Строптивый ровесник революции

Строптивый ровесник революции

Когда мне кто-то пытается изображать советскую власть как «гонителя и притеснителя талантов и всего прогрессивного», я вкратце всегда излагаю феерическую биографию этого строптивого ровесника революции, которого публицист Юрий Изюмов справедливо назвал «любимцем партии и народа». Так оно и было на самом деле.

Власть дала этому театральному деятелю так много, как редко кому из его коллег доставалось. Юрий Любимов имел собственный театр, с которым объездил полмира. Был заслуженным артистом РСФСР, народным артистом России, дважды лауреатом Государственной премии. Его награждали орденами: Трудового Красного Знамени, Отечественной войны II степени, «За заслуги перед Отечеством» трёх степеней. 6 раз он получал медали, три из которых были военными (участвовал в Советско-финской войне, с 1941 по 1945 гг. был конферансье в ансамбле песни и пляски НКВД).

Кроме того, более полутора десятков раз его признавали лучшим режиссёром у нас в стране и за рубежом. 12 раз он становился лауреатом престижных отечественных и зарубежных профессиональных премий. Как представитель советского и российского искусства Любимов получил более двух десятков высоких иностранных наград. Стал почётным гражданином ряда городов США, Израиля, Польши, Испании, Португалии, Финляндии, Франции, почётным доктором семи всемирно известных университетов.

Может быть, для кого-то я открою тайну, которую нынче не узнать из современных справочников, но Юрий Петрович стал коммунистом при Сталине в 1952 году! В театре Вахтангова ему поэтому и доверяли играть Олега Кошевого. Артист долгие годы слыл неутомимым общественником, активно участвовал в партийной жизни театра. Сыграл там 34 заметные роли и 18 раз снялся в различных фильмах, включая такую выдающуюся культовую ленту, как «Кубанские казаки». Затем в Театре на Таганке неизменно избирался в состав партбюро, участвовал в работе партийных конференций различного уровня.

Когда Ельцин запретил деятельность КПСС, Любимов не стал клясть партию и партбилет свой не сжёг, как это сделал экзальтированный Марк Захаров. Наоборот, грустно пошутил: «Какая примитивная режиссура!».

И в то же время Юрий Петрович всю жизнь провёл под знаком плохо скрываемой конфронтации с родной ему советской властью, с которой они вместе и на свет появились. Если в «застойные» годы он держал кукиш, зачастую и два, в кармане, то когда наступила перестройка, и особенно в постперестроечные времена выступал против этой власти люто. В нём никогда не наблюдалось ни капельки сострадания к уже агонизирующей общественной системе, так заботливо, почти по-матерински его взлелеявшей.

Точно также, кстати говоря, он поступал и с людьми, искренне полагая, что это ему позволительно. Подобных примеров несть числа.

Практически весь многолетний состав Театра на Таганке был в конечном итоге оболган и предан его многолетним художественным руководителем. Очень точно об этом сказал коренник-таганковец Николай Губенко: «Любимов породил Театр на Таганке. Он же его и убил».

На этом я ещё подробно остановлюсь. Пока же приведу пример, более чем красноречиво характеризующий моего героя, как талантливого, яркого, но и чрезвычайно сложного, остро-противоречивого человека.

Более 15 лет Юрий Петрович прожил с выдающейся советской актрисой театра и кино Людмилой Целиковской. Сейчас о таких говорят: светская львица. А в те послевоенные годы неотразимая красавица Людмила Васильевна просто была любимицей всего советского народа. Её шикарная квартира в Москве представляла собой некий богемный салон. У актрисы гостили Б. Пастернак, Б. Можаев, Ф. Абрамов, Г. Бакланов, Б. Васильев, П. Капица и ещё много, много других известных писателей, учёных, военных, артистов.

Сам Любимов поэтому всегда с придыханием называл свою гражданскую жену не иначе, как «Циолковская» или «Генерал». И было за что. Великолепно образованная Людмила Васильевна являлась для своего мужа-режиссёра и музой, и соавтором всех его театральных начинаний, и автором многих его инсценировок.

