Буржуазная демократия

Выдающийся теоретик германского национального большевизма дал блестящую критику химеры «демократии». Сегодня многочисленные теоретики «национал-демократии» снова пытаются поднять этот миф на русские знамена. Поэтому будет актуальным не только русский, но и германский ответ

Буржуазная демократия является основной формой «интеграции», вовлечения масс в работу общественного организма, их связи с политическим руководством. Она не является ни в коем случае непосредственным самоопределением народа, за которое она охотно хотела бы себя выдавать, впрочем, чем ее меньше, тем это кажется сомнительнее; хотя такое самоопределение в более малочисленных группах вполне достижимо. Слово «власть народа» содержит ясный намек, что властные отношения вовсе не упраздняются, только остается непонятно, кем управляют. Это оставляют без ответа, когда демократию понимают из ее исторического развития как результат внутриполитической, общественной борьбы. Здесь к этому необходимо рассмотреть ее в ее отношениях к двум другим основным формам политического господства, монархии и аристократии.

Монархия это власть одной семьи. Благодаря своей властной монополии она поднимается до уровня «самой знатной» семьи. Ей необходим высочайший авторитет, чтобы безраздельно занимать свое привилегированное положение. Во всех случаях она сохраняет свой авторитет непоколебимым, только пока она выступает защитником в качестве выразителя как особых сословных интересов, так и общих интересов. Особые сословные интересы прежде всего дают ей опору и поддержку, видя в монархе защитника их преимуществ, и он становится для них символом их смысла бытия. Особые сословные интересы были так тесно перемешаны с интересами семьи монарха, что они с ней и стояли и падали. Низшие слои населения со стороны привилегированных сословий частично подвергались эксплуатации, частично они получали от них такой минимум заботы, что едва только могли существовать, и именно ради этого минимума они позволяли включить себя в политическую структуру общества.

Аристократия, господство знати, сама по себе противопоставляется монархии, господству одного. Члены господствующего сословия сами оставляют за собой то преимущество, которое при монархии принадлежит правящей семье. Они образуют более или менее закрытую корпорацию, принадлежать к которой означает находиться на высшей степени социальной иерархии. Аристократия это власть порядка, голова общества; все привилегии принадлежат ей благодаря ее руководящей функции. Воспринимать ее под углом критики является преступлением; свинцовые камеры в Венеции были одним из самых ужасных методов подавить оппозиционные настроения и запугать критически настроенные умы. Массами руководят, как и при монархии, об их благе пекутся исключительно через сословные органы; чтобы заботиться самим о себе, для этого массам не достает прав. Они в своем неразумии, свойственном черни, слишком безрассудны, чтобы знать, что для них является наилучшим.

Демократия возникает как протестное и оппозиционное движение, направленное против монархии и аристократии. Представители низших сословий, имеющих мало политических прав или вовсе бесправных, которым благодаря везению или деловитости удалось достичь богатства, не хотят более мириться с состоянием общественного пренебрежения и политического бесправия, в котором они находились. Они берут на себя роль выразителей интересов масс, которым монархические и сословные привилегии также противны, как и им самим. В своей борьбе с привилегиями они образуют с массами один общий фронт; различия между интересами масс и их особенными интересами исчезают перед лицом единого врага. В противоположность монархам и аристократам они заявляют себя как «народ». Смысл их движения заключается в том, чтобы отобрать власть у знатных господ. «Народ», который хочет сам решать свою судьбу, на самом деле является группой разбогатевших плебеев и выскочек, тех буржуа, которые кем-то стали в экономическом отношении и теперь хотели бы стать кем-то в общественном и политическом отношении. Эта группа разговаривает языком простого низкого человека, чтобы завоевать его доверие и получить его помощь в борьбе против привилегированных; так заполучает она свою опору в массах, с чьей помощью она ставит многие вещи с ног на голову. Демократия это господство того сословия буржуазии, которое убедило массы, что между ними нет никаких противоречий в интересах, что, если буржуазия сама собой руководит, то одновременно массы пользуются правом самим решать свою судьбу.

Это была фикция, но фикция эта воодушевляла и принималась за реальность. «Народ» добился власти над бывшими господами, так гласил общераспространенный миф. На самом деле, сословие возвысившихся богачей, буржуа, прижало к стенке аристократических господ и завоевало для себя место под Солнцем бытия, оно просто произвело смену господствующего слоя в свою пользу. Меры против бывших господ заканчиваются тогда же, когда они присоединяются к новому высшему слою; из аристократов, как это произошло в Англии, складывается крупная буржуазия, это способ, благодаря которому они нисходят до «народа». Народ, массы, остаются и дальше объектом господства, новый высший класс еще долго не отказывается от тщеславия более высокого уровня. Только массы не должны замечать, что они и дальше остаются «внизу». Новый высший класс не выставляет себя, как аристократы, на обозрение, он одевается, как каждый, он не колет театрально в глаза; он выглядит так, как будто и нет никаких различий. Он не замыкается в недоступности, он охотно открывает стремящимся наверх элементам свои ряды. Не только для того, чтобы омолодиться за их счет – он отнимает у масс лучшие силы и предотвращает возникновение злобных оппозиционных движений. И именно в этом устремлении верхний слой упорствует: не должно возникать никакого осознания противоречий между ним и массами. Каждый буржуа хочет считаться «сыном народа»; равенство в правах, которое формально введено, должно создавать видимость, что все равны между собою. Умышленно отводится взор от разницы в возможностях и обладании властью; они практикуются как незначительные случайности, на которые не следует обращать внимание. Массы должны рассматривать себя, как будто они были бы единым целым с высшим слоем; также это чувство единства, в котором соприкасаются высший слой и массы, есть основа, из которой выводится идея народа в качестве переживания. Идея народа связывает буржуазный высший слой и массы; демократия это политический инструмент, посредством которого на институционализированном уровне осуществляется эмоционально воспринимаемое единство.

