Рекомендуется прочитать всем арийцам, инопланетянам, любителям косовороток и головных повязок.
Эпоха Камня
Максим Перевитский
В те давние-давние тысячелетия, когда поросшие корявой карликовой березой берега Москвы реки сотрясались от тяжелых шагов мамонтов, а жизнь кончалась где-то за Волгой, где остановил свое наступление беспощадный и, как казалось, вечный лед, появился на этой суровой земле человек. И хоть и был он волосат, груб и узколоб, все же являлся он человеком, и при том человеком разумным, т.е. нашим с вами прямым предком.
В 1936 году, во время строительства гидросооружений на речке Сходня, немного выше места ее впадения в Москву-реку (на территории современного района Тушино), лопата землекопа явила на свет божий верхнюю часть черепа подобного существа. Этот череп, прозванный в народе «Сходненской находкой», оказался самым ранним свидетельством пребывания человека на московской земле. И по сей день москвичи могут полюбоваться на него в экспозиции музея истории Москвы.
Если повнимательней посмотреть на череп, то можно заметить отпечатавшуюся на нем сетку. Это следы плетеной шапочки, пропитавшейся в земле солями, которые и передали после разложения нитей структуру ткани. Открытие воистину мирового масштаба, указывает на существование в древнейшие времена если не ткачества, то вполне искусного вязания, но… Изучен сей артефакт недопустимо мало – то не было аппаратуры, то денег – и так по кругу.
Как же оказался череп там, где его нашли? Попробуем реконструировать события примерно двадцати пяти тысячелетней давности.
В один прекрасный день, увлекшись преследованием дичи, человек выскочил за нею на болото, протянувшееся вдоль берегов речки Сходни, и, обуянный жадностью, вместе с дичью потонул. О том, что место это было воистину гиблое, говорят огромные скопления костей животных, характерных для того периода. И лишь одно гложет душу краеведа – нет при этой находке полноценного археологического памятника… Поэтому история планомерного заселения московской земли начинается несколько в другом месте, а именно в Зарайске.
Как всегда, все значимые открытия делаются случайно. Не стало исключением и открытие древнейшего поселения на московской земле. Зимой 1980 года московский археолог Александр Трусов находился по казенной надобности в городе Зарайске. Сотрудница местного музея показала ему несколько кусочков кремня со следами обработки, собранных прямо под стенами кремля. Обследовав береговые обнажения, археолог понял, что находки происходят из древнего культурного слоя, т.е. не являются привезенными из других мест вместе с песком или щебнем. С наступлением весны был забит первый шурф. Огромное количество костей мамонта, примитивные кремневые орудия, кострища, следы жилья – все говорило о том, что обнаружена стоянка древних охотников.
В то время территория современной Московской области входила в так называемую предледниковую зону. Сейчас, пожалуй, и не найдешь на Земле климатический пояс, соответствующий тем условиям. Достаточно суровый климат, сухие холодные зимы, неглубокий снежный покров, редкие низкорослые кустарники при отсутствии крупных деревьев. Из животных водились мамонт, шерстистый носорог, бизон, северный олень, песец.
Жители Зарайских стоянок были охотниками на мамонтов – существовала в то время своего рода специализация, обусловленная природными условиями местности, где проживало племя. 90 процентов костей, найденных при раскопках, принадлежали именно этому животному. Оно являлось для них не только источником пищи. Мелкими костями и жиром мамонта заменяли дефицитные, из-за отсутствия деревьев, дрова, из больших костей и шкур строили жилища.
Подобные жилища были раскопаны и в Зарайске. Это были круглые в плане, шатрообразные конструкции, напоминающие ярангу современных северных народов. На каркас, состоящий из деревянных жердей и длинных костей мамонта, набрасывались шкуры, которые в свою очередь снова придавливались тяжелыми костями. Диаметр такого жилища равнялся примерно шести метрам.
По результатам исследования памятников этого времени известно, что из-за ограниченного количества древесины для отапливания жилищ использовались так называемые жировые лампы. Это была емкость или ямка наполненная жиром мамонта, в которой закреплялся фитиль. Горение такой лампы худо-бедно поддерживало небольшую плюсовую температуру.
При раскопках Зарайских стоянок было обнаружено много ям глубиной до одного метра. По всей видимости, это следы от древних “холодильников”. Ясно, что огромное количество мяса убитого мамонта съедалось не сразу, возникала необходимость заготовить его впрок. В одну такую ямку в среднем утрамбовывалось около кубометра мяса. Учитывая, что даже летом температура редко поднималась выше 5 – 6 градусов тепла, земля сильно не прогревалась и мясо сохранялось довольно долго.
Нередко кости и бивни мамонта находят и в самой Москве. Очень много останков этого зверя нашли в Лужниках при строительстве спортивного комплекса. Одна из последних находок была сделана на Минской улице – при подводе коммуникаций к котеджному городку строители обнаружили бивень. Кость мамонта была обнаружена и при недавних раскопках на территории Зачатьевского монастыря на Остоженке.
Люди, жившие на Зарайских стоянках, относились к современному антропологическому типу, однако, о каких-то расовых особенностях можно будет говорить только после обнаружения более-менее целого черепа. Если же судить по данным ближайших раскопок, то на Среднерусской возвышенности в то время жили представители двух рас – европеоидной и не существующей сейчас расы с выраженными негроидными чертами, названной антропологами гримальдийской. Откуда взялись на наших северных просторах доисторические негроиды, куда они потом подевались… Нет данных о том, чтобы кто-то обмывал Нобелевскую премию по этой теме.
Плотность населения в то время была невысокая. Разделение между отдельными крупными группами охотников достигало сотен километров, а территория, необходимая для пропитания одного такого коллектива, измерялась тысячами квадратных километров. Возможность встретить чужака была крайне мала. И если в погоне за мамонтом охотники, пройдя огромные расстояния, оказывались на чужой территории – вражды между охотничьими коллективами не было. Скорее, наоборот – в трудные годы они объединялись. В эпоху палеолита люди не могли позволить себе роскошь убивать друг друга. Правда, была на Зарайской стоянке и находка, доказывающая наличие каннибализма. Это кость ноги человека со следами, недвусмысленно свидетельствующими об употреблении ее хозяина в пищу.
Несмотря на всю мрачность и безысходность палеолитической действительности, люди этой эпохи отличались весьма приличными художественными способностями. Если будете в Зарайске, не поленитесь, посмотрите в местном музее фигурку бизона, вырезанную палеолитическим художником из бивня мамонта. С трудом верится, что ей около 20 тысяч лет…
Приблизительно десять тысяч лет назад, с наступлением среднего каменного века или мезолита, меняется климат. Он уже мало отличается от современного. Отступает на север ледник, оставляя каскады озер и груды валунов, так радующие ныне глаз. Чуя скорый конец, следом за ледником уходят понурые мамонты. Там они пробродят еще немного и, то ли стараниями наших предков, то ли в силу перемены климата, вымрут. После исчезновения мамонта на московской земле основным охотничьим трофеем становится северный олень, но и он постепенно перекочевывает на север – ведь привычные для него просторы зарастают густыми лесами.
Наконец проходит дефицит топлива. Возникает необходимость рубить дрова и появление первого кремневого топора не заставляет себя долго ждать. Человек смывает с себя слой мамонтова сала, проветривает одежду от вездесущего запаха жженой кости, и становится похож на себя самого, то есть на человека. Он мирно удит рыбу, гоняет по лесу разных зверушек, а некоторых даже приручает. При раскопках мезолитических поселений попадаются кости домашней свиньи.
