружали ее в  мочу

и топтали, подпрыгивая.

   6 Место по-разному читается в разных рукописях и изданиях. Можно про-

честь его и так: "не требующее выучки и легкое".

   8 Место сильно испорчено и восстанавливается по-разному. Нами принято

чтение большинства изданий.

   Письмо XVI

   ' Место испорченное и по-разному восстанавливаемое разными  издателя-

ми. 2 Рок и божество повелевают миром - по учению стоиков, случай  -  по

учению эпикурейцев. 8 Ср. изречение Эпикура (Стобей.  "Цветник",  XVII):

"Спасибо блаженной природе за то,

   что необходимое она сделала легко доступным, а недоступное - не необ-

ходимым". Письмо XVI!

   ' В сохранившихся сочинениях Цицерона этих слов нет.

   ' Сигналом трубы собирали войско; в эпоху Ранней республики  неимущие

граждане не должны были являться на службу. Возможно, впрочем, что Сене-

ка имеет в виду не этот старинный обычай,  а  сигнал,  подававшийся  при

казни через бичевание (см. Тацит. Анналы, II, 32).

   ' Слово бедняк введено Бюхелером и Герцем. В старых изданиях  -  "она

(т. е. бедность) знает".

   * Ср. Гораций. Послания, I, 2, 47 - 48 (пер. Н. Гинцбурга):

   Ибо ни дом, ни земля, ни меди и золота груды Прочь лихорадку  отвесть

от больного владельца не могут.

   Письмо XVIII

   1 Сатурналии праздновались в эпоху Сенеки с 17 декабря в течение  не-

дели. Обычная одежда заменялась на мягкое шелковое платье и  остроконеч-

ный колпак, все предавались веселью и удоводьствиям в память  о  царстве

Сатурна - Золотом веке.

   2 В начале гражданской войны многие приверженцы республики, по приме-

ру Катона Утического, облачились в темные тоги.

   " ... великих людей. . . - Пифагора, Сократа, Эпикура.

   4 Тимоновы трапезы - скромные трапезы в одиночестве, названные так по

имени знаменитого афинского человеконенавистника. Бедные каморки -  осо-

бые комнаты в домах римских богачей, "упражнявшихся в  бедности",  чтобы

задобрить богиню Немесиду, чей культ распространился в период Ранней им-

перии.

   6 Асе - самая мелкая медная монета.

   * У греков год обозначался -именем одного из архонтов, как у римлян -

именами консулов. Архонтство Харина - 307/308 г. до н.  э.  ?  Вергилии.

Энеида, VIII, 364 - 365.

   Письмо XIX

   ' Меценат, Гай Цильний (род. между 74 и 64 гг. до н. э. - ум. 8 г. до

н. э.) - сподвижник и друг Августа, организатор его идеологической поли-

тики. Собрал кружок поэтов, в который входили Вергилии, Гораций, Пропор-

ций, Варий и др. Сам писал стихи и прозу в пышном "азианском" стиле. Под

"пыткой" Сенека, возможно, разумеет бессонницу, мучившую  Мецената  пос-

ледние годы жизни. Изнеженный образ жизни Мецената и его стиль - обычные

объекты нападок Сенеки.

   * Номенклатор - раб, обязанный на улице подсказывать господину  имена

встречных, а дома - имена рабов и клиентов.

   Письмо XX

   ' Деметрий (I в. н. э.) - моралист-киник, о котором Сенека  ("О  бла-

женной жизни", XVIII, 3) писал: "Увидев, в какой крайней бедности прово-

дит он жизнь, я по-другому слушаю его и читаю". Деметрий нападал на  Не-

рона, впоследствии - при Веспасиане и Домициане - дважды был  изгнан  из

Рима.

   2 После этих слов следуют слова, считающиеся  поздней  вставкой:  "Но

спокойней тот, у кого нет богатства".

   Письмо XXI

   ' Пламеней из Лампсака (конец IV - начало III в. до н. э.) -  зять  и

ученик Эпикура, автор сочинения "О сократиках".

   8 Аттик, Тит Помпоний (110 - 32 гг. до н. э.) - римский всадник,  пи-

сатель и  издатель.  Принципиально  уклонялся  от  государственной  дея-

тельности, больше 20 лет прожил в Афинах. Ближайший друг  Цицерона,  чьи

письма к Аттику составляют 16 книг.

   ' Агриппа, Марк Випсаний (62 - 12 гг. до н. э.) - полководец  и  бли-

жайший сподвижник Августа, второй человек в государстве после принцепса.

Первым браком был женат на дочери Аттика Помпонии, вторым  -  на  дочери

Августа Юлии Старшей. Его дочь от Помпонии, Випсания Агриппа, была  пер-

вой женой Тиберия и матерью его единственного сына Друза Цезаря  (13  г.

до н. в. - 23 г. н. в.).

   4 Вергилий. Энеида, IX, 446 - 449. Поэт обращается к двум своим геро-

ям, Нису и Эвриалу, мужественно погибшим в бою. Капитолийский утес - Ка-

питолий, средоточие государственных святынь Рима. Род Энея - род  Юлиев,

к которому принадлежал Август, получивший титул "отца отчизны".

   6 Пифокл - ученик Эпикура, красавец-юноша,  талант  которого  учитель

ценил особенно высоко.

   6 Ср. Цицерон. Тускуланские беседы, V, 33 (Цицерон. Избранные сочине-

ния. М" 1975, пер. М. Гаспарова): "Эпикур делит желания на три  рода...:

во-первых, естественные и необходимые; во-вторых,  естественные,  но  не

необходимые; в-третьих, ни те ни другие Необходимые желания удовлетворя-

ются сущим пустяком: ведь богатства природы у нас  под  руками.  Желанья

второго рода не трудны для достижения, но нетрудно обойтись и  без  них.

Наконец, желанья третьего рода, пустые, чуждые и природе, и необходимос-

ти, следует вовсе искоренять".

   Письмо XXII

   1 Слово "жажда" дает одно из  первоизданий,  однако  без  него  смысл

восстанавливается лишь с натяжкой.

   Письмо XXIV

   ' Публий Рутилий Руф (ок. 154 - 74 гг. до н.  в.)  -  государственный

деятель, юрист и философ-стоик, ученик Панэтия. Друг Сципиона Младшего и

Лелия, участник многих войн. Управляя провинцией Азией, боролся со злоу-

потреблениями откупщиков-всадников и за ато по  возвращении  в  Рим  был

несправедливо осужден всадническим судом и изгнан.  Жил  в  Митилене  на

Лесбосе, занимаясь философией, затем в Смирне; здесь в 78 г.  до  н.  а.

его посетил Цицерон. Когда Сулла, двинувшийся из  Азии  походом  на  Рим

против марианцев. предложил Рутилию пойти с ним, тот отказался.

   2 Квинт Цецилий Метелл, прозванный Нумидийским за  победы  над  нуми-

дийским царем Югуртой, консул 109 г. до н. э., цензор 102 г.  до  н.  э"

боролся как цензор против радикального земельного закона, а когда  закон

был принят, отказался присягнуть ему и удалился в добровольное  изгнание

на Родос (100 г.). Через год был возвращен благодаря  усердным  хлопотам

сына, вопреки сопротивлению демократов - сторонников Мария,  соперничав-

шего с Метеллом еще во время Югуртинской войны.

   8 См. Платон. Критон, Федон.

   4 Муций Сцевола - хрестоматийный пример староримской доблести. В  508

г. до н. э., когда этруски осадили Рим, пытался убить их царя  Порсенну,

но поразил только его писца. Схваченный и отданный на пытку, сам положил

правую руку на огонь. Пораженный его мужеством, Порсенна снял осаду.

   6 Сципион - Квинт Цецилий Метелл Пий Сципион (внук Метелла  Нумидийс-

кого по усыновлению), коллега Помпея по консульству 52 г. до н. в.,  ко-

мандовал его флотом во время битвы при Фарсале, затем  бежал  в  Африку,

где принял у Катона верховное командование, и после разгрома  при  Тапсе

покончил с собой (46 г. до н. в.).

   6 Сципион Африканский Старший (235 - 183 гг. до н. э.) во время  вто-

рой Пунической войны перенес военные действия в Африку из Италии и в 202

г. разгромил Ганнибала при Заме, чем положил конец войне. Его  внук  (по

усыновлению) Сципион Эмилиан Африканский Младший (185 - 129  гг.  до  н.

э.) разрушил в 146 г. Карфаген. Человек обширной  образованности,  глава

дружеского кружка, куда, кроме государственных деятелей, как Лелий, вхо-

дили философы, в частности Панэтий, и поэты (сатирик Луцилий, комик  Те-

ренций), Сципион Младший со времени Цицерон"  стал  любимым  примером  у

римских моралистов.

   т Иксион, привязанный к вечно вращающемуся колесу. Сизиф, вечно катя-

щий в гору камень, Титий, чью печень вечно терзают коршуны, - мифические

нечестивцы, наказанные муками в царстве мертвых. Письмо XXVI

   э Место, сильно испорченное     и по-разному восстанавливаемое,    переведе-

но по чтению

   Рукопфа. Письмо XXVII

   1 Известен Гай Кальвизий Сабин, сенатор, консул 26 г. н. э.;  в  быт-

ность его наместником Паннонии его жена учинила в военном лагере неприс-

тойный скандал, и Сабин, обвиненный Калигулой, покончил с собою в 32  г.

Однако большинство исследователей считает, что Сенека имеет  в  виду  не

его.

   2 Перевод сделан по конъектуре Гроновия.

   * Александрийские грамматики составили канон из девяти величайших ли-

риков. В него вошли Алкман, Алкей, Стесихор,  Анакреонт,  Сафо,  Симонид

Кеосский, Ивик, Вакхилид и Пиндар.

   Письмо XXVIII

   ' "Энеида", III. 71. 2 "Энеида", VI, 78 - 79. Речь идет о Кумской си-

вилле, впадающей в пророческое ис-

   ступленье. " О космополитизме стоиков см. в статье, стр. 330  -  331.

Однако утверждения такого

   рода  приписывались  и  Сократу  (Цицерон.  Тускуланские  беседы.  V,

XXXVII, 108)

   и Демокриту (Стобей, XXXVIII).

   * Тридцать тиранов - олигархическая клика, захватившая власть  в  по-

бежденных Спартой Афинах (404 - 403 гг. до н. э.). Хотя во главе их сто-

ял ученик Сократа Критий, философ резко нападал на них, за  что  те  ему

пытались запретить вестн его обычные беседы с гражданами.