Целиковская очень дружила с Воловиковой, одно время возглавлявшей Дом актёра имени А.А. Яблочкиной. А Марья Вениаминовна, в свою очередь, была моей закадычной подругой. Рассказывала: «Знаменитый пушкинский спектакль "Товарищ, верь!” Люся написала на своей даче, между делами, практически на моих глазах. На премьере "Деревянных коней” Фёдор Абрамов сказал, и я сама слышала: "Этого спектакля не было бы, если бы на отдыхе в Прибалтике Людмила Васильевна не прочла мою книгу”.

Ещё фееричнее история со спектаклем "А зори здесь тихие”. Люся, прочитав в журнале "Юность” повесть Бориса Васильева, за одну ночь написала великолепную инсценировку. Все свои наработки для Таганки она шутливо называла "болванками”. Так что твой хвалёный Любимов кругом в болванках Целиковской запакованный.

А уж про художественный совет при театре вообще молчу. Там состояли одни Люсины приятели и знакомцы: академик Георгий Флёров, писатели Александр Твардовский, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, доктор философских наук, автор трёхтомной биографии Ленина Владлен Логинов. Да никто из них знать Юру не знали, если бы не Люся».

В 1975 году Целиковская и Любимов тихо и мирно разводятся. Причина разрыва – частые измены супруга. И, тем не менее, актриса итожит их многотрудную совместную жизнь словами, в которых воздаётся должное супругу: «Я его не осуждаю. Но мне с гением жить трудно». В середине лета 1992 года Целиковская умирает. А в 2009 году отмечалось 90-летие со дня ее рождения. Николай Дупак, бывший многолетним директором Театра на Таганке, рассказывал. «Звонят мне телевизионщики: "Нам известно, что вы с супругой Раисой Михайловной дружили семьями с Целиковской и Любимовым. Дайте интервью о Людмиле Васильевне”. Да, отвечаю, мы долго дружили домами, но вам лучше обратиться к Юрию Петровичу. Всё же они вместе прожили добрых полтора десятка лет. "А он отказался. Говорит: мне нечего вам сообщить”».

Дупак – мой земляк, старший товарищ, с которым я поддерживаю очень добрые многолетние отношения. Могу поэтому задавать ему самые неудобные вопросы. Уверен: поймёт, не обидится. И потом, кто же лучше может знать моего героя, как не человек, проработавший с ним бок о бок почти два десятка лет.

– Николай Лукьянович, почему долгие годы, если не десятилетия, в том числе и с вашего молчаливого согласия, считалось, что создание Театра на Таганке – как бы исключительная заслуга Любимова?

– Он действительно много говорил и писал о том, что лично сам создал Таганку. А я и в самом деле помалкивал. Видишь ли, я очень ценил его как творческую личность, как генератора театральных идей и постановок.

Юрий Петрович умел, как редко кто, работать много и самозабвенно. Получив свободу для творчества, он практически жил в театре. Домой уходил далеко за полночь, чтобы поспать и поменять сорочку.

Ну и я тоже никогда баклуши не бил. Так что не случайно в те достославные времена мы буквально на поток поставили выпуски ярких, запоминающихся премьер. В нашем театре ставились Шекспир, Мольер, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Чернышевский, Достоевский, Островский, Горький, Маяковский, Есенин, Дин Рид, Брехт. Из наших современников – Вознесенский, Евтушенко, Быков, Васильев, Трифонов, Бакланов. И вот это было для меня главное. А «ячество» любимовское, как и его, часто непредсказуемые, а то и алогичные поступки, я воспринимал всего лишь, как «причуды гения». Не амбициозный, уступчивый человек, я, честное слово, не видел необходимости в «перетягивании каната» на тему, кто в театре главнее – худрук или директор. Ну, нравится тебе быть командиром, так и будь им. Другой вопрос, что он часто так «закручивал» в коллективе гайки, что мне, как тому политработнику за командиром-самодуром, приходилось их изо всех сил ослаблять. Не всегда, кстати, получалось. Только, видит Бог, я старался не то, чтобы угождать Любимову, но всячески поддерживал его творческое горение. Таких творцов всё же мало, согласись.