Уже отпадает необходимость в крупных охотничьих коллективах – мамонтов и носорогов больше нет, а на мелких животных и птиц охотиться можно и в одиночку. Широкое распространение получает лук. На мезолитических стоянках все чаще встречаются кремневые наконечники для стрел. Увеличивается количество мелких подвижных групп охотников и рыболовов, а значит, увеличивается и число стоянок. Они разбросаны по всему Подмосковью, на сравнительно небольших расстояниях друг от друга. Особенно много их возле торфяных озер в районе Шатуры.
Однако, не надо далеко ехать, чтобы благоговейно постоять на месте, где в «каменное средневековье» кипела жизнь. Мезолитическая стоянка находится под пикантно известным сквером у Большого театра, прямо под фонтаном. Открыли ее совсем недавно – при проведении реконструкции Театральной площади молодой археолог Константин Панченко обратил внимание на кусочки кремня со следами обработки. Матерые специалисты по каменному веку продатировали их эпохой мезолита. Стоянка сразу заняла почетное место самого древнего археологического памятника на территории современной Москвы. Скорее всего, это остатки поселения рыболовов, активно эксплуатировавших рыбные запасы речки Неглинки, ныне упрятанной в трубу.
К мезолиту относят появление и такого специфического памятника, как свайные конструкции над водой, или, иначе говоря, – помосты. Берега подмосковных озер испокон веков заболоченны, и подойти к воде, чтобы половить рыбки или набрать чистой воды, всегда было проблематично. По этим помостам древние рыболовы и подбирались к воде, от них отчаливали лодки, там же разделывали рыбу. Кстати, на подобных помостах часто обнаруживают следы от костров. Соблюдая правила противопожарной безопасности, их разводили на толстой песчаной подсыпке. По всей вероятности, костры использовали для ночного лова рыбы с помощью гарпуна. Этот способ успешно используется и сейчас, причем настолько успешно, что считается браконьерским.
Запасаясь впрок, рыбу сушили и, конечно же, коптили. Кроме рыбы запасались и вялеными гусями. Их в огромных количествах добывали во время линьки. Охотники, вооруженные простыми палками на лодках догоняли утратившую способность летать дичь и глушили ее. Суточная добыча пары охотников в такие дни могла превосходить тысячу птиц, а ведь это даже после сушки – несколько тонн мяса.
Керамика появляется с приходом заключительного этапа каменного века – неолита, продлившегося условно от 7 до 3 тысячелетия до н.э. Люди целенаправленно начинают придавать глине необходимую форму и обжигать ее. При этом они показывают прекрасные знания в области теплопроводности материалов. Неолитические керамические сосуды сплошь покрыты узором из ямочек. Это не просто узор – там где ямочка, стенка сосуда тоньше, а значит, она быстрее нагреется, а если она быстрее нагреется, то сэкономятся время и дрова, а это очень хорошо, учитывая, что прочность сосуда в целом не уменьшается.
Неолитические охотники намного изощренней своих предков – они широко используют хитрые ловушки, совершенствуют охотничье оружие и способы охоты, приручают собаку. Рыболовы тоже не отстают – появляются сети, и вряд ли с тех пор придуман хоть один новый способ рыбной ловли. Даже лодки того времени приняли свои классические очертания.
Памятники эпохи неолита находятся повсеместно. Стоит только побродить по песчаным берегам Москвы-реки, Оки или Рузы и внимательно посмотреть на мелкие кусочки кремня у вас под ногами – наверняка попадутся такие, что напомнят то лезвие ножа, то наконечник стрелы, то небольшой скребок. Поверьте, это не игра природы, а плоды усилий наших предков.
В неолит на территории Европейской России жили бок о бок представители двух рас – европеоидной и монголоидной, ветвью нынешних палеоазиатов. Тех, в кого превратились местные монголоиды, вступив в связь с индо-европейцами, принято теперь называть лопаноидами, предками современных фино-угров. Монголоиды и европеоиды зачастую были перемешаны в пределах одного племени. Известный памятник, относящийся и к мезолиту и к неолиту – Оленеостровский могильник, расположенный на одном из островов Онежского озера, содержит захоронения, как типичных европейцев, так и монголоидов. Встречены и останки людей имевших и те и другие признаки. Это красноречивый пример полного отсутствия расовых предрассудков.
Плотность населения неуклонно растет, но пока не превышает критическую черту, после которой появится необходимость бороться за место под солнцем. Скоро эта необходимость настанет и, к сожалению, не кончится больше никогда. А пока неолитический человек шлифует боевой топор, которым нельзя рубить дрова и охотится на зверя… Близится век Бронзовый – век воинов.
Эпоха бронзовой славы (продолжение)
Максим Перевитский
Была такая эпоха – энеолит. Уже не каменный век, но еще и не бронзовый. Ни то, ни се. Хотя, так охарактеризовав это благословенное время, я сильно грешу перед истиной. Ведь если и существовала когда-либо идиллия на земле Московской, то было это именно в энеолит, примерно в ХХ веке до н.э.
В густых лесах толпились деликатесные звери, с веток так и валилась от переедания изысканная дичь, а рыба в реках и озерах боролась за возможность метнуть черную или красную икру. Всем этим расслаблено пользовались местные племена не знавшие войн и вражды. Археологами они теперь называются носителями волосовской культуры, по их первому раскопанному поселению у с. Волосово, недалеко от Мурома. Некоторые ученые считают их далекими предками финно-угров.
Лениво возлежали волосовцы на помостах, выстроенных над водой, и, любуясь закатом, вытесывали из кремня фигурки медведей, птиц, разных милых зверюшек, огромных осетрин и неких странных существ, напоминающих общепринятое изображение ископаемого плезиозавра Несси. Обрюзгшие шаманы навешивали эти фигурки на себя и вяло, словно борцы сумо, выплясывали колдовские танцы, ублажая клиентуру. Волосовские кремневые фигурки поражают своим реализмом, и так и просятся на шею в качестве амулета. Однако делать этого не стоит – те мои знакомые, которые попытались это сделать, сразу же влипали в какую-нибудь серьезную неприятность. Выходит, не одни только лысые древнеегипетские жрецы владели тайными заклятиями – и люди наших холмов по части магии тоже «не лаптем щи хлебали».
Когда наступали зимы, народ расходился по теплым домам, похожим на огромные шалаши, площадью до 100 квадратных метров, соединенные друг с другом крытыми переходами. Очаги, расположенные у выходов на улицу превращали любой сквозняк в ласковый поток теплого ветерка. Вяленная и копченая рыба, упитанные окорока и балыки покачивались под потолком, вселяя уверенность в завтрашнем дне. Тучные свиньи и одомашненные кабаны подъедали остатки обильных трапез, бродя среди жильцов, дремлющих на уютных, покрытых шкурами нарах.
Время от времени охотники выходили на охоту – растрясти жирок. Одетые в роскошные шубы, вооруженные луками, копьями и дротиками, они вываливали на улицу и, нацепив лыжи, с веселым смехом разбредались в поисках добычи. Ломая валежник, за ними брели откормленные собаки, отрабатывать, наконец, свою одомашненность. И что интересно, добычи хватало всем, да и оставалось еще немерено.
Когда же кому-то приходил срок возвращаться в царство духов – его предавали сырой земле прямо в доме, на символической глубине. Так и жили под одной крышей люди и свиньи, живые и мертвые. Если это не гармония с природой, то что тогда гармония?