   Письмо XXIX

   ' Марцеллин - лицо, из других источников  не  известное.  '  Известно

несколько философов, носивших это имя; очевидно, Сенека имеет в виду

   перипатетика времен Августа, которого упоминает также Страбон  (XVII,

790),

   упрекающий его в неоригинальности. 8 Скавр Мамерк Эмилий - выдающийся

оратор и трагический поэт. Покончил с собой

   в 34 г., обвиненный в оскорблении величества за несколько  стихов  из

трагедии

   "Атрей", которые были истолкованы как намек на Тиберия. 4 Слово  "пе-

рипатетик" происходит от греч. лерптео) - "гуляю". 6 Греции, Юлий -  се-

натор, ученый-винодел. Отказался выступить обвинителем Скавра

   и за это был убит по приказу Калигулы.

   Письмо XXX

   ' Ауфидий Басе (1 в. н. э.) - последователь учения Эпикура,  крупней-

ший историк, автор книг о войнах с германцами (возможно, раздел всеобщей

истории его времени).

   2 Семь кругов - обычная дистанция пробега колесниц в римском цирке.

   /7исьлю XXX/

   '  Имеется  в  виду  эпизод  из  "Одиссеи"  (XII,  47  -  48),  когда

Улисс-Одиссей залепил спутникам уши воском перед тем, как проплыть  мимо

Сирен.

   а Рациональный характер добродетели - одно из основных положений сто-

ицизма, восходящее, однако, к Сократу. Цицерон в "Тускуланских  беседах"

(IV, VI, 12) так излагает взгляды Зенона: "Радость и желание вытекают из

суждения нашего о благе... Ведь по законам самой природы люди тянутся  к

тому, что кажется им благом, а  противоположного  избегают...  Если  это

влечение устойчиво и разумно, то стоики называют его Bou^ai^ мы - волею.

Такой волей обладает у них только мудрец;  отсюда  и  определение:  воля

есть разумное желание". Мусоний Руф почти буквально говорит то  же,  что

Сенека (Стобей, XXVII): "Добродетель -  это  знание,  причем  не  только

умозрительное, но и приложимое к деятельности". О понятии "воли" у Сене-

ки см. в статье, стр. 344. * Гензе предлагает читать  эчо  место  иначе:

"Как так? Разве труд пустой и ненужный, вызванный пустыми причинами,  не

есть зло?" - "Ничуть не больше, чем тот..."

   4 Ленинский и Греческий хребет - в Альпах, Кандавия - горная  область

в Македонии, Сирты - мелководные заливы у северного берега Африки, Сцил-

ла и Харибда локализовались в Мессинском проливе.

   6 Претекста - см. прим. 1 к письму IV. Претекста была также  отличьем

сенаторов.

   6 Эразм, исправляя одно слово, предлагает читать: "нечто  такое,  что

не становится день ото дня все хуже, не знает препятствий".

   7 Вергилий. Энеида, VIII, 365.

   Письмо XXX///

   ' Туника с рукавами - одежда по преимуществу женская, ношение ее муж-

чинами считалось признаком изнеженности.

   2 Высоко подпоясанные - римские солдаты.

   8 Овидий. Метаморфозы, XIII, 824.

   4 Хрия - краткий рассказ об изречении или поступке прославленного че-

ловека; служил в школе материалом для эаучиванья.

   Письмо XXXIV

   ' Чтение, предложенное Швейгехойзером со ссылкой на один из кодексов.

Пословицу, приведенную выше, ср. Гораций. Послания, 1, 2,  40  (пер.  Н.

Гинцбурга):

   Тот уж полдела свершил, кто начал; осмелься быть мудрым!

   Письмо XXXV

   1 Ср. "О благодеяниях", I, 8 - слова Эсхина,  обращенные  к  Сократу:

"Дарю тебе единственное, что у меня есть, - самого себя".

   Письмо XXXVI

   1 Аристон Хиосский (III в. до н. э.) - ученик Зенона, позже эволюцио-

нировавший в сторону кинизма; за красноречье своих проповедей был  проз-

ван "сиреной".

   Письмо XXXVII ' Клятва гладиаторов, формула которой приводится далее.

   2 Побежденный гладиатор имел право просить пощады, обратившись к зри-

телям. Если те опускали вниз отставленный большой палец, просящего доби-

вали.

   * Конъектура Грутера, добавившего  одно  слово  и  получившего  очень

кстати употребленную цитату из Вергилия ("Энеида", II, 494).

   Письмо XXXIX

   ' Слово breviarium (обобщение), очевидно, было в эпоху Сенеки  неоло-

гизмом, поскольку мы находим его только у позднейших авторов, а  коммен-

тируемая фраза - первый по времени  случай  его  употребления.  Впрочем,

слово summarium (краткий итог) также встречается лишь здесь.

   8 Перечни (или каталоги) философов были  составлены  александрийскими

грамматиками. По их образцу составил перечень римских философов  Квинти-

лиан в "Воспитании оратора" (X, I); в этом перечне он дает характеристи-

ку Сенеки.

   Письмо XL ' Об Одиссее Гомер говорит ("Илиада",  III,  222,  пер.  Н.

Гнедича):

   Речи, как снежная вьюга, из уст у него  устремлялись...  а  о  старце

Несторе (там же, I, 249):

   Речи из уст его вещих, сладчайшие меда, лилися. 2 Перевод  сделан  по

конъектуре Муре.

   ' Публий Виниций - консул 2 г. н. э., характеризуется Сенекой Старшим

как оратор умный, но не самостоятельный. Азеллий Сабин - ритор, упомина-

емый им же; возможно, был воспитателем Калигулы и  автором  заслужившего

награду от Тиберяя "диалога устрицы, гриба и дрозда". Варий Гемин. Квинт

- политический деятель эпохи Августа, также упоминаемый Сенекой  Старшим

как оратор.

   4 Квинт Гатерий (ум. 24 г. н. а.) - политический  деятель  и  оратор.

Образцы его декламации сохранились в книге Сенеки Старшего. Его имя, ис-

каженное в рукописях, воссгановлено Юстом Липсием.

   Письмо XLI ' Вергилий. Энеида, VIII, 352.

   Письмо XLIV

   1 Четырнадцать рядов, ближайших к орхестре, были  отведены  в  театре

для всадников. Сенаторы сидели на орхестре.

   2 Точно таких слов в сохранившихся сочинениях Платона не г. Коммента-

торы указывают аналогичные мысли в "Тэетете", II.

   " Портреты предков, вылепленные из воска, выставлялись в атрии  (при-

хожей) в домах знатных римлян. Законченность указывает на давность  этих

изображений, водруженных во времена, когда над очагом  было  только  от-

верстие для выхода дыма.

   Письмо XLV

   * Имеется в виду знаменитый софизм: "У тебя есть то, чего ты  не  те-

рял, рогов ты

   не терял, значит, у тебя есть рога". По преданию, киник Диоген, услы-

шав этот

   софизм, пощупал лоб и ответил: "Что-то я их не вижу". 2 Другой знаме-

нитый софизм, книги о котором написали среди прочих Феофраст и

   Хрисипп. В нем предлагалось ответить на вопрос: "Лжет ли тот, кто го-

ворит о себе,

   что лжет?"

   Письмо XLVI

   4 Перевод по чтению Муре, Юста Липсия и др. В рукописях - "легкой".

   Письмо XLVII

   * Рабов, привлекавшихся в качестве  свидетелей  к  суду,  разрешалось

допрашивать только под пыткой.

   * Каллист - вольноотпущенник Калигулы, участник заговора против него,

при Клавдии - всемогущий временщик.

   * В первую десятку включали самых никудышних из выставленных на  про-

дажу рабов. < "Каллист добился чего-нибудь для господина,  домогавшегося

этого у цезаря Клавдия, но не без платы или  подарка"  (Примечание  Юста

Липсия). 9 В рукописях это место читается: "когда разбит был Марий". Од-

нако из дальнейшего явствует, что речь идет о войне с  варварами,  Марий

же разгромил германские племена кимвров и тевтонов. Отсюда -  остроумное

исправление Юста Липсия,  предложившего  изменить  одну  букву  (Mariana

clade - Variana clade). Квинтилий Вар был в 9 г. н. э. разбит  в  Тевто-

бургском лесу вождем германского племени херусков Арминием.

   6 Гекуба - жена Приама, после падения Трои попавшая в плен к ахейцам.

Крез (VI в. до н. э.) - царь Лидии, чьи богатства вошли в пословицу. Был

взят в плен разгромившим его державу персидским царем Киром. Мать  Дария

III Сизигамбида была взята в плен разбившим ее  сына  Александром  Маке-

донским. Платон в бытность свою в Сицилии пытался осуществить там проект

своего утопического государства, но был за это продан в рабство  тираном

Дионисием Старшим. Первый хозяин перепродал  Платона,  второй  освободил

его. Диоген был захвачен пиратами и продан коринфянину Ксениаду, который

приставил его воспитателем к детям.

   7 Сатурналии.

   8 Консуляр - пожизненное звание бывших консулов. 8 Знак  сатурнальных

вольностей.

   Письмо XLVHI

   ' Место испорченное, перевод сделан по конъектуре  Швейгехойзера.  '*

Увертки - так называемые "exceptiones" - предлоги, с помощью которых от-

ветчик старался доказать незаконность судебного иска. Мастерами  придумы-

вать  их были наемные стряпчие, обычно сидевшие возле доски,  на  которой

вывешивались преторские эдикты. ' Вергилий. Энеида, IX, 641.

   Письмо XLIX

   ' Сотион - философ школы Секстиев, автор сочинения "О гневе", возмож-

но    повлиявшего на одноименный трактат его ученика Сенеки. 2 В  сохранив-

шихся сочинениях Цицерона этих слов нет. 8 Вергилий. Энеида. VIII, 385 -

386. * Еерчпид. Финикиянки, 481.

   Письмо L ' Перевод сделан по исправлению Герца.

   Письмо LI

   ' Мессала, Марк Валерий Корвин (ок. 64 г. до н. а. - 8 г.  в.  в.)  -

сподвижник Августа, оратор, филолог, автор книги о  достопримечательнос-

тях. К группировавшемуся вокруг него кружку  поэтов  принадлежал,  кроме

Тибулла, молодого Овидия и др., Вальгий Руф, консул 12 г. до н. э., уче-

ный и поэт, автор элегий и эпиграмм.