Демократия является политической идеей античной Греции. Она никогда не воспринималась так, что рабам должны быть предоставлены права; только свободные граждане считались «народом». Народные собрания на рыночной площади было настолько независимо ни от кого, что присваивало себе компетентность во всех областях, и могло назначать на любую официальную должность через выборы или по жребию. Там, где эти учреждения функционировали, каждому свободному было доступно лелеять чувство, что он должен принимать участие в дискуссиях, что он должен что-то говорить. Подлинные, закулисные руководители, богатые, оставались на заднем плане, находясь в тени, они покупали голоса, управляли людьми, зависимыми от них в экономическом отношении, использовали разнообразные способы влияния, которые находились в их распоряжении. Именно то обстоятельство, что они действовали скрытно, будучи неуязвимыми и недосягаемыми, а публично позволяли действовать массам, характеризует особенности демократии в противоположность аристократии, придает ее оболочку «народности». Она была народным делом, делом масс, а не только элиты или даже отдельного лица.

На престиж демократии оказало небольшое отрицательное влияние, что нередко устанавливался избирательный ценз, и обладание политическими правами было связано с определенным количеством имущества. Устранение этих ограничений, которое естественно происходило бы на пути к последовательному претворению в жизнь лозунга о «власти народа», рассматривалось как дегенерация, порча, упадок и была заклеймена как охлократия, власть черни. Власть черни возникает тогда, когда возможности власти имущих оказывать влияние, оставаясь в тени, парализованы или нейтрализованы, она освобождает массы, не вынуждает их более подчиняться высшему слою и таким образом проходит мимо собственной цели демократии.

Устремление ведущего слоя в любом государстве заключается в том, чтобы сохранять ведомых в спокойствии, усыплять их порывы недовольства, не позволять возникать никаким сомнениям, загладить их желание задавать вопросы, заткнуть им рты. Блистательный имидж феодальной аристократии сбивает с толку, вселяет страх, заставляет умолкнуть, одновременно вызывая восхищение. Существующая власть кажется терпимой, так как обладатели власти вызывают симпатию благодаря великолепию их декорума. Денежная аристократия не имела ничего, вызывающего симпатию; она порождает паразитов, а не рыцарей. Для нее маскироваться важнее, чем осуществлять власть. Власть денег настраивает против себя все более лучшие человеческие инстинкты, пока она выступает в качестве власти. Там, где является возражение против нее, она должна тотчас же успокаивать, маскируя характер своего господства и отрицая ее. Не более меры, которая лучше драпирует характер господства, чем это делает демократия; так как она обращается в бросающийся в глаза способ для плутократии маскировать себя.

На место народного собрания в современных национальных государствах приходит парламент; он является комитетом народа. Он избирается, и чем более всеобщий характер носит избирательное право, тем оно считается более демократичным. Когда все совершеннолетние обоих полов без различия в имущественном положении и профессии могут избрать и быть избираемыми, существенное демократическое пребывание оказывается выполненным. Политическая активность народа заключается в его участии в выборах, они являются наделением полномочиями избираемых. Это наделение полномочиями должно происходить на основе целесообразности; народ в своей массе непосредственно не принимает участия в политической жизни; он нуждается в политической деятельности определенного органа. Парламент и есть этот орган.

Теперь демократическая логика требует, чтобы этот орган был больше, чем декорацией или рупором оппозиции, каким был немецкий рейхстаг перед 1918 годом. Государство по своей сути в своем воплощении это административная, судебная и военная бюрократия, которая предназначена для соблюдения интересов господствующего общественного слоя; оно есть инструмент господства одного высшего класса. Демократия имеет тенденцию уменьшать кастовый дух и замкнутость жизни этой бюрократии; чиновник должен превратиться только в функционера, который находится в безусловной зависимости от парламента, он есть специалист по выполнению задач, что требует знания отдельного предмета.

Население каждого округа разделено вследствие глубоких противоречий в интересах. Интересы образуют свои органы в виде партий. В парламенте достигается компромисс, в который может, конечно, вступить только тот, кто подчиняет себя основным буржуазным интересам. Интерес, о компромиссе по которому не может быть и речи, может в самом крайнем демократическом случае потребовать своей партии; но эта партия будет преследуема как революционная, грубо говоря, прижата к стенке; она станет пользоваться дурной репутацией как не имеющая родины, предательская по отношению к собственной стране. Только партии, которые еще кое-как соответствуют буржуазным интересам, считаются серьезными. Такова демократия, буржуазная форма организации власти, которая функционирует до тех пор, пока неимущие массы не используют в качестве оружия против буржуазных интересов право участия в выборах и свободу голосования. Там, где это происходит, буржуазные интересы сразу же показывают, что с ними шутки плохи.

Современная буржуазная демократия является воплощением парламентской системы. Она есть машинерия, которая преобразует общее одобрение народа для всех своих действий, которое происходит в день выборов целиком на весь срок избрания, в одобрение отдельных персон для практических случаев повседневности. Большой эффект, который должен производиться, заключается в том, чтобы держать народ в убеждении, что ничего не произойдет без его категорического согласия.

(aus: Ernst Niekisch: Europäische Bilanz, Potsdam: Rütten & Loening 1951)

Пер. с немецкого Игнатьева А.

Эрнст Никиш (1889 - 1967)