Как всегда, все испортили скотоводы-кочевники. В их роли в то время выступали искушенные в боевых искусствах арийские лесные скотоводы. Называют их сейчас носителями фатьяновской культуры и считают общими предками славян, балтов и германцев. Откуда пригнали они к нам своих коз, свиней и овец – ученые спорят уже не одно десятилетие, известно одно: с их приходом здесь начался полноценный бронзовый век.
Надо сказать, что почти все мужчины-фатьяновцы были профессиональные воины. Даже маленькие мальчики имели при себе глиняные муляжи боевых каменных топоров. Подтянутые, исполненные величия, украсившие свой быт массой различных мужественных ритуалов, покорные лишь одному солнцу и предку-медведю пришли фатьяновцы в Волго-Окское междуречье пасти свой мелкий рогато-безрогий скот. А скот он – всегда скот, особенно в большом количестве. Стал этот скот нарушать природное равновесие, а заодно попирать копытами привычную гармонию, в которой жили местные волосовцы. И взялись волосовцы за топоры да луки. И пошел волосовец на фатьяновца. И окрапились наши холмы первою кровью.
Есть на берегу реки Дубны село Никола-Перевоз. Славится оно среди археологов массовыми воинскими захоронениями как волосовцев, так и фатьяновцев. Лежат в земле скелеты богатырских пропорций, а в костях у них застряли наконечники от стрел: у кого фатьяновские, у кого волосовские. Опытный археолог эти наконечники легко различает. Чем этим племенам так полюбилось сие место – непонятно, но бились они за него не одно столетие.
Рассказывая о фатьяновцах, невозможно не упомянуть и про культ медведя. Поклонение медведю – одна из основ их менталитета, любовь к медведю – своеобразная национальная идея фатьяновцев. Топоры с обухом в виде медвежьей головы (наиболее известен топор-медведь из Ростова Великого, скорее всего принадлежавший одному из вождей или жрецов), ожерелья и отдельные амулеты из зубов и когтей зверя (в случае отсутствия под рукой настоящих частей тела медведя, они имитировались из подручных материалов). Наконец, погребения медведя со всеми воинскими почестями…
Конечно же, почитание такого зверя порождает особый стиль поведения, особые приоритеты. Культ воина – вот во что логически выливается медвежий культ. По захоронениям фатьяновцев наличие запредельного почтения перед воином просматривается невооруженным взглядом. Боевое оружие, запас еды, а порой и умерщвленная за компанию женщина, сопровождают геров в царство вечного блаженства. Захоронения вождей отличают по положенной в могилу булаве и отсутствию среди погребального инвентаря кремневого рабочего топора – мол, никогда великий вождь не замарает рук работой.
Для устрашения врага фатьяновские воины прибегали к очень странным ухищрениям – например, в Поволжье находят захоронения бойцов с искусственно удлиненной головой. Круче яйцеголовых воинов были только пастухи. Они ведь те же воины – надо всегда быть начеку, чтобы умело дать отпор разным охотникам, которые только и думают, как бы умыкнуть свинку или барашка. А при этом еще и скот пасти надо. В те времена умение управлять скотом было сродни волшебству. Поэтому пастух – он «три в одном»: воин, шаман и смотритель стада. Посему их захоронения отличались особо, часто вместе с пастухом хоронили его верного напарника – собаку (обликом фатьяновские собаки удивительно напоминали современных лаек).
В отличии от волосовцев, у фатьяновцев было много предметов пригодных лишь как оружие – палицы, кистени, топоры особо изуверской формы, наконечники для стрел наносившие жуткие раны и не вытаскивавшиеся без операционного вмешательства. И тем не менее, овладеть нашей территорией в полной мере у них не получилось. Есть мнение, что они, доведя до совершенства тактику ближнего боя и совершенствуя соответствующее оружие, пренебрегли возможностями оружия метательного, в частности лука. Поэтому, замаскировавшийся где-нибудь в кроне березы лучник-волосовец спокойно «снимал» одной стрелой богатыря-фатьяновца, бегающего по округе с воинственным кличем и размахивающего боевым топором.
Долгие десятилетия археологи безуспешно искали хотя бы одно фатьяновское поселение, но находили исключительно могильники. И вот недавно, в 2005 году, удача улыбнулась известному московскому археологу Николаю Кренке. Удивительно, что оказалось это поселение прямо в Москве, на одном из красивейших мест парка Царицыно – возле изящной беседки «Золотой сноп», известной еще и как «Храм Цереры». Место это настолько удобно, что, судя по результатам раскопок, люди жили на нем практически во все исторические периоды: и до фатьяновцев, и после них.
Заметим, что сочетание таких понятий как «Храм» античной богини и поселение древних арийских воинов, плюс вид аккуратно зачищенного раскопа, слегка сдвинули крышу некоторым не слишком психически стойким согражданам. Они приспособили яму для своих долгих массовых медитаций, выдергивая по ночам колышки и путая археологам всю топографию.
На закате бронзового века набеги на московскую землю стали регулярными, и чем дальше, тем чаще. Опять стали появляться захоронения погибших воинов… Кто были эти налетчики? Возможно, жившие по соседству племена-носители абашевской и поздняковской культур. Это были типичные индоевропейские племена, покрывавшие свастиками все, что попадало им под руку. Нападать-то они нападали, фатьяновцев потрепали изрядно, да вот территорию освоить не смогли. Так что фатьяновцы, что жили здесь к концу эпохи бронзы, были типичным продуктом слияния всех побывавших здесь племен – почти как нынешние москвичи.
Точку в истории могучих фатьяновских воинов поставили племена, называемые археологами «носителями сетчатой керамики». Они когда лепили свои горшки, глину раскатывали на куске рогожи, которая оставляла характерный отпечаток. Считают их финно-уграми, теми самыми, тогда еще действительно очень горячими, финскими парнями. Они окончательно сломили воинский дух местного населения. На поселениях сетчатых пришельцев еще попадаются предметы фатьяновского типа, но все реже и реже.
Некоторые фашиствующие лжеученые пытались, да и сейчас пытаются, доказать, что мол фатьяновцы – их великие пришлые арийские предки, «сделали» по всем статьям наших местных подмосковных предшественников, варварских и диких. Однако на самом деле пока неизвестно, кто откуда пришел, кто чего кому принес, и кто здесь дикий и варварский, а кто носитель истинно голубой крови. Одним словом – всякий ариец знай своё место! Тем более, что с окончанием бронзового века закончилась на наших холмах эра могучих породистых воинов и наступил ранне-железный век – тысячелетняя «эпоха застоя».
Ранне-железный поток (продолжение)
Максим Перевитский
Знал ли шутник, придумавший фразу «горячие финские парни», что было времечко, когда даже могучие и хорошо обученные воины старались не попадаться на их пути. В начале 1-го тысячелетия до нашей эры на пути финских парней оказались и Наши холмы.
Сколько не воевали в Эпоху поздней бронзы на московской земле представители различных племен, ставших к тому времени уже местными, а необратимый процесс взаимной ассимиляции, тем не менее, пошел. И возможно все кончилось бы новой идиллией, если бы не оказалась наша земля на пути фино-угорских племен, носителей так называемой «текстильной керамики».
Текстильной её прозвали за отпечаток грубой ткани, на которой во время лепки раскатывали глину, и которая служила как бы внешним каркасом сосуда, удерживая глину в процессе высыхания. Именно по наличию этой самой текстильной или сетчатой керамики современные археологи определяют принадлежность людей, оставивших археологический памятник, к древним фино-уграм.