   2 Байи - курорт на западном побережье Италии, прославленный  горячими

источниками.

   3 Каноп - город в устье Нила, место отдыха жителей Александрии,  зна-

менитое вольностью нравов.

   4 По мнению римлян, Ганнибал погубил себя тем, что после каннской по-

беды не стал брать Рим, а дал своим войскам зимний отдых в Кампании, где

они изнежились и потеряли прежнюю выносливость, проявленную при переходе

через снежные Альпы при вторжении в Италию.

   6 Литерн - городок в Кампании. Сципион Африканский  Старший,  победи-

тель Ганнибала, в 184 г. до н. э. был обвинен народными  трибунами,  же-

лавшими подорвать его возраставшую власть, и добровольно удалился в свою

усадьбу в Литерне (см. письмо LXXXVI), где и умер в следующем году.

   " Сенека неправильно связывает греческое слово р1*.Т|'п]с  -  "мошен-

ник" с глаголом yiAEu) - "любить".

   Письмо LII

   1 В некоторых изданиях эти слова отсутствуют. Однако ср.  Цицерон.  О

природе богов, I, 26: "Как мы видим из его писаний, он  (Эпикур)  похва-

лялся, что никто не был его учителем".

   2 Перевод сделан по конъектуре Швейгехойзера.

   8 Муре предлагает читать это место: "кто учит своей жизнью".

   Письмо LIH

   1 Партенопея - Неаполь, Путеолы - торговый порт близ  Бай.  Несида  -

островок против Путеол. Путь по морю от Неаполя в Путеолы  -  меньше  20

км.

   2 "Энеида", VI. 3 и 902.

   8 Т. е. буду плыть вдвое дольше Улисса-Одиссея.

   4 По Квинту Курцию (История Александра, IV, 5),  Александр  дал  этот

ответ Дарию,

   Письмо LV

   ' Кумы - город на побережье Кампании; озеро - Ахерусийское озеро  или

болото в Кампании, отделенное от моря узким песчаным перешейком.

   2 Азиний Галл (40 г. до н. э. - 33 г. а. э.) - выдающийся оратор, по-

литический деятель. Женился на Випсании Агриппе после развода с нею  Ти-

берия и за это ста" ему ненавистен. В 30 г. был осужден и после трехлет-

него заточения умер от голода.

   ' Сеян, Луций Элий (между 20 и 16 гг. до в. а. - 31 г. н. э.) -  пре-

фект претория (императорской гвардии), всесильный временщик при Тиберии.

полностью ему доверявшем. Стремился захватить власть принцепса, для "то-

го добился от своей любовницы Ливии, чтобы та отравила своего мужа  Дру-

за, сына Тиберия. Разоблаченный,   Сеян

   был схвачен в сенате и немедля казнен. И  полновластное  хозяйничанье

Сеяна в     Риме и его падение повлекли за собой множество жертв.

   4 Еврип - пролив между материковой Грецией и островом Эвбея.

   6 Фавоний - западный ветер.

   Письмо LVI

   \ В рукописях ошибочно стоит имя Хрисиппа. Юст Липсий исправил его на

имя

   Криспа, друга Сенеки, к которому обращена его эпиграмма VI. 2  Фонтан

в Риме. ' Строка из несохранившейся поэмы "Аргонавтика" Варрона Атацинс-

кого (I в. до н. э.).

   Эта же цитата содержится в "Контроверсиях" Сенеки Старшего (III, 16).

4 Вергилий. Энеида, II. 726 - 729.

   Письмо LVII

   ' Борцы сперва натирались жирной мазью, чтобы тело  стало  скользким,

затем посыпали его мелким песком. 2 Тоннель в Позилипанском холме,  дли-

ною в 700 шагов, по которому шла дорога из

   Путеол в Неаполь. " Ср. Марк Аврелий, V, 26: "Ощущению, поскольку оно

от природной причины,

   нельзя и пытаться воспротивиться".

   Письмо LVlll

   ' "Георгики", III, 146 - 150. ' "Энеида". XII. 709 - 711.

   * "Энеида", XI, 467.

   '* Энный, Квинт (234 - 169 гг. до н. 8.) - римский поэт и  драматург,

создатель первого написанного гексаметром латинского  эпоса  "Анналы"  -

изложения римской истории. "Анналы" были вытеснены из круга чтения  рим-

лян "Энеидой" Вергилия - того, кого мы ежедневно берем в руки. Акций (II

в. до н. э.) - трагический поэт, пьесами которого восхищался  еще  Цице-

рон.

   ъ В сохранившихся сочинениях Цицерона слово  "essentia"  отсутствует,

настоящее письмо Сенеки - первый засвидетельствованный случай его  упот-

ребления.

   * Возможно другое чтение: "по своей природе лежащее...". ' Слово, ис-

порченное  в   рукописях,   по-разному   восстанавливается   издателями.

Большинство вслед за Эразмом читает: "Из всякого досуга".

   * Перевод сделан по конъектуре Герца.

   v Прозвище "Платон" значит "широкоплечий". Настоящее имя Платона было

Аристокл.

   10 Маги - персидские жрецы.

   Письмо LIX

   ' По другому чтению: "в собственные блага и собственные силы".

   2 "Энеида", VI. 278-279.

   ' После этих слов в рукописях  стоят  слова,  считающиеся  позднейшей

вставкой: "и не лишенные красоты".

   4 Квинт Секстий Нигр - римский философ времен Цезаря и Августа, автор

книги о растениях и лекарствах, написанной по-гречески.  Отказался  пол-

ностью от общественной деятельности и по своим  этическим  взглядам  был

близок к стоикам.

   6 "Энеида", VI. 513-514.

   Письмо LX

   ' Югер - около четверти гектара. 2 "Заговор Катилины", I.

   Письмо LXII '' Деметрий - см. прим. 1 к письму XX. Письмо LXIII 1 Го-

мер. Имеются в виду стихи из "Илиады", XIX, 228 - 229:

   Долг наш земле предавать испустившего дух человека, Твердость в  душе

сохраняя, поплакавши день над умершим..., а также XXIV, 602 - 603:

   Пищи забыть не могла и несчастная матерь Ниоба, Матерь, которая разом

двенадцать детей потеряла...

   1 А пней Серен - друг Сенеки, упоминаемый  также  Тацитом  ("Анналы",

XIII, 13).

   Письмо L.XIV ' Вергилий. Энеида, I, 158 - 159.

   Письмо LXV " Аристотель ("Физика", II, 4 - 6)  разделяет  причины  на

действующие, формальные,

   материальные и конечные.

   ' v-Дорифор" ("Копьеносец") и "Диадумен-" ("Повязывающий голову  лен-

той") - статуи Поликлета.

   * Платон, <Тимей", 29е (цитата переведена Сенекой вольно).

   Письмо LXV1 ' Вергилий. Энеида, V, 344.

   2 Нуманция - город в Испании, взятый  Сципионом  Африканским  Младшим

после долгой осады. Многие нумантинцы, чтобы не попасть в плен, покончи-

ли с собой.

   в Орудие пытки, медный бык, в котором крики сжигаемой жертвы  превра-

щались в мычание. Был сделан для тирана  сицилийского  города  Акраганта

Фаларида ваятелем Периллом, который и был первым изжарен в нем.

   4 В сенате голосующие расходились в разные стороны, в зависимости  от

того, за чье предложение подавали голос.

   6 Сенека пересказывает отрывок из последнего письма Эпикура к  Идоме-

нею; отрывок этот приведен в латинском переводе в трактате  Цицерона  "О

пределах добра и зла", II, 30.

   Письмо LXVII

   1 Переведено по чтению одного из первоиэданий. Более обычное чтение -

по конъектуре Эразма: "Неужто мужество и вообще не желательно?"

   8 Регул, Марк Атилий (III в. до н. в.) -  римский  флотоводец,  после

нескольких побед над карфагенянами в первой Пунической войне был взят  в

плен; через пять лет под честное слово был отправлен в Рим просить о ми-

ре, однако выступил в сенате против заключения мира с Карфагеном. Не же-

лая нарушить слово, вернулся в плен и был предан  пыткам;  в  частности,

его спустили с горы в утыканном гвоздями ящике. Погиб в Карфагене.

   * Вергилий. Энеида, I, 93 - 94.

   4 Публий Деуий Мус - консул 340 г. до н. э" в этом же году в битве  с

латинянами посвятил себя в жертву богам и бросился в гущу врагов,  своей

гибелью обеспечив римлянам победу. Его подвиг повторил в 295 г. до н. э.

его сын - также консул - в битве с самнитами и галлами.  Тот  же  подвиг

повторил и Деций-внук в бою с Пирром (279 г. до н. э.).

   Письмо LXX

   ' "Энеида", III. 72.

   * Телесфора, приближенного царя Лисимаха (361 - 281 гг. до н.э.), од-

ного из преемников Александра Македонского. Телесфор оскорбил царицу Ар-

синою, и разгневанный Лисимах, отрезав ему нос и уши, держал его в  яме,

покуда тот не потерял человеческий облик. Эту историю Сенека рассказыва-

ет в трактате "О гневе", III, 17.

   * Скрибония - вторая жена Августа, мать его дочери Юлии. Ее брат  Лу-

ций Скрибо-ний Либон усыновил Секста Помпея, сына Помпея Великого. Либон

Друз, Марк Скрибоний - сын Секста Помпея, претор 16  г. н. э., обвиненный

перед сенатом в заговоре против Тиберия. 4 Общее мнение академиков и пе-

рипатетиков.

   Письмо LXXI

   1 Некоторые старые издатели предлагают  читать  "говорю  я",  полагая

сказанное словами не Сократа, а Сенеки.

   2 В 54 г. до н. э. Катон провалился на преторских выборах,  благодаря

подкупу и поддержке Помпея ему был предпочтен  один  из  бессовестнейших

цезарианцев - Публий Ватиний, уже известный своими  злоупотреблениями  в

провинциях и в Риме.

   8 После битвы при Фарсале в Эпире (6 июня 48 г. до н. в.), где Цезарь

разгромил Помпея, тот бежал в Египет и погиб там. Его сторонники  сосре-

доточились в Северной Африке, где им помогал  людьми  и  продовольствием

нумидийский царь Юба, однако в апреле 46 г. они были разбиты Цезарем при

Тапсе. После этого Катон, Сципион и царь Юба покончили с собой. Еще  год

спустя Цезарь разгромил в Испании остатки помпеянцев, возглавляемых  сы-

новьями Помпея.