– И всё-таки как на самом деле создавался Театр на Таганке?

– Изначально существовал столичный театр «Таганка». С 1945 года его главным режиссёром был Александр Плотников. Меня туда пригласили в начале осени 1963 года директором и актёром для того, чтобы вытянуть коллектив из глубокой творческой депрессии. Когда я стал налаживать театральное хозяйство, позвонил мне друг Юрий Зодиев, директор Театра киноактёра: «Давай сходим на дипломный спектакль студентов «Щуки» "Добрый человек из Сезуана”». Говорят, забойная вещь. Пошли. Мне понравилось. Зодиев пригласил после спектакля Любимова и Целиковскую к себе домой. Вот там я и предложил Юрию Петровичу перейти со всеми выпускниками, игравшими в «Добром человеке…», в наш театр. Заметь: курсом-то руководила блестящий педагог Анна Орочко, а вовсе не Любимов, как о том все и везде пишут. Скажу тебе даже больше: Любимов сначала категорически от моего предложения отказался. И его понять было не трудно. Кто тогда знал о «Таганке»? А ему вроде как сулили целый Дворец культуры в Дубне. Но что-то там с учёными у него не срослось. К тому же на «Доброго человека…» начались нападки. Не лучшим образом развивались события и в нашем театре. Молодёжь хотела видеть худруком Петра Фоменко, а кто постарше – были за Плотникова. К чести Александра Константиновича, он сам решил устраниться от борьбы. Партийное руководство навязывало нам Евгения Суркова – теоретика театра, имевшего большие связи в верхах. Тогда я решительно заявил начальнику управления культуры Мосгорисполкома Борису Родионову: «Если вы утвердите Суркова, я вернусь рядовым артистом в театр Станиславского». Родионов опешил и спросил: «А кого вы видите в должности худрука?» – «Любимова», – ответил я, хотя его согласия ещё не имел. Шёл на большой риск. Но почему-то испытывал уверенность, что Юрий Петрович меня поймёт. Так оно и случилось. Тогда же я придумал и эмблему театра: красный квадратик с черными словами по периметру: «Московский театр драмы и комедии на Таганке». До этого нас все путали с другими театрами или драмы, или комедии. Несколько лет чиновники игнорировали новое название в официальных документах и вычеркивали «на Таганке», но потом привыкли. Всё, что я тебе рассказываю элементарно ведь можно проверить и доказать. Живы, слава Богу, Юра Зодиев и бывший секретарь райкома партии Владислав Карижский, с которыми мы вместе боролись и за театр, и за «Доброго человека…», и за того же Любимова. Так что я, пожалуй, с тобой соглашусь: большая несправедливость считать Любимова единственным создателем театра.

Да, он талантлив, дерзок и своеобразен. И таким оставался до самой своей смерти. Этого у него не отнять. Однако справедливо ведь и то, что «Павших и живых», «Антимиры» он ставил с Петром Фоменко, «Преступление и наказание» – с Юрием Погребничко, «Пугачева» – с Иосифом Раевским.

Да практически и все остальные спектакли создавались при участии и других режиссёров, и наших ведущих актёров. Даже самая забойная таганковская вещь, имею в виду «Мастера и Маргариту», сделана при решающем участии Александра Вилькина. Увы, но теперь их имена вычеркнуты. Нет их портретов в театре…

– Зачитаю вам воспоминания Любимова о Высоцком: «Его привели друзья его или дамы и, видимо, сказали, что шеф любит, когда поют. Сначала он прочитал мне Маяковского. Как обычно читают, ничего особенного. Потом я показываю на гитару, которая стоит в углу: "Это вам коллеги сказали, что шеф гитару любит?" – "Да, – говорит, – сказали". – "Ну, раз принесли, сыграйте". Когда он стал петь, я его слушал сорок пять минут, несмотря на дела. И сказал: "Приходите, будем работать". Потом стал наводить справки. Мне говорят: "Знаете, лучше не брать. Он пьющий человек". Ну, подумаешь, говорю, еще один в России пьющий, тоже невидаль». Опять же, Николай Лукьянович, а как было с Высоцким на самом деле?