Подчиняясь какой-то неведомой, но очень великой сверхидее эти племена мощным потоком хлынули в Волго-Окское междуречье. В то время здесь вели пасторальное существование потомки некогда могучих, враждовавших сообществ: волосовцев и фатьяновцев. Весело ассимилируя друг друга, они лишь время от времени вспоминали свою былую ратную славу и выходили порезвиться-потешиться в редких схватках с обнаглевшими соседями, потомками абашевцев и поздняковцев, в силу той же страсти к приключениям, забредавшим на чужие территории. Что поделаешь – видать местность здешняя, природа и населяющие ее духи со временем превращают любой энергичный и воинственный народ в задумчивых созерцателей, знающих при этом толк в истинных удовольствиях, то есть в Москвичей.
Так и вышло, что финны образца начала первого тысячелетия до нашей эры оказались более дики, воинственны и неприхотливы по сравнению с потомками благородных фатьяновцев и мудрых волосовцев. Да и было их явно больше чем аборигенов москворецких берегов. Конечно, им было оказано сопротивление, но силы оказались не равны. Орды пришлых «дикарей» заняли самые лучшие пространства и в знак своего безраздельного господства выпустили в леса и поля стада коз, свиней, овец, коров и лошадей. В результате большинство местных скотоводов были вынуждены собрать манатки и уйти, предположительно в западном направлении, чтобы там живо поучаствовать в формировании генофонда германцев, балтов и славян.
Несмотря на исход «местных», пришлые фино-угры достаточно долгое время не чувствовали себя в безопасности. С их появлением возник на московской земле новый тип памятника – укрепленное поселение или городище. Видимо, уже было, что сберегать от завистливых соседей. В большинстве случаев, завистливые соседи не являлись какими-то иноплеменными злодеями-захватчиками, а были лишь менее везучими братьями по крови, у которых, в силу разных объективных причин (пожар, мор скота, нашествие волков или прожорливых гостей) возникала необходимость элементарного выживания в суровых условиях нашей зимы.
Примерно с момента начала строительства укрепленных поселений археологи и начинают отсчет существования культуры, получившей название Дьяковской. Назвали ее так в честь первого исследованного памятника – городища, расположенного возле села Дьяково, земли которого сейчас находится на территории Москвы, в ведении Музея-заповедника Коломенское.
В начале XIX века романтичные археологи искали на огромном, окруженном валами и рвами холме святилище древних славян, заваленное антикварными произведениями искусства. Учитывая, что представления об укладе жизни древних славян в то время бытовали исключительно гламурные, в духе сказки «Снегурочка», обнаруженные на Дьяковом городище грубые вещи на долгие десятилетия поставили точку на щедром финансировании дальнейших раскопок подобных памятников. Лишь во второй половине XIX века раскопки возобновились, но подход был уже менее собирательский и более исследовательский. Вскоре появился термин «Дьяковская культура» и соответственно люди, принадлежащие к ней, стали называться в археологической среде «дьяковцами».
Как уже было сказано, первый этап дьяковской культуры был временем тревожным. То ли бывшие хозяева этой земли наведывались иногда потрепать нервы новым переселенцам, то ли самих переселенцев было слишком много, чтобы мирно сосуществовать друг с другом. Так или иначе, но дьяковцы строят мощные укрепления: за частоколом-то поспокойней будет, и враг не пройдет, и скотинка не разбежится.
Укрепления этого времени трудно назвать примитивными. Дьяковцы насыпают многослойные валы, устойчивые к размыванию, укрепляют рвы различными деревянными конструкциями, строят труднопреодолимые стены. На подмосковном Троицком городище, что недалеко от Можайска, существовало вообще несвойственное для здешних мест сооружение – «жилые стены». К оборонительной стене внутри городища были пристроены различные жилые и хозяйственные помещения.
Кстати, на этом же городище был найден клад медных женских украшений, лишний раз свидетельствующий о неспокойной жизни того времени. Дело в том, что клад не был зарыт, а был выброшен в ров городища. Вероятно, во время неожиданного нападения врагов у хозяина «сокровищ» не было времени толком спрятать их от ворвавшихся на городище грабителей, и он перебросил сверток через стену, в надежде найти его во рву, когда все кончится. Упав на землю, сверток развязался и драгоценности рассыпались по склону рва. Так их и нашли археологи более чем две тысячи лет спустя. Видимо, не суждено было хозяину свертка залезть за ним в ров…
Так и жили дьяковцы, крепя обороноспособность и сохраняя бдительность. Несмотря на это, их неприступные городища регулярно уничтожаются пожарами. Некоторые после этого отстраиваются вновь, некоторые прекращают свое существование на долгие столетия. Так, например, основополагающее и культурообразующее Дьяково городище горело по-крупному около шести раз.
Однако со временем умиротворяющая сила наших местных духов начинает действовать и на дьяковцев. Они начинают плавно входить в образ типичного Москвича: спокойного, благостного, жизнелюбивого, но гордого и если надо – сурового к тем, кто покусится на его пространство и образ жизни.
А образ их жизни был незамысловат. Дьяковцы жили в длинных, похожих на бараки домах, примерно на полметра заглубленных в землю. Наличие этих самых «длинных домов» дает повод некоторым юношам, подсевшим на варяжскую романтику, строить смелые гипотезы, однако напомним, что викинги с их «длинными домами» появились много столетий спустя. Кстати, поздние дьяковцы, наиболее приближенные по времени к викингам, уже не строили длинные дома – дух индивидуализма восторжествовал, и население городищ разбрелось по отдельным небольшим, круглым в плане индивидуальным полуземлянкам.
Жили дьяковцы лесным скотоводством, охотой и рыбалкой. В последнее время многие зоологи пытаются по костным остаткам, найденным на дьяковских поселениях, определить наиболее популярного дикого зверя того времени. На сегодняшний день лидирует бобр. А чем плохо – и упитанный, и шкура весьма полезная.
Время, в которое появились дьяковцы на нашей земле, не зря называется ранне-железным веком. Дьяковцы тоже худо-бедно занимались выплавкой железа из местных болотных руд. Однако, рискну высказать свое мнение – делали это в самом крайнем случае, предпочитая металлу более доступную и привычную кость. Даже в позднее время железные предметы у дьяковцев имели типичную форму своих костяных прототипов.
Как любил говаривать многими веками позже Александр Невский: «Гостям мы всегда рады!» По этой причине у дьяковцев прослеживается явное влияние южных соседей – так называемого скифского мира. Модный в то время скифский «звериный» стиль пришелся по душе утонченным, знающим толк в искусстве дьяковским художникам, и они взяли его на вооружение. Все их творения: медное литье, резьба по кости, все, что могло сохраниться в Земле–Матушке до наших дней, несет явное влияние «звериного» стиля. Подражают скифам и дьяковские оружейники – они воспроизводят в кости медные скифские наконечники для стрел. Попадаются на дьяковских поселениях и настоящие скифские вещи. Так, на городище Ростиславль, что стоит на Оке, напротив города Озеры, в дьяковских слоях регулярно находят медные скифские наконечники. Но попали они туда в результате мирного товарообмена, или залетели на городище во время перестрелки с какой-нибудь разведгруппой скифов, сейчас уже определить невозможно.
На рубеже эр, в годы, когда в далекой Палестине происходили события, красочно описанные евангелистами, на наших холмах настала долгожданная стабильность и процветание. По Москве-реке, в то время, видимо, уже получившей свое нынешнее имя, то и дело пробирались к нам хитрованы-купцы, спекулирующие заманчивыми античными штучками в обмен на местные меха и другие дары природы. Надо сказать, что дьяковцы были достаточно разборчивыми ценителями прекрасного и зачастую выменивали очень достойные произведения искусства. Красноречивое тому подтверждение – античная камея, найденная в середине 90-х в Мякинино, при археологических раскопках на месте будущего метромоста.