   4 Сенека использует формулу "крайнего постановления  сената",  прини-

мавшегося при Республике в экстренных случаях: "Пусть позаботятся консу-

лы, чтобы республика не понесла урона".

   6 Академики - последователи философии Платона, преподававшего в  роще

героя Ака-дема в Афинах. Древними называли учеников Платона и их ближай-

ших преемников. Оспаривая положение стоиков о  совершенной  бесчувствен-

ности мудреца, Цицерон в "Тускуланских беседах"  (V,  VI,  12)  приводит

слова философа-академика Крантора (III в. до н. э.): "Я нимало не согла-

сен с теми, кто восхваляет какую-то бесчувственность, которой  не  может

быть и не должно быть. Я не хотел бы заболеть; а если заболею, то не хо-

тел бы лишиться чувств, даже если бы у меня что-нибудь отсекали или  от-

рывали от тела. Ибо слишком дорогой ценой  покупается  эта  бесчувствен-

ность: душа грубеет, а тело цепенеет". 8 Место  это  в  разных  изданиях

исправляется по-разному.

   7 Плестись перед колесницей триумфатора обязаны были пленные  вражес-

кие вожди.

   8 Даги - племена на северо-востоке Персидской  державы.  В  некоторых

рукописях это слово читается "даки" - т. е. племена, жившие  по  Нижнему

Дунаю.

   Письмо LXXII

   ' Чтение других рукописей: "если даже у достигших середины есть  свои

прилив и отлив, есть опасность скатиться вниз".

   Письмо LXXIII

   ' Вергилий. Буколики, I, 6 - 7, 9 - 10. 2 Вергилий. Энеида, IX, 641.

   Письмо LXXV

   ' После этих слов в рукописях следуют  слова  "а  того,  что  лечит",

признаваемые позднейшей вставкой.

   2 См. письмо LXXI, 4.

   3 Слова "однажды овладев душой" в некоторых изданиях отсутствуют.

   Письмо LXXVI

   1 Метронакт, которого слушал Сенека, из других источников неизвестен.

   2 По нашему счету времени - примерно два часа пополудни. 8 Пифавлет -

флейтист, сопровождавший в театре сольные партии актеров и игравший

   в антрактах.

   4 Вергилий. Энеида, VI,  103  -  105.  6  Многие  издатели  принимают

конъектуру Муре и читают эту фразу так: "Я не знал,

   что меня ждет такое". Письмо LXXVII

   1 Флот этот вез из Египта хлеб для Рима в количестве 80  млн.  модиев

(без малого 7 млн. гектолитров). Такова была дань Египта.

   2 Мыс Минервы с ее храмом при входе в  Путеоланский  (Неаполитанский)

залив, Источник приводимой далее цитаты неизвестен.

   3 Швейгехойзер, предполагая, что это - учитель Сенеки Аттал, ввел его

имя в текст.

   4 Вергилий. Энеида, VI, 376.

   6 Улица в Риме, ответвлявшаяся от Аппиевой дороги.

   6 Гомеровский Нестор пережил  три  поколения  людей.  Плиний  Старший

("Естественная история", VII, 48) упоминает о некоей Статилии, умершей в

Риме при Клавдии в возрасте 99 лет. Имя Статилии вместо Сатин дает и од-

на из рукописей Сенеки.

   Письмо LXXVIII

   1 Возможно, намек Сенеки на факт его  собственной  жизни,  сообщаемый

Дионом Кас-сием (I, IX, 19): когда Калигула  решил  убить  Сенеку,  того

спасло замечание какой-то из наложниц принцепса, сказавшей, что он и так

скоро помрет от чахотки.

   2 Дух - "л-<г5{1д", материя, из которой состоит душа. 3  В  некоторых

изданиях: "на ту пищу., ."

   4 Вергилий. Энеида, I, 203.

   5 Испанский раб, который, мстя за своего  господина,  убил  на  охоте

(221 г. до н. э.)

   Гасдрубала, карфагенского полководца, укрепившего  мощь  Карфагена  в

Испании

   в период между первой и второй Пуническими войнами. в Устрицы из Лук-

ринского озера в Кампании считались лучшими.

   Письмо LXXIX

   ' Перевод сделан по конъектуре Гаазе.

   2 Овидий описывает Этну в "Метаморфозах", XV, 340 ел., Вергилий  -  в

"Энеиде", III, 571 ел. Кроме того, в так называемом "Вергилиевом  допол-

нении", содержащем ряд стихотворений и малых поэм, по большей части при-

писанных Вергилию ошибочно, сохранилась поэма "Этна". Корнелий Север жил

в эпоху Августа и написал несколько исторических поэм, в том числе  -  о

сицилийской войне (скорее всего, Августа с Секстом Помпеем).

   * По преданию, Демокрит прослыл безумным, так как отказался  от  нас-

ледственных

   богатств.

   4 Катон, кроме упомянутого провала на преторских выборах, не прошел и

на консульских выборах 51 г. до н. э.

   Письмо LXXX

   ' Игра в шары - недостаточно хорошо известный нам вид состязания  ку-

лачных бойцов. 2 Всех получивших свободу и  римское  гражданство  цензор

заносил в список граждан. 8 Цитата из трагедии Акция  "Атрей".  Источник

следующей стихотворной цитаты неизвестен.

   Письмо LXXXI

   ' Обманщик - чтение, предложенное Муре со ссылкой на одну из  рукопи-

сей. 2 Место это по-разному  исправляется  разными  издателями.  Перевод

сделан с учетом конъектуры Гаазе.

   Письмо LXXXII

   1 Крюком стаскивали в Тибр трупы казненных преступников.

   2 Вергилий, Энеида, VI, 261.

   8 Место, испорченное в рукописях и по-разному восстанавливаемое изда-

телями, переведено по смыслу.

   4 Брут - Децим Юний Брут (85 - 43 гг. до н. э.),  сподвижник  Цезаря,

потом участник заговора против него. Во время войны Октавиана с Антонием

в 43 г. защищал от последнего Мутину; после примирения противников, пор-

вав с Октавианом, направился в Македонию к Марку Бруту, но  был  покинут

своими легионами, предан и убит по приказу Антония. 6 Вергилий.  Энеида.

VIII, 297, и VI. 400 - 401.

   6 Вергилий. Энеида, VI, 95 - 96.

   7 Фабии - патрицианский род, могущественный в первые века Республики.

В 477 г. до н. э. Фабии независимо от государства начали воину с этрусс-

ким городом Веки, в которой погибло 306 представителей этого рода.

   8 Авл Геллий (III, 7), со ссылкой на "Происхождения" Катона Старшего,

называет

   имя вождя: Квинт Цедиций, военный трибун, командовавший отрядом  рим-

лян в Си-

   цилии во время первой Пунической войны. 6 Триста - число  спартанских

воинов при Фермопилах.

   10 Об этой змее, испугавшей действовавшее в Африке  во  время  первой

Пунической войны войско Регула, упоминают многие авторы.

   11 Большинство изданий сохраняют чтение рукописей: "и  пифием  нельзя

было ее ранить"; при этом предполагается, что  "пифий"  есть  некий  вид

осадной машины. В нашем переводе мы придерживались исправления,  предло-

женного Эразмом.

   Письмо LXXXIII

   1 Слова "да и то редко, а о сделанном и не думаем" в некоторых  руко-

писях отсутствуют.

   2 Прогимнаст - раб, проделывавший вместе  с  хозяином  гимнастические

упражнения, показывая ему темп и ритм.

   3 Имеется в виду римский обычай в январские календы (первый день  го-

да) делать понемногу все то, чем хотелось бы заниматься весь год.  Люби-

тель холодных купаний, Сенека нырял в Еврип - ров вокруг цирка,  назван-

ный в честь знаменитого пролива в Греции. Источник Девы -  водопровод  в

Риме с водою чрезвычайно холодной; начавши нырять в Тибр, Сенека предпо-

чел более теплое купанье.

   4 Тиллий Цимбр  -  сперва  сподвижник,  потом  враг  Цезаря.  В  день

убийства сорвал с плеча Цезаря тогу, чем подал знак остальным заговорщи-

кам. Погиб в битве при Филиппах, где были  разгромлены  войска  Брута  и

Кассия.

   6 Луций Кальпурний Писон Фруги (48 г. до н. э. - 32 г. н. э.) -  пра-

витель многих провинций, в том числе Македонии; в этой должности усмирил

фракийское племя бессов. Светоний ("Тиберий", 42, 1) рассказывает:  "Од-

нажды Тиберий два дня и ночь напролет объедался и пьянствовал с Помпони-

ем Флакком и Луцием Пи-соном; из них одного он тут же назначил префектом

Рима" ("Жизнь двенадцати Цезарей". М" 1964. Пер. М. Гаспарова).

   6 Арриан ("Поход Александра", IV, 8 - 9. М., 1962. Пер. М. Сергеенко)

подробно рассказывает об убийстве Клита, рассердившего  Александра  тем,

что он восхвалял Филиппа и умалял подвиги самого Александра, и заключает

рассказ: "Александр обнаружил, что находится  во  власти  двух  пороков,

гнева и пьянства, - разумному человеку не подобает быть во  власти  даже

одного из них".

   7 Огромные серебряные кубки, чеканившиеся в Беотии.

   8 Это происходило во время "убийств по спискам"  (проскрипций),  учи-

ненных Октави-аном и Антонием после примирения в 43 г. до  н.  э.  Среди

убитых, чьи головы были доставлены Антонию, был и Цицерон.

   9 Перевод сделан с учетом исправлений Мадвига и Гаупта.

   Письмо LXXXIV

   1 Вергилий. Энеида, I, 432 - 433.

   2 Место весьма испорченное, переведено по конъектуре Гроновия.

   Письмо LXXXV ' Вергилий. Энеида, VII. 808 - 811.

   2 Cneecunn - племянник Платона и его преемник в руководстве Академией

(347 - 339 гг. до н. э.); разрабатывал естественнонаучные  вопросы,  был

обвинен в безбожии. Ксенократ - его преемник, руководивший  Академией  в

339 - 314 гг. до н. в,

   3 Утверждение академиков.