– За Володю несколько раз меня просила наша замечательная актриса Таисия Додина – они однокашники по школе-студии МХАТа. И я пошёл ей навстречу: пригласил Высоцкого на прослушивание. Он показал отрывок из горьковского рассказа «Челкаш».

А Любимову уже кто-то нашептал, что кандидат не в ладах с «зелёным змием», и он говорит: «Зачем нам ещё один пьяница». Но мне Высоцкий приглянулся скромным поведением и великолепным чувством ритма. Я его и оставил на трёхмесячный испытательный срок. Тогда ещё я решал, кого брать в театр, кого увольнять.

Со временем такое право у меня отнял Юрий Петрович, чему я, грешен, тоже не сильно сопротивлялся. Как оказалось зря: некоторые очень хорошие артисты, как те же Сергей Эйбоженко, Александр Калягин стали уходить. Любимов их элементарно выживал. С Сашей он поступил вообще отвратительно. Калягин играл Галилея в очередь с Высоцким. Просит однажды у меня шесть пропусков для друзей из киногруппы. За 20 минут до спектакля ко мне влетает Любимов: «Ставьте Высоцкого, я ему позвонил, он уже подъезжает» – «Но сегодня играет Калягин» – «А я сказал – Высоцкий!» – «Тогда мы можем потерять Калягина – он пригласил нескольких друзей» – «Мне плевать!». Спустя полчаса Александр Александрович положил мне на стол заявление об уходе.

А как он поступил с Солженицыными? Перед высылкой Александр Исаевич и Наталия Дмитриевна пришли посмотреть «Дом на набережной», пообщаться с худруком. Ну, я и предложил супругам оставить верхнюю одежду в кабинете Любимова. Начался спектакль, Юрий Петрович заходит ко мне: «Чьи это вещи у меня, почему не спросили?» – «Да это же Солженицыны. У них к вам разговор» – «Ничего не знаю, заберите вещи!». И тут же покинул театр, чтобы не встречаться с опальным писателем. А спустя годы, когда ставил «Шарашку», всем хвастался давней и крепкой дружбой с бывшим диссидентом Солженицыным.

Никогда не забуду ещё один чрезвычайно неприятный эпизод, больно ударивший не только по театру, но и по мне лично. Должен тебе заметить, что так называемые гонения мы в основном претерпевали от различных мелких чиновников из республиканского и союзного министерств культуры.

Но у них были руки коротки, поскольку нас плотно опекал Московский городской комитет партии и лично член Политбюро ЦК КПСС Виктор Васильевич Гришин.

Году, наверное, в 1976 он с женой Ириной Михайловной приехал на спектакль «Пристегните ремни». Зашёл к Любимову в кабинет, разговорились. Начало спектакля приближалось, и Гришин, исключительно точный, пунктуальный человек, стал беспокоиться. «Без вас не начнут», – успокаивал его Юрий Петрович. А сам втихаря отдал команду начать. И как раз в тот момент, когда Гришины пробирались к своим местам, со сцены прозвучала реплика: «К нам приехала комиссия». В зале раздался смех. На следующее утро Любимова и меня вызвали в горком. Гришин молча выслушал все наши извинения и сказал: «Больше мы к вам в театр не придём».

Вот в этом был весь Любимов... Мы потом возвращались в театр в одной машине. Юрий Петрович был весел и всё повторял своё любимое: «А плевать! Куда они денутся? Ещё приползут к нам в театр». А я с тоской думал о том, что надо театр покидать. Ну, нельзя же плевать в колодец, из которого регулярно пьешь воду. Однако чашу моего терпения переполнил всё-таки случай с Высоцким. В начале 1977 года Володя попросил меня отпустить его на три дня в Магадан. Ему срочно нужны были деньги на подарок Марине Влади, а в Магадане обещали заплатить то ли 10, то ли 12 тысяч рублей – деньги по тем временам просто безумные. Я и разрешил ему уехать. Как назло, Юрий Любимов пришёл на спектакль с Жаном Виларом – французским режиссером, который хотел посмотреть игру Высоцкого в «Преступлении и наказании». И когда на сцену вышел Миша Лебедев, Юрий Петрович стал при госте визгливо обвинять меня в том, что я разбаловал «его» актёров. «Вы им без моего ведома повышаете зарплаты, помогаете получать квартиры и дачные участки, и чувствуете себя благодетелем, этаким Меценатом. А всякий актёр должен быть бездомным и голодным! Лишь тогда он что-либо путное сыграет». Я его молча выслушал и заявил: «В таком случае, Юрий Петрович, честь имею». И ушёл из театра.