И вот мы подходим к самому интересному. К тому, во что верили дьяковцы, как общались с Духами Наших холмов, как провожали в их мир своих братьев.
Известно, что самыми информативными памятниками какой-либо археологической культуры являются захоронения ее представителей. Дьяковская культура в этом смысле исключение. До недавних пор не было найдено ни одного погребения дьяковцев. Какими только предположениями и гипотезами не пытались объяснить этот факт! Одни считали, что мертвецов привязывали в кроне деревьев, другие – что сплавляли на плотах или лодках по реке, а один особо маниакальный журналист предположил, что дьяковцы пожирали своих мертвецов… Красиво? Более чем… Но увы – скорее всего дьяковцы просто кремировали покойников в специально отведенных для этого местах, сейчас, к сожалению, ничем на поверхности земли не обозначенных, а потому для археологов весьма труднонаходимых.
В подтверждение этого, сравнительно недавно, при раскопках городища у Звенигородского Саввино-Сторожевского монастыря был обнаружен «домик мертвых». Он представлял собой стандартную полуземлянку, в которых обычно жили дьяковцы. Однако по всей ее площади под обломками керамических сосудов находились обгорелые остатки человеческих костей вперемешку с характерным пеплом. Помимо этого, среди костей и пепла были найдены различные медные и железные предметы и нечто, делающее дьяковскую культуру наиболее загадочной из всех когда-либо существовавших на московской земле…
Речь идет о так называемом «дьяковском грузике». Эта вещь непонятного назначения является тем самым признаком, по которому дьяковскую культуру отличают от какой-либо другой культуры того времени. Это небольшой глиняный предмет, похожий на что-то среднее между грибом и патиссоном, со сквозным отверстием по оси вращения. Современные исследователи не смогли приспособить его ни для какой полезной деятельности. Многие, в том числе и гиперосторожные археологи, уловили в его облике поразительное сходство с тем, что принято у нас называть НЛО. В устах археологов это сходство было обозначено словами: «ритуальный предмет, вероятно имеющий отношение к астральному культу». Действительно, видя грузик, в первую очередь приходит мысль, что перед тобой глиняный макет летающей тарелки. Тот грузик, что посчастливилось найти автору этих строк на берегу Борисовского пруда, имел даже тщательно выполненные «иллюминаторы»…
Тем не менее, попытки объяснить его назначение продолжаются. Кто-то считает его вместилищем души дьяковца и в подтверждение этого сопоставляет расчетное количество дьяковцев с количеством найденных грузиков. Некоторые предполагают, что грузик клали на труп умершего соплеменника во время кремации, а потом, забрав из погребального костра, почитали его как память о покойном. Люди же приземленные пытаются найти ему какое-нибудь утилитарное применение. Но пока все варианты находятся на уровне версий…
Почему дьяковцы покинули наши холмы задолго до прихода славян – загадка. Так или иначе, но примерно в V веке нашей эры московская земля опустела. Дьяковцы исчезли. Считается, что они ушли и со временем превратились в известный по летописям народ «Меря», славившийся своими оккультными способностями. Вполне возможно, если допустить, что наши дьяковцы были на короткой ноге с представителями внеземных цивилизаций.
А пока брошенные дьяковские городища зарастают бурьяном и крапивой, на западе, где-то среди Полесских болот, прощаются два брата, два славянских богатыря – Радим и Вятко. И останется Радим на Соже, и пойдут от него радимичи. А Вятко с родом своим осядет на Оке, и назовутся потомки его – вятичи. А от Оки до Наших холмов, как известно, рукой подать…
Конец лесной вольницы (продолжение)
Максим Перевитский
Давно это было… Тогда еще не знали дороги через Великий Лес ни жестокие вожди из большого града на Днепре, ни хитрованы-купцы из Нового города на Ильмень-озере, а коней черных всадников Великой Степи даже плеть не могла заставить войти в темную чащу, оглашаемую звериным рыком да криком совы. Прошло уже несколько веков, как покинул эту землю древний народ, давший имена здешним рекам и оставивший после себя лишь обдуваемые ветром старые серые бревна на высоких, окруженных земляными валами, холмах. Почему ушел?.. Кто знает…
Так или иначе, но опустели Наши Холмы на долго. А может и не уходили никуда дьяковцы, а засели небольшими группами по дремучим лесам, поменяв крутые берега Москвы-реки на тихие лесные ручейки. Может, потому и не селились здесь славяне, опасаясь мрачных лесных людей говоривших на чужом, непонятном языке. Ведь приходили же «разведгруппы» славян, даже пытались осесть… Ан нет, не приживались, уходили. Почему? Может даст Земля-матушка ответ и на этот вопрос… А пока археологическая наука гласит – с 5 по 9 века здесь никого не было! Редкие группы славянских первопроходцев, следы которых удалось обнаружить на сегодняшний день, являются исключением, подтверждающим правило.
Отнесли этих пионеров славянской колонизации к так называемой роменско-боршевской археологической культуре. Судя по всему, это были славяне, побывавшие в тесном контакте со злобными субъектами, что организовали впоследствии Киевскую Русь, ничего кроме неприятностей Нашим Холмам не приносившую. Их следы удалось обнаружить на нескольких дьяковских городищах и селищах. Оставили эти первопроходцы на московской земле и несколько курганов, под которыми были обнаружены остатки кремаций. Разбросаны такие курганы по всему Подмосковью: и близ села Беседы, что примыкает сейчас прямо к МКАДу, и в Одинцово, и возле Подольска, у села Стрелково…
И вот, примерно в IX веке, всю эту вялотекущую колонизацию с веселым гиканьем и свистом взяли в свои руки вятичи, потомки легендарного славянского богатыря Вятко, что подоспели с запада, или как тогда выражались: «из Ляхов».
Шли они к нам по Оке, спокойно и беззлобно селясь на землях занятых различными местными племенами, легко находя с аборигенами общий язык и совершенно не творя над ними никакого насилия. Наоборот – пытливые вятичи, словно губка, впитывали все самое лучшее, что было у их новых соседей.
Тут необходимо сделать отступление об одном, весьма небезынтересном народе, что неминуемо должен был попасться на пути вятичей. Это древнее балтское племя известное по летописям как Голядь. То, что балты бывали в наших краях, известно давно. Даже в уже упомянутой Дьяковской культуре, на позднем этапе явно прослеживается сильное балтское влияние. Однако, относительно происхождения голяди, существует два основных мнения. Первое – что голядь это заблудившиеся настоящие балты, т.е. те, кто жил в Прибалтике. А вот другое… Некоторые археологи считают, что имеют дело с древнейшим, реликтовым народом, прямым потомком племен, живших тут еще в эпоху Бронзы, или проще говоря – все тех же мудрых волосовцев и благородных фатьяновцев…
По мнению археологов, голядь оставила мощинскую археологическую культуру. Характерным признаком этой культуры являются очень изящные медные изделия украшенные разноцветной перегородчатой эмалью. Проходя через земли голяди, вятичи, согласно обыкновению, позаимствовали у них все лучшие достижения в области искусства, а так же многие специфические традиции. Например, типично по-балтски украшать пальцы рук множеством перстней и колец. Впрочем и не только рук… На территории Москвы и Московской области археологам попалось несколько вятических погребений, где перстни были и на пальцах ног!