   4 Подразумевается "не потопишь". Слова некоего  родосского  кормчего,

многократно приводимые древними авторами. Письмо LXXXV!

   ' Речь идет о Сципионе Африканском Старшем, о чьем удалении  из  Рима

см.   прим.

   5 к письму LI. Маны - духи умерших.

   2 Камбиз - персидский царь (530 - 522  гг.  до  н.  э.),  завоеватель

Египта.

   8 Перевод сделан по чтению одного из первоизданий. Есть и другое чте-

ние: "Должно было либо Сципиону быть в Риме, либо Риму - свободным".

   4 После поражения во второй Пунической войне Ганнибал  несколько  лет

управлял Карфагеном, но потом, когда туда прибыли римские  послы,  тайно

бежал из города. Некоторые издатели читают это место иначе: "изгнав  для

пользы государства себя, как прежде - Ганнибала".

   6 Галлами в 390 (или 387) г. до н. э. После битвы при  Каннах,  когда

Ганнибал грозил Риму, Сципион - в то время юный командир легиона - разу-

бедил римских вождей бежать из Италии, как они задумали.

   6 По одним толкованиям, имеются в виду круги, составленные из  набор-

ных плит разноцветного мрамора; такие украшения упоминает Плиний Старший

("Естественная история", XXXV, 1). По другим толкованиям,  речь  идет  о

круглых зеркалах.

   7 Фабий Максим, Квинт (ум. 203 г. до н. э.) -  полководец,  во  время

второй Пунической войны придерживавшийся тактики уклонения от боя с Ган-

нибалом и потому прозванный Кунктатором  (Медлителем).  Известный  своей

набожностью и приверженностью старинным нравам, Фабий Максим  был  одним

из любимых героев римских моралистов.

   8 "Сатиры", I, 2, 27. Строка звучит так (перевод М. Дмитриева):

   Пахнет духами Руфилл - и козлом воняет Горгоний.

   9 Место испорчено в рукописях, перевод - по чтению Гроновия и  Груте-

ра.

   10 Вергилий. Георгики, II, 58.

   11 Вергилий. Георгики, I, 215 - 216. Мидийка - люцерна.

   Письмо LXXXVII

   ' Максим, Цезенний (или Цезоний) - ближайший друг  Сенеки,  сопровож-

давший его в ссылку на Корсику. В связи с заговором Писона был изгнан  в

Сицилию.

   2 Сухие смоквы по обычаю посылали в подарок на Новый год, чтобы  весь

год был сладким.

   3 Вергилий. Энеида, VII, 277 - 279.

   4 Т. е. наняться ли гладиатором или сражаться на  арене  со  зверями.

Оба исхода были нередки для молодых людей, промотавшихся  и  залезших  в

долги.

   5 Ланиста - содержатель школы гладиаторов.

   6 Хелидон и Натал из других источников  неизвестны.  Всадник  Антоний

Натал участвовал в заговоре 65 г. и первым выдал Писона и  Сенеку.  Быть

может, речь идет

   06 его отце.

   7 Вергилий. Георгики, I, 53 - 58. Тмол - гора в Малой Азии, известная

винами и благовониями. Сабеи - аравийское племя, халибы -  причерноморс-

кое племя, прославленное коваными изделиями.

   8 Антипатр из Тарса (II в. до н. э.) - философ-стоик,  учитель  Панэ-

тия. Цицерон называет его "одним из первых диалектиков"  ("Академические

рассуждения", [I, 143). Известен своей полемикой с академиком Карнеадом.

   ве Академией (347 - , был обвинен в без-339 - 314 гг. до н. э.

   кормчего, многократно

   Письмо LXXXVIH

   ' Три рода благ - для души, для тела и внешние  блага.  Академики  со

времен Арке-силая (III в. до н. э.) все  больше  переходили  на  позиции

скептицизма.

   2 Над такими хронологическими изысканиями древних грамматиков смеется

Лукиан в диалоге "Сновидение, или Петух" (17):  "Елена  выглядела  очень

немолодой, почти ровесницей Гекубе: ведь первым обладал ею в Афинах  по-

хитивший ее Тесей, который жил во времена Геракла.  Геракл  же  захватил

Трою еще задолго до нас" ("Избранное". М., 1962. Пер. Н. Баранова).

   24 Сенска 3 По одной из версии мифа, Пенелопа родила Пана  от  Мерку-

рия.

   4 Вергилий. Георгики, I, 336 - 337. Килленец - Меркурии.

   6 Вергилий. Георгики, I, 424 - 426.

   6 Имеются в виду театральные машины.

   1 Кузнецы изготовляли для геометров остроконечные  палочки,  которыми

те    чертили на песке свои фигуры.

   6 По римским законам, все находящееся на поверхности земли  считалось

принадлежащим ее владельцу.

   8 Слова в квадратных скобках в лучших рукописях отсутствуют.

   10 Дидим - александрийский грамматик времен  Августа,  прозванный  за

свою неутомимость "медноутробным".

   " Аристарх (217/215 - 145/143 гг. до н. э.)  -  выдающийся  александ-

рийский филолог, создатель критического текста Гомеровых поэм, коммента-

тор многих древних поэтов.

   12 An ион - позднеалександрийский  грамматик,  ученик  Дидима,  автор

комментария к Гомеру,  старший  современник  Сенеки.  Отличался  крайним

тщеславием и самодовольством. При Калигуле  был  в  Риме  во  главе  по-

сольства александрийцев, хлопотавших об антисемитских мерах в городе.

   13 Первое слово "Илиады" MTJVI-" ("гнев") начинается с букв МН, кото-

рые у греков, обозначавших цифры буквами, значат 48 - число книг в обеих

поэмах.

   14 Навсифан (конец IV в. до н. э.) - ученик Пиррона (см. прим. 16)  и

учитель Эпикура, автор сочинения по теории познания "Треножник".

   15 Парменид (конец VI в. до н. э.) и Зенон Элейский (V в. до н. в.) -

виднейшие представители элейской школы.  Парменид  постулировал  единое,

неделимое, не знающее ни становления, ни гибели бытие. Зенон  утверждал,

что это бытие исключает возможность существования множественных вещей.

   16 Пиррон (ум. 275/270 г. до н.) - основоположник  скептицизма,  счи-

тавший, что мы не можем знать сущности вещей и потому  должны  воздержи-

ваться от суждений, чем и достигнем бесстрастия. Мегарцы - представители

школы, созданной учеником Сократа Евклидом из Мегары; отрицали достовер-

ность наших чувственных восприятии. Эритрейцы  -  последователи  ученика

Сократа Федона, близкие к ме-гарцам; крупнейший представитель  вритрейс-

кой школы Менедем отвергал всякое  предположительное  или  отрицательное

суждение.

   Письмо LXXXIX

   ' Трибы - подразделения римской гражданской общины; во времена Сенеки

их было 35.

   2 Цицерон пишет ("О законах", I, 22): "Мудрость -  мать  всех  благих

искусств, и от любви к ней получила  по-гречески  свое  имя  философия".

Действительно, слово "философия", по  преданию,  придуманное  Пифагором,

происходит от греч. уЛем "люблю" и eoyla - "мудрость".

   3 Стоики.

   4 Доссен - маска злодея в ателлане. Однако некоего Фабия Доссена  на-

зывает в числе использованных авторов Плиний Старший.

   5 Имеются в виду втика, физика и логика (диалектика). Такое  разделе-

ние философии приписывается академику Ксенократу (см. прим. 2  к  письму

LXXXV).

   6 Эпикур отрицал диалектику стоиков и мегарцев, как чересчур сложную,

однако сам написал краткий свод положений об истине и лжи под  названием

"Канон".

   7 В некоторых рукописях читается: "доказательства - к  нравственной".

Это дало основания некоторым издателям внести исправление,  добавив:  "а

поступки - к нравственной".

   8 Вергилий. Энеида, I, 342.

   Письмо ХС

   ' Перевод сделан по конъектуре Гроновия.  Рукописное  чтение  гласит:

"был приказ

   покинуть царство". 2 Семь мудрецвв (VI в. до н. а.) - государственные

мужи семи греческих городов;  в  их  число,  согласно  Платону,  входили

афинский законодатель Солон, Фалес, Пит-так, Биант, Клеобул, Мисон и Хи-

лон.

   8 Ликург - мифический царь Спарты, якобы создавший ее государственное

устройство. 4 Залевк - законодатель  города  Локры;  греческие  историки

считали его законы древнейшими писаными законами и относили их к середи-

не VII в. до н. а. Харонд из Катаны в Сицилии считался вторым древвейшим

законодателем. 6 Вергилий. Георгики, I, 144.

   6 Вергилий. Георгики, I, 139 - 140.

   7 Фонтан, окроплявший шафранной водой сцену в римском театре,  упоми-

нается уже Овидием ("Наука любви", I, 103) и Проперцием  (IV,  I,  15  -

16).

   8 Серийцы - китайцы, от которых в Рим доставлялись шелка.

   9 Овидий. "Метаморфозы", VI, 54 - 57 (М., 1937 Пер. С. Шервинского).

   10 Изобретателем стенографии считают Марка Туллия Тирона, вольноотпу-

щенника Цицерона и издателя его сочинений. Сенека сам записал  в  особом

сочинении "Тнро-новы знаки", числом 5800.

   11 Анахарсис - мудрый скифский царь, якобы посетивший Грецию при семи

мудрецах.

   12 Имеются в виду эпикурейцы.

   13 Перевод по конъектуре Швейгехойэера.

   14 Вергилий. Георгики, I, 125 - 128.

   15 Обвал домов был в Риме обычным явлением.

   Письмо ХС1

   1 Либералису Сенека посвятил свой трактат "О благодеяниях"; из других

источников он неизвестен.

   2 Лугдунская колония - столица римской Галлии,  нынешний  Лион.  Была

основана в 44 г. до н. э. Луцием Мунацием Планком, которого Цезарь оста-

вил наместником в Галлии. Вопрос о дате пожара считается спорным: или 56

г. (за это говорит тог факт, что, по подсчету Сенеки, городу сотый год),

или 65 г. (судя по тому, что Сенека говорит о пожаре как о  событии  не-

давнем).

   8 Пафос - приморский город на Кипре, центр культа Афродиты.