Только ты пойми меня правильно, Михаил. Мне бы очень не хотелось выглядеть ни обиженным, ни, тем более, сводящим счёты задним числом.

Да и глупцами выглядят, на мой взгляд, те, кто пытается переписывать историю под свой куцый аршин. А она, история, при всех её извивах, такова, что был создан очень хороший театр. Возможно, на некоторое время и лучший в стране.

Тогда, при советской власти, мне приходилось решать и творческие, и административные, и нравственные, и этические вопросы. Я служил как бы связующим звеном между властью и художником Любимовым. И крутился между ними, как между молотом и наковальней, Сциллой и Харибдой. Вот скажу тебе, как на духу: ни одной постановки на Таганке не случалось без того, чтобы я месяцами не обивал порогов горкома партии и управления культуры Мосгорисполкома. У меня одних партийных выговоров было аж 27 штук! Никому об этом никогда не говорил, не хвастался, но все знали прекрасно: Любимов может чего угодно натворить, «начудить», а «разрулит» ситуацию только Дупак. Юрий Петрович сам, кстати, этого никогда не отрицал. И при этом я умудрялся ни разу не задеть более чем обострённого самолюбия Любимова, поскольку очень деликатно, почти гомеопатически влиял на «епархию» худрука – репертуарную политику и распределение ролей. Другой вопрос, что в своей книге Любимов везде пишет: «Я, я». Даже на обложке это местоимение красуется невообразимой, как Пик коммунизма, величиной…

В свою очередь, и автору сих строк тоже очень хочется, чтобы читатель понял его особую пристрастность к этому театру и к людям, там служившим. Всё дело в том, что Таганка описываемых времён – это и мои лучшие в жизни «капитанские» годы. Не скажу, чтобы театр был тогда моим домом, но то, что я там регулярно подвизался, как говорится, исторический факт. Работая на общественных началах во Всероссийском театральном обществе, я получил от руководства ВТО задание: организовать при Театре на Таганке бригаду для Секции зрителей. Это был единственный творческий коллектив, такой бригады не имевший. Любимов моё появление в его кабинете встретил в штыки: «Мне звонила Маша Воловикова. Я вам повторю то, что ей сказал. Мне не нужны никакие зрительские секции. И вообще царёвская богадельня меня никаким боком не интересует. (М.И. Царёв, на всякий случай, был народным артистом СССР, Героем Соцтруда, 28 лет директорствовал в Малом театре, 22 года возглавлял ВТО, являлся Президентом советского Национального центра Международного института театра). У вас там заседают одни попрошайки. А у меня и без вас их тысячи у дверей театра каждый вечер ошиваются. Так что извините, я вас больше не задерживаю, поскольку очень занят».

Демарш Любимова меня не расстроил: друзья предупреждали, что так и будет. «Если штурм крепости Таганки не удался,– раскидывал я мозгами,– значит надо брать её осадой». И, опуская бесчисленные подробности ради экономии места, замечу: со временем мне удалось близко познакомиться со многими таганковцами. Среди них артисты – Николай Губенко, Валерий Золотухин, Леонид Филатов, Вениамин Смехов, Борис Хмельницкий, Анатолий Васильев, Иван Дыховичный, Иван Бортник, Наталья Сайко, Инна Ульянова, Нина Шацкая, Леонид Ярмольник, Виталий Шаповалов, директор Николай Дупак, его заместитель Анатолий Кислицкий, администраторы Валерий Янклович и Яков Безродный. Зинаида Анатольевна Славина до сих пор мне, как родная старшая сестра. А про Володю Высоцкого я написал книгу «Босая душа или Каким я знал Высоцкого». И лишь с Любимовым никаких контактов наладить так и не удалось…

После ухода Дупака Любимов попытался прихватить себе и директорские полномочия. Но начальство не позволило, и назначило Илью Когана из ТЮЗа.