Те из вятичей, что предпочли остаться с голядью, довольно долго мирно сосуществовали, размеренно и безболезненно ассимилируя друг друга. Хотя если верить летописи, голядь существовала еще в XIII в.: «И Михаиле Ярославичъ Московский убьенъ бысть от Литвы на Поротве». Литва на реке Протве в середине XIII в – это и были потомки голяди и примкнувших к ним вятичей. Ну а располагалась эта «Литва» совсем не далеко – в Западном Подмосковье.
Долго ли, коротко, но дойдя до места впадения в Оку Москвы-реки, вятичи разделились и часть из них двинулась на север, к Нашим Холмам. Что они увидели на том месте, где шумят сейчас московские улицы? Благодатный край, лесное изобилие, раздолье для охоты и рыбалки. Заливные луга: хочешь – паши, а хочешь – выпускай стада, табуны, да отары. И что самое главное – никаких угрызений совести по поводу того, что приходится кого-то потеснить-потревожить. Только заросшие лесом величественные валы дьяковских городищ… И не души. Впрочем, археологами установлено, что в районе Митино жил один древний финский род. Но и те породнившись с вятичами оставили после себя группу курганов, где захоронения совершены по смешанному, вятическо-финскому обряду.
Не будем говорить про всех вятичей, но наши, московские, вобрали в себя гены всех племен, через земли которых они проходили. В силу этого смешения разных кровей и получили мы тех могучих богатырей, что покоятся в разбросанных по нашей земле курганах. Мужчины были все исключительно богатырских пропорций, под 2 м ростом, ну а женщины – красоты неописуемой…
Те курганы, в которых археологи находят захоронения совершенные без кремации, хоть и не являются столь древними, но зато относятся к самому рассвету вятической культуры, пусть и немного подверженной влиянию христианства. Курганы до сих пор легко обнаружить, если найти доминирующую над местностью высоту, водораздел местных речек и ручейков. Много их и в самой Москве: в Царицыно, на Юго-Западе, в Лосином острове, в кварталах новостроек возле Тушино и Митино… Курганная группа, видимая на этой фотографии, расположена у берега речки Городни, напротив дома 8 по Братеевскому проезду.
Интересна реконструкция черепа одной вятической женщины. У нее присутствуют признаки характерные для представителей негроидной расы. Однозначно утверждать этого нельзя – подобные признаки могут быть и наследием финно-угорских предков. Но ничего удивительного нет и в том, что это женщина могла действительно иметь африканскую кровь. Вятические богатыри всегда были нарасхват в дружинах разных киевских князьков, которых хлебом не корми, а дай только приколотить щит на врата какого-нибудь Царьграда-Константинополя. Ну а пока князь возился со щитом, наши вятичи вполне могли в качестве трофеев понабрать себе в жены местных красавиц, в том числе и рабынь из Африки. И в отличии от просвещенных греков византийских, по прибытии на берега Москвы-реки вятичи этих женщин делали равными среди равных, иначе бы не были они похоронены по типично вятическому обряду.
А определяются курганы вятичей элементарно. По наличию среди женских украшений так называемых семилопастных височных колец. Вещь очень изящная и явно несущая могучий сакральный смысл, т.к. частенько украшена была практически всеми существовавшими в то время заклинательными символами: от свастики до арабской «плетенки». Украшения эти сугубо женские, носились возле висков, нанизанными на надетый на голову обруч. Впрочем, так однозначно считалось ранее. Височные кольца и находили часто вставленными в кусочки кожи, которые принимались за остатки этого самого обруча. Дело в том, что кожа, соприкасающаяся с металлом, намного дольше сохраняется в земле. Но не так давно в лаборатории МГУ один из таких кусочков кожи поместили в специальный раствор, придающий древней скукоженной коже прежние размер и форму. Каково же было удивление ученых, когда в емкости с раствором они увидели человеческое ухо… И что интересно, ухо было аккуратно проколото по всему его периметру. То есть, на зависть нынешним любителям пирсинга, височные кольца вятичанки довольно часто использовали и как серьги. Увы, это единственная часть тела, о пирсинговании которой известно абсолютно достоверно. Какие еще места украшали подобным образом красавицы-вятичанки, сейчас можно только догадываться.
Что касается семейного уклада вятичей, то о нем исчерпывающе рассказано в летописях. С едва скрываемой завистью летописец повествует о бесовских игрищах «у воды» где вятичи умыкали себе жен, и не одну или две, а сразу нескольких – сколько прокормить смогут. Этим видимо объясняется и еще один факт из летописи, что, мол, часто срамословили вятичи в семейном кругу. Ну что тут скажешь… Много жен, много родственников жен… Тещ, в конце концов, тоже много. Сдержаться сложно, не судите…
Согласно летописи вятичи ели все нечисто. Археологи подтвердили, что половцам они, конечно, не уподоблялись и хомяками да сусликами не баловались, а вот кониной, да бобрятиной не брезговали.
Принято считать, что славяне той поры были самозабвенные землепашцы. Не знаю, подойдет ли это определение к московским вятичам. Климат с тех пор особо не изменился и, сами видите, – у нас Земля-матушка дарами своими особо не разбрасывается. Конечно, растили разные злаки-овощи, но так чтоб полагаться на сельское хозяйство… Такого не было. А потому в основном охотились, мед у диких пчел воровали, рыбу удили, скотинку разводили. Коней любили особо. Он и скакун, и тягловая сила, и еда.
Так что жили вятичи – не тужили. Но ведь так долго не бывает. Как положено, понаехали разные вороги – сначала хазары, потом киевские князьки, за ними и Булгаре волжские, но те больше лаской, в союзники склоняли. Все хотели силушку вятическую, богатырскую к рукам прибрать. Да и на севере у вятичей соседи появились ненадежные – славяне-кривичи. Граница между ними прошла примерно по Москве-реке. Вятичи к ним относились с явным презрением, так что взаимоотношения были минимальны. И не мудрено: кривичи были эстеты-западники, исполненные гордостью за соседство с просвещенным Новгородом, вечные пособники киевских князей…Быстро попадали под чужое влияние, одним словом – безвольные слабаки. Вятичи же гордо хранили свою самобытность: пример ни с кого не брали, чужаков к себе не пускали, христианство приняли в последнюю очередь из славян, да и то формально. Правда, пришлось им иногда делать вид, что платят они дань хазарам – от приставучих киевлян хорошая отмазка. Но и сами хазары не очень то стремились в эти далекие и глухие места, пусть даже и за данью.
Принявшей христианство Киевской Руси факт существования свободолюбивых язычников-вятичей долго не давал покоя. То направляли они сюда картельные экспедиции – крестить «поганых» огнем и мечом, то проповедников своих засылали… Печальна судьба одного Киево-Печерского монаха с вятическим именем Кукша. Так рьяно он обращал вятичей в новую веру, что убили они его вместе с его безымянным помощником. Правда, тела их потом выдали, и наверное, раскаялись… В глубине души.
В конце концов, пришлось вятичам прикинуться христианами. Стали они носить нательные крестики, да не по одному, а порой целыми ожерельями. Нашивали кресты на одежду, на шапки – хорошего оберега должно быть много… Многие общины перестали сжигать своих умерших, как велело христианство, но землю на месте погребения огнем очищали и курганы насыпали по-прежнему. И тризну (поминальный пир, сопровождающийся разными игрищами и турнирами воинов) справлять не перестали. Те археологи, что копали курганы вятичей, обязательно находили разбросанные по их склонам кости, куски посуды, бытовые ножички. Видно, что пир был горой.