   4 Перевод сделан по чтению Швейгехойэера.

   s Тимаген - александрийский ритор, был привезен как  военнопленный  в

Рим Юлием Цезарем. Сенека Старший ("Контроверсии", V, 34) пишет  о  нем:

"Человек злой на язык и чересчур свободный, - потому, я думаю, что долго

был несвободным. Став из пленного поваром, из повара носильщиком, из но-

сильщиков он поднялся, по счастью, до дружбы с Цезарем, но так  презирал

свою участь, и прежнюю, и нынешнюю. что Цезарь п0 многим причинам на не-

го рассердился и отказал ему от дома: тогда Тимаген сжег историю его де-

яний, тем как бы отказав Цезарю в своем даровании. Человек он был остро-

умный и речистый, и многое сказано им зло, но с изяществом".

   в Ардея - маленький городок в Лации.

   7 Перевод сделан по исправлению Гроновия.

   Письмо XCI1

   ' Вергилий. Энеида, III, 426 - 428. 2 Излагаются возражения  академи-

ков и перипатетиков. 8 См. прим. 3 к письму XVI.

   4 Гак неужели... - от блага. - Место сильно испорчено, переведено  по

исправлениям Рукопфа и Швейгехойзера.

   6 Вергилий. Энеида, V, 363. У Вергилия: "Тот, в чьем сердце. .  ."  6

Вергилий. Энеида, IX, 483. У Вергилия - "собакам латинян". ?  Место,  не

вполне сохранное в рукописях, переведено по чтению одной из них.

   Остроумное исправление предложил Юст Липсий: "распустил его вместе  с

собою" -

   т. е. вместе с одеждой, которую, как пишет Сенека в письме  CXIV,  4,

6. Меценат

   никогда не подпоясывал.

   24* Письмо XCin

   ' Место испорчено в рукописях, переведено по конъектуре  Бюхелера.  2

Танузий Гемин - историк времен Цезаря. К его "Летописи" принято относить

строку

   из стихотворения XXXVI Катулла: "Летописи Волюзия,  загаженная  бума-

га". Ее-то,

   вероятно, имеет в виду Сенека.

   Письмо XCIV

   ' Место, испорченное в рукописях, переведено по конъектуре Швейгехой-

зера.

   2 В некоторых рукописях это место читается так: "блаженна жизнь, про-

водимая не по нашей воле, а в согласии с природой".

   3 Кальв, Лициний (I в. до н. э.) - знаменитый оратор и поэт. В 56  г.

до н. э. выступил обвинителем одного из клевретов Цезаря Публия Ватиния,

виновного во множестве злоупотреблений. По просьбе Помпея и Цезаря защи-

щал Ватиния Цицерон.

   4 Катон Старший был автором многих изречений.

   6 Первое изречение - Публилия Сира, второе - полустишие из  "Энеиды",

X, 284. Источник третьего изречения неизвестен, некоторые новые издатели

считают его позднейшей вставкой.

   6 Федон - ученик Сократа, именем которого  назван  знаменитый  диалог

Платона. Сам писал диалоги (см. также прим. 16 к письму LXXXVIII).

   7 Первое изречение приписывается одному из семи  мудрецов  -  Хилону.

Два Других принадлежат Публию Сиру.

   8 См. прим. 3 к письму XXI.

   9 Саллюстий. Война с Югуртой, 10 (Сб. "Историки Рима". М" 1970).

   10 Филипп II - царь македонский (359 - 336 гг. до н. в.), отец  Алек-

сандра. Поддерживал во многих городах Греции промакедонскую партию,  по-

ка, наконец, Беотия не признала добровольно его гегемонии. Позже разгро-

мил возглавляемый Афинами антимакедонский союз греческих государств.

   " Геркулес дошел до крайних границ мира на западе, Либер (Вакх) -  на

востоке.

   12 Перечисляются походы Помпея Великого: в Африку против бывших  сто-

ронников Гая Мария с их союзником, нумидийским царем Ярбой (81 г. до  н.

э.), в Испанию против отложившегося от Рима полководца Сертория (76 - 72

гг.), против средиземноморских пиратов (67 г.), в Азию, где он воевал  в

Армении, в Понтийском царстве против Митридата,  в  Палестине,  Сирии  и

других странах (65 - 62 гг.).

   13 Гай Марий, вождь народной партии, был консулом восемь раз,  однако

все консульства, кроме первого, доставались ему в  результате  борьбы  с

оружием в руках.

   Письмо XCV

   ' Наряду с Гиппократом (ок. 460 - 370 гг. до н. э.)  Сенека  называет

Асклепиада (ум. ок. 40 г. до н. э.), крупнейшего греческого врача,  жив-

шего в Риме, эпикурейца-атомиста, которому принадлежит  девиз  лечащего:

"Быстро, надежно, приятно", и его ученика Темисона (конец I в. до н.  э.

- начало I в. н. э.), создателя методической школы в античной медицине.

   2 "О природе вещей", I, 53 - 56 (М., 1946. Пер. Ф. А. Петровского).

   3 Перевод сделан по конъектуре Булье (в примечаниях) и Гаупта.

   4 Гиппократ; однако в сохранившихся его сочинениях этой цитаты нет.

   5 В некоторых рукописях - другое чтение: "природа женщины не  измене-

на, а побеждена".

   6 Намек на увлечение некоторых женщин борьбой.

   7 Упоминаемый многими авторами дорогой соус из  крови  морской  рыбы;

лучший его сорт доставлялся из Нового Карфагена в Испании.

   8 Вергилий. Энеида, VIII, 442 (у Сенеки цитата неточная).

   9 Перевод по конъектуре Гаазе.

   10 Имеется в виду всаднический ценз - имущество, дававшее право войти

в сословие всадников.

   " Большинство издателей  придерживается  исправленного  чтения  более

старых рукописей: "вдесятеро дороже обходятся. . ."  Вступительные  пиры

задавались при вступлении в общественную должность. 12 Апииий - знамени-

тейший чревоугодник времен Августа и Тиберия, покончил  с  собой,  проев

два с половиной миллиона сестерциев. Его имя стало нарицательным;

   ему же приписывается написанная позже поваренная книга. Публий  Окта-

вий отождествляется некоторыми комментаторами с  известным  из  надписей

наместником Египта при Августе.

   18 Марк Юний Брут (85 - 42 гг. до н. э.) был  философом-стоиком,  его

трактат "О подобающем", как и другие сочинения (написанные по-гречески),

до нас не дошел.

   14 Об этих же суеверных обычаях Сенека писал в не дошедшем до нас со-

чинении (его цитирует Августин: "О граде божием", VI, 10). "Пришел я  на

Капитолий, - говорит Сенека, - и стало мне стыдно за  всеобщее  безумие:

чего только не вменило себе  в  обязанность  пустопорожнее  неистовство!

Один подсказывает богу имена, другой сообщает Юпитеру, который час;  тот

- ликтор, этот - умаститель, двигает руками в пустоте, подражая  втираю-

щему мазь. Есть и такие, что укладывают волосы Юноне и Минерве, стоя по-

одаль не то что от кумира, а даже от храма: одни шевелят пальцами на ма-

нер убирающих волосы, другие держат зеркало".

   15 Теренций. Самоистязатель, I, I, 54.

   16 Перевод испорченного в рукописях места - по восстановлению Гаупта.

   *7 Вергилий. Георгики, III, 75 - 84.

   18 Квинт Элий Туберон (II в. до н. э.) - политический деятель и фило-

соф-стоик, ученик Панэтия. О пире, устроенном им для римского народа  по

случаю смерти его дяди, Сципиона Младшего, рассказывает Цицерон ("Речь в

защиту Лициния Мурены", XXXVI, 75): "Этот образованнейший  стоик  устлал

козьими шкурками жалкие ложа на пунийский лад, выставил самосскую  посу-

ду, как будто умер киник Диоген, а не поминали божественного мужа Сципи-

она! .. Римский народ был тяжко  оскорблен  этой  Тубероновой  мудростью

невпопад".

   Письмо XCVII

   * В декабре 62 г. до н. э. Публий Клодий Пульхр (ум. 52 г. до н. э.),

демагог и смутьян, клеврет Цезаря и враг Цицерона, проник,  переодевшись

женщиной, в дом верховного понтифика Цезаря на празднество Доброй  Боги-

ни, куда допускались только женщины. По слухам, его целью было  свидание

с Помпеей, женою Цезаря. Цезарь дал жене развод, Клодий был привлечен  к

суду за святотатство, но оправдан подкупленными судьями.

   '2 В некоторых рукописях перед цитатой стоит: "Цицерон  в  письмах  к

Аттику, книга первая" (по традиционному счету - I, 16,  5).  Это  письмо

служило Сенеке основным источником сведений: из  него  взята  и  острота

видного деятеля сенатской партии, консула 78 г.  Квинта  Лутация  Катула

Капитолина. Пригласил судей к себе в дом, по-видимому, Марк Красе.

   8 На празднике в честь богини Флоры, праздновавшемся 28  апреля  -  1

мая и отличавшемся многими вольностями, проститутки должны  были  высту-

пать в театре с танцами и по требованию народа сбрасывать одежду.

   изменена, а побеж-

   S рыбы; лучший его

   во войти в сословие

   юлее старых рукопи-1вались при вступле-

   Письмо XCVlll

   \ Вергилий. Энеида, II, 428.

   2 Место, испорченное в рукописях, переведено по чтению Бюхелера.

   8 Фабриций, Гай Лусцин - консул 282 и 278 гг. до н. э.  По  преданию,

отверг большой подкуп, предложенный ему царем Пирром, к которому он  был

отправлен послом для переговоров об обмене пленными, а в 275 г.,  будучи

цензором, изгнал одного из сенаторов за то, что у того  была  серебряная

ваза весом в десять фунтов.

   4 По мнению большинства издателей, здесь  кончается  письмо  и  далее

следует фрагмент другого письма, начало которого потеряно.

   Письмо ХС1Х 1 Далее Сенека цитирует те же слова Метродора  по-гречес-

ки. Письмо С

   ' Красноречие Фабиана характеризует и Сенека Старший ("Контроверсии",

II, пре-дисл. 1): "Ему не хватало ораторской силы и боевого  задора,  но

был... блеск как бы необработанной речи. .. Слова у него  текли  как  бы

сами собой".

   2 Азиний Поллион (76 г. до н. э. - 4 г. н. э.) -  выдающийся  полити-

ческий      деятель" оратор и трагический поэт.

   Письмо С1

   ' Вергилий. Буколики. 1, 73.