Очередные гастроли в Париже оказались почти провальными. Чтобы спасти своё «революционное» реноме, Любимов заявил иностранным журналистам, что свободы в СССР нет, а министр культуры Демичев – «примитивный химик». Естественно, власть отреагировала соответственно.

Встал вопрос о закрытии театра. Юрий Петрович написал Брежневу покаянное письмо: простите, мол, извините, и ещё раз окажите мне высокое доверие. Генсек поговорил с Гришиным, и тот распорядился: дать Любимову новую квартиру, оставить его худруком, но обязательно вернуть в театр Дупака. Однако даже такие, сверхрадикальные меры делу укрепления коллектива, налаживанию в нём нормального творческого климата помогли мало. На Таганке уже вовсю хозяйничала мадам Каталина Кунц – темпераментная и властная венгерка, бывшая переводчица с русского, на 30 лет моложе Любимова, ставшая женой последнего. Она, как старшина в роте, гоняла и увольняла актёров, презрительно называя их «быдлом» (СССР неизменно клеймила: «эта ё… страна»). Ходила по фойе и платочком протирала углы, стены, чтобы Юра не дышал пылью. Юрий Петрович и до этого брака не всегда ладил с людьми, особенно с подчинёнными. А тут словно слетел с катушек. Молодожёны всё больше времени проводили за границей, благо Любимову приходили приглашения на оперные постановки. Он совсем забросил театр и больше двух лет (!) вообще в нём не появлялся. Труппа роптала, изнывая без работы. Дупак без устали призывал главного режиссёра вернуться к своим обязанностям, но тот оставался глух. Кэт нравилось заграничное житьё-бытьё.

Весной 1984 года Любимов предпринимает очередной, ничем не спровоцированный демарш в отношении своей страны. В интервью газете «Times» едко изничтожает культурную политику в СССР: «Мне 65 лет, и у меня просто нет времени дожидаться, пока эти чиновники начнут понимать культуру». И тогда появляется знаменитый Указ: «Учитывая, что ЛЮБИМОВ Ю.П. систематически занимается враждебной Союзу ССР деятельностью, наносит своим поведением ущерб престижу СССР, Президиум Верховного Совета СССР постановляет: лишить гражданства СССР Любимова Юрия Петровича». Режиссёр добился того, чего так страстно желал. Разъезжая по миру, размахивал, как флагом своим «изгнанием».

Об этом верно сказал В. Золотухин: «”Когда меня выгнали из СССР…” – вот это самая противная для меня фраза в любимовском построении оправдательного слова. Он пытается внушить, и многим он мозги запудрил, что его якобы выдворили, выслали из России. Как ему хочется, чтоб было, как у Солженицына! Зачем?».

…В мае 1988 года Любимова встречали в Москве, как победителя. Ему вернули гражданство, его имя появилось на афишах Таганки. Пошли запрещённые ранее спектакли «Борис Годунов», «Владимир Высоцкий», «Живой». Но как раз тогда вспыхнул конфликт, и последовал раскол. Отделилась часть труппы под руководством Николая Губенко. Любимов вместе с оставшимися актёрами создал новую команду Театра на Таганке.

…За 97 лет жизни и почти 60 лет режиссёрской деятельности Любимов сделал несметное число постановок. Так что зря им не заинтересовалась «Книга рекордов Гиннеса».

И поэтому на его похоронах было очень много народу (более трёх тысяч человек) и очень мало «кирпичей-таганковцев», тех, с которыми Юрий Петрович когда-то начинал.

Но всё-таки были: А. Васильев, А. Демидова, М. Полицеймако, Л. Ярмольник, В. Смехов и А. Калягин. Русские актёры, как и русский народ – люди отходчивые и добрые. Но вот хоронили Любимова, безусловно, выдающегося российского режиссёра-постановщика, из театра имени Вахтангова. Он сам так распорядился. То есть, как бы вычеркнул из своей жизни «свою Таганку»...