Однако курганы, судя по всему – лишь часть захоронений вятичей. Летопись гласит, что до довольно поздних времен особо непокорные вятичи продолжали трупосожжения с последующим помещением праха в глиняные горшки, которые потом ставились на специальных помостах, на перекрестках дорог. Естественно, что от таких захоронений до наших дней вряд ли что сохранилось. Но осталась особая, демоническая слава перекрестков. Согласно дошедшим до наших дней суевериям – перекресток дорог является местом особого средоточения разной нечистой силы.
Кстати, и курганы вятичей нельзя назвать в магическом смысле местом безопасным. Плохо складывалась судьба тех, кто пытался раскапывать эти захоронения. Будь он археолог или грабитель. Стоит начать копать курган и неприятности пойдут косяком. Среди ясного дня хлынет «тропический» ливень, отменится единственная электричка, машина попадет в ДТП… Знали, видать, вятические жрецы старинные заклятья, не зря вобрали исконную мудрость племен, встреченных по пути к Нашим Холмам.
Не так просто было гордым вятичам принять навязываемый им уклад жизни. Три раза ходил киевский князь Владимир Мономах на усмирение непокорного вождя вятичей Ходоты. Долго гонялся за ним по лесам, теряя людей и силы. И только зимой, когда опала листва, спасительная для лесного войска вятического, сумел он настигнуть Ходоту и убить вместе со всеми его сотоварищами.
Считал потом Мономах это деяние одним из самых великих своих подвигов. Так уж повелось, что обходили киевляне земли вятичей стороной, побаивались гордого лесного народа. Опасна была «дорожка прямоезжая» через Великий Лес.Только вот богатырь Илья Муромец не побоялся, так он и был почти что местный…
Впрочем, не стоит считать вятичей этакими вечными партизанами – лесными братьями, что соловьями-разбойниками сидели на деревьях и стреляли из лука по прохожим. Оставили же вятичи после себя городища – укрепленные поселения, можно сказать города. Жили люди не в полуземлянках, а в нормальных избах, отличавшихся от современных разве что небольшим размером окон. Да и вообще, когда наличие укреплений вселяет некоторую уверенность в завтрашнем дне, появляется желание заняться обустройством своего жилища.
Но настали другие времена и зачастил на берега Москвы-реки князь Юрий. Тот, что Долгорукий. За какие такие наклонности получил он это прозвище – пусть гадают историки, да те, кто ему памятников понаставил. Однако с вятической точки зрения это был один из самых мерзких персонажей истории. Много злодеяний совершил. Убил он Степана Кучку, по-киевски – боярина, а по-нашему, по-вятически – вождя тогдашнего. Убил не в бою, не в честном поединке, а как у них, киевлян было принято – обманом да подлостью.
Земли Кучки к рукам прибрал, а дочь его Улиту и двух сыновей увез с собой. Улиту выдал замуж за сына своего Андрея, того, что стал потом Андреем Боголюбским, а сыновей сделал его слугами. И хоть и не был Боголюбский виновен в смерти Кучки, спустя много лет ответил он за Долгоруково злодейство сполна: собрали Улита с братьями сподвижников (все из вятичей, конечно) и убили князя Андрея. Так отомстили они кровью и за отца, и за землю нашу исконно-вятическую.
Но до этого еще далеко, а пока очистил Долгорукий от вятичей самое лучшее и красивое место, что на Боровицком холме, построил себе там пристанище. И в 1147 году позвал на попойку одного из временных своих союзников, князя Святослава Северского. Именно с этой попойки и начала отсчитывать свои годы Москва-матушка. И хоть неважнецкий человек был князь Юрий, а начало положил правильное. Какой еще город начинает свою официальную историю с веселой гулянки? Как начали, так и зажили…
Москва догламурная (окончание).
Максим Перевитский.
Как втемяшил князь Юрий свою резиденцию на Боровицкий холм, так и стала Москва проходным двором. Город-то чай, не лесная деревенька. Торчит на мысу, как три тополя на Плющихе, людей разных привлекает. А по лесным краям народ в основном ушлый шатается… Вот и зачастили сюда разные послы, заговорщики, а с ними и шпионы с диверсантами. И враги появились другие, враги нового типа. Если раньше враг приходил чтоб стадо коров угнать, да девку красную для приплоду умыкнуть, то теперь – что не ворог, то с политическими мотивами.
Сначала московское городское население состояло сплошь из людей княжеских. Тех, что привез с собой Юрий Долгорукий. Ведь надо было обеспечить тот самый летописный пир 1147 года. Юрий же не столик на двоих заказал… Пировали князья со товарищами, а тех было несметное множество – и каждый норовил полтора ведра зелена вина – одним махом. И вот привез в Москов Юрий с собой полный штат проверенного обслуживающего персонала. Из местных вятичей таких не наберешь, мало ли что у этих лесных братьев на уме, да и по мнению князя, не было в них достойной княжеского двора изысканности, утонченности. Дай им волю, так они если и не отравят, то накормят всех каким-нибудь местным барсуком – красней потом перед гостями.
Так и приехали сюда первые трудовые мигранты. Были это люди из крупных княжеских резиденций, причем явно не дальних. А значит, являлись они выходцами из урбанизированных кривичей, тех, которые, как известно, так и льнули к княжеской власти. Поселились у князя под боком, в Кремле. Жили сыто, излишеств разных не гнушались. Расплодились, родственников к себе выписали. Однако, долго не могли они от корней своих кривичских оторваться. На первых городских московских кладбищах археологам нередко попадались захоронения с типично кривичскими, а то и вятическими украшениями. Вот и при раскопках в здании сгоревшего Манежа обнаружили самое древнее за стенами Кремля кладбище, а там сплошь витые браслеты, перстни да кольца височные. У кого кривичские, а у кого и вятические … Пошел процесс мирного сосуществования.
Ну а потом была Орда. Батый-хана так обидели под Рязанью, что он в состоянии аффекта в нашу глушь свернул. Резню закатил, Москву сжег. Но в соседних краях бывало и хуже. Есть в Калужской области городище Серенск. При его раскопках перед археологами предстала жуткая картина. Город был сожжен, а все жители уничтожены. Некому было даже похоронить убитых – их останки так и нашли на пепелище исчезнувшего города. А соседний с ним город Серпейск до сих пор выглядит как свежее пожарище. Даже «черные» археологи жалуются: невозможно с металлодетектором работать – на каждом сантиметре сигнал идет. В земле от высокой температуры железо восстановилось – вот и пищит прибор.
Но Бог с ними, с князьями да ханами. Не будем отвлекаться. Про них и так достаточно понаписано… О москвичах поговорим. Принято ошибочно считать, что ордынцы так масштабно снасильничали русских девок, что враз изменили весь генофонд нации. Ну не могли они с этой целью в каждую лесную деревеньку пробраться. Не могло то количество детей, что родилось от такого зачатья, хоть как-то повлиять на целый народ. Другое дело –православные ордынцы. Их в Орде было превеликое множество – частые посещения Руси сделали свое дело. После жесткого и однозначного принятия ислама в Орде, они были вынуждены переселиться в наши православные земли. А так как были они прекрасные воины, оружейники и другие полезные люди, московские князья с радостью брали их на службу. Вот и селились они на Наших Холмах, хозяйством да семьями обзаводились, благо веры с москвичами одной были. Так и появились у нас и простые чернобородые да черноглазые стрельцы, и совсем непростые Годуновы с Шереметьевыми да Юсуповыми.
В общем, что не век то новое вливание крови: то новгородцев целый квартал переселят, то немцев на службу наберут, то литовцев или поляков пленных в город кормиться выпустят. Так люди Наших Холмов и получались.