   2 Переведено по исправлению Бюхелера.

   3 Кол - брусок, торчавший вперед из древка креста;  распятый  как  бы

садился на него"

   верхом. "Энеида", XII. 646.

   Письмо CII ' Гней Невий (ум. ок. 201 г. до н.  э.),  один  из  первых

римских поэтов, - в трагедии.

   "Гектор". Цитату 'эту часто приводил Цицерон ("Тускуланские  беседы",

IV, XXXI,

   67; "Письма к близким", V, 12, 7 и т. д.). 2 Автор этих слов, которые

Цицерон приводит в "Тускуланских беседах" (1, II, 4)'

   не как цитату, неизвестен.

   8 Место, сильно испорченное в рукописях, переведено по восстановлению

Гроновия. 4 Слова, введенные в издании Булье. 6 Вергилий. Энеида, IV,  3

- 4.

   Письмо CIV

   1 Пацлина, Помпея - вторая жена Сенеки; когда пришел от Нерона приказ

Сенеке умереть, Паулина также вскрыла себе вены, однако по приказу импе-

ратора ей не позволили умереть; от потери крови она долго болела и умер-

ла несколько лет спустя.

   2 Галлион, Луций Юний Анней - брат Сенеки, в 51/52 г. проконсул  про-

винции" Ахайя, упоминаемый в "Деяниях апостолов" (18, 2). Покончил с со-

бою одновременно с Сенекой.

   3 Имеются в виду списки магистратов на каждый год.

   4 Вергилий. Энеида, III, 282.

   5 Испорченное в рукописях место переведено по исправлению  Швейгехой-

зера.

   6 О самоубийстве Зенона см. в статье, стр. 346.

   7 Вергилий. Энеида, VI. 277.

   8 Речь идет о Пелопоннесской войне.

   6 Место испорченное, переведено по смыслу. 10  Вергилий.  Энеида,  1,

458. " Ср. Лукан, Фарсалия, IX, 591 (М., 1951, пер. Л. Остроумова):

   Самый последний в питье: когда, отыскавши источник, Войско к желанной

воде теснится, томимое жаждой, - Пьет, соблюдая черед.

   Письмо CV

   ' Ардеатинское поле - местность в 12 км. от  Рима,  нездоровая  из-за

своей заболоченности. 2 Место испорченное, перевод сделан по  конъектуре

Мадвига.

   Письмо CVI ' "О природе вещей", I, 304. 2 Игра наподобие шашек.

   Письмо CVII

   ' По учению стоиков, друзьями могут быть только  мудрецы,  по  учению

Эпикура, друзей приобретают для  определенной  надобности.  2  Вергилий.

Энеида, VI, 274 - 275. 3 Цицерон писал в "Тускуланских беседах"  (II, II,

26): "Я потом стал пользоваться

   примерами из наших поэтов, а когда их не находилось, многое переводил

с греческого сам".

   4 Эти же ямбы Клеанфа в оригинале (кроме последней  строки)  цитирует

Эпиктет ("Руководство", 52).

   Письмо СУШ

   \ Оскопленные жрецы Великой Матери богов, которые по знаку верховного

жреца и по сигналу флейты начинали неистовствовать.

   2 Оба эти изречения, как и два следующих,  большинство  комментаторов

приписывает Публилию Сиру.

   8 Ср. Плавт. Привидение, 273: "Хорошо пахнет там, где ничем  не  пах-

нет".

   4 В 19 г. началось преследование иудейского культа  и  четыре  тысячи

иудеев-вольноотпущенников были сосланы в Сардинию.  5  "Георгики",  III,

284.

   6 "Георгики", III, 66 - 68.

   7 "Энеида", VI, 275.

   8 Пятый римский царь Сервий Туллий считался сыном рабыни; третий царь

Анк Марций и у Тита Ливия, и у Дионисия  Галикарнасского  назван  внуком

Нумы Пом-пилия, второго царя, без упоминания имени отца.

   8 Право воззвания к народу, т. е. апелляции к народному собранию  как

высшей инстанции, давалось осужденным к самым  тяжким  мерам  наказания.

Фенестелла (начало I в. н. э.) - римский историк, сочинения которого  не

сохранились. Понтифи-кальные книги - записи, которые велись жрецами-пон-

тификами начиная со времен Анка Марция. л10 В переводе принято исправле-

ние Швейгехойзера.

   п Финиш во время конных ристаний отмечался меловой чертой; в перенос-

ном значении это слово стало означать просто конечную цель.

   12 "Георгики", III. 260 - 261.

   Письмо CIX

   1 Перевод сделан по исправлению Эразма и чтению старых изданий.

   Письмо СХ

   ' "Метаморфозы", I, 595.

   2 Стоики (в частности Посидоний) развили заимствованное у  платоников

учение о демонах - духах-покровителях каждого человека, посредниках меж-

ду ним и богами. Сенека иронически отождествляет их с  духами-покровите-

лями староримских верований: гениями для мужчин, Юнонами для женщин.

   8 Учению стоиков противопоставляется учение  эпикурейцев  о  невмеша-

тельстве богов в земные дела.

   4 "О природе вещей", II, 55 - 56.

   5 Слова "а природа говорит всем" в более ранних рукописях  отсутству-

ют.

   Письмо CX.I 1 В одном из не дошедших до нас сочинений.

   Письмо CXIII

   1 Греческим странствующим философам.

   2 Перевод сделан по конъектуре Эразма. Более обычное чтение: "не сов-

падает по величине". 8 Стоики, отождествлявшие мир с богом, мыслили  его

круглым.

   4 Руководящее начало - по учению стоиков, разумное  и  потому  высшее

начало, представляющее собой одну из составных частей человеческой души.

   5 Битвы и мужа пою - начало "Энеиды". О шести  стопах  -  игра  слов:

имеются в виду шесть стоп гексаметра. ' Цецилий Стаций (ум. 168 г. до н.

э.) - римский комедиограф, сочинения     которого не сохранились.

   * Гиркане - племена, жившие на южном берегу Каспийского моря.

   8 Потеряв Гефестиона, начальника  своей  конницы  и  близкого  друга,

умершего    от лихорадки в Мидии, и  убив  Клита  (см.  прим.  6  к  письму

LXXXIII).

   Письмо CXIV

   ' День рождения человека римляне считали праздником его гения.

   8 Август дважды оставлял Мецената своим наместником в Риме и в Италии

- в 36 в в 31 гг. до н. э. Полководец ежевечерне перед  разводом  ночных

караулов давал пароль. состоявший из одного слова.

   8 Это место, весьма невразумительное и  по-разному,  но  недостаточно

убедительно объясняемое и исправляемое издателями, переведено по рукопи-

сям.

   * Также и в трактате "О  провидении"  (III,  9)  Сенека  упоминает  о

"ежедневных разводах" Мецената с его "своенравной женой" Теренцией.

   6 Двенадцать таблиц - первый писаный свод римских законов (451 -  450

гг. до н. э.). Гракх, Тиберий Семпроний (168 - 133 гг. до н. в.),  стар-

ший из знаменитых братьев-трибунов, был  одним  из  выдающихся  ораторов

своего времени. Красе, Луций Лици-ний (140 - 91 гг. до н. э.) - величай-

ший римский оратор предшествовавшего Цицерону поколения, герой его  диа-

лога "Об ораторе". Курион, Гай Скрибоний - очевидно, Курион-дед,  претор

122 г. до н. в., первый в семье соименных ему  знаменитых  ораторов.  Об

Аппии Клавдии Слепце (консуле 307 и 296 гг. до н. э.) н Тиберий Корунка-

нии (консуле 280 г. до н. в.) Цицерон ("Брут",  55)  говорит,  что,  как

"можно догадываться, они тоже были речисты"; образцы же  их  красноречия

были не известны и ему.

   6 Аррунтий, Луций - скорее всего, консул 22 г. до н. э., сперва  про-

тивник, потом сподвижник Августа.

   7 Приводимые Сенекой фрагменты Саллюстия - из не дошедшей до нас час-

ти его "Истории".

   8 Вергилий. Георгики, IV, 212 - 213.

   Письмо CXV

   ' В некоторых рукописях здесь читается: "некий надлом". 8 Эти  четыре

добродетели платоники считали главными. 8 "Энеида". I, 327 - 328, 330.

   4 Стоик Аристон Хиосский (см. прим. 1 к письму XXXVI). 6 Овидий.  Ме-

таморфозы, II, 1 - 2, 107 - 108.

   6 Источники отдельных строк неизвестны. Монолог - из  несохранившейся

трагедии Еврипида "Даная".

   7 Перевод сделан по исправлению Эразма.

   Письмо CXVII

   1 Побежденные гладиаторы (см. прим. 2 к письму XXXVII).

   * Это чтение дает Швейгехойзер со ссылкой на рукописи. Другое чтение:

"чем питаются светила".

   * Речь идет об игре в разбойники, где камушки-пешки брались  в  плен,

как в нынешних шашках.

   Письмо CXVIII

   1 Письма к Аттику, I, 12, 4. В том же письме ( 1)  упоминается  и  о

прижимистости

   в ссудах Цецилия, дяди Аттика. ' По чтению других рукописей: "на свою

мошну". ' Глашатай объявлял результаты выборов.

   * См. прим. 2 к письму LXXI. Письмо CXIX

   ' Мурра - неизвестный нам драгоценный материал, то      ли минерал, ю  ли

фарфор. Ти-

   буритинская чашка - глиняная.

   s При своем воцарении Александр должен был  преодолеть  сопротивление

родственников своей мачехи.

   3 Красе, сотоварищ Помпея и Цезаря по триумвирату 60 г. до  н.  э.  и

неудачливый полководец в походе на  парфян,  нажил  несметное  состояние

скупкой имущества убитых во время проведенных Суллой "убийств  по  спис-

кам". Лициний - богатый вольноотпущенник Августа; по  другому  чтению  -

Лицин, богач, упоминаемый наряду с Крассом также у Персия (II, 36).

   4 Гораций. Сатиры, I, 2, 114 - 116 (пер. М. Дмитриева); ромб - камба-

ла.

   Письмо СХХ

   1 Описанный Сенекой подвиг Горация Коклита был совершен в той же вой-

не с этрусками, что и подвиг Муция Сцеволы. Уже Тит Ливии,  излагая  это

предание, сомневается в его достоверности.

   s Маний Курий Дентат (ум. 272 г. до н. а., будучи цензором) - многок-

ратный консул и победитель во многих битвах, образец  староримской  доб-

лести.