А какой веселый был народ! Хоть и не пили. Я не оговорился – заморские гости даже предостерегали свое шпионское руководство: мол, русские завсегда трезвые, в том их сила! Правда, так и писали. (Теперь наоборот. Но сила та же.) А потом приходила Масленица и тверёзые москвичи жгли не по-михалковски! Какие там кулачные бои, да качели с каруселями. Хватали чучело козленка с особой любовью выделанным фаллосом, и давай за ним гоняться. Подобие современного регби. Представитель какой команды подольше за козлячий «прибор» подержится, та команда и выиграла. Игра так и называлась – «намни козе жилу». В конце 90-х московские археологи нашли такое многострадальное чучело во время раскопок на Гостином дворе.
Кстати культ этот самый, фаллический, явно на Наших Холмах занимал не последнее место. Археологические находки это подтверждают: и упомянутый выше козленок, и керамическая фигурка человечка о трех ногах и кем то заботливо спрятанный моржовый член… Кстати, найденный на Гостином дворе этот самый моржовый предмет был через три дня у археологов украден. Видимо современными последователями культа.
А сколько эмоций вызывают фрагменты странной керамической плитки обнаруженные в Гончарной слободе, в слоях датированных XVI веком, и прозванной, среди археологов, «Бесом с Гончарной». Это два кусочка двух терракотовых плиток оттиснутых одним и тем же штампом. Ту часть изображения, которой не хватало на одном фрагменте, дополняло сохранившееся изображение на другом. На плитке изображен мужчина отвратительной наружности в одной руке держащий зеркало, в котором отражается его безобразно ухмыляющееся лицо, а в другой – увесистую дубинку. Однако, центром композиции является его чудовищный фаллос изображенный с поразительной дотошностью. И ведь данное изображение не являлась одиночной шуткой похабника-гончара, а производилось серийно. Судя по всему на плитке изображен языческий бог плодородия и «ярой» силы Ярила. Зеркало, дубинка и фаллос – его определяющие атрибуты.
Однако были у москвичей и вполне безобидные развлечения, о которых мы знаем из письменных источников. Скажу только, что так полюбившиеся иностранцам игры с медведями действительно были широко распространены в Москве. Это подтверждают частые находки одной из любимых московских игрушек – глиняной фигурки медведя. И у всех игрушечных медведей в носу есть специальное отверстие для кольца. И это не условность, а «зарисовка с натуры», потому что у других зверюшек такого отверстия нет. Даже у лошадок…
Кстати, каких только зверей не ваяли московские гончары. От традиционных медведей и лошадок, до котов, собак, баранов и даже обезьян. Да и тех же лошадок часто делали не просто, а с целым комплектом «навесного оборудования» в состав которого входили и всадник, и сани с возницей и разные другие ездовые принадлежности.
Развлечения московские сопровождались, конечно, музыкой. Если бы нам удалось послушать древний московский оркестр, удивлению не было бы предела. В его состав входили гудки и гусли, свистульки и бубны, волынки и даже самый настоящий варган. Тот самый «шаманский» инструмент, который прижимают к зубам и цепляя пальцами тонкий металлический язычок, издают характерный вибрирующий звук. Как не странно, но варган был типично русским музыкальным инструментом. Автору этих строк за время работы в реставрации часто приходилось сталкиваться с этими инструментами, извлеченными из московского культурного слоя.
Ну а когда веселье естественным образом шло на убыль, возникало желание подкрепиться. Чего-чего, а еды в Москве было достаточно и стоила она по оценкам все тех же иностранных лазутчиков совсем не дорого. Да, была пища наша незамысловата, способов ее приготовления было не так много, как сейчас, но зато была эта пища воистину вкусная и здоровая.
А так как бытие определяет питание, а основным приспособлением для приготовления пищи была печь, то и весь процесс ее приготовления был адоптирован под печь. Еду парили в горшочках и горшках, запекали в тесте и глине, пекли хлеб и неимоверное количество московских пирожков. Реже пользовались котлами и железными сковородками – среди археологических находок эта кухонная утварь встречается крайне редко. Зато часто находят фрагменты керамических сковородок, но, учитывая специфику приготовления еды в печи, сковородки эти, скорее всего, выполняли роль противня.
В последние годы археологам попалось несколько так называемых надворных печей. Это были конические, сделанные из кирпича и глины сооружения, поразительно напоминающие печи наших восточных соседей для приготовления лепешек. Те самые, в которых сырое тесто «пришлепывают» к внутренним стенкам. Возможно, что и наши печи использовали подобным образом. На Волхонке, в 1989 г, рядом с такой печью была найдена и огромная керамическая крышка, которой, скорее всего, эту печь накрывали. Существует также мнение, что в эти конусы сверху вставлялся огромный котел, в котором варили пищу для большого количества едоков. Тем более что найдены эти печи были на территориях принадлежавших людям весьма зажиточным. Например, на предполагаемом месте усадьбы Малюты Скуратова или на государевом Опричном дворе. Вполне возможно, что именно так и кормились многочисленные караулы и стражники, охранявшие лидеров кровавой Опричнины.
Ну а того что приготовить – всегда было в избытке. И хоть картошки с помидорами москвичи еще не знали, было чем подкрепиться и без этих заморских изысков. В Москве-реке еще водились в достаточном количестве осетры, которых согласно древним документам возами доставляли в город из близлежащих москворецких сел. Эти сведения подтверждает огромное количество осетровых хрящевых пластинок, регулярно попадающихся археологам. Несметное количество дичи и домашней птицы, скота и диких животных – все шло на стол москвичам, а потом в виде костных остатков – археологам. Помню, как и мне пришлось в свое время выдергивать из здоровенной, судя по всему, лосиной кости застрявший в ней наконечник охотничьей стрелы…
Ну а где еда, там конечно и питье. Как я уже говорил, пили тогда в Москве мало и не часто. В обычные, не праздничные дни, особенно в жару любили люди Наших Холмов освежиться морсом. Что это был за напиток, довольно подробно описал в своих отчетах один из западных лазутчиков, немец-опричник Генрих Штаден: «Русские берут из ручья свежую проточную воду и можжевеловую ягоду и кладут ее в эту воду; оттого вода становится кислой. Затем берут мед, подмешивают его в воду и процеживают сквозь волосяное сито. Вода делается тогда сладкой». Этим морсом торговали на улицах и даже разносили по приказным избам и палатам. Что бы сохранить температуру напитка использовали специальные кувшины-термосы оплетенные берестой. Бересту вообще в Москве любили. Даже лапти московские большей частью были берестяные. Вот только берестяных грамот нашли пока только три…
Из алкогольных напитков пили в основном пиво и мед. Но и то только по праздникам. Иначе можно было и плетей заработать. Безнаказанно пили только жители немецкой слободы, так и прозванной москвичами: «Налейка». Там иноземцы спекулировали излишками пития выданного им в качестве части жалования за государеву службу. Именно там понабрался тлетворных западных ценностей молодой царевич Петр Алексеевич, столь чтимый ныне пресловутый Мин Херц, бросивший Москву, а за ней и всю Россию-мать в пучину разврата и алкоголизма.
Именно с воцарением этого деятеля и закончилась на Наших Холмах московская самобытность и началось жалкое гламурное подражательство, длящееся и по сей день.
Ну а нам с вами остается помнить и чтить и дикого волосатого сходненского человека, и отважных охотников на мамонтов, и мудрых волосовцев с благородными фатьяновцами, и загадочных дьяковцев, и непокорных вятичей и разудалых весельчаков московитов. Потому что они все, как и мы, были и остаются – Люди Наших Холмов!
КОНЕЦ.
Источник: Архнадзор.
Рейтинг публикации:
|