   8 Гораций. Сатиры, I, 3, 11 - 16 (пер. М. Дмитриева).

   Письмо СХХ/

   ' Архидем из Тарса в Сицилии (II в. до н. э.) - философ-стоик.

   v Воск употреблялся в  энкаустической  живописи  древних  в  качестве

краски. Варроа ("О сельском хозяйстве". III, 17, 4) пишет: "У живописцев

есть большие, разделенные на гнезда ящики, и в них лежат  куски  разноц-

ветного воска".

   3 Имеются в виду пантомимы, жестами изображавшие то, что в данную ми-

нуту пе* певец.

   Письмо СХХ//

   ' "Георгики", I, 250 - 251.

   v Катон Цензор, которому принадлежало  множество  изречений.  Эти  же

слова как поговорку приводит Цицерон ("О пределах добра и зла". II,  8).

8 Монтан Юлий (начало I в. н. э.) - поэт, автор элегий и эпических  про-

изведений:

   Сенека Старший ("Контроверсии", 1, 7) называет его  "выдающимся  поэ-

том".

   4 Натта Пинарий - клиент Сеяна, один из обвинителей  историка-респуб-

ликанца Кре-муция Корда, осужденного Тиберием в 25 г.

   5 Марк Виниций - сын Публия Виниция (см. прим. 3 к письму X),  был  в

33 г. избран Тиберием в мужья для своей внучатой племянницы Юлии, дочери

Германика.

   fl Педон Альбинован (начало I в. н. э.) - поэт, автор мифологического

эпоса о Тесее и поэмы о подвигах Германика, отрывок из которой сохранил-

ся в книге Сенеки Старшего ("Свазории", 1, 15). ,

   Письмо СХХ///

   ' Перевод испорченного места сделан по восстановлению Рукопфа. 2 Мес-

то, испорченное в рукописи, переведено по конъектуре Эразма.

   * Имеются в виду Сирены (см. "Одиссея", XII, 178 слл.). 4  Место  ис-

порчено, перевод сделан по смыслу.

   Письмо CXXIV

   ' Вергилий. Георгики, I, 176 - 177.

   * Перевод испорченного места сделан по конъектуре Пинциана.

   1 Создание философской биографии Сенеки затрудняется также отсутстви-

ем точной датировки его книг. Мы придерживаемся общепринятых гипотез.

   2 Тацит. Анналы, XII, 8; Светоний. Калигула, 53, 2,

   3 Иногда эта связанность с жизненными ситуациями дает  исследователям

повод считать книги Сенеки чуть ли не элементом его политической  такти-

ки. Так, Итало Лана (/. Lana. Lucio Anneo Seneca. Torino, 1955)  полага-

ет, будто трактат "О краткости жизни" с его  проповедью  невмешательства

философа в дела государства призван был убедить Агриппину и Клавдия, что

ссыльный Сенека намерен впредь держаться дальше от политики, а рассужде-

ния о благодарности в трактате "О благодеяниях" имеют целью защитить ав-

тора от обвинений в неблагодарности перед Нероном,  облагодетельствовав-

шим его богатствами.

   4 Разумеется, речь идет о философской прозе Сенеки, а не о его траге-

диях. Вопрос о соотношении художнического и моралистического элементов в

них не может войти в эту статью.

   5 Ни у греков, ни у римлян не было даже понятия для  государства  как

отчужденной от человека абстрактной силы; оба римских  термина  означают

нечто другое: civi-tas - община граждан, res publica -  общее  достоянье

(или дело).

   6 Цицерон. О государстве, I, 7, 12. Здесь и далее, кроме особо огово-

ренных случаев, перевод цитат выполнен автором статьи.

   7 Овидий. Скорбные элегии, IV, 10, 35 - 36.

   8 Лукан. Фарсалия, I. 157 - 182.

   9 Там же. V, 26-30.

   10 Кремуций Корд прославлял Брута; в кругу современника Сенеки, стои-

ка-республи-канца Тразеи Пета, день рождения Брута чтили как праздник.

   11 Здесь и далее ссылки на сочинения Сенеки даются в тексте в  сокра-

щенном виде:

   Пров. - "О провидении", Полиб. - "Утешение к Полибию", Гельв. - "Уте-

шение к Гельвии", Бл. ж. - "О блаженной жизни", Дос. - "О  досуге",  Сп.

д. - "О спокойствии души", Кр. ж. - "О краткости жизни". Мил. - "О мило-

сердии", Благ. - "О благодеяниях", Изыск. - "Изыскания о природе". Римс-

кая цифра указывает книгу, первая арабская - главу, вторая  -  параграф.

Ссылки на "Письма к Луцилию" даются следующим  образом:  п.  VIII,  3  -

письмо восьмое, параграф третий.

   12 Цицерону для создания прочного базиса его этико-философской систе-

мы, явившейся итогом развития республиканской римской идеологии, необхо-

димо было постулировать идею  вечности  государства  (Цицерон.  О  госу-

дарстве, III, 23, 34).

   13 Создатель стой Зенон был учеником киника Кратета.

   14 В определении стоиков "только добродетель -  благо"  "добродетель"

названа словом "т0 г-аЛоу" - "прекрасное". Старый полисный идеал челове-

ка - "хаХоха-уд8й<" - "прекрасный и добрый" - включал и момент  физичес-

кой красоты. Стоики отсекли его, оставив за т° ч-Лоч только нравственный

смысл; римские стоики, нечувствительные к эстетической стороне греческой

этики, перевели это то хдХбм как honestum - честное, честность.

   15 Это учение принял даже много полемизировавший со стоиками Цицерон,

от которое" но и известно нам ("О законах", I, 29 - 32; "О пределах доб-

ра и зла", III, 62 - 63).

   16 Arnim. Stoicorom veterum fragmenta, II, 258. Leipzig, 1922.

   17 Здесь уместно вспомнить слова, вложенные Цицероном в уста Гая  Ле-

лия, друга Сципиона и слушателя Панэтия: "Государство  сошло  с  прямого

пути и, раз двинувшись под уклон, приходит во все большее  расстройство"

("О дружбе", 41. Пер. Г. Кнабс).

   18 Цицерон. Тускуланские беседы, I, 1. Пер. М. Гаспарова. Тема "Цице-

рон в полемике и согласии со стоиками" слишком обширна, чтобы трактовать

ее в этой статье.

   19 По его собственным словам, он мог повторить с одного прослушивания

две тысячи имен в том же порядке или двести стихов  в  обратном  порядке

(Сенека Старший. Контроверсии, I, предисловие, 2).

   20 Лактанций. Божественные установления, 7, 15, 14 - 16.

   21 Сенека Старший. Контроверсии, II, предисловие, 4.

   22 Это он, согласно "Деяниям апостолов" (18, 12 - 15), будучи прокон-

сулом провинции Ахайи, отказался судить апостола Павла. Всего одно звено

поставила традиция между Сенекой и Павлом - современниками, столь  близ-

кими по мысли, что поздняя античность даже создала апокрифическую  пере-

писку между ними!

   23 Известно, что Секстий написал книгу о правилах питания.

   24 Светоний. Калигула, 53, 2.

   25 Дион Кассии, 59, 19, 7.

   26 Тацит. Анналы, XII, 8.

   27 Знаменателен рассказ Светония ("Нерон", 7, 1) о  том,  что  Сенека

после того, как был приставлен воспитателем к  Нерону,  увидел  во  сне,

будто должен воспитывать Гая Цезаря (т. е. Калигулу).

   28 По-русски - в сб. "Римская сатира". М., 1957,

   29 Тацит. Анналы. XIII. 2.

   30 По единодушному мнению исследователей, Калигула был  образцом  для

портрета тирана (см. A. Kopp. Staatsdenken und politisches  Handein  bei

Seneca und Lucan. Heidelberg. 1969, S. 32 - 35).

   31 Тацит. Анналы, XIII, 42.

   32 В латинском con-scientia (со-знание)  связь  с  понятием  "знание"

чувствуется сильнее, чем ощущаем ее мы в славянской кальке  этого  слова

"со-весть" (от "ведать").

   33 Тацит. Анналы. XIV, 11.

   34 Там же, XIV. 56.

   35 Позже, в письме XLII, Сенека посетует, что некоторые люди не  под-

даются воспитанию, и когда кажется, что держишь их, у тебя в руках оста-

ется только пушинка с крыла.

   36 Эти слова прямо перекликаются с одним рассуждением из диалога  Ци-

церона <Ю "а-конах" (II, 2, 5). Цицерон тоже признает, что у человека  -

особенно если он рожден в одном из маленьких италийских городков - могут

быть две родины: ведь и сам автор родился в Арпине, и мудрец Катон Стар-

ший - в Тускуле. Этой "родине по месту" мы можем отдать теплоту чувства,

но лишь гражданской общине, именуемой  Римским  Народом,  должно  отдать

всего себя. Из этого сопоставления как нельзя лучше  видно,  как  далеко

отошел Сенека в конечных выводах своей философии от той традиции, за ко-

торую столь упорно держался в практической деятельности.

   37 По стоическому учению, одушевленность и  означает  материальность,

поскольку душа есть хпневма", "дух" - материальная субстанция, в которой

смешаны огонь и воздух.

   38  Об  этом  свидетельствует  и  синонимическая  замена  ее   словом

"honestum" - "честностью

   39 В письме С VII Сенека бегло излагает это учение, но в  собственных

психологических построениях его не учитывает.

   40 Стоический пантеизм - отождествление бога-логоса и мира - чужд Се-

неке, эмоционально ему ближе концепция единого личного бога,  носившаяся

в воздухе эпохи (Благ., IV. 8, 3).

   41 He нужно забывать, что в Риме, управляемом Калигулой или  Нероном,

в том кругу, в котором вращался Сенека, внезапная насильственная  смерть

была повседневным явлением. Немудрено, что  отыскание  лекарства  против

страха смерти могло показаться одной из главных задач философии.

   42 Беседы Эпиктета. III. 24. 101.

   43 С. С Аверинцев. Плутарх и античная биография. М., 1973, с.  104  -

105.

   44 Ю. Н. Тынянов. Архаисты и новаторы. Л., 1929, с. 21 - 24.

   45 Калигула навивал стиль Сенеки "песком без извести" (Свегоний.  Ка-

лигула, 53, 